Анализ переводов монолога Гамлета из пьесы Уильяма Шекспира «Гамлет»

Обратимся к фрагменту одного из многочисленных переводов Гамлета, выполненных Петром Петровичем Гнедичем:

To be, or not to be: that is the question: Whether 'tis nobler in the mind to suffer The slings and arrows of outrageous fortune, Or to take arms against a sea of troubles, And by opposing end them? To die: to sleep; No more; and by a sleep to say we end The heart-ache and the thousand natural shocks That flesh is heir to, 'tis a consummation Devoutly to be wish'd. To die, to sleep; To sleep: perchance to dream: ay, there's the rub; For in that sleep of death what dreams may come When we have shuffled off this mortal coil, Must give us pause: there's the respect That makes calamity of so long life; For who would bear the whips and scorns of time, The oppressor's wrong, the proud man's contumely, The pangs of despised love, the law's delay, The insolence of office and the spurns That patient merit of the unworthy takes, When he himself might his quietus make With a bare bodkin? who would fardels bear, To grunt and sweat under a weary life, But that the dread of something after death, The undiscover'd country from whose bourn No traveller returns, puzzles the will And makes us rather bear those ills we have Than fly to others that we know not of? Thus conscience does make cowards of us all; And thus the native hue of resolution Is sicklied o'er with the pale cast of thought, And enterprises of great pith and moment With this regard their currents turn awry, And lose the name of action. — Soft you now! The fair Ophelia! Nymph, in thy orisons Be all my sins remember'd.

Быть иль не быть - вот в чем вопрос. Что благороднее: сносить удары Неистовой судьбы - иль против моря Невзгод вооружиться, в бой вступить И все покончить разом... Умереть... Уснуть - не больше, - и сознать - что сном Мы заглушим все эти муки сердца, Которые в наследье бедной плоти Достались: о, да это столь желанный Конец... Да, умереть - уснуть... Уснуть. Жить в мире грез, быть может, вот преграда. – Какие грезы в этом мертвом сне Пред духом бестелесным реять будут... Вот в чем препятствие - и вот причина, Что скорби долговечны на земле... А то кому снести бы поношенье, Насмешки ближних, дерзкие обиды Тиранов, наглость пошлых гордецов, Мучения отвергнутой любви, Медлительность законов, своевольство Властей... пинки, которые дают Страдальцам заслуженным негодяи, - Когда бы можно было вековечный Покой и мир найти - одним ударом Простого шила. Кто бы на земле Нес этот жизни груз, изнемогая Под тяжким гнетом, - если б страх невольный Чего-то после смерти, та страна Безвестная, откуда никогда Никто не возвращался, не смущали Решенья нашего... О, мы скорее Перенесем все скорби тех мучений, Что возле нас, чем, бросив все, навстречу Пойдем другим, неведомым бедам... И эта мысль нас в трусов обращает... Могучая решимость остывает При размышленье, и деянья наши Становятся ничтожеством... Но тише, тише. Прелестная Офелия, о нимфа - В своих святых молитвах помяни Моигрехи...

Перевод Гнедича можно заслуженно считать одним из самых лексически точных переводов – порой переводчик даже жертвует стихотворным размером во имя эквивалентности «Страдальцам заслуженным негодяи», «Пойдем другим, неведомым бедам». Пётр Петрович, строго придерживаясь принципа лексической идентичности, не позволяет себе отклониться даже в случае с «barebodkin», переводя эту единицу как «простое шило». «Безвестная страна» на замену «Undiscoveredcountry». От излишней точности перевод страдает неполноценностью, незавершённостью. Оттого же создаётся стойкое впечатление, будто произведение по сути пустое – в этом переводчикоказал Шекспиру медвежью услугу, ведь не едиными лексическими единицами жива поэзия – перевод не передаёт ни тягости внутренних терзаний главного героя, ни даже пышности шекспировского слога. На ум невольно приходит фраза «Ничего личного – только бизнес».

Возьмём другой перевод того же произведения. Переводчик – великий князь Константин Константинович Романов:

To be, or not to be: that is the question: Whether 'tis nobler in the mind to suffer The slings and arrows of outrageous fortune, Or to take arms against a sea of troubles, And by opposing end them? To die: to sleep; No more; and by a sleep to say we end The heart-ache and the thousand natural shocks That flesh is heir to, 'tis a consummation Devoutly to be wish'd. To die, to sleep; To sleep: perchance to dream: ay, there's the rub; For in that sleep of death what dreams may come When we have shuffled off this mortal coil, Must give us pause: there's the respect That makes calamity of so long life; For who would bear the whips and scorns of time, The oppressor's wrong, the proud man's contumely, The pangs of despised love, the law's delay, The insolence of office and the spurns That patient merit of the unworthy takes, When he himself might his quietus make With a bare bodkin? who would fardels bear, To grunt and sweat under a weary life, But that the dread of something after death, The undiscover'd country from whose bourn No traveller returns, puzzles the will And makes us rather bear those ills we have Than fly to others that we know not of? Thus conscience does make cowards of us all; And thus the native hue of resolution Is sicklied o'er with the pale cast of thought, And enterprises of great pith and moment With this regard their currents turn awry, And lose the name of action. — Soft you now! The fair Ophelia! Nymph, in thy orisons Be all my sins remember'd.

Быть иль не быть, вот в чем вопрос. Что выше: Сносить в душе с терпением удары Пращей и стрел судьбы жестокой или, Вооружившись против моря бедствий, Борьбой покончить с ним? Умереть, уснуть - Не более; и знать, что этим сном покончишь С сердечной мукою и с тысячью терзаний, Которым плоть обречена, - о, вот исход Многожеланный! Умереть, уснуть; Уснуть! И видеть сны, быть может? Вот оно! Какие сны в дремоте смертной снятся, Лишь тленную стряхнем мы оболочку, - вот что Удерживает нас. И этот довод - Причина долговечности страданья. Кто б стал терпеть судьбы насмешки и обиды, Гнет притеснителей, кичливость гордецов, Любви отвергнутой терзание, законов Медлительность, властей бесстыдство и презренье Ничтожества к заслуге терпеливой, Когда бы сам все счеты мог покончить Каким-нибудь ножом? Кто б нес такое бремя, Стеная, весь в поту под тяготою жизни, Когда бы страх чего-то после смерти, В неведомой стране, откуда ни единый Не возвращался путник, воли не смущал, Внушая нам скорей испытанные беды Сносить, чем к неизведанным бежать? И вот Как совесть делает из всех нас трусов; Вот как решимости природный цвет Под краской мысли чахнет и бледнеет, И предприятья важности великой, От этих дум теченье изменив, Теряют и названье дел. - Но тише! Прелестная Офелия! - О нимфа! Грехи мои в молитвах помяни!

В отличие от предыдущего, этот перевод выполнен согласно всем канонам Шекспира – понимание того, что Константин Константинович не только уловил Шекспировский дух, но и смог перенести его на русский язык, приходит уже на пятой строке монолога. Здесь ему удалось то, на что надеялся Гнедич, руководствуясь принципами лексической идентичности.

Использование высокопарных слов и словесных оборотов вроде «тленную стряхнем мы оболочку» вместо «Whenwehaveshuffledoffthismortalcoil», например, есть отличное тому подтверждение – не стремясь максимально «одословить» перевод, а лишь сперва проникнувшись сутью оригинала, отразить её на другом языке, переводчик демонстрирует непосредственное участие в процессе, как бы «пропуская» произведение сквозь себя. «Гнет притеснителей» и «кичливость гордецов» там, где Шекспир употребил «Theoppressor'swrong, theproudman'scontumely», противопоставляется «какому-нибудь ножу», что довольно ярко отражает высокую амплитуду «тысячи терзаний» - «thousandnaturalshocks» - героя. Терзаний, «Которым плоть обречена» - «Thatfleshisheirto».

Следуя заданному ракурсу, переводчик оканчивает монолог пёстрым как павлиний хвост «И предприятья важности великой, от этих дум теченье изменив, теряют и названье дел», которое по большому счёту не вызывает вопросов даже о лексической идентичности.

Этот перевод можно заслуженно назвать умело синхронизированным – для того, чтобы проделать такую работу, необходимы особые навыки, лишь отдалённо связанные с рациональным подходом. Переводчик интуитивно уловил имплицитный смысл произведения, вобрал его в себя и по мосту своих переводческих навыков спроецировал его в плоскость другого языка.

Для того, чтобы продемонстрировать, как воздействие оригинального переводческого стиля может менять изначальный авторским посыл, следует обратиться к ещё одному варианту перевода монолога Гамлета. Переводчик – Н. Маклаков:

To be, or not to be: that is the question: Whether 'tis nobler in the mind to suffer The slings and arrows of outrageous fortune, Or to take arms against a sea of troubles, And by opposing end them? To die: to sleep; No more; and by a sleep to say we end The heart-ache and the thousand natural shocks That flesh is heir to, 'tis a consummation Devoutly to be wish'd. To die, to sleep; To sleep: perchance to dream: ay, there's the rub; For in that sleep of death what dreams may come When we have shuffled off this mortal coil, Must give us pause: there's the respect That makes calamity of so long life; For who would bear the whips and scorns of time, The oppressor's wrong, the proud man's contumely, The pangs of despised love, the law's delay, The insolence of office and the spurns That patient merit of the unworthy takes, When he himself might his quietus make With a bare bodkin? who would fardels bear, To grunt and sweat under a weary life, But that the dread of something after death, The undiscover'd country from whose bourn No traveller returns, puzzles the will And makes us rather bear those ills we have Than fly to others that we know not of? Thus conscience does make cowards of us all; And thus the native hue of resolution Is sicklied o'er with the pale cast of thought, And enterprises of great pith and moment With this regard their currents turn awry, And lose the name of action. — Soft you now! The fair Ophelia! Nymph, in thy orisons Be all my sins remember'd.

Быть иль не быть, - вопрос весь в том: Что благороднее. Переносить ли Нам стрелы и удары злополучья - Или восстать против пучины бедствий И с ними, в час борьбы, покончить разом. Ведь умереть - уснуть, никак не больше; Уснуть в сознании, что настал конец Стенаньям сердца,сотням тысяч зол, Наследованных телом. Как, в душе, Не пожелать такого окончанья? Да. Умереть - уснуть. Но ведь уснуть, Быть может, грезить. Вот, и вечно то же Тут затрудненье: в этой смертной спячке, Как с нас спадет ярмо земных сует, Какого рода сны нам сниться могут. Вот отчего мы медлим, вот причина, Что наши бедствия столь долговечны. И кто бы согласился здесь терпеть Насилье грубое, издевки века, Неправды деспотов, презренье гордых, Тоску отвергнутой любви, законов Бездействие, судов самоуправство И скромного достоинства награду - Ляганьеподлецов, когда возможно Купить себе покой одним ударом. И кто бы захотел здесь ношу жизни, Потея и кряхтя, таскать по свету, Когда б не страх чего-то после смерти, Страх стороны неведомой, откуда Из странников никто не возвращался, Не связывал нам волю, заставляя Охотнее страдать от злоключений Уже известных нам, чем устремляться Навстречу тем, которых мы не знаем. Так совесть превращает нас в трусишек, Решимости естественный румянец, При бледноликом размышленье, блекнет; Стремления высокого значенья, При встрече с ним, сбиваются с дороги, И мысли не становятся делами, - А, это вы, Офелия. О нимфа. Воспомяни грехи мои в молитвах.

По началу, перевод Маклакова представился нам примечательным лишь на одном основании – мы предположили, что он, как и перевод князя Романова Константина Константиновича, занимает наиболее приближенную к золотой середине точку между лексической идентичностью и идейной подоплёкой. На первых порах монолога переводчик в известной мере позволяет себе отклоняться от точных эквивалентов ради складного и лаконичного перевода: например, обобщённое «переносить» в качестве аналога для «suffer» и «пучина бедствий» взамен «seaoftroubles». «Стенаньясердца» и «сотнитысячзол» взамен «The heart-ache» и «the thousand natural shocks». Таким образом Маклаков обеспечил так называемую «универсальность», «общедоступность» перевода, решив не нагружать читателя громоздкими однозначными и двузначными конструкциями.

Однако в последствии он удивительным образом избегает излишней сухости перевода, которая вполне могла бы быть вызвана такой «обобщённостью», и даже более того, переводчик придаёт ему особый лоск – достаточно взглянуть на единицу «ярмо земных сует», подобранную взамен «mortalcoil» или «вот отчего мы медлим» вместо, казалось бы, недвусмысленного «mustgiveuspause». За этим, начиная с «И кто бы согласился здесь терпеть», и заканчивая «Купить себе покой одним ударом», следует ряд смысловых зарисовок, походящий на монолит – Маклаков объединил цепочку общей канвой, очевидно, выбрав правильное решение перевести указанный блок целиком, а не поединично.

Также имеет смысл отметить несколько стилистически сниженных единиц: переводчик настаивает на том, что «ношу жизни» «трусишки» по земле даже не влачат, а «таскают» не иначе как «потея и кряхтя», вероятно пожелав подчеркнуть низменность и неказистость мирского бытия.

В конце монолога, начиная с «Решимости естественный румянец» следует ряд мастерски украшенных переводчиком оборотов, которые очень гармонично дополняют оригинальный посыл.

Подытоживая, можно представить когнитивную модель переведённого монолога в виде перевёрнутого конуса с соответствующей смысловой концентрацией, в вершину которого постепенно скатывается читатель, увлекаясь витиеватостью и в то же время удивительной складностью перевода.

Перевод Маклакова можно заслуженно считать произведением искусства.