Пауло выходит из катакомб, поклявшись, что верой преодолеет страх, а ненависть победит любовью

Лишь через тридцать лет, когда Бразилия вновь вернулась к демократическим принципам, Пауло довелось узнать, что в ту ночь его похитила группа ДОИ-Коди. Отец, Педро Кейма Коэльо, опасаясь, что события предшествующих суток пагубно повлияют на хрупкую психику сына, поджидал Пауло дома, чтобы сразу после освобождения окружить родительской любовью. Всю ночь он бодрствовал, сидя у безмолвствовавшего телефона, а в восемь утра взял такси и отправился в ДОПС. Каково же было его изумление, когда дежурный полицейский на входе объявил ему:

— Вашего сына и невестку отпустили вчера в десять часов.

Увидев, что посетитель онемел от изумления и не верит своим углам, дежурный открыл папку и предъявил ему два листка с печатью. «Это приказ об освобождении, а вот и подписи ваших родственников». А потом с деланным сочувствием добавил: «Отпустили его. А если не вернулся домой, значит, в подполье ушел».

Дальше начался сущий кошмар, поколебавший веру лояльных к власти родителей в ее справедливость. Накануне вечером, в 22:00 Пауло и Жиза были внесены в списки «исчезнувших». Это означало: что бы с ними отныне ни случилось, государство не будет нести никакой ответственности, раз оба вышли на свободу на своих ногах, целыми и невредимыми, живыми и здоровыми, поставив свои подписи на постановлении об освобождении.

События, последовавшие за похищением, сплелись в такой путаный и таинственный клубок, что и в 2007 году шестидесятилетний Пауло Коэльо не получил ответа на терзающие его вопросы. Архивы службы безопасности позволяют утверждать, что 27 мая Рауль Сейшас даже не был задержан, в отличие от Пауло и Жизы, которых арестовали, установили личность и допрашивали вечером этого дня и последующие сутки. Документы 1-й армии свидетельствуют о том, что после похищения у входа в отель «Глория» Пауло и Жизу порознь привезли в расположение 1-го батальона военной полиции, на улицу Барау-де-Мескита, в северной зоне Рио. О том, сколько они пробыли там, в казарме, сведений не имеется. Кое-кто из родственников утверждает — без особой, впрочем, уверенности, — что «дней десять», однако 31 мая, в пятницу Пауло уже был в отчем доме и делал в дневнике первые записи после освобождения:

Я — у родителей, в Гавеа. Боюсь даже писать о том, что со мной было. Я пережил самые скверные часы, какие только были в моей жизни. Еще раз попал за решетку без вины. Однако мои страхи будут преодолены верой, а ненависть побеждена любовью. Из неуверенности родится непреложная вера в себя.

Но случилось так, что в документах, извлеченных из архивов ведомства ABIN (Agenda Brasileira de Inteligencia — Бразильское разведывательное управление), которое выполняло те же функции, что и его расформированная предшественница — Национальная служба информации (SNI), обнаружился длинный протокол допроса Пауло в ночь с 14 на 15 июня в одном из подразделений пресловутой ДОИ-Коди. Загадка в том, что, по словам писателя, после освобождения он больше никогда там не бывал. Адвокат Антонио Клаудио Виейра также с полнейшей уверенностью заявляет и ручается, что не сопровождал своего клиента на улицу Барау-де-Мескита и что семейство Коэльо больше не прибегало к его услугам. Ту же версию отстаивают Педро Кемас Коэльо, сестра Пауло Соня Мария и ее тогдашний муж Маркос, непосредственный свидетель происходящего. Может закрасться подозрение, что Пауло, запуганный следователями, был вынужден кого-то выдать или оговорить, а потом сделал все, чтобы забыть о своем позоре. Однако эта версия немедленно отвергается при чтении протокола допроса на семи машинописных страницах, помеченных грифом 1-ой армии. Первые четыре страницы содержат уточненные биографические данные, подробнейшую историю жизни до момента ареста — учеба в разных школах, работа в театре, поездки, тюремное заключение в штате Парана, газета «Глобо», лекционное турне по городам штата Мато-Гроссо, сотрудничество с Раулем… Та часть показаний, которая относится к увлечению идеями О.Т.О., до такой степени невразумительна и туманна, что протоколист даже оставляет в тексте пометки «sic!» чтобы начальство не сомневалось, что арестованный именно так и выразился.

…Что еще в 1973 году вместе с Раулем Сейшасом пришел к выводу о том, что «мир переживает интенсивный период тоски и упадка» (sic!), одновременно с этим определив для себя, что карьера певца завершится быстро и бесславно, если он не присоединится к какому-либо мощному движению. И что они с Сейшасом решили «капитализировать окончание эпохи хиппи и внезапный интерес всего мира к магии и оккультизму» (sic!), что побудило подследственного заняться изучением литературы некоего эзотерического сообщества О.Т.О., после чего с тем же Раулем Сейшасом он задумывал создание «Альтернативного общества», зарегистрированного в соответствующих структурах во избежание кривотолков и недоразумений (sic!), с каковой целью они представит программу и основные концепции в Федеральную службу цензуры, настаивая на том, что «их цель — не оппозиция правительству, но исключительно желание заинтересовать молодежь деятельностью иного рода» (sic!).

Когда же агенты потребовали назвать знакомых ему активистов левого движения, Пауло смог припомнить только двоих — завсегдатая «Пайсанду», «которого все знали по прозвищу Философ», и бывшего жениха Жизы, «имени которого тоже не помнил: начиналось на букву „А“ или „Н“». Всеобщая уверенность в том, что посте похищения он не бывал больше в казармах, подкрепляется и его дневником, где нет ни единого упоминания о допросах в ночь с 14 на 15 июня. Предположение, что протоколист мог поставить дату по ошибке, не выдерживает критики — протокол, как уже было сказано, занимает семь страниц, и на каждой напечатано: «14 июня». Единственным доказательством присутствия Пауло в ту ночь в расположении батальона служит лишь маленькая деталь: на фотографиях, сделанных 27 мая после ареста ДОПС, он запечатлен с усами и бородкой, а в словесном портрете, составленном 14 июня, сказано: «бороду и усы бреет».

Что касается Жизы, то ее допрашивали дважды. Первый допрос начался в 8 утра 29 мая и завершился в 16:00; второй проходил на следующий день, в четверг, и длился с восьми до одиннадцати. В ходе обоих Жизе пытались вменить в вину принадлежность к бразильской компартии, однако ей, как и Пауло, нечего было рассказать, кроме того, что он была активисткой бразильского студенческого движения и кочевала из одной левой организации в другую. Пока они с Пауло еще находились в руках ДОИ, случилось нечто такое, что вскоре привело к окончательному разрыву между ними. Когда Пауло в наброшенном на голову мешке проводили по коридору в уборную, он вдруг услышал, как сдавленный от рыданий голос окликнул его:

— Пауло? Ты здесь?! Если это ты — откликнись!

Это была Жиза — тоже, вероятно, в глухом капюшоне, — которая узнала его по голосу. Но Пауло, боясь, что его снова бросят в «ледник» — камеру, где поддерживалась температура, соответствующая названию, — промолчал. А Жиза продолжала взывать к нему:

— Пауло, любимый! Прошу, скажи, что это ты! Больше ничего не надо — просто скажи, что ты здесь!

Ответа не было. Она не унималась:

— Умоляю тебя, Пауло, скажи им, что я тут не при чем!

Он опять не откликнулся и после всю жизнь казнил себя, считая, что совершил тогда величайшую гнусность. На той же неделе — вероятнее всего в пятницу, 31 мая — надзиратель принес его вещи, велел переодеться и надел на голову мешок Пауло посадили на заднее сиденье машины, привезли на площадь Тижука — в тихом буржуазном квартале километрах в десяти от казарм — и отпустили.

Первые дни в родительском доме были ужасны. Стоило кому-нибудь постучать в дверь или раздаться телефонному звонку, как Пауло запирался у себя в комнате в полной уверенности, что за ним пришли, чтобы снова увезти в полицию, армейскую спецслужбу или бог знает куда еще. Чтобы хоть немного успокоить сына, дон Педро, встревоженный этим параноидальным страхом, вынужден был пообещать ему, что не допустит нового ареста, пусть даже дорогой ценой: «Если кто-то попробует арестовать тебя без ордера, выписанного по всей форме, получит от меня пулю». Две недели Пауло безвыходно провел в Гавеа и лишь после этого решился показаться на улице, выбрав для первого выхода день, когда легко обнаружить за собой слежку: 13 июня, в четверг, сборные Бразилии и Югославии открывали Чемпионат мира по футболу (Германия, 1974 год), и вся страна сидела перед телевизорами, болея за своих. По вымершему Рио, превратившемуся в город-призрак, Пауло на автобусе доехал до Фламенго, а потом, после долгих колебаний, набрался храбрости и вошел в квартиру, где они жили с Жизой и где в субботу им предстало явление дьявола. После обыска там все оставалось перевернутым вверх дном. Прежде чем свисток судьи возвестил о результатах матча, окончившегося нулевой ничьей, Пауло уже вернулся под крышу родительского дома. Одной из если так можно выразиться, епитимий, которые он наложил на себя, чтобы «как можно скорее вернуться в нормальное состояние», стал самозапрет смотреть матчи Чемпионата мира по футболу, где Бразилии было суждено занять четвертое место.

Сложнее всего было разыскать Жизу. После той жуткой встречи в тюремном коридоре он больше не видел свою возлюбленную, но голос ее, так жалобно моливший: «Пауло! Откликнись, Пауло!» по-прежнему звучал у него в ушах. Когда же наконец дозвонился Жизе на прежнюю квартиру, Пауло вспомнил, что телефон могут прослушивать, и не осмелился спросить, пытали ли ее и давно ли отпустили. Он предложил ей встретиться и обсудить их будущее, но получил в ответ определенное и решительное «нет»:

— Я не хочу больше жить с тобой, не хочу, чтобы ты обращался ко мне, и не хочу, чтобы ты произносил мое имя.

Жиза и ее последнее письмо возлюбленному

Эмоциональное потрясение от этих слов было столь сильным, что родителям вновь пришлось прибегнуть к помощи Бенжамина Гомеса, того самого врача из психиатрической клиники доктора Эйраса. На счастье Пауло, на этот раз доктор заменил электрошоковую терапию ежедневными сеансами психоанализа, которые проводились у пациента на дому. Мания преследования принимала столь острые формы, что однажды Пауло от сильнейшего страха потерял сознание на улице, у входа в книжный магазин на Копакабане, куда его внесли прохожие. Получив от «Филипс» макет обложки «Гиты», уже отправленной в производство, он опять же едва не лишился чувств: на ней красовалась фотография Рауля в берете а-ля Че Гевара, украшенном пятиконечной коммунистической звездочкой Пауло в ужасе позвонил в офис корпорации и поставил ультиматум: либо они заменят фото на конверте диска, либо выбросят оттуда все песни на его слова.

Когда сотрудники компании задали ему резонный вопрос «Почему?», он медленно, буквально по слогам ответил:

— Потому что больше не желаю сидеть в каталажке, а с такой картинкой на обложке меня сейчас же заметут по новой! Ясно?

После долгих препирательств была достигнута следующая договоренность: диск выходит с Раулем в берете, но руководство «Филипс» в письменном виде заявляет, что ответственность за выбор оформления целиком и полностью несет компания. Кончилось дело тем, что возобладало устроившее всех предложение художника: красную звездочку «пригасят», так что берет станет просто невинным головным убором, не наводящим ни на какие коммунистические идеи.

Поскольку Жиза бросала трубку, когда он звонил, Пауло ежедневно писал ей письма, умоляя простить его и предлагая снова жить вместе. Кое-где в этих посланиях сквозит неуверенность, сопровождавшая его последние три года их гражданского брака:

Я не понял тебя еще тогда, когда ты переехала ко мне, захватив лишь самое необходимое. Никогда не понимал, почему ты так настаивала на том, чтобы по-прежнему платить за пустующую квартиру. Я пытался надавить на тебя с помощью денег, заявляя, что больше платить не стану, но в итоге квартира все равно осталась за тобой. И от этого меня охватывали сильнейшие сомнения в прочности нашего союза. Собственное жилье означало, что ты в любой момент можешь выскользнуть из моих когтей и вновь обрести свободу.

Жиза не отвечала (и так и не ответила), но он продолжал писать. Однажды дон Педро, явно смущенный, отвел сына в сторонку и сказал, положив ему руку на плечо: «Знаешь, мне на службу звонила Жиза. Она просит тебя больше не писать ей». Пауло проигнорировал эту просьбу и писать не перестал.

Сегодня узнал от старика, что ты не желаешь меня видеть. Узнал также и о том, что ты здорова, работаешь и, хоть пока не оправилась от душевной травмы, — весела. Я только что услышал по радио «Гиту». Думаю о том, вспоминала ли ты меня, когда слушала эту музыку. Еще думаю, это — лучшее из всего, что я сделал. В ней — весь я. Сейчас я не читаю, не пишу, и друзей у меня нет.

Это было одно из проявлений паранойи — жаловаться, что друзья бросили его, боясь общаться с человеком, которого арестовали, а потом похитили органы безопасности. Так ли было на самом деле или только в воображении, — неизвестно, но факт остается фактом: не считая, разумеется, Рауля, лишь двое из тех, кто составлял крут его общения, протянули Пауло руку в те дни. Журналистка Хильдегард Анжел и Роберто Менескал, отец «боссановы» и тогдашний директор «ПолиГрама», вместе с «Фонограмом», «Полидором» и «Эленко» бразильского подразделения транснационального гиганта «Филипс» — одного из основных конкурентов «CBS», «дочки» американской «Коламбии». Хильда, как все ее называли, не порывала с Пауло дружеских связей, хотя у нее были веские основания опасаться повышенного внимания со стороны режима: три года назад ее младший брат, Стюарт Анжел, входивший в группу «городских партизан» MR-8, был зверски убит — задушен — в казармах одного из подразделений ВВС. А его жену, Сонию Мораэс Анжел, тоже активистку левого движения, за несколько месяцев до этого, в конце 1973-го замучили пытками в Сан-Пауло. И словно маю было двух этих трагедий, спустя два года, в 1976-м, мать Хильды и Стюарта погибла в автокатастрофе, по всем признакам — неслучайной.

Именно Хильда, проявив изрядную настойчивость, сумела вытащить Пауло из добровольного заточения: пригласила его принять участие в дискуссии «Женщина и коммуникация», которая происходила в Национальном музее изящных искусств: ее оппонентом была феминистка Роз Мари Мураро. Маниакальная мнительность Пауло в тот день зашкалила бы, узнай он, что среди публики был шпион, полицейский агент Деутерономио Роша дос Сантос, немедленно отправивший «оперативное сообщение» об этом мероприятии и не позабывший упомянуть, что «среди присутствующих находился журналист и писатель Пауло Коэльо, близкий друг Хильдегард Анжел».

Слева от Пауло журналистка Хильдегад Анжел, одна из немногих, кто протянул ему руку после ареста и похищения

Внедренный армейской службой агент в своем рапорте о лекции Хильде называет в числе других присутствующих «журналиста и писателя Пауло Коэльо»

Как только «черная неделя» осталась позади, а Пауло нашел в себе силы ходить по городу, не опасаясь, что его похитят, он прежде всего отправился в О.Т.О. Две причины побудили его обратиться к Фратеру Заратустре: во-первых, он хотел понять, что произошло в его квартире в ту ужасную субботу, а во-вторых, какие бы объяснения ни были ему представлены, — решительно порвать с орденом. Страх перед дьяволом был столь силен, что Пауло сумел уговорить Эуклидеса-Заратустру провести встречу в родительском доме на Гавеа, где он обосновался, а кроме того, пригласил в свидетели Роберто Менескала. И правильно сделал: каково же было его удивление, когда в назначенный час порог переступил сам Парсифаль XI, самопровозглашенный руководитель секты, угрюмый и скверно воспитанный Марсело Рамос Мотта собственной персоной. Пауло решил сразу взять быка за рога. Изложив все, что пришлось пережить в квартире и во время двух арестов, он возмущенно произнес:

— Мне бы хотелось понять, что со мной было, начиная с субботы!

Парсифаль XI поглядел на него с нескрываемым презрением:

— Тебе известно, что у нас действует закон сильного. Разве ты не помнишь, как я учил тебя этому? А ты сдрейфил и показал себя слизняком. Вот и все. Точка.

Менескал, прислушивавшийся к разговору на некотором отдалении, в этом месте поднялся и двинулся к гостю. Над хрусталем и фарфором Коэльо-старших нависла реальная угроза, ибо Роберто занимался айкидо, а последователь Кроули имел черный пояс по джиу-джитсу. Пауло успел остановить друга и впервые обратился к первосвященнику по его «профанному имени»:

— Значит это и есть О.Т.О.? Да, Марсело? В субботу у меня дома появляется дьявол, в понедельник меня арестовывают, в среду — похищают. Так действует сила О.Т.О.? Да? В таком случае, мой дорогой, я больше в этом не участвую.

Избавившись от сатаниста, Пауло испытал неимоверное облегчение и, словно сбросив с плеч тягчайшую ношу, немедленно сел за машинку и написал формальное отречение от таинственного Ордена Восточного Храма. Его драматичное погружение в потусторонний мир продлилось меньше двух месяцев.

Рио-де-Жанейро, 6 июля 1974 года

Я, Пауло Коэльо де Соуза, принесший клятву) в статусе «испытуемого» в год LXX, 19 мая, когда Солнце находилось в созвездии Тельца, ныне прошу об исключении меня из Ордена по причине полной непригодности к исполнению тех задач, для которых был предназначен.

Заявляю, что настоящее решение принимаю, пребывая в здравом уме и твердой памяти.

93/93/93 с подлинным — верно

Пауло Коэльо

Однако то, что он счел разрывом с дьяволом, не означало избавления от паранойи. Он чувствовал себя в безопасности лишь когда находился дома, при родителях и надежно запертых дверях. В этот период он был близок к отчаянью, так что идея покинуть Бразилию — хотя бы на то время, какое потребуется, чтобы рассеялись его страхи, — овладела им всецело. С Жизой они фактически расстались, и его ничто не удерживало на родине. Продажи долгоиграющего диска «Гита» превосходили самые смелые ожидания, и авторские отчисления постоянно пополняли его текущий счет.

Поворот, произведенный в его жизни сотрудничеством с Раулем, ознаменовался еще одним весьма значительным (в перспективе) событием: еще когда они были вместе с Жизой, Пауло выпустил свою первую книгу. Правда, он еще не мог бы назвать ее «великим творением», о каком мечтал. Опубликованная в 1973 году издательством «Форенсе», которое специализировалось на учебной литературе, книга под названием «Театр в образовании» представляла собой систематизированный курс лекций, которые Пауло читал в муниципальных школах Мато-Гроссо. Но хвалебная рецензия, подписанная Жизой и опубликованная на их с Пауло полосе в «Трибуне», ажиотажному спросу не способствовала: при тираже в 3 тысячи экземпляров за год было продано всего пятьсот. Пауло, хоть и предвидел, что книга останется незамеченной в литературном мире, все же решил отпраздновать рождение первенца. Когда Жиза откуда-то пришла, на столе стояли две рюмки и бутылочка бенедиктинского ликера, который пятнадцатилетний Пауло пообещал откупорить, когда издаст первую книгу. Однако ни неуспех «Театра…», ни обрушившаяся на него слава текстовика не смогли поколебать его давнюю мечту, ставшую, по его собственному признанию, чем-то вроде навязчивой идеи — стать всемирно знаменитым писателем. Даже теперь, когда их с Раулем композиции сделали его широко известным, наедине с собой он чувствовал, что эта мечта живет в нем, не слабея. Если бегло пролистать дневники, по встречающимся тут и там фразам можно видеть, что признание не заставило его оказаться от грандиозных планов: он хотел быть писателем — да не просто, а «таким, чье имя в буквальном смысле было бы у всех на слуху». Он сетует на то, что в его возрасте «Битлз» уже покорили мир, но не теряет надежды, что сбудутся и его мечты. «Я подобен воину, который ждет, когда придет его час вступить в бой, — пишет он, — и мой удел — слава. И мое главное достоинство — умение сражаться за нее».

Поскольку Рауль тоже был очень подавлен всеми этими происшествиями, уговорить его на некоторое время уехать за границу не составило особого труда. От решения покинуть Бразилию до посадки в самолет прошло не больше десяти дней. Необходимость посетить ДОПС, чтобы по установленному в ту пору порядку получить разрешение на выезд — эта мера появилась после установления диктатуры, — ввергла Пауло в такую панику, что в назначенный день у него случился сильнейший приступ астмы. И все-таки спустя полтора месяца после похищения, 14 июля 1974 года Пауло Коэльо и Рауль Сейшас приземлились в нью-йоркском аэропорту. Обратные билеты у них были с открытой датой.

Каждый прихватил с собой новую возлюбленную. Рауль расстался со своей Эдит, подарившей ему дочку Симону, и жил теперь с Глорией Вакер, американкой, сестрой игравшего на ударных Джея Вакера. Пауло, покинутый Жизой, завел роман со стройной смуглой 23-летней красавицей Марией до Розарио до Насименто-и-Силва, актрисой, сценаристом и кинопродюсером, дочерью юриста из штата Минас-Жерайс Луису Гонзаге до Насименто-и-Силва, который буквально за неделю до их отъезда указом президента страны генерала Эрнесто Гейзела был назначен министром социального обеспечения, то есть вернулся на пост, что занимал в первом правительстве военной диктатуры. Дочь, в отличие от отца, придерживалась крайне левых взглядов, укрывала преследуемых режимом и даже сама была арестована, когда снимала на Центральном вокзале Рио свидетельские показания рабочих о зверствах режима. Когда Хильдегард Анжел познакомила ее с Пауло, Мария уже три года была замужем за Уолтером Кларком, занимавшим пост генерального директора телесети «Глобо».

Пауло и Розарио в ресторане

Финансовые обстоятельства всех четверых были таковы, что они могли позволить себе роскошный нью-йоркский отель «Плаза» перед Центральным парком или еще что-нибудь в этом роде. Кстати, там имели обыкновение жить звезды, оказываясь проездом в Нью-Йорке. В «безумные 1970-е», однако, считалось хорошим тоном проживать в отелях, пробуждавших более сильные эмоции. И потому Пауло, Розарио, Рауль и Глория постучались в двери отеля «Марлтон», вернее сказать — оказались у железной решетки, защищавшей вход от уличных банд богемного квартала Гринвич-Виллидж «Марлтон», построенный в 1900 году, был славен тем, что привечал у себя всех без разбора: проституток, сутенеров, наркодилеров, киноактеров, джазистов, битников. Через его 114 номеров большинство даже без душа — прошли такие примечательные личности, как актеры Джон Бэрримор, Джеральдин Пейдж и Клэр Блум, певцы Гарри Белафонте, Кармен Макрэй и Мириам Макеба, писатель Джек Керуак. Здесь жила в июне 1968 года фанатичная феминистка Валери Соланас, отсюда она вышла с револьвером, чтобы совершить покушение на Энди Уорхола, которое просто чудом не окончилось гибелью создателя поп-искусства. Номер Рауля и Глории (гостиная, спальня, ванная) стоил триста долларов в месяц. Номер Пауло и Розарио (спальня и ванная) обошелся им в двести, правда, там не было холодильника, а потому приходилось пить теплую кока-колу и виски безо льда — разумеется, когда парочки не курили анашу или не нюхали кокаин, что было их основным времяпрепровождением.

В тот день — 8 августа 1974 года — взоры всего мира были прикованы к Соединенным Штатам. В результате длившегося два года и два месяца шпионского скандала, получившего название «Уотергейтский скандал», администрация республиканца Ричарда Никсона доживала последние дни. Судьбоносные решения принимались, разумеется, в Вашингтоне, но сердце США билось в Нью-Йорке. Казалось, атмосфера «Большого яблока» до предела насыщена электричеством. С минуты на минуту ожидалось, что президент, не дожидаясь, пока ему объявят импичмент, сообщит о своей отставке. Пауло и Розарио, проведя ночь в модном клубе, проснулись около трех и отправились позавтракать в ресторанчик «Чайлд», находившийся в квартале от отеля, а потом вернулись в «Марлтон». Стали нюхать кокаин, а когда опомнились, за окнами уже смеркалось. По радио диктор объявил, что через десять минут по всем каналам национального вещания будет передано заявление президента Никсона. Услышав такое, Пауло соскочил с кровати, где обоих сморил сон:

— Идем скорее! Выйдем на улицу и запишем, как реагирует народ на отречение президента!

Набросив на голое тело джинсовую куртку, натянув длинные — до колен — ковбойские сапоги, он взял диктофон размером с телефонный справочник, набил карманы пустыми кассетами, а на шею Розарио повесил фотоаппарат:

— Идем-идем! Такое нельзя пропустить! Это будет почище финала чемпионата мира по футболу!

На улице он включил магнитофон и стал наговаривать, что видит и слышит, словно вел радиорепортаж в прямом эфире:

Пауло: Сегодня 8 августа 1974 года. Я на 8-й улице, направляюсь к ресторану «Шекспир». Через пять минут президент известит нацию о своей отставке. Вот мы входим в холл ресторана. Телевизоры включены, но трансляция еще не началась… Что ты сказала?

Розарио: Я говорю, что по-прежнему считаю — американцы горячий народ!

Пауло: Все это напоминает футбол. Передача еще не началась, а на улицах — настоящее столпотворение.

Розарио: Какой крик стоит, ты слышишь?

Пауло: Еще бы!

В переполненном ресторане парочка сумела занять место у свисавшего с потолка телевизора, включенного на полную громкость. Никсон в темно-синем костюме и красном галстуке появился на экране: выражение лица у него похоронное. Стало тихо как в церкви, когда он начал зачитывать свое беспрецедентное заявление об отставке. В течение пятнадцати минут в мертвой тишине, не нарушаемой ни словом, ни вздохом, Никсон объяснял, какие причины побудили его принять это решение. Он завершил свою речь таким меланхолическим пассажем:

Пребывание на этом посту подразумевает особую близость с каждым американцем, и сегодня, покидая этот пост, я обращаюсь к Господу с молитвой: «Да пребудет с вами Его благодать ныне и присно».

Едва завершилась прощальная речь теперь уже бывшего президента, как Пауло и Розарио вновь были на улице, продолжая изображать радиорепортеров.

Пауло: Ах, чтоб тебя!.. Я ив самом деле под сильным впечатлением… Очень сильным, Розарио! Если мне когда-нибудь доведется отрекаться, я хочу, чтоб это было похоже на сегодняшнее действо. Нет, ты взгляни: Никсон ушел со своего поста, а вон тот малый на углу пляшет!

Розарио: Пляшет и бренчит на банджо! Безумная страна!

Пауло: Я не могу передать свои ощущения! Мы идем по 8-й улице…

Розарио: Люди и вправду ликуют. Норма-а-ально!

Пауло: Сами не свои от радости. Ошалели малость. Тележурналисты берут у них интервью на улицах… Исторический день, что тут скажешь!

Розарио: А вон тетенька плачет… И девочка тоже… От избытка чувств, ясно!

Пауло: Да-а, охренительный денек..

Взбудораженные происходящим, они вернулись в «Марлтон». Розарио вышла на третьем этаже и направилась в свой номер, а Пауло поднялся на седьмой, чтобы дать послушать Раулю ту чепуху, что записал на улице. Войдя без стука, как у них было принято, он обнаружил друга распростертым в беспамятстве на диване. На столике уже была выстроена и готова к приему очередная «дорожка», а рядом с полупустой бутылкой виски лежала пачка стодолларовых купюр, тысяч пять. Для того, кто, подобно Пауло, только что своими глазами наблюдал на улицах этот «гражданский карнавал», кто был свидетелем и участником беспримерного празднества, это зрелище — пьяный, обкуренный, в пыль растертый человек — было более чем тягостным — омерзительным, еще и потому, что Пауло не просто увидел в таком жалком и гнусном виде друга, которого он же и приобщил когда-то к наркотикам, но внезапно понял: кокаин ведет его самого тем же путем. Он никогда никому не говорил об этом и не доверил эти мысли даже дневнику, но в тот миг с непреложной ясностью осознал, что впал в серьезную зависимость от наркотиков. В подавленном настроении он вернулся в свой номер. В голубоватом свете, проникавшем с улицы, увидел на кровати стройное обнаженное тело Розарио. Он присел рядом, погладил ее по спине и объявил со вздохом:

— Сегодня и для меня исторический день. 8 августа 1974 года я завязал с кокаином.

Праздник по случаю отставки Ричарда Никсона. В тот день, 8-го августа 1974 года, Пауло принимал кокаин последний раз в жизни

Сеньора Пауло Коэльо вводит ограничения: один косячок — еще туда-сюда, но никаких сексуальных экстравагантностей!

Они собирались провести в Нью-Йорке несколько месяцев, но в их планы вмешалось неожиданное происшествие. Однажды вечером Пауло решил испробовать новинку — электрический консервный нож — но остро заточенное лезвие соскользнуло и поранило ему правую руку. Розарио пыталась унять кровотечение туалетной бумагой, но без толку извела целый рулон. В амбулатории, куда Пауло доставили на «скорой», определили, что он перерезал себе сухожилие на большом пальце. Срочно сделали операцию, наложив девять швов, и потом еще несколько недель он носил на руке металлическую шину.

Вскоре после этого они с Розарио вернулись в Бразилию, а Рауль и Глория полетели в Мемфис, штат Теннесси. В Рио Пауло пришел к выводу, что достаточно окреп, чтобы не бояться теней и призраков, и может теперь жить в той самой квартире, но один, без Жизы. Однако бодрости духа и отваги хватило ненадолго. Прошло всего две недели, и 10 сентября он снова причалил к тихой пристани родительского дома, которому не страшны были никакие бури и шторма. Желая поскорее избавиться от всего, что напоминало бы ему о демонах, тюремных ка мерах и похищениях, прежде чем переехать, он продал все книги, картины и пластинки. Увидев пустую, догола ободранную квартиру, записал в дневнике: «Я только что разделался с прошлым». И все-таки это оказалось не так просто. Страхи, комплексы, параноидальные реакции продолжали томить его душу. Он часто признавался, что по-прежнему терзается виной за эпизоды, оставшиеся в далеком детстве — за то, что «трогал девочку между ног» или «нехорошо думал о маме», однако надеялся, что в отчем доме, по крайней мере, его никто не похитит.

В ту пору, когда разнообразие сексуальных партнеров и беспорядочность связей еще не представляли столь грозной опасности, как ныне, по дневнику Пауло можно проследить за бесконечной чередой женщин в его жизни — при том, что ни одна не удостоилась специального упоминания, исключая особо даровитых в постели. Иногда Пауло возобновлял старые романы, но оправиться после разрыва с Жизой, которой продолжал писать, не получая в ответ ни строчки, он так и не смог. Узнав, что Вера Рихтер подумывает вернуться к бывшему мужу, он записал в дневнике:

Сегодня отправился в город решить мою психоаналитическую проблему с акциями «Банко до Бразил». Я хотел продать их, а деньги предложить Марио с тем, чтобы я мог еще год обладать Верой. На самом деле это Вера обладала мною, но я своими вывихнутыми мозгами представлял дело именно так.

Сотрудничество с Раулем продолжалось и приносило превосходные результаты, однако где-то в трюме корабля под названием «Альтернативное общество» образовалась течь, скрытая от глаз. Еще задолго до «черной ночи» и ареста Пауло между Раулем и руководством компании возникли расхождения по части того, что же на самом деле представляет собой Альтернативное общество. Рауль, скорее всего, воспринимал всерьез идею создания нового сообщества — секты, религии, движения, — которое могло бы распространять и применять на практике идеи-заповеди Алистера Кроули, Парсифаля XI и Фратера Заратустры. А для продюсеров «Филипс» «Альтернативное общество» было не более, чем удачным и броским названием нового товара, способным подстегнуть спрос.

Президент бразильского филиала «Филипс», натурализовавшийся сириец Андре Мидани, создал неформальную рабочую группу, призванную помочь компании в успешном продвижении ее артистов на рынок. Координаторами выступили сам Мидани и композитор Роберто Менескал, а в состав dream team^[36] вошли маркетолог Омеро Иказа Санчес, писатель Рубем Фонсека и журналисты Артур да Тавола, Доррит Аразим, Нелсон Мотта, Луис Карлос Масиэл, Жоан Луис де Албукерке и Зуэнир Вентура. Собирались раз в неделю в апартаментах какого-нибудь фешенебельного отеля и проводили там целый день в спорах о творчестве и облике того или иного артиста, интересовавшего «Филипс», сначала между собой, а на следующей встрече — вместе с ним самим. Платили им за это огромные деньги — Зуэнир Вентура говорит: «Получал за каждое такое совещание четыре тысячи или четыре миллиона, сейчас уж не помню, какие нули были тогда у нас в ходу, однако знаю твердо: сумма эта равнялась моему месячному окладу, а я занимал должность главного редактора журнала „Визао“ по Рио-де-Жанейро».

Когда же пришла очередь Пауло и Рауля подвергнуться этому собеседованию, последнего захлестнули волны паранойи. Ему казалось, что за ним неотступно следят переодетые полицейские, и он нанял себе телохранителя — дознавателя Миллена Юнеса из отдела полиции, обслуживавшего квартал Леблон, и тот в свободное от службы время всюду его сопровождал. Когда Пауло сообщил другу о том, что Менескал приглашает обоих провести ближайший уикенд в избранном обществе известных интеллектуалов, Рауль вскричал:

— Все это подстроено полицией, чтобы взять нас с поличным! Ни минуты не сомневаюсь, что туда внедрены агенты, которые запишут все, что мы скажем. Открутись, дон Паулете! Скажи Менескалу, что мы не придем.

Пауло попытался убедить друга, что ему ничто не угрожает, что большую часть присутствующих он хорошо знает, что в группу входят люди, настроенные по отношению к режиму оппозиционно, и поручился своим честным словом, что ни Менескал, ни сам Мидани на подобную пакость не способны. Все было тщетно: Рауль стоял на своем, и Пауло ничего не оставалось, как идти одному. Чтобы предоставить напарнику всю информацию, он записал переговоры на магнитофон и вечером дал ему прослушать пленку. Перед началом дебатов слово предоставили Пауло, не ограничивая его временем — пусть объяснит, что же такое «Альтернативное общество». Тридцать лет спустя он будет утверждать, что в тот день не принимал наркотиков и даже не курил марихуаны, но когда слушаешь его речь, бесстрастно зафиксированную магнитофоном, кажется, что он о чем-то умалчивает или память его подвела:

«Альтернативное общество» развилось до уровня социальной группы, общественной страты, стало фактором политики, понимаете или нет? И объединяет, мать ее, слой интеллектуалов нашего народа, который выбирается из ситуации и становится более требовательным… Вот тут недавно разгорелась дискуссия о журнале «Планета», ну, в Сан-Пауло… Я считаю, что «Планета» накроется уже через год, потому что все, кто ее читает, уже уразумели: это — дурацкий журналишко. Он уже накрылся во Франции, и там придумали «Le Nouveau Planet», а потом еще и «Nouveau Nouveau Planet», ну, то есть сперва «Новая», а потом и «Новая-Новая Планета», вам понятно? И то же самое будет со всей этой… братией! Нет-нет-нет, не с пролетариатом, а с теми, кто называет себя «средний класс». Ну, с буржуа, которые вдруг озаботились интеллектуально, да? Понятно, есть и другой аспект этого дела… Вера. Ну, вот, скажем, кто-то из вас пойдет и принесет обет, ну, или что-то такое… И в категориях культуры это ознаменует перемены, я ведь ясно излагаю, да?

Умение излагать ясно было ему в тот момент недоступно, но слушатели привыкли к подобным персонажам. А Пауло, минутку передохнув, продолжал:

Ну и вот… Тут будет происходить некая фильтрация… По мне так это никакая не фильтрация, но никогда человек не п<