Происхождение псевдонима «Козьма Прутков»

М. г. Начинаю с извинения, что займу слишком много места в вашей газете по поводу вопроса о псевдониме Козьмы Пруткова. Я вынужден войти в подробные объяснения потому, что г. редактор журнала «Век» дал в февральской книжке этому вопросу такой оборот в своем ответе на заявление моего брата Владимира, напечатанное недавно в «Голосе» и в «Новом времени», что дело идет теперь о литературной добросовестности покойного графа А. К. Толстого, брата моего Владимира и моей, Алексея Жемчужниковых, т.е. тех трех лиц, на которых брат мой указал как на несомненных представителей Козьмы Пруткова. Впрочем, я постараюсь быть, сколь возможно, кратким и надеюсь, что это мое объяснение будет последним.

Г. Филиппов ошибается, говоря, что коллективный псевдоним «Козьма Прутков» был сочинен журналом «Современник» для своего фельетона. Этот псевдоним сочинен не редакциею «Современника», а нами. В выборе этого псевдонима мы руководствовались нашими особыми соображениями, ни для кого, кроме нашего семейства, значения не имеющими. «Современник» для своего фельетона сочинил не псевдоним Пруткова, а названия: сперва «Литературного Ералаша», а потом «Свистка», и в своих фельетонах под этими названиями помещал, между прочим, а иногда и преимущественно, произведения Козьмы Пруткова. Редакция «Современника» знала очень хорошо, кто такие: Козьма Прутков, и потому не имела причин ни «предоставлять право пользоваться» этим псевдонимом тем, кому оно само собой бесспорно принадлежало, ни тем более этого права им «не предоставлять». Затем г. Филиппов утверждает, что ему «положительно известно, что под псевдонимом Пруткова работал еще Панаев, Добролюбов и иные сатирики», Я позволю себе выразить полное сомнение, чтобы участие Панаева и Добролюбова в произведениях Пруткова было г. Филиппову известно, да еще положительно. Панаев, Некрасов и Добролюбов находились в сношениях с Козьмою Прутковым и без его разрешения, конечно, не захотели бы пользоваться его именем; а такого разрешения они у него никогда не спрашивали. Мы не отрицаем, что Панаев, Некрасов и Добролюбов (работавший в «Современнике» гораздо позднее) печатали в этом журнале свои шуточные и сатирические стихотворения; но мы протестуем против уверения, что они печатали их под псевдонимом Пруткова. Добролюбов подписывался в таком случае: «Яков Хам», как удостоверяет г. Гербель в своей «Христоматии для всех». Я желаю объяснить себе уверение г. Филиппова опять тем же ошибочным смешением псевдонима «Прутков» с «Литературным Ералашем» и с «Свистком». Произведения Пруткова печатались в этих отделах «Современника»; но из этого не следует, чтобы все то, что печаталось в этих отделах, принадлежало Пруткову. Во всяком случае, г. Филиппов напрасно прибегает к такому полемическому приему, как утверждение, что участие Панаева и Добролюбова в произведениях Пруткова ему «положительно известно». Ведь идя далее по этому пути, можно было бы поставить нас в положение еще более неприятное. Можно было бы заявить о «положительной известности», что мы, предъявляющие свои исключительные права на псевдоним Пруткова, принимали в его произведениях участие самое незначительное. Хотя г. Филиппов до этой крайности не доходит, но тем не менее он умаляет до того нашу роль в произведениях Пруткова, что его показание оказывается равносильным уличению моего брата в неправде. И действительно, выставлять себя творцами сочинений Пруткова, умалчивая о сотрудничестве известных писателей, притом еще таких, как Добролюбов,— это было бы с нашей стороны поступком лживым и постыдным. Я не отплачу г. Филиппову тою же монетою и заподозривать его в заведомой лжи не стану. Я повторяю мое предположение, что он ошибается, как случалось ошибаться и прежде, и в настоящее время другим по поводу псевдонима Козьмы Пруткова, который с самого своего появления сделался так популярен, что ему приписывались разные удачные шутки и сатиры, ему не принадлежавшие. Но, допуская в заявлении г. Филиппова возможность ошибки, я, однако, замечу, что решительная форма, в которую он его облек, достойна всякого порицания. Одно только неуважительное к человеческому достоинству легкомыслие способно опрометчиво и без надлежащей проверки утверждать факт, которым пятнаются честь и добросовестность людей. Вопрос о псевдониме Пруткова, может быть, сам по себе совсем не важен, но важна фраза, употребленная г. Филипповым по этому вопросу: «мне положительно известно...» и проч. В настоящем случае, за невозможностью иметь отзывов Панаева и Добролюбова, оно имеет значение очистительной присяги, к которой иногда прибегают в уголовном деле. И в неважном деле, несомненно, важно показание, даваемое под ответственностью совести и чести.

Итак, сводя к общему итогу все вышесказанное, и в подтверждение заявления брата моего, Владимира, я удостоверяю своим честным словом: 1) что псевдоним «Козьма Прутков» сочинен нами, а не «Современником»; 2) что Некрасов, Панаев и Добролюбов знали, что под этим псевдонимом пишут братья Жемчужниковы и гр. А. К. Толстой; 3) что ни Некрасов, ни Панаев, ни Добролюбов, ни «иные сатирики» к нам не обращались за разрешением печататься под принадлежащим нам псевдонимом и 4) что до нас не доходило никаких известий о том, чтобы или Некрасов, или Панаев, или Добролюбов печатали что-либо под псевдонимом К. Пруткова. Из двух последних пунктов вытекает само собою заключение, что ни один из трех названных писателей псевдонимом Пруткова втайне от нас не пользовался. Впрочем, так как они в украшение своих собственных произведений подписью Пруткова вовсе не нуждались, то этой одной причины, помимо всех прочих соображений, уже совершенно достаточно для подтверждения моего заключения.

Перед собранием, кажется, самых первых произведений Пруткова, напечатанном в «Современнике», помещено отдельно в виде эпиграфа стихотворение, Пруткову не принадлежащее. Оно, по всей вероятности, написано редакцией) «Современника» и имело целью подготовить читателя к предстоящему ему чтению шуточного рода. По причине именно такого предумышленного своего характера, это стихотворение никем не могло быть отнесено к произведению музы Пруткова, по преимуществу вдохновенно-бессознательной и всегда убежденной в важности своего значения. Что же касается «иных сатириков», писавших под именем Пруткова, о которых говорит г. Филиппов, то мне помнится, что вскоре после дебюта Пруткова в печати (но не в «Современнике») появилось два-три не наши стихотворения за подписью Пруткова. Помню также весьма хорошо, что некоторые шуточные и сатирические стихотворения, нам также не принадлежавшие, приписывались обществом Пруткову, хотя и не были подписаны его именем. В то время мы считали неудобным ни разъяснять печатно ошибочные толкования, ни протестовать против самовольного употребления посторонними лицами нам принадлежащего псевдонима, чтобы не придавать нашим шуткам серьезного значения и не объявлять публично имен, скрывавшихся под этим псевдонимом. Г. Гербель в биографическом обо мне очерке, перечисляя произведения Пруткова, упоминает, между прочим, о трех юмористических стихотворениях, напечатанных в «Развлечении» 1861 года: «Простуда», «Я встал однажды рано утром» и «Сестру задев случайно шпорой». Из этого следует заключить, что эти стихотворения были подписаны именем Пруткова; но они, однако, ему не принадлежат. Одно из них — «Я встал однажды рано утром» помещено даже г. Гербелем в его христоматии, в числе избранных стихотворений Пруткова. Таким образом, заявление г. Филиппова, что под именем Пруткова писали «иные сатирики», подтверждается; но из этого следует только то, что «иные сатирики», приняв псевдоним Пруткова, воспользовались правом, им не принадлежащим, и тем ввели в заблуждение г. Гербеля, приписавшего эти стихотворения мне. Кстати, по поводу христоматии Гербеля: происхождение литературной личности Козьмы Пруткова так известно в литературе и в обществе, близко к ней стоящем, что г. Гербель, разоблачая этот псевдоним, объявляет прямо, что Прутков есть не кто иной, как я, Алексей М. Жемчужников. Он ошибся, приписав одному мне все произведения Пруткова (я указал в свое время на эту ошибку печатно); но он прав в том отношении, что указывает верно на происхождение Пруткова, обязанного своим существованием исключительно нашему семейству, т.е. братьям Жемчужниковым и двоюродному нашему брату гр. А. К. Толстому.

Я полагаю, что мое объяснение не лишено доказательности в пользу правоты нашего протеста, и не теряю надежды, что оно может заставить г. Филиппова усомниться в его собственной правоте, тем более что приводимый им в свое оправдание аргумент, что будущие его сотрудники гг. Краевский и Пыпин имеют же право подписываться своими фамилиями, несмотря на то что они однофамильцы А. А. Краевского и А. Н. Пыпина,— совсем не убедителен и крайне несостоятелен. Имя и фамилию человек носит не по своему произволу и потому ни в каком случае отказываться от них в печати не обязан; но псевдоним он выбирает сам и при выборе волен руководствоваться условиями приличия. Так, например, писателю Крестовскому никто не поставит в укор, что он подписывает свои сочинения своею фамилею, хотя в литературе уже известен псевдоним Крестовский; но если бы явился писатель, не носящий фамилии Щедрин, но выбравший себе этот псевдоним для печатания своих сатирических произведений, то такой его поступок оказался бы очень неблаговидным. По существующим в литературе обычаям, скромный Козьма Прутков не может быть лишен права, каким пользуются литературные знаменитости. Под именем Козьмы Пруткова, кроме нас, имел бы право писать только тот, кто наследовал эту фамилию от своих родителей и наречен при крещении Козьмою. Следовательно, г. М. Филиппов этого права не имеет. Если мы не протестовали прежде против незаконного употребления другими лицами нам принадлежащего псевдонима, то это не значит, чтобы мы вовсе отказались от права предъявить этот протест, когда нам заблагорассудится. И теперь мы его предъявляем по следующим причинам: 1) так как Прутков окончил свое поприще и притом удостоился чести занять в литературе особое, собственно ему принадлежащее, место, то мы не желаем, чтобы его именем пользовались лица, не участвовавшие в составлении его литературной репутации; и 2) незаконное пользование его псевдонимом не имеет уже характера случайного, как это бывало прежде, но употребляется теперь постоянно и преднамеренно в журнале «Век». Хотя г. Филиппов и утешает нас тем, что объявил в своем журнале, что он не Козьма Прутков «Современника», но этого нам недостаточно. Читатель «Века» может не знать об этом объявлении или о нем позабыть и принимать подложного Пруткова за настоящего.

Если г. Филиппов не убедится нашими доводами и не склонится на наше приглашение расстаться с принадлежащим нам псевдонимом, то мы должны будем принять другие меры. Одна из них будет заключаться в том, что мы предпошлем полному собранию сочинений Пруткова,— к изданию которого намереваемся приступить,— предостерегательное от злоупотребления его именем объяснение, а самую книгу заключим следующею отметкою: «С подлинным верно. Алексей и Владимир Жемчужниковы». Такую же отметку будем употреблять и при печатании посмертных произведений Пруткова, если таковые найдутся. В заключение объявляю, что так как за смертью гр. А. К. Толстого «триумвират», взявший на себя право и обязанность как взаимной себя проверки, так и сортировки и окончательной редакции творений Пруткова, уже не существует, то это право и эта обязанность остаются теперь только за двумя лицами; так что гарантией подлинности и годности к печати творений Козьмы Пруткова будут отныне служить только подписи Жемчужниковых, Алексея и Владимира — или обоих вместе, или, в случае спешной необходимости, одного из двух. При издании Пруткова мы упомянем еще о некоторых лицах нашего кружка, участие которых в его произведениях было или только случайное, или не столь деятельное и самостоятельное, и исключим из этого издания некоторые вещи, которые хотя и вышли из нашего же кружка и уже были напечатаны, но, по нашему мнению, не согласны с общим характером творений Пруткова. Об этом предмете теперь не распространяюсь потому, что мое настоящее письмо имело в виду только ограждение Козьмы Пруткова от покушений на его самостоятельность и добрую славу со стороны лиц, ему совершенно чуждых. Примите и проч.

Алексей Жемчужников.

11-го апреля 1883 г, Берн.