Слово о писателях и их книгах
Вариант расказа о судьбе Варлама Шаламова[101].
Родился в 1907 г. в Вологде. Отец его — человек прогрессивных взглядов, поддерживал связи со ссыльными, жившими в Вологде. Юношеским идеалом Варлама становятся народовольцы — жертвенность их подвига, героизм сопротивления всей мощи самодержавного государства. В 1926 г. поступает в МГУ на факультет советского права, активно участвует в митингах, литературных диспутах, чтении стихов... 19 февраля 1929 года Шаламов арестован за распространение завещание В. И. Ленина — «Письма к съезду» — и приговорен к 3 годам лагерного заключения. В 1932 году возвращается в Москву, работает в журналах. Опубликовал несколько стихотворений, прозу. В 1937 г. снова арестован и пробыл 17 лет в колымских лагерях. В июле 1956 года реабилитирован, вернулся в Москву. Пишет стихи, которые публикуются в «Знамени», «Москве», «Юности», выходят сборниками.
Но рассказы о колымской жизни (то, за что заплачено кровью, жизнью) редакции возвращают. Только поэзия, творчество поддерживают его дух — творчество и немногие друзья. Работал Шаламов до последних дней, несмотря на тяжелейшую болезнь. Умер он в 1982 году в Доме для престарелых, так и не увидев опубликованными свои «колымские тетради».
О судьбе книги
Очерки из лагерной жизни распространяются в самиздате, в 1978 году выходят отдельной книгой в Лондоне. Только в 1987 году на Родине появляются первые публикации прозы и стихов из «колымских тетрадей» в журналах «Юность», «Аврора» и других.
Колымская эпопея В. Т. Шаламова включает сборники рассказов и очерков: «Колымские рассказы», «Левый берег», «Артист лопаты», «Очерки преступного мира», «Воскрешение лиственницы», «Перчатка, или КР-2». К ней примыкают «Воспоминания» о Колыме и «Антироман». В этой трагической эпопее нет вымысла.
Вариант рассказа о судьбе А. И. Солженицына[102].
Родился в 1918 г. в Кисловодске. Окончил Ростовский университет, параллельно учился в МИФЛИ. В 1941 году ушел на фронт, в 1945 г., когда он был уже капитаном, арестован (военная цензура вскрыла его письма к близкому другу, в которых содержалась отрицательная оценка Ленина и Сталина). До 1953 г. содержался в лагерях общего и особого типа (сначала — под Москвой, с 1950 г. — в Казахстане), до 1956 г. — на поселении в Средней Азии. В это время начинает писать. В 1956 г. реабилитирован, учительствует в Рязани. В 1962 году в журнале «Новый мир» публикуется повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Солженицын переживает небывалый творческий подъем: одновременно начинает «Архипелаг ГУЛАГ» (материалы стекаются от бывших заключенных со всех концов страны), «Раковый корпус».
В 1964 писатель был выдвинут на Ленинскую премию, но не получил ее вследствие изменения политического курса. В 1966 г. в последний раз удалось опубликовать в советской печати рассказ. Два романа — «Раковый корпус» (1968) и «В круге первом» (1968), — отражающие опыт ссылки и лагеря, распространялись в самиздате. Напечатанные на Западе, они принесли автору мировую известность. В 1970 г. Солженицыну присуждена Нобелевская премия, которую он не смог получить лично. В то время в СССР усилилась кампания против писателя, т. к. он дал разрешение на публикацию в Париже книги «Август четырнадцатого» и позже — «Архипелага ГУЛАГ», излагающего историю репрессий в СССР начиная с 1918 года. В 1974 г. писатель был выслан из страны. Длительное время жил и работал в США. Перестройка привела к тому, что в 1990 году Солженицыну было возвращено советское гражданство, а в 1994 г. он вернулся на родину.
О судьбе книги
Историю публикации «Одного дня Ивана Денисовича» рассказал А. И. Солженицын в очерках литературной жизни «Бодался теленок с дубом»:
«Варлам Шаламов раскрыл листочки по самой ранней весне: уже ХХ съезду он поверил и пустил свои стихи первыми ранними самиздатовскими тропами уже тогда. Я прочел их летом 1956 и задрожал: вот он, брат! Из тайных братьев, о которых я знал, не сомневался. Была ниточка и мне ему тут же открыться, но оказался я недоверчивее его, да и много еще было у меня не написано тогда, да и здоровье и возраст позволяли терпеть, — и я смолчал, продолжал писать... 12 лет я спокойно писал и писал. Лишь на 13-ом дрогнул. Это было лето 1960 года.
От написанных многих вещей... я стал ощущать переполнение... В литературном подполье мне стало не хватать воздуха»[103].
После ХХII съезда, когда Н. С. Хрущев предпринял «яростную атаку на Сталина», Солженицын решился отдать рукопись «Щ-854» (так первоначально назывался «Один день Ивана Денисовича») в журнал «Новый мир», редактором которого был тогда А. Т. Твардовский. Шел ноябрь 1962 года. В ноябрьском номере журнала был опубликован рассказ — первое в советской художественной литературе произведение о сталинских лагерях.
Вариант рассказа о судьбе Сергея Снегова[104].
Родился в 1910 г. Закончил физико-математический факультет Одесского университета. Еще будучи студентом, преподавал философию в разных вузах (так высоко оценили написанный студентом физфака трактат «Проблемы диалектики», что «назначили доцентом диалектического материализма»). Но через некоторое время обнаружилось, что молодой преподаватель в своих лекциях отклоняется от истин марксизма-ленинизма. Ему запретили преподавать идеологические дисциплины и исключили из комсомола. Сергей Александрович переехал в Ленинград, поступил на завод «Пирометр», продолжал писать стихи и роман. Его арестовали в 1936 г., когда заканчивалась «чистка» города после убийства Кирова. Потом — тюрьмы: Лубянка, Бутырки, Лефортово. Приговор: 10 лет тюремного заключения по обвинению в антисоветской деятельности, терроризме и создании контрреволюционной организации. Новые тюрьмы — в Вологде, на Соловках, а с 1939 г. — исправительно-трудовой лагерь Норильска. В тюрьмах и лагерях он проведет более 18 лет. Реабилитировали С. А. Снегова только в 1955 г. В 1957 г. в журнале «Новый мир» был напечатан роман «В полярной ночи». И радость, и печаль пережил автор — печаль потому, что «был обложен цензурой, как раньше колючей проволокой». О большой книге лагерных рассказов, написанной в 50-х годах, лучше было забыть.
Читателям С. А. Снегов известен прежде всего как автор научно-фантастических книг. Роман «Люди как боги» переводился на многие языки мира. А нам, калининградцам, творчество Сергея Александровича особенно дорого потому, что он наш земляк.
О судьбе книги
Большая книга лагерных рассказов, написанная в основном в 50-х годах, в кратковременную оттепель была передана писателем в редакцию журнала «Знамя», но так и не увидела свет. Сокращенное издание ее («Норильские рассказы») было осуществлено только в 1989 г. Чуть позже, в 1991 г., вышла книга «Язык, который ненавидит» (ранее не опубликованные рассказы о лагере, эссе, словарь блатного языка). Наиболее полное издание — книга С. Снегова «В середине века (в тюрьме и зоне)», вышедшая в Калининградском книжном издательстве «Янтарный сказ» в 1996 г.
Учитель. Только три судьбы... три судьбы из тысячи.
sЧто рассказали вам даты?
Даты в таблице, которую в тетрадях заполняли учащиеся во время выступлений товарищей, комментируют«историки»[105].
Первый «историк» рассказывает о волне репрессий 1928 — 29, 1936 — 37 годов, показывает расположение лагерей, говорит о том, как «перековывали» в «настоящих советских людей» — людей «бывших»; использовали дешевый труд, обеспечивавший форсированный рывок в социализм (Беломорканал, Северный морской путь, лесоповалы, урановые шахты...).
Карта ГУЛАГа России[106]
Второй «историк» рассказывает о реабилитации осужденных, связанной с ХХ съездом партии. «Историки» еще раз обращают внимание на даты публикаций произведений (1987 — 1989 г.) и обобщают сказанное.
До начала перестройки лагерная тема практически была «закрытой» — цензура не допускала ее в печать. Только А. И. Солженицын (из представленных здесь авторов) успел напечатать повесть «Один день Ивана Денисовича» в период «оттепели».
О системе запретов, о несвободе, узаконенной в стране, кричал в своих песнях В. С. Высоцкий.
(Звучит фрагмент песни В. Высоцкого «Охота на волков».)
Рвусь из сил — и из всех сухожилий,
Но сегодня — опять как вчера:
Обложили меня, обложили —
Гонят весело на номера!
Из-за елей хлопочут двустволки —
Там охотники прячутся в тень, —
На снегу кувыркаются волки,
Превратившись в живую мишень.
Идет охота на волков, идет охота —
На серых хищников, матерых и щенков!
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу — и пятна красные флажков...[107]
Учитель. Колючей проволокой была обнесена большая часть территории Советского Союза. Солженицын назовет ее страной ГУЛАГ, «географией разодранной в архипелаг, но психологией скованной в континент...», страной, «которую населял народ зэков»[108]. Как быстро стал осуществляться в стране социальный прогноз Е. Замятина! Благодетель во главе государства; политическая полиция; нумера, лишенные имен и облаченные в юнифы... Сталин, НКВД, зэки. Очевидная параллель, только лексика другая. Были и поэты (все случилось по Замятину!), поначалу восторженно воспевшие идею унификации как идею всеобщего братства. «Хочу позабыть свое имя и званье, На номер, на литер, на кличку сменять», — с пафосом восклицал поэт В. Луговской[109]. Получили ГУЛАГ — «идеальную модель общества, где имя меняют сразу на литер и номер», иронически подмечает литературный критик А. Латынина. Интересный факт содержится в очерках А. И. Солженицына «Бодался теленок с дубом», где он рассказывает о том, как принес рукопись «Щ-854» (так первоначально называлась повесть «Один день Ивана Денисовича») в редакцию журнала «Новый мир»: «...Не допуская возражений, сказал Твардовский, что с названием «Щ-854» повесть никогда не сможет быть напечатана. Не знал я их страсти к смягчающим, разводняющим переименованиям, и тоже не стал отстаивать»[110].
sПочему редактор был уверен, что цензура не пропустит название «Щ-854»?
Номер вместо имени — это оскорбление, унижение, и в этом тоже проявлялась тактика подавления... Лишить имени — унизить человеческое достоинство... Живые люди превращались в предметы с инвентарными номерами, как на казенной мебели. Наверное, у тех, кто прошел лагеря, в памяти эта рана не заживала. Вероятно, Твардовский думал, что тема уничтожения всего человеческого, так впрямую заявленная уже в названии, может осложнить судьбу рассказа.
Учитель. В «Архипелаге ГУЛАГ» рассказано, что одно из первых требований восставших узников — снять номера. И в повести «Один день Ивана Денисовича» несколько раз встречается рассуждение о значении, которое придается номеру. Прочтите выдержки из текста.
На ватных брюках Шухова, чуть повыше колена, был пришит лоскут с номером, на телогрейке таких номеров было два (на груди и на спине). «Художников в лагере трое... в черед ходят на развод номера писать. Когда на шапке номер пишет кисточкой — ну точно как поп миром лбы мажет»[111]. Герой иронично подмечает сходство таинства миропомазания и приобщения к братству лагерников. Спустя время у Шухова с Кильдигсом заходит разговор о том, кто в каких лагерях сидел. Латыш подчеркивает, что в каторжном условия тем уже хуже, что номера носят.
sКакое чувство рождалось у вас, читающих эти книги впервые, силой воображения писателей перенесенных за колючую проволоку? С каким настроением вы перелистнули последнюю страницу?
«Тяжело читать...Страдания, описанные в книге Шаламова, запредельные...»
«В рассказах Шаламова царствует смерть. Гнетущее впечатление. Рождается гнев против палачей, и в то же время чувствуешь бессилие. Легче читать «Один день Ивана Денисовича», потому что герой выживает, несмотря ни на что...»
«Не ожидал, что писатель-фантаст, наш земляк, С. Снегов тоже сидел в тюрьме. Когда закончил читать, осталось чувство недоумения: почему в нашей стране не ценят умных людей? Если сейчас сетуют, что «мозги утекают» на Запад, то тогда интеллектуалами (хотя не только ими) заполняли тюрьмы».
Третья учебная ситуация
sКаков художественный мир произведений? Почему писатели выбрали именно эти художественные средства для воплощения своего замысла?
sКак вы представляете себе работу автора? Что вымышлено, что — правда? Какова роль вымысла?
Используйте таблицу, предварительно заполненную дома.
Вариант записей в тетради.
| Название произведения и жанр | Художественное пространство рассказа (место действия) | Временное пространство (даты, выписанные из текста и отложенные на оси времени) | От чьего лица ведется повествование? |
| Шаламов В. Сборник рассказов «Левый берег» | Тюремная камера Бутырской тюрьмы, Колымские лагеря, Магадан. В воспоминаниях —Московский университет. | Повествователь вспоминает 1926 год (общежитие Московского университета); рассказывает о событиях 1937 —38 и 1941 годов, которые узнает от вновь прибывших заключенных. В основном действие происходит «здесь» и «теперь», «…а после перестаешь замечать время — и Великое безразличие овладевает тобой» (рассказ «Как это началось», с. 22) Заключенные даже не пытаются заглянуть в будущее, но автор знает судьбу многих героев после 1952 года и рассказывает о ней читателю. | То от 1-го, то от 3-го («Почерк», «Артист лопаты», «Вейсманист», «Июнь» и др.) Я, Крист, Андреев — собирательный образ зэка. За этой маской —автор. |
| Снегов С. Сборник рассказов «В середине века». | Тюремные камеры Лубянской тюрьмы, Бутырской тюрьмы, Лефортово, Соловки, Норильск (зона). | Арест 6 июня 1936 года (точка отсчета «нового времени»). Действие длится до начала 1953 года. | От 1-го лица. У героя — паспортные данные автора, его имя и фамилия. Вехи судьбы героя — это вехи судьбы писателя. |
| Солженицын А. Рассказ «Один день Ивана Денисовича» | Зона: бур, санчасть, столовая, барак, ТЭЦ. Но пространство расширяется в воспоминаниях зэков: деревня (колхоз), Москва (Цезарь со всеми москвичами о чем-то о своем), Усть-Ижма (лагерный маршрут Шухова). Почти вся страна представлена бывшими ее жителями, а нынешними зэками, людьми без родины: Эстония, Латвия, Западная Украина и Центральная Россия. | Начало действия — зима 1951 года, 5 часов утра. Но ворота лагеря «открыты» и в прошлое: Шухов ушел из дома 23 июня 1941 года (на второй день войны!), 7 лет в лагере, вспоминает колхоз, в который баб «еще с 30-го года загнали»; бригадир Куземин 19 лет «сидит», у Х-123 — 20-летний стаж каторги. Живут сегодняшним днем, но иногда думают о будущем. Вектор времени направлен в будущее, как и положено. арест -----х——-------> х — в точке ареста началось для заключенных «новое время». Будущее намечено пунктиром, оно гипотетично («10 лет навесят еще»). | Как будто от 3-его лица, и в то же время читатель порой «слышит» мысли Шухова. |
sКак скоро читатель определяет место действия? От чьего лица ведется повествование? Совпадает ли образ автора и рассказчика? Можно ли говорить о том, что перед нами автобиографическая проза?
У Снегова есть «подходы» к теме: он описывает ситуацию, предшествующую аресту. Шаламов начинает с мощного траурного аккорда: «Все умерли». Уже из первого рассказа мы узнаем, что действие происходит на Севере, а в «Надгробном слове» оно уточнено: «советская каторга». В повести Солженицына вначале настораживает читателя лексика: «барак», «надзиратель», «параша» и во втором абзаце — «лагерь». Можно было бы еще подумать, не фашистский ли это лагерь описывается, но знакомый с отечественной историей читатель вскоре определит место действия по его времени: бригадир Куземин сидел к 1943 году уже 12 лет.
Солженицын ведет повествование от лица крестьянина Шухова, «природного», «естественного человека». Твардовский определил это так: от лица мужика. Герои рассказов Шаламова и Снегова — люди из интеллигентной среды.
В рассказах Снегова повествование ведется от первого лица, имя героя совпадает с именем автора — Сергей, факты биографии писателя и события жизни героя совпадают. Книгу можно отнести к автобиографической прозе.
В колымском цикле Шаламова рассказ ведется то от первого лица, то от третьего (Крист, Андреев), он сам назвал своего героя «переходящим». Литературный критик Е. Волкова так определяет позицию автора в тексте: это тот, «кто говорит и со своим «я», как с другим, меняя при этом литературные маски: Андреев, Голубев, Крист»[112].
Документальность того, о чем рассказал, писатель подтвердил в литературном очерке «О прозе»: «Выстраданное собственной кровью выходит на бумагу как документ души». И далее: «Не проза документа, а проза, выстраданная как документ».
В повести Солженицына образ автора и его героя не совпадают: Шухов совершенно из другой среды (разное социальное происхождение, разный жизненный опыт). Даже лагерь не тот, в котором провел годы заключения автор. Шухов изображен очень правдиво: ни в поступках, ни в жестах, ни в речи не заметишь фальши. В герои выбран не представитель интеллигенции (каким является автор), а человек из народа, «один из тьмы тысяч», как сказал В. Распутин (см. эпиграф). Вчера он, Шухов, оторванный от крестьянской работы, стал солдатом, а сегодня разделил тяготы лагерной жизни с офицером Буйновским, с режиссером Цезарем Марковичем — в лагере мог оказаться любой. Не спасали ни социальное положение, ни высокий профессиональный статус, ни образование.
sЧто мы узнали о главных героях книг?
Вариант рассказа о герое А. И. Солженицына.
Шухову 40 лет. Из дома ушел 23 июня 1941 года. Женат, есть дети. Он деревенский житель. Нет в Шухове нахальства... Беспокоится за товарищей: во время работы думает о том, чтобы Сеньке Клевшину «легче было», оставляет ему докурить; ласково думает о Гопчике как о сыне. В лагере не озлобился. На Севере уже 7 лет. «По тюрьмам отвык раскладывать» жизнь на завтра — «пусть начальство думает». А может, «навесят... еще десятки» (это о сроке). Он наблюдателен, и наблюдательность помогает ему выживать в зоне. Шухов соблюдает неписаный кодекс нравственных законов лагеря: от работы не отлынивает, не «стучит куму», «не лижет миски». Чем спасается? Терпением, работой.
Крестьянин, «природный», «естественный» человек.
Учитель. В Шухове нет героизма, он один из многих «безвинно пострадавших», жертва государственного произвола.
Вариант рассказа о герое В. Шаламова.
«Я — обыкновенный лагерный доходяга, человек-фитиль... Дома остались жена и дочка полутора лет. Домой написал, что не надо посылок, если выживу, буду обязан только самому себе... Не хотел бы возвращаться в свою семью. То, что я видел, — человеку не надо видеть и даже не надо знать. Мою злость подавить нельзя... Разбитое в куски самолюбие... Пропала жизнь. Наши судьбы — это преступление, самое большое преступление века».
Ему около 40 лет. Все, о чем он мечтает, — это наесться досыта, не работать (даже тюрьма — это свобода, т.к. там отдыхали телом), покурить. А между тем герой образован, из интеллигентной среды, но горизонт его сузился, «мозги высохли» (много раз горько повторяет он эти слова). Он соотносит события лагерной жизни, окружающих его людей с событиями и персонажами классической литературы. Но в этом мире, признается герой, «стихи мешали».
Вариант рассказа о герое С. Снегова.
В момент ареста ему 26 лет. Он до лагеря принадлежал к интеллектуальной элите («по умственному профилю»). Здесь переживает чувство «недоумения и долга», пытается осмыслить происходящее с точки зрения полезности и бесполезности для страны: «Государство било дубинкой по самому себе», «Где логика в том кровавом и мерзком действии, что разыгрывается в стране?» Герой молод, здоров, поэтому довольно оптимистично смотрит в будущее: «Да, конечно, в организм нашей страны-подростка проникла какая-то зараза, скоро с ней справятся, не может быть, чтобы не справились». Он романтик: мечтает о прекрасной любви, а пошлый лагерный суррогат отвергает. Герой наблюдателен, ему интересны чужие судьбы. Иногда он ироничен: «...чтобы интеллигентные враги народа не портили здоровую натуру проституток и воров». Умеет постоять за себя, надеется на свою силу, и моральную в том числе. А еще спасается в лагере тем, что сочиняет стихи, декламирует.
sКакой мир окружает героя?
У Шаламова. Все огромное, холодное, злобное. Дно жизни, ад. Бессилие, одиночество, холод, «вне всего человеческого». Нижние этажи жизни, подвалы жизни, ее выгребные ямы. Два мира: зэки и лагерное начальство.
У Солженицына. Тоже два мира — надзиратели и зэки. «Барак большой, как двор проезжий». Окружающий мир не вызывает ужаса и отторжения — приспособился. Отдушину Шухов находит в труде — привычном деле.
У Снегова. Есть описание камер тюрьмы: запах тления и неволи. Мир зэков неоднороден, противоборство, вражда между политзэками и уголовниками поощряется начальством. На многих этапах командуют блатные: они считают себя «друзьями народа», а «58-ую» — врагами. С радостью при случае поиздеваются. Но возможно, думает Сергей, духовное, интеллектуальное противостояние этой среде: уйти в свой мир (в стихи, науку); создать внутри себя мир и противопоставить окружающему злу.
sКто сидит в лагере и за что?
Рассказывает Шаламов. Барбэ — организатор Российского комсомола, Орлов — бывший референт Кирова, Федяхин — организатор первого в России колхоза, французский коммунист Дерфель, голландский коммунист Фриц Давид — члены Коминтерна, скрипач Сережа Кливанский, экономист Шейкин, капитан дальнего плавания Хвостов, полковник Романов, директор треста Тимофеев, сын работника КВЖД Косточкин и многие другие. Писатель говорит, что это были мученики, а не герои. Воображаемые, выдуманные враги, не было политических.
Снегов. Поэт за то, что «принижал образ великого акына»; знаменитый авиаконструктор (Туполев); два идейных противника — эсер и большевик; директор машиностроительного завода; бывший военный; партработник; капитан госбезопасности; председатель Совета солдатских депутатов; латыш, который служил у Дзержинского; геолог; «бывший учитель гимназии, подпольщик-большевик, ныне террорист и шпион»; московский энергетик, вернувшийся из командировки в Америку. «Где логика в этом кровавом и мерзком действии, что разыгрывается в стране? — думает Сергей. — Бригада инженеров переквалифицирована в землекопов. Государство било дубинкой по самому себе».
Солженицын. В бригаде Шухова два эстонца, латыш Кильдигс; Лешка — баптист; кавторанг Буйновский; кинорежиссер Цезарь; Гопчик — шестнадцатилетний пацан; бывший узник Бухенвальда, участник подпольной организации Сенька Клевшин, бригадир Тюрин — сын кулака. Широко метет метла.
sПочему так много народу сидит в лагере? Кому это выгодно? Что об этом думают герои? Политические сидят по 58-ой статье. Что означала эта статья УК?
Иван Денисович не задумывается.
Сергей пытается оценивать происходящее не только эмоционально, но и рационалистически, с точки зрения «пользы», и видит, что ослабляется мощь государства.
Герой Шаламова судит с позиций гуманизма, осознает происходящее как безумие. Здесь нет героев, преступников, здесь мученики.
В книге Снегова старый юрист расшифровывает пункты статьи, по которым вынесен приговор Сергею: «Теперь эти пункты 58-ой статьи будут сопровождать вас всю дальнейшую жизнь, станут важной вехой вашей биографии. Итак, пункт восьмой — террор. Но добавленный к нему пункт семнадцатый устанавливает, что лично вы ни пистолета, ни ножа, ни тем более бомбы в руки не брали, а только сочувствовали террористам, были, стало быть, их идейным соучастником, когда они готовили покушения на наших испытанных вождей... Пункт десятый гласит, что вы болтун и высказывали антисоветские мнения другим людям... Хороший это пункт — десятый. За любое сомнительное словечко в любой болтовне — тюрьма».
Учитель обращает внимание детей на доску, где висит плакат 1937 года «Не болтай!»
sКакая же часть народонаселения Советского Союза прошла лагеря и тюрьмы? Это вопрос «историкам».
Репрессии шли волнами: 1926 — 1934; 1934 — 1938; 1949 —1952. Количество жертв считали не раз и по-разному. Приводим расчеты из статьи В. Чаликовой «Архивный юноша»: «В 1936 — 1950 годах в лагерях находилось 8 — 12 миллионов человек... при норме лагерной смертности 10% в год это будет означать 12 миллионов погибших за 14 лет. С миллионом расстрелянных «кулаков», с жертвами коллективизации, голода и послевоенных репрессий это составит не менее 20 миллионов»[113].
Из книги Ю. Борева «Сталиниада»: «В 1937 — 1938 годах было арестовано 4700 тысяч человек, из них 800 тысяч — приговорено к смертной казни... Сталиным были узаконены пытки и расстрелы несовершеннолетних»[114].
Цитата из статьи Вит. Шенталинского «Воскресшее Слово»: «За годы Советской власти было арестовано около 2-х тысяч литераторов, около 1, 5 тысяч из них погибли в тюрьмах и лагерях, так и не дождавшись свободы»[115].
«Историки» подводят итог сказанному.
Использование дешевого труда, с одной стороны, выгодно государству, с другой стороны, репрессии поддерживают огонь «костра классовой борьбы»[116].
Учитель. Очень важно понять, какой жизненный опыт приобретался в лагере, ведь выжившие там возвращались потом в города, деревни, сливались с общим потоком жизни.
Герой Снегова узнал в лагере, что тяжелую работу надо научиться «туфтить», но он солидарен и с Шуховым: «осмысленная работа была, возможно, тем главным, что поддерживало в нас ощущение своего человеческого достоинства». Наверное, потому, что был молод и силен, Сергей сохранил себя, веру в любовь — чистую, хотя кругом была грязь разврата; веру в дружбу — выручали друг друга, помогали и после срока. «Утверждал себя, отвергая все, что пыталось меня согнуть».
sА там, где удалось перевоспитать, какого нового человека получили?
Раздавленного, униженного, деморализованного. Шаламов считал этот опыт целиком отрицательным. Каторжный труд равносилен смерти. Это убийственный, унизительный труд. Цинично звучат слова плаката, вывешенного во всех лагерных зонах: «Труд — дело чести, доблести, геройства...». Обесценилась жизнь. Лагерь — великая проба нравственных сил человека, человеческой морали. Убита воля, самолюбие. Происходит «перевертывание выработанных человечеством ценностей веры, морали, смысла жизни. Метаморфоза понятий “любовь”, “семья”, “честь”, “работа”, “преступление”»[117]. Дружба здесь не завязывается, потому что каждый сам за себя. Духовный рост замер на уровне времени ареста. «Обеднено мышление, смещены все масштабы дум», — Шаламов, из писем Солженицыну.
Учитель. Докажите это, вспомнив, что стоит за словом «счастье» здесь, в лагере.
Буйновский, кавторанг, ходивший Великим северным путем, счастлив над неполным черпаком жидкой овсяной каши, над овсом и водой. Счастлив Сергей (герой Снегова) — благодаря самой возможности жить.
Учитель. Заметили ли вы в рассуждениях Шаламова противоречие: с одной стороны, — «растленные и продажные, голодные, ненавидящие друг друга», а с другой стороны — пример доктора Лоскутова (он не стал ни скептиком, ни циником). Орлов добрый, Шейкин — кристально честен, Кливанский не потерял интерес к жизни... Но парадокс или абсурд в том, что узнаем мы об этом в эпитафии о них, умерших.
sУдалось ли «перевоспитать» Шухова?
Лагерная мораль Шухова не приравнивается к морали «блатарей». Например, у тех отвиливать от работы считается нормой, а у политических отношение к товарищам проверяется и трудом тоже (когда кладут кирпичи, Шухов берет на себя работу потруднее, чтобы «Сеньке легче было»). Опыт лагеря — это опыт выживания. А еще о герое Солженицына очень хорошо сказал Шаламов: Шухова отличает «умное покорство судьбе и умение приспособиться к обстоятельствам». Но ведь Шаламов в своей книге утверждает, что это в принципе невозможно! Противоречие?
sС чем связано это противоречие?
Шаламов отвечал так: «Там, где живет Шухов, еще нет голода, еще можно жить». «Мои замечания не умаляют художественной правды Вашей повести... Просто у меня другие оценки», — добавлял Шаламов. Можно и по-другому ответить на вопрос: Шухову к трудностям не привыкать. Когда он вспоминает прошлое, то счастливых воспоминаний там нет: только труд, тяжелый крестьянский труд. А еще события: коллективизация, война, репрессии. Судьба русского крестьянина с незапамятных времен такова: не жить, а выживать. Революция ее не облегчила.
Учитель. Я хочу, чтобы вы вспомнили «говорящую деталь», по которой можно воскресить картину быта, жизни советских зэков. Это может быть жест, привычка, которая в нормальной жизни покажется странной, обычно несвойственной людям.
Пайку Шухов меряет на вес рукой, неотжатую тряпку бросает за печку. Эти детали восхитили Шаламова. Но его горький опыт не дает поверить Солженицыну до конца: нет вшей? Махорку меряют стаканом? Живой кот?
Учитель. Кстати, Солженицын не обижался на эти упреки, более того — считал Шаламова «своей совестью», потому что опыт страшнее.
sНо, как вы думаете, в чем заключается художественная правда — в предельной верности деталям? И только в этом?
Важно содержание, но важна и форма, и пафос произведения. Жанр, язык, стиль...
sЧто относится к форме произведения? С точки зрения жанра, можно ли найти общее во всех трех книгах? Почему лагерная тема у всех трех авторов облечена в форму рассказа или новеллы?
Книга Шаламова представляет собой сборник рассказов... Не сборник даже, а цикл, потому что связаны одной темой, одними героями, одним замыслом. Книгу Снегова тоже трудно назвать романом, потому что каждая глава — законченное повествование.
Определяя жанр «Одного дня Ивана Денисовича», критики называют произведение то повестью, то рассказом. Различие связано с тем, что Солженицын обозначил жанр как рассказ и только по просьбе Твардовского («для солидности») заменил на повесть. Жалел: «Зря я уступил».
На примере этих рассказов обнаруживаются огромные возможности жанра. «В рассказе, сравнительно с повестью... более ограничено количество действующих лиц и событий, сужено время и место действия... Но рассказы могут быть и более объемными и сложными, приближающимися по охвату явлений действительности, количеству действующих лиц, характеру изображаемых событий и другим признакам к повести»[118], — такое толкование жанра предлагает А. И. Горшков, автор учебной книги «Русская словесность».
В центре «Одного дня Ивана Денисовича» один герой, время действия — один день. Время для Шухова сжато, потому что у него очень много дел. Внутренняя напряженность объясняется озабоченностью: «...не нащупают ли пайку в матрасе? В санчасти освободят ли вечером? ...как Цезарь на руки раздобыл свое белье теплое? Думал, как письмо будет вечером домой писать». Да еще надо было столько дел успеть, чтобы раздобыть лишнюю пайку хлеба, миску баланды и махорку. Иронии нет места: помните, Шаламов говорил о «смещении масштабов дум»? Внутренняя напряженность передается читателю, создается как бы общее поле напряжения. Оно вызвано еще и тем, что за «мелкими по масштабу» думами приходят мысли о судьбе семьи, о судьбе крестьянства, да и всего народа: «прямую дорогу людям загородили, но люди не теряются: в обход идут и тем живы»[119]. Пространство рассказа расширяется до широкого эпического полотна.
У Шаламова — новеллы (Солженицын новеллу отличает от рассказа, говоря о том, что она мельче рассказа, «легкая в построении, четкая в сюжете и мысли», для нее также характерны резкий переход от кульминации к развязке, скрытая деталь-символ).
Шаламову и Солженицыну важно сделать читателей участниками происходящего здесь и сейчас, создать иллюзию присутствия. Внимание — человеку. Задача Шаламова — ответить на вопрос: может ли человек терпеть больше, чем любое животное, особенно когда речь идет о 38-м годе. А еще он говорил, что рассказ — это то, что пишется на одном дыхании.
Объединение рассказов в циклы или даже в «роман в рассказах» также показывает широкие возможности жанра.
Учитель. Я думаю, вы не будете удивлены, узнав от Шаламова (из письма), что «лагерный язык немыслим без матерщины».
sИспользовали ли авторы так называемую «ненормативную» лексику?
В книге Солженицына нет матерщины, но есть слова, характерные для тюрьмы, зоны: «косить» (отлынивать), «параша», «фитиль» (истощенный работяга), «кондей с выводом». Есть неологизмы, придуманные автором, чтобы подменить матерные слова. Но он пишет их особым шрифтом, отделяя от «нормальной» лексики. Это как сигнал: так нельзя, но так было. У Шаламова: «лох», «фрайер». У Снегова лагерной лексики тоже минимум.
sОни погрешили против правды? Пожертвовали искренностью ради искусства?
Нет, «колорит» зоны создан. Но вполне понятно желание писателей не вносить эти слова в сознание народа, не заражать его «блатными» выражениями. Ведь подобные слова, за которыми стоят соответствующие мысли, разрушают мораль.
Учитель. Я предлагаю вам необычное задание: запишите названия произведений Снегова, Солженицына, Шаламова в ряд, через запятую. Попробуйте связать их смыслом, составив небольшой текст. Возможно, вас ждет открытие.
Вариант текста, составленного учащимися.
Один день в середине века Ивана Денисовича, колымские рассказы. В центре века — русский человек, обычный, зовут Иваном. Место действия — Сибирь, Колыма. Богатый месторождениями (золотые прииски, оловянные рудники, урановые), но суровый край, где людям очень трудно жить, а работать в сто раз труднее. О чем может рассказать тот, кто побывал на Колыме в середине века, да еще не по собственной воле (см. подзаголовок «В тюрьме и в зоне»)? Как расширилось временное пространство! От одного дня до века! Этого смысла не было в повести Солженицына? Один день — типичный, он похож на все остальные, которых в сроке Ивана Денисовича было три тысячи шестьсот пятьдесят три. Как трудно дается каждый прожитый день, если они все подсчитаны!
Учитель. Чтобы понять позицию автора (и решить тем самым проблему урока), надо оценить финал произведений.
sКакое решение темы у Шаламова? Снегова? Солженицына?
· У Шаламова пессимистическое, поминальная песня. Отрадно одно: что наш герой выжил.
· У Снегова оптимистическое: герой находит любовь, впереди целая жизнь.
· У Солженицына, пожалуй, оптимистическое: хотя у Шухова впереди еще много испытаний, но он умеет выживать — и поэтому, наверное, выживет. «Прошел день, ничем не омраченный, почти счастливый», — думает герой, вспоминая прошедший день.
Четвертая учебная ситуация
sПочему уже представленная в стихах и прозе тема сталинских репрессий за прошедшие десятилетия все-таки не исчерпана?
sДля чего нам, читателям рубежа тысячелетий, знать страшную правду середины сурового ХХ века? Не проще ли не отягощать свою память чужой болью, страданиями?
sСпособна ли литература противостоять идеологии?
Вариант выполнения индивидуального задания.
Книги репрессированных писателей воспринимаются как документ, созданный на биографическом материале. Это «Крутой маршрут» Е. Гинзбург, «Черные камни» А. Жигулина. Одновременно с этими произведениями в годы перестройки были опубликованы «Дети Арбата» Ан. Рыбакова, «Факультет ненужных вещей» Ю. Домбровского, «Верный Руслан» Г. Владимова. Но поток публикаций не прекратился и до сегодняшнего дня. Так, в журнале «Новый мир» за 1994 год в № 5 увидела свет «Одиссея» Е. Федорова, в «Литературной учебе» за 1996 год (№ 4) — документальная повесть в письмах «В темнице был, и вы пришли ко мне...», в журнале «Октябрь» в 1997 году <