Глава первая. Пролог предчувствий
Во дворе была метель. Ветер выл, ставни тряслись и стучали... За стеною и злилась, и плакала вьюга. Лишь печальный звон колокольчика пробивался сквозь ее монотонный вой... Неровный мерцающий свет заливал мало-помалу смиренную, опрятную обитель, обнажая горшки с бальзамином на заснеженных окнах... Посреди комнаты стоял человек лет тридцати, росту среднего, в бобровой шапке, окутанный шалью... Из-за дощатой перегородки слышались причитанья и вздохи...
Голос СМОТРИТЕЛЯ. Ишь... и злится... и плачет... и стучит...
БЕЛКИН. Милостивый государь! Будучи от природы человеком нрава смиренного...
Голос СМОТРИТЕЛЯ. Сударь... Дороги занесло... Слышь? — И злится... И воет... И куда ж теперь ехать? — Дорога скверная... В полях опасно... Лошади не везут.
БЕЛКИН. Милостивый государь! Я требую отыскать лошадей не-мед-лен-но!
Из-за перегородки появился САМСОН ВЫРИН, станционный смотритель, человек лет пятидесяти, однако ж еще бодрый, в наскоро наброшенном на плечи сюртуке с тремя медалями в полинялых лентах.
СМОТРИТЕЛЬ. Сударь, помилуйте, куда ж вам ехать? Ишь, как бестии хрипят. .. Ваше высокоблагородие, послушайтесь меня: останьтесь, спросите ужин... Дуня!
БЕЛКИН. Помилуйте, когда бы ни нетерпение вновь увидать места, где провел я лучшие свои годы...
СМОТРИТЕЛЬ. Дуня?! Чай, не слыхала? Поставь самовар да неси скорее сливок!
Стук, скрип дверей и вой ветра на миг заглушили его слова; в комнате в полумраке появился человек — ПРОЕЗЖИЙ в черкесской шапке, в военной шинели отряхивал налипший на сапоги снег...
ПРОЕЗЖИЙ. Эй! Любезнейший! Немедленно сыскать лошадей!
СМОТРИТЕЛЬ. Не извольте гневаться, ваше высокоблагородие... Все лошади в разгоне.
ПРОЕЗЖИЙ. Ах ты разбойник! Проходимец! Изверг рода человеческого! Да я тебя...
БЕЛКИН. Милостивый государь! Я требую тотчас же...
СМОТРИТЕЛЬ. Дуня-я-я-я! Воля ваша, господа проезжие, а только три часа назад приезжает генерал — отдаю ему двух последних лошадей, в том числе и курьерскую, а тут внезапно сделалась такая метель... (СМОТРИТЕЛЬ принес еще огня.) Дуня! Ну что же самовар?!
ПРОЕЗЖИЙ. Проклятый истукан! Ты хоть знаешь, старик, кто теперь стоит перед тобою?!
Сняв мокрую косматую шапку, сдернув шинель, ПРОЕЗЖИЙ явился молодым стройным гусаром. Поднесши свечу, он пристально всматривался в лицо сконфуженного ИВАНА ПЕТРОВИЧА.
СМОТРИТЕЛЬ. Господи помилуй...
ПРОЕЗЖИЙ. Молчать! Невежа. А ведь перед тобою стоит теперь сочинитель! Надежда отечества, единственный в своем роде литератор российский... высший судия... наблюдатель и пророк, чей лик известен уж всякому неразумному дитяти...
БЕЛКИН. Милостивый государь...
СМОТРИТЕЛЬ. Батюшка... ваше высокоблагородие... Сочинитель! Дуня!! Да что ж ты там возишься?! Вот проклятая девка! Неси самовар да подай поскорее пуншу! Уж будьте покойны, ваше высокоблагородие! Бог в помощь, пойду по дворам, сыщу вам лошадей...
И с этими словами СМОТРИТЕЛЬ, накинув на плечи тулуп, ушел в темноту, в мутную желтоватую мглу, сквозь которую летели белые хлопья снега...
БЕЛКИН. Милостивый государь! Позвольте мне тотчас же рассеять то диковинное недоразуменье...
ПРОЕЗЖИЙ. Однако же, пустое.
БЕЛКИН. Я вовсе не сочинитель, однако ж дерзкая мысль сделаться писателем поминутно приходила мне в голову.
ПРОЕЗЖИЙ. Оставьте, сделайте милость...
БЕЛКИН. Помилуйте, это странно: своим предположением вы... выразили истинное намеренье... заветнейшую мечту мою...
ПРОЕЗЖИЙ. Да полноте вам молоть чепуху. Да назови я вас фельдъегерем — этот старый пройдоха тотчас спросил бы подорожную и обнаружил обман. Литератор же — человек без чина; слава, знаете ли, вольна в своих прихотях... (ПРОЕЗЖИЙ зевнул и развалился на лавке, как будто бы приехал в отеческое имение...) Так-то, сударь, простите, не имею чести знать вашего имени...
БЕЛКИН. Белкин. Иван Петрович. Следую в имение честных и благородных моих родителей, смерть коих принудила меня подать в отставку, дабы...
ПРОЕЗЖИЙ. Далеко ли будет ваша деревня?
БЕЛКИН. Горюхино? По подсчетам моим не более восьми верст вверх по N-скому тракту...
ПРОЕЗЖИЙ. Так я поеду теперь с вами, а после уж отправлюсь и далее...
БЕЛКИН. Ах, извольте, едемте непременно, тотчас же! Я только лишь опасаюсь... внезапно сделалась такая метель...
Но ПРОЕЗЖИЙ, казалось, уже не слушал его...
А далеко ли изволите ехать?..
ПРОЕЗЖИЙ. Бог весть. Долго ли, далеко ли... Путешествие привычно мне; а только поневоле иногда станет скучно среди бесконечных равнин.,. да вот хоть и в нынешнюю ночь, когда, кажется, небо слилося с землею... Скажите, тут в двух верстах за березовой рощей... местность? Село? Церковь у дороги...
БЕЛКИН. Быть может, Жадрино? А впрочем, не скажу...
ПРОЕЗЖИЙ. Жад-ри-но? Вообразите сюжет... вам как литератору...
БЕЛКИН. Помилуйте...
ПРОЕЗЖИЙ. Оставьте это, а вот что... Послушайте. Полчаса назад я был обвенчан Бог знает с чьею невестой.
БЕЛКИН. Вы бредите.
ПРОЕЗЖИЙ. Непонятная, непростительная ветреность... Не знаю, как зовут деревню, где я венчался, не помню, с которой станции поехал. Совпадение? Или случай?
БЕЛКИН. Полно, да вы хоть знаете имя той...
ПРОЕЗЖИЙ. Ах, нет... все сделалось как будто нарочно. Мы въехали в деревню, церковь была отворена... «Помилуй, где ты замешкался?» — сказал мне кто-то. Однако ж, вы правы, быть может, все это только видение или сон. Ну слушайте. Я вошел в церковь, освещенную двумя или тремя свечами...
Тут двери в соседнюю комнату отворились и на пороге появилась девушка, красота которой тотчас поразила обоих. Она потупила большие голубые глаза и начала разговор безо всякой робости...
ДУНЯ. Уж верно, господа прозябли с дороги.
ПРОЕЗЖИЙ. Ба-а-а-а...
ДУНЯ. Не изволите ли чаю? Ишь, и воют, и стонут, проклятые...
БЕЛКИН. Да кто ж это воет, красавица?
ДУНЯ. Да кто ж их разберет? Духи аль бесы... Пожалуйте к столу, господа проезжие. Кто ж нынче в поле выбирается? — Погода скверная, ямщик упрямый, лошади не везут...
ПРОЕЗЖИЙ подхватил из рук ДУНИ самовар и с проворностию водрузил его на стол, а после с почтением поцеловал у нейруку. В ту самую секунду двери отворились
и на станцию, запорошенный снегом, охая и причитая, воротился
СМОТРИТЕЛЬ...
СМОТРИТЕЛЬ. Лошади готовы, ваше высокоблагородие, господин сочинитель! Воля ваша, а только все дороги занесло... не видно ни зги... А... вот и Дуня.
БЕЛКИН. Это дочка твоя?
СМОТРИТЕЛЬ. Дочка-с. Да такая проворная, вся в покойницу мать... Ну, Дуня, зови-ка гостей за стол!
БЕЛКИН. Нет, нет! Нетерпенье тотчас же увидеть места, где провел я лучшие свои годы... На вот возьми, да непременно купи своей дочери гостинец... Прощайте. Прощайтесь, сударь, пора!
ИВАН ПЕТРОВИЧ сунул СМОТРИТЕЛЮ ассигнацию, обернулся к ПРОЕЗЖЕМУ, но тот не отвечал, да и, казалось, уж не слыхал ничего, глаза его были закрыты...
СМОТРИТЕЛЬ. Батюшка! Ваше высокоблагородие! Дуня! Да что же с ним сталось?
ПРОЕЗЖИЙ застонал: «Пить...».
СМОТРИТЕЛЬ. Так видно от беды не отбожишься... Ваше высокоблагородие! Сударь!
БЕЛКИН. То, верно, припадок, однако ж он и давеча бредил...
ДУНЯ. Принесите ж поскорее студеной воды! Да уложим его теперь на лавку...
ПРОЕЗЖЕГО уложили. Снова раздался стук. Скрипнули двери. На пороге стоял человек, невысокий, в медвежьем тулупе, задумчивый, хмурый.
СМОТРИТЕЛЬ. Чего тебе, батюшка? Ты проезжий али кто? АДРИЯН. Далеко ли до Ненарадова?
СМОТРИТЕЛЬ. Ты, стало быть, и впрямь сбился с дороги... верст семь, и то если полем, а так и все девять... Да только теперь куда? — Не дойдешь, не видать ни зги... БЕЛКИН. Да на что тебе оно?
ПРОЕЗЖИЙ снова застонал. ДУНЯ приложила к его губам стакан с водою...
АДРИЯН. Нарочный приходил от покойного... А что, нет ли у вас в деревне покойников?
ДУНЯ. Да что ты, батюшка?! Нету! Перекрестись!
БЕЛКИН. Да что ж теперь делать?
ДУНЯ. А что ж? Будем ходить за ним, а утром в город пошлем за немцем...
АДРИЯН. Ну коли так, пойду до Ненарадова.
СМОТРИТЕЛЬ. Полно, батюшка, куда ж теперь идти? Останься ночь переждать.
Скрипнули двери, и незнакомец пропал. Вьюга за стеною неунималась. Лошади хрипели. На пороге появился ВЛАДИМИР, бедный армейский прапорщик, едва живой, падая с ног от усталости, он быстро оглядел убогое жилище...
ВЛАДИМИР. Далеко ли Жадрино? СМОТРИТЕЛЬ. Отколе ты?
ВЛАДИМИР. Жадрино-то далеко ли? СМОТРИТЕЛЬ. Недалече... ДУНЯ. Однако ж, версты три.
ВЛАДИМИР. Лошадей! Я заплачу, сколько будет угодно! СМОТРИТЕЛЬ. Все лошади в разгоне! Да куда ж вам ехать? Не видать ни зги! БЕЛКИН. Постойте... Жадрино... Нам с вами по дороге. Я отвезу вас... СМОТРИТЕЛЬ. Прощайте, ваше высокоблагородие... Насилу достал коней... ВЛАДИМИР. Благодарю. Который теперь час?
СМОТРИТЕЛЬ. Ишь... генералов да курьеров государевых уж повидали, а чтобы сочинитель...
ДУНЯ подошла к сконфуженному ИВАНУ ПЕТРОВИЧУ.
ДУНЯ. А позвольте, любезный сударь, вас поцеловать на прощание... СМОТРИТЕЛЬ. Ишь, егоза! Да вы уж ей разрешите... Девка она славная, грамоте обучена от дьячка, такая разумная: уж прочла Новейший письмовник... ВЛАДИМИР. Который теперь час?
ДУНЯ бросилась на шею БЕЛКИНУ, ПРОЕЗЖИЙ снова застонал.
СМОТРИТЕЛЬ. Уж скоро рассветет. Ну с Богом... Так и воют... так и хрипят... Слышите ль?
ВЛАДИМИР. Я погиб.
БЕЛКИН. Прощайте. Едемте, сударь!
ВЛАДИМИР. Вы слышите?! Я погиб!
СМОТРИТЕЛЬ отворил двери, и БЕЛКИН и ВЛАДИМИР растворились в снежной мгле, отзвенел колокольчик, а после темнота и вой вьюги поглотили голоса и огоньки...
Глава вторая. Бедная Маша
Ясное морозное утро. Тишина. Лишь однообразный звон колокольчика, то пропадая, то возвращаясь вновь, напоминает о прошедшем: о бесконечной дороге, буре, туманной мгле... Когда свет наполняет пространство, освещая жилище героя — комнату в старом помещичьем доме, где родился, а ныне проживает ИВАН ПЕТРОВИЧ БЕЛКИН, — мы видим множество разбросанных в беспорядке листков, а также сидящих тут и там ДВОРОВЫХ ДЕВУШЕК, здоровенных, босых, с гусиными перьями в руках. Сам же хозяин в величайшем волнении ходит меж ними, размахивая худыми руками, вполголоса бормоча...
БЕЛКИН. Внезапно сделалась метель... окрестность исчезла во мгле... мутной... мутной и желтоватой... Настасья!
НАСТАСЬЯ. ...-апно ...сделала-ся ...ми-и-те-е-е-ль... БЕЛКИН. Долго ли?
 |
НАСТАСЬЯ. Ох, погоди, барин, не так шибко...
БЕЛКИН. Долго ли еще странствовать мне по белу свету?., белые хлопья летели! Дарья!
ДАРЬЯ. ...хлопья летели... Ох, не поспеть мне... Господи помилуй!
БЕЛКИН. Господи!... и быть может, Господь сулил мне умереть в кибитке... в карете... Аграфена!
АГРАФЕНА. ...в карети-и-и...
БЕЛКИН. Во рву! Пелагея! Во рву, размытом водою, в чистом поле, среди бескрайних равнин... Написала ль?
ПЕЛАГЕЯ. Ох, Господи прости! ...во рву-у-у-у-у... У-у-у! боле не могу, барин, пощади!
ИВАН ПЕТРОВИЧ вырывает стремительно из ее руки покрытый невообразимыми каракулями листок, погружается в чтение, в отчаянье рвет написанное... В комнате появляется КИРИЛОВНА, старая ключница и нянька...
КИРИЛОВНА. Снег-то... снег... так и блестит, аж глаз слепнет... БЕЛКИН. Нет, невыносимо. Что ж... видно не всякий рожден быть поэтом! КИРИЛОВНА. А что б тебе, батюшка, в санях до станции проехать... Да и возьми, коли желаешь, с собою Настасью... Баба здоровенная!
ИВАН ПЕТРОВИЧ, не замечая старую няньку, читал уж другие листы...
НАСТАСЬЯ. ...странствовать по свету... Уф! Готово, барин! БЕЛКИН. Поймите же: случай сей преследует мое воображенье... и я стремлюсь придать какой-нибудь образ сему таинственному лицу...
За окнами опять зазвенел колокольчик...
КИРИЛОВНА. И-и-и-и, батюшка, надевай-ка поскорее сертук! Гости у крыльца! Дарья! Пелагея! Готовь самовар, да ступай в погреб за сливками! АГРАФЕНА. ...не-бо... сли-ло-ся... с землею... НАСТАСЬЯ. ...цер-кафь... НАСТАСЬЯ. ...бы-ла... АГРАФЕНА. ...из-вестие... НАСТАСЬЯ. ...о-жидал-о-о-о... АГРАФЕНА. ...заперта. Фу-у-у-у!
ИВАН ПЕТРОВИЧ между тем обнимался с приезжими гостями — ненарадов-скими помещиками, бывшими в давнем знакомстве с его покойными родителями, — ГАВРИЛОЙ ГАВРИЛОВИЧЕМ Р* и женой его ПРАСКОВЬЕЙ ПЕТРОВНОЙ.
ГАВРИЛА ГАВРИЛОВИЧ. И-и-и, матушка! Полно слезы-то лить!
БЕЛКИН. Помилуйте, Прасковья Петровна...
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. А как вы-то, батюшка, постарели...
ГАВРИЛА ГАВРИЛОВИЧ. Ну, будет, будет... Былого не воротишь! Что, Иван Петрович, уж и введен во владение? Ишь... Живешь барином... А давно ль с покойным твоим родителем... зайцев на болоте Бесовском... Э-эх... (Заплакал и ГАВРИЛА ГАВРИЛОВИЧ.)
БЕЛКИН. Не в силах унять волнения чрезвычайного... осмелюсь осведомиться о здоровий Марьи Гавриловны...
ГАВРИЛА ГАВРИЛОВИЧ. А день-то, день-то какой... Все солнце... холмы-то блестят... Ишь...
БЕЛКИН. Так что же Маша? Здорова ли? Замужем?
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Ах, Маша, Маша... нынче-то здорова... а две недели в горячке лежала... Все бредила...
ГАВРИЛА ГАВРИЛОВИЧ. Уж сказывали, была, дескать, на краю гроба... уж лекарь головою качал, однако ж Бог милостив — поднялась!
БЕЛКИН. Да где ж она теперь?
ГАВРИЛА ГАВРИЛОВИЧ. Замешкалась в сенях... Ишь, робеет...
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Непременно тебя увидеть желала... Уж ты ей, Иван Петрович...
ИВАН ПЕТРОВИЧ при этих словах пришел в волнение чрезвычайное, не дослушав ПРАСКОВЬИ ПЕТРОВНЫ, он выбежал из комнаты вон, едва не сбив с ног старую НЯНЬКУ.
КИРИЛОВНА. Ох, батюшка, а у нас-то — беда. Ох, горе да беда... Корова бурая пала... Пожалуйте, гости дорогие... самовар давно уж кипит... А снег-то... снег...
НАСТАСЬЯ, АГРАФЕНА, ПЕЛАГЕЯ и ДАРЬЯ бубнили, склонившись над рукописями, очевидно переписывая набело плоды утренних фантазий ИВАНА ПЕТРОВИЧА. В комнате в сопровождении хозяина появилась МАРЬЯ ГАВРИЛОВНА, стройная бледная печальная барышня...
НАСТАСЬЯ. ...ужасное...
АГРАФЕНА. ...о-жи-да-ло... его...
БЕЛКИН. Что ожидает меня в будущем? Единственная мечта моя сделаться литератором...
ДАРЬЯ. ...ис-чез-ло... во... мгле...
ПЕЛАГЕЯ. ...была... за-пер-та-а-а-а...
БЕЛКИН. И теперь, будучи в отставке, я не в состоянии более противиться влечению природы...
НАСТАСЬЯ. ...внезапно... скрылося... И...
МАША. Так вы, стало быть, уж и публиковали свои сочинения?
ДАРЬЯ. ...исчезло... во мгле.
БЕЛКИН. Увы. Я пробовал. Все роды поэзии были мною разобраны.
ПЕЛАГЕЯ. ...во мгле...
НАСТАСЬЯ. ...мут-ной и жел-той... Уф! Готово, барин!
БЕЛКИН. Я непременно решился на эпическую поэму... Я искал себе героя... но — нет!.. Я взялся за трагедию — трагедия не пошла. Я пытался обратить ее в балладу, но и здесь не мог отыскать героя!..
МАРЬЯ ГАВРИЛОВНА, казалось, не слушала его, она стояла у окна в печальной задумчивости...
МАША. Взгляните, как снег блестит.
БЕЛКИН. А вы, Марья Гавриловна, не хотели бы сделаться героинею баллады?
МАША. Нет. Не станемте боле говорить о балладах...
БЕЛКИН. Помилуйте, я должен прочесть вам непременно! Вообразите...
ИВАН ПЕТРОВИЧ и ДЕВУШКИ кинулись лихорадочно подымать с полу листки...
БЕЛКИН. Ужасная, сливающая небо с землею метель! Мутная мгла! Настасья! (НАСТАСЬЯ вручила ему исписанный листок.) Вообразите: бедный армейский прапорщик, уговорившийся тайно... Пелагея! (БЕЛКИН стремительно рвал листы из рук испуганных девушек.) ...решился венчаться тайно с предметом своей страсти! Дарья! Аграфена! И уж, разумеется, против воли ее родителей... И что же? В назначенный час он спешит к невесте, уж ожидающей его в церкви...
МАША. Что вы говорите... Как это странно...
БЕЛКИН. Но внезапно исчезает во мгле... мутной и желтоватой. Стая демонов... Но вы не слушаете меня?
МАША. Прошу вас, продолжайте.
БЕЛКИН. Когда же перед рассветом он подъехал к церкви... убитый раскаяньем... он нашел, что дверь ее заперта... и...
МАША. Довольно. Вам все известно.
БЕЛКИН. Помилуйте, вы в волнении? Полно! Я счастлив! Я заставил трепетать ваше юное воображенье! Узнайте ж боле: в ту ночь я встретил и приютил сей блуждающий дух! Я пленил моего героя!
МАША. Владимир... теперь у вас?
БЕЛКИН. Он вам знаком? Помилуйте... Марья Гавриловна...
МАША. Я непременно должна его увидеть.
БЕЛКИН. Нет, не теперь... Я клятвенно заверил его, что ни единая живая душа... не узнает о месте его пребывания.
МАША. Мне надобно говорить с ним тотчас же. А вы... окончите балладу!
БЕЛКИН. Невероятно... Так это были вы?..
Бледный, как сама смерть, в комнате появился ВЛАДИМИР. МАРЬЯ ГАВРИЛОВНА, готовая тотчас же упасть в обморок, удержалась заручку кресла. ИВАН
ПЕТРОВИЧ хотел было покинуть комнату, но ВЛАДИМИР удержал его самым решительным образом.
ВЛАДИМИР. Что же... Мне нечего скрывать боле — теперь вы знаете имя той...
БЕЛКИН. Помилуйте, от отроческих лет являясь преданнейшим другом столь почитаемой мною Марьи Гавриловны и разделяя с нею в прошедшем детские мои шалости и первейшие опыты литературного образования...
ВЛАДИМИР. Она была воспитана на французских романах, следственно, была влюблена.
МАША. Я... непременно должна объясниться... Владимир!
БЕЛКИН. Ужасные неведомые бесовские силы вмешались в судьбу двух любящих сердец! Настасья!
НАСТАСЬЯ проворно вбежала в комнату. Отыскав перо, она склонилась над чистым листом.
МАША. Все в ту ночь казалось мне дурным предзнаменованьем: метель не утихала... Насилу добрались мы до церкви и три часа ожидали тебя. Я была как будто в бреду... и вдруг...
ВЛАДИМИР. Полноте. Не тревожьте себя боле...
БЕЛКИН. Владимир Николаевич! Да понимаете ли вы, в каком состояньи находится теперь бедная Маша?!
ВЛАДИМИР. Что же... Марья Гавриловна сделалась героинею баллады, я же — посмешищем рода человеческого!
МАША. И вы... уж не любите меня боле?
ВЛАДИМИР. Довольно мы клялись друг другу в вечной любви...
ВЛАДИМИР взглянул на нее с серьезностию. Затем он подошел и со всею сердечностью обнял бедную девушку... Тут двери отворились и ГАВРИЛА ГАВРИЛОВИЧ, ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА в сопровождении КИРИЛОВНЫ, АГРАФЕНЫ, ПЕЛАГЕИ и ДАРЬИ появились на пороге...
ГАВРИЛА ГАВРИЛОВИЧ. Ба! Гляди-ка, да у них, кажется, дело уж совсем слажено! Здоров, брат Владимир Николаевич! Что же ты две недели глаз не казал? А мы уж думали, батюшка, бес тебя унес. Уж видно, суженого конем не объедешь... Так ли, матушка?
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Совет да любовь. И вправду говорят, жить-то тебе, Маша, не с богатством, а с человеком! Так, видно, и на роду тебе написано... Такова, стало быть, и судьба...
И старушка снова заплакала. ВЛАДИМИР и МАРЬЯ ГАВРИЛОВНА отпрянули друг от друга. Тяжело молчали.
БЕЛКИН. Верьте мне, Гаврила Гаврилович...
ГАВРИЛА ГАВРИЛОВИЧ. А тебе, Иван Петрович, быть непременно посаженным отцом! Проси ж его, Маша!
ВЛАДИМИР. Вот вам, любезный Иван Петрович, тема и сюжет для трагедии! Прощайте ж, Гаврила Гаврилович... Прасковья Петровна. Милая, драгоценная моя Маша. Я покорнейше прошу вас забыть о несчастном, для которого смерть остается единственною надеждою... Прощайте.
И с этими словами ВЛАДИМИР вышел из комнаты. Бедная МАРЬЯ ГАВРИЛОВНА упала без чувств... НАСТАСЬЯ, АГРАФЕНА, ДАРЬЯ и ПЕЛАГЕЯ скрипели перьями, записывая на огромном белом листе...
БЕЛКИН. Любезная... Настасья! Лю-безная, дра-го-ценная моя Марья Гавриловна. .. Аграфена! Быть может, в странном волнении решаюсь направить вам сие послание, припоминая неясные черты последнего свидания нашего... Пелагея! ну что? Скоро ли? Ну что за народ!
КИРИЛОВНА. Уж не бессудь, батюшка... Бабы здоровенные, а ума-то Бог не послал...
БЕЛКИН. Трагедия сия еще не окончена! Клянусь всем, что свято для меня в этой жизни... Пелагея!.. .отыскать того, кто решился присвоить себе полномочия судьбы... Настасья! Дабы убить злодея в честном поединке и вновь подарить вам покой и свободу... остаюсь покорнейшим другом вашим. Иван Петрович Белкин.
КИРИЛОВНА. Ишь... Мы и слов-то эдаких, батюшка, отродясь не слыхали...
Девушки расстилают на полу исписанный лист и складывают из него большого бумажного змея. Змея пускают в небеса. ИВАН ПЕТРОВИЧ долго глядит в небо...
Глава третья. Бедная Дуня
Было ясное утро. Весеннее солнце освещало жилище СМОТРИТЕЛЯ, в котором царили теперь ветхость и небрежение. На окнах уж не было цветов. СМОТРИТЕЛЬ спал, укрывшись тулупом... Звук колокольчика потревожил его сон, он заворочался, бормоча сквозь дрему...
СМОТРИТЕЛЬ. Погода несносная... Дорога скверная... ямщик...
Скрипнули двери, и в комнату почти что вбежал ИВАН ПЕТРОВИЧ БЕЛКИН, промокший, взъерошенный, в волнении чрезвычайном...
БЕЛКИН. Эй! Здорово, диктатор!
СМОТРИТЕЛЬ. Ваше высокоблагородие! Все лошади в разгоне...
БЕЛКИН. Помилуй, да узнаешь ли ты меня?
СМОТРИТЕЛЬ. Погода несносная... ямщик упрямый...
БЕЛКИН. Полно, да ведь мы с тобою старые знакомые!
СМОТРИТЕЛЬ. Дорога большая... быть может, и встречались...
БЕЛКИН. Полно, ты ли это, Самсон?! Да здорова ли твоя Дуня?
САМСОН. Дорога большая, проезжих много...
СМОТРИТЕЛЬ. Вот чудак! Да что ж твоя Дуня? Уж, верно, она замужем?
Снова скрипнула дверь, и на станции появилось новое лицо: человек лет тридцати пяти в поношенном сюртуке, запыленный, обросший бородою; он спросил с угрюмостию, швырнув на стол подорожную...
СИЛЬВИО. Лошадей! Теперь! Тотчас же!
Но САМСОН, казалось, не заметил грозного окрика, он глядел неподвижно на ИВАНА ПЕТРОВИЧА, будто обдумывая сделанный им вопрос...
САМСОН. Эх, Дуня, Дуня... Что за девка-то была...
СИЛЬВИО. Лошадей!
САМСОН. Поверите ли, сударь, генералы, фельдъегеря с нею по получасу заговаривались...
СИЛЬВИО. Лошадей, изверг!!!
БЕЛКИН. Сударь, я хотел бы вас предуведомить...
САМСОН. Бывало барин, какой бы сердитый ни был, при ней утихает...
СИЛЬВИО. Так ты нарочно меня не слышишь, разбойник!
БЕЛКИН. Поверьте, сударь... человек сей, будучи от природы нрава смиренного...
САМСОН. Дом ею держался... Дуня!
СИЛЬВИО. Молчать! Изверг рода человеческого! Да я тебя...
При этих самых словах СИЛЬВИО достал пистолет, выстрелил, а затем выстрелил еще... Обе пули угодили в стенку, продырявив картинку, изображавшую библейскую историю блудного сына... ИВАН ПЕТРОВИЧ подошел к стене, дабы рассмотреть след, оставленный обеими пулями, старик же, казалось, не заметил и выстрелов, он все бормотал, покачивая седою головою...
САМСОН. Эх, Дуня...
БЕЛКИН. Однако же, хороший выстрел. Только раз встречал я в жизни человека, который сходу мог бы уложить в одно отверстие обе пули... САМСОН. ...Дуня!
Из-за перегородки показалась ДУНЯ в теплом платке и салопе, следом за нею появились НАСТАСЬЯ, ПЕЛАГЕЯ, АГРАФЕНА и ДАРЬЯ с корзинами в руках. Устроившись на лавке, ДЕВУШКИ достали из корзин листочки и перья. Окунув перья в чернильницу СМОТРИТЕЛЯ, они принялись за работу...
БЕЛКИН. Что же...
НАСТАСЬЯ. Что-о-о-о же-е-е-е...
СИЛЬВИО. Что же... пистолет требует ежедневного упражнения...
САМСОН. Что же... ты, Дуня? Лошади готовы... Попрощайся с их благородием.. . Ты что же, к обедне собралась?
ДУНЯ. К обедне...
БЕЛКИН. Сильвио?! (ИВАН ПЕТРОВИЧ приблизился к проезжему...) Полно, быть этого не может... Узнаешь ли ты меня?
СИЛЬВИО. Однако же, странный случай... САМСОН. Лошади готовы, ваше высокоблагородие!
Из другой комнаты вышел МИНСКИЙ в шинели, окутанный шалью... Со стороны казалось, что станция полна проезжих — одни прибывали, другие же — отправлялись в путь...
САМСОН. Лошади готовы, ваше высокоблагородие. Уж будьте покойны: дорога скверная...ямщик упрямый... (Онирассмеялись...)
Дуня!
СИЛЬВИО. О ком он бредит, несносный старик?
БЕЛКИН. Дочь его нынешнею зимою сбежала с проезжим... Однако ж... Откуда ты? Куда? Давно ли вышел в отставку?
МИНСКИЙ. Что же... Прощай, диктатор! Вот тебе за постой!
БЕЛКИН. Да как же ты здесь? Зачем? Один среди сих унылых, пустынных мест?
МИНСКИЙ. А право, жаль мне расставаться с тобою. Осмелюсь предложить Авдотье Самсоновне своих лошадей... проехать до церкви...
ДУНЯ. Ах, нет... сударь, благодарю... Дорога скверная... ямщик упрямый... Уж я и сама...
МИНСКИЙ. Что ж... Вольному воля. Прощайте.
САМСОН. Да что же ты, Дуня, дичишься, точно крестьянская девка? Чай, его высокоблагородие не волк и тебя не съест. Прокатись-ка до церкви!
ДУНЯ. Ужель?.. Так, стало быть, и Бог повелел. {ДУНЯ бросилась на шею СМОТРИТЕЛЮ, поцеловала и выбежала вон.)
САМСОН. Так и пропала... так и сгинула... Бывало генералы... фельдъегеря...
СИЛЬВИО. Что же... Молодость, ум, красота...
БЕЛКИН. Так ты, стало быть, знаком с ним?
САМСОН. Ну, с Богом, ваше высокоблагородие... Прощайте.
САМСОН и МИНСКИЙ простились...
СИЛЬВИО. Милостивый государь! МИНСКИЙ. Я к вашим услугам.
СИЛЬВИО. Вообразите себе молодость, ум, красоту, веселость самую беспечную...
МИНСКИЙ. Я к вашим услугам. Жребий?
Они бросили жребий.
БЕЛКИН... .веселость самую бешеную, храбрость самую беспечную, громкое имя, деньги, которым не знал он счета и которые никогда у него не переводились... Настасья!
СИЛЬВИО. Ты, граф, чертовски счастлив.
МИНСКИЙ. Что же... Счастье, как известно, вольно в своей прихоти. Ну-с?
БЕЛКИН. Аграфена!
АГРАФЕНА. Ду-ня с той стан-ци-и...
БЕЛКИН. Отмерь двенадцать шагов. Живо!
САМСОН. Дуня с той станции отправилась вместе с гусаром... Дорога скверная. . • ямщик упрямый...
СИЛЬВИО. Успехи его в полку и в обществе женщин приводили меня в совершеннейшее отчаянье... Шесть лет назад я получил пощечину, и враг мой до сих пор жив!
БЕЛКИН. Вы с ним дрались?
АГРАФЕНА. Сию минуточку, барин... Один. Два. Три.
СИЛЬВИО и МИНСКИЙ встали. МИНСКИЙ выстрелил. С головы у СИЛЬВИО слетела фуражка.
МИНСКИЙ. Теперь ваш черед.
СИЛЬВИО стал прицеливаться.
САМСОН. Ваше высокоблагородие!
МИНСКИЙ. Что тебе?
САМСОН. Уж больно полюбились вы мне... вот, возьмите в дорогу.
СМОТРИТЕЛЬ протянул МИНСКОМУ плетеный кузовок. МИНСКИЙ помедлил, а после снял фуражку и высыпал туда пригоршню ягод... Он стоял, освещенный весенним солнцем, выбирая из фуражки спелые ягоды и выплевывая косточки. Скрипели перья...
НАСТАСЬЯ. ...весеннее сол-нце... взо-шло-о-о, и жар уже нас-пе-е-е-вал...
СИЛЬВИО прицелился, но после опустил пистолет.
БЕЛКИН. Стреляйте.
СИЛЬВИО. Вы теперь изволите завтракать; мне не хочется вам помешать.
МИНСКИЙ. Вы ничуть не мешаете мне. Стреляйте.
СИЛЬВИО. Вам, кажется, теперь не до смерти...
САМСОН. Стреляйте, ваше высокоблагородие! Дуня с той станции отправилась вместе с гусаром!
ПЕЛАГЕЯ. Стреляй, барин!
ДАРЬЯ. Стреляй! Поделом злодею!
БЕЛКИН. Цыц! Я нашел своего героя! Бог знает, скольким несчастиям он станет еще причиною... Не стреляй. Что пользы лишить его жизни теперь, когда он ею вовсе не дорожит?
МИНСКИЙ. Так будете вы стрелять или нет?
СИЛЬВИО. Нет. Нет!
МИНСКИЙ. Как вам будет угодно... Впрочем, выстрел ваш остается за вами. Я всегда к вашим услугам. Прощай, диктатор!
Скрипнули двери, и МИНСКИЙ исчез. Колокольчик еще долго звенел, но и он стих... Слышно было, как скрипят перья.
СИЛЬВИО. Три дня назад я получил известие, что враг мой собирается вступить в брак с молодою прелестною особой...
БЕЛКИН. Невероятно... Все это ложь... Обман... Бесовство...
СИЛЬВИО. Посмотрим... Посмотрим, так ли равнодушно он теперь примет смерть...
САМСОН. Лошади готовы!
Утро. ПЕЛАГЕЯ, АГРАФЕНА и ДАРЬЯ дремлют над рукописями. Зевая и охая, в комнату входит КИРИЛОВНА, навстречу ей с корзиною рукописей, всхлипывая и шмыгая носом, плетется НАСТАСЬЯ.
КИРИЛОВНА. Четвертое мая. Снег. Господи, твоя воля... Тришка опять бит... Корова рыжая пала... Настасья! Баба здоровенная, а по дому слоняешься сопливая да босая. Барин спит, чай?
НАСТАСЬЯ. Спи-и-т... Уж полчаса, как започивал...
КИРИЛОВНА. Храни нас, Господи... Вишь, снег во дворе... Чего ревешь, дура?
НАСТАСЬЯ. А то... {Она достала из корзины листок и прочла.) Я ли не лелеял моего дитяти; уж ей ли не было житья? Эх, Дуня, Дуня...
ДАРЬЯ, ПЕЛАГЕЯ и АГРАФЕНА встрепенулись и тоже захлюпали носами...
КИРИЛОВНА. Сбежала? Врешь!
НАСТАСЬЯ. Сбе-жала-а-а... Вот те святая пятница!
Девушки сошлись около корзины НАСТАСЬИ, они вынимали листки и читали, бормоча...
КИРИЛОВНА. Не уследил, значит... Девка-то видная... Эх! Ну, а что же Самсон? НАСТАСЬЯ. Известно, что... Поехал за нею!
ДАРЬЯ (читает). Авось, думал он, приведу заблудшую овечку мою... ПЕЛАГЕЯ. С э-той мы... мыс-лею... прибыл он в город... о-ой, не могу-у...
Девки передают друг другу листки, рыдают.
КИРИЛОВНА. Ну будет, будет... что слякоть-то разводить... И так уж снегу навалило ... Может, еще отыщет да домой приведет... Чего на свете-то белом не бывает...