Когезия (внутритекстовые связи)

Tout se tient (A. Meillet)

Рассмотренное нами членение текста показывает, как части, на которые дробится текст, объединяются, сохраняя единство, цельность произве­дения, а также, как обеспечивается последовательность (континуум) излагаемых событий, фактов, действий. Между описываемыми собы­тиями должна быть какая-то преемственность,какая-то связь,хотя это как известно, не всегда выражается выработанной системой языковых средств— союзами, союзными речениями, причастными оборотами и пр. Более того, сама эта система была выработана применительно к связям, на­блюдаемым внутри предложения, т.е. между его частями и между пред­ложениями, в частности внутри сложноподчиненных, между главным и придаточным.

Однако, анализируя текст, мы видим, что и его отдельные части, по­рой отстоящие друг от друга на значительном расстоянии, оказываются в той или иной степени связанными, причем средства связи не всегда

совпадают с традиционными. Но даже тогда, когда для связи отдельных отрезков высказывания используются уже известные средства, они при­обретают некоторые особенности, порожденные масштабностью объекта.

Для обозначения таких форм связи целесообразно использовать недав­но вошедший в употребление термин когезия (от английского cohesion -сцепление). Следовательно, когезия - это особые виды связи, обеспечива­ющие континуум, т.е. логическую последовательность, (темпоральную и/или пространственную) взаимозависимость отдельных сообщений, фактов, действий и пр¹.

Рассмотрим формы и виды когезии на приведенных ранее примерах текстов разных языковых функциональных стилей.

В тексте дипломатического документа 2 когезия проявляется в ло­гической связи между отрезками. Деление на абзацы а) и б) фактически расшифровывается так: в а) заключена мысль о необходимости принять во внимание весь изученный секретариатом материал о морских пере­возках в Южной Америке, а в б) внимание концентрируется на резуль­татах проведенного исследования. Весь текст, как уже было выявлено анализом информации этого документа, представлен в виде одного пред­ложения с причастным оборотом, но этот причастный оборот является по существу отдельным и даже самостоятельным предложением.

Таким образом, причастный оборот служит здесь когезией, т.е. соеди­няет два отрезка высказывания формально-грамматическим средством. Текстообразующая функция реализована графически — разбиением одного предложения на отдельные абзацы. Противоречие логического и формаль­но-структурного (характерного для этого вида текста) очевидно.

Когезия в газетном тексте, и в частности в кратких сообщениях, осу­ществляется другими средствами. Если проанализировать краткое сооб­щение, приведенное на с. 31, то на первый взгляд никакой связи здесь нет. Каждый из трех абзацев как бы автосемантичен. Это впечатление не случайно. Выше мы говорили об особенностях газетных сообщений, ко­торые определены прагматической установкой этого типа коммуникации, а именно уложить возможно больше информации в возможно меньшее количество строк. Такая лапидарность текста приводит к необходимости избегать всяких формально-грамматических средств связи. Тем не менее когезия здесь осуществляется. Крючком служит слово программа (в соответствии с программой, — в первом абзаце, и по программе, — во втором). Сама когезия, при помощи которой реализуется континуум, не ограничивается одним крючком. Название этого газетного сообщения — "Салют-5: исследования продолжаются" наделяет слово продолжаются связующей функцией дальше повторяется - "Полет продолжается."). Таким образом, повторением этого глагола в различных сочетаниях и осуществляется когезия.

Богаты и разнообразны средства когезии в литературно-художествен­ных текстах. В них настолько тесно переплетены логические, психологи-

Ср. предлагаемые Н.Э. Энквистом термины cohesion (когезия), coherence (последо­вательность) и Е. Андерсоном - factual cohesion (фактуальная когезия) и coherence (последовательность) (N.E. Enkvist, 102; E. Andersson, 131 ).

ческие и формально-структурные виды когезии, что порой трудно дать их таксономическую характеристику.

Проследим, как категория когезии реализована в приведенном ранее рассказе Бунина. Мы уже показали, как в начале этого рассказа Площадь Согласия характеризуется эпитетом бальная и как ее фонари метафоричес­ки названы канделябрами. Развернутая метафора, объединившая в од­ном образе разные стороны описываемого предмета, фактически послу­жила средством когезии, причем эта когезия дистантна.

Для того чтобы с достаточной полнотой выявить разнообразие и разно­характерность средств когезии в литературных текстах, необходимо прежде всего разбить текст на его составляющие. Мы уже установили, что основной единицей текста является сверхфразовое единство (СФЕ), ко­торое может совпадать с абзацем, но может и не совпадать с ним. Отме­чалось, что само оформление рассказа Бунина в виде одного абзаца инфор­мативно: все части настолько тесно спаяны, что разбиение текста на аб­зацы нарушило бы канву рассказа - эпизод в его стремительном движе­нии и трагическом завершении - и в какой-то степени и замысел писателя.

Этот рассказ-абзац тем не менее содержит в себе несколько СФЕ, кото­рые легко выделимы и взаимосвязаны. Первое СФЕ состоит из двух пред­ложений: первое, являющееся зачином, — экзистенциональное, поскольку оно характеризует определенное состояние — данность; второе — зимний парижский закат. В слове закат имеется сема движения, которая во вто­ром предложении актуализуется в глаголах блекнут (краски), встают (силуэты), рассыпаются (язычки газа). Это второе предложение связано с первым предложением-зачином грамматическим средством — указатель­ным местоимением эти.

Второе СФЕ начинается словами Вот и совсем стемнело. Когезия здесь осуществляется в рамках временных отношений - темнеющих сумер­ках — совсем стемнело. Хронологическая последовательность реализуется наречиями уже и совсем. Появляется другой временной отрезок — темно­та — противопоставленный закату. В этом СФЕ темнота особенно актуа­лизуется словами траурно (льется) в черной (вышине), в этой черноте и контрастирующими с темнотой — пылает (богатство реклам), огненный (Вавилон), вспыхивающих (в этой черноте).

Третье СФЕ переключает внимание читателя с фокуса цвета и времени на фокус движения и звука. Когезия этого СФЕ с предыдущими осуществ­ляется через ключевое слово автомобиль :

"И все множатся и множатся бегущие огни автомобилей, их разноголосно звуча­щего потока ... на сотни ладов непрерывно звучащего автомобилями . . . бегущими со своими огоньками".

Когезия здесь осуществляется дистантным лексическим повтором, который как бы перебрасывает крючок через второе СФЕ.

Дистантная когезия весьма характерна для художественных текстов. В некоторых случаях она едва заметна и поэтому с трудом подвергается актуализации. И в этом рассказе, только внимательно присмотревшись к форме изложения, можно увидеть, как одно лишь упоминание в первом СФЕ, сделанном в форме атрибутивной характеристики города, перехо­дит в основную пропозицию сообщения. Выделенная в отдельное предло-

жение, эта пропозиция эксзистенционального и поэтому релятивного по своей сущности характера приобретает предикативное значение.

Когезия, осуществляемая контактным (смежным) повтором-подхва­том, значительно более эксплицитна, как это видно из следующего при­мера:

- Ах, боже мой, о чем вы говорите! - воскликнула Саша, - попробуйте укрыться в этом доме! Мы видны со всех концов света (отбивка в несколько строк) ; Да, конечно, он виден был со всех концов света!

Такой контактный повтор-подхват сцепляет две совершенно разные формы повествования — речь персонажа и речь автора, в которых по-разному осмысляется содержание высказываний: в реплике Саши — все интересуются жизнью, бытом Толстого и его семьи; в авторской речи — он был всемирно известен.

Нужно заметить, что когезия как категория, характерная для текста (а не для предложения), нередко влечет за собой изменение смысловых соотношений двух сцепляемых отрезков. Иллюстрацией может служить связь, осуществляемая повтором внутри СФЕ и связь между СФЕ. В третьем СФЕ рассказа Бунина слово рука повторяется в двух смежных предложениях: стройно правит чья-то незримая рука его оркестром. Но вот будто дрогнула эта рука. Здесь метафорическое употребление слова рука не претерпевает никаких изменений. Но в этом же рассказе упомянутая когезия между первым и третьим СФЕ, осуществляемая сло­вом автомобиль, существенно изменяет прагматическую сущность высказывания: слово автомобиль становится чуть ли не центром всего рассказа, стержнем, на который нанизываются все остальные элементы сообщения.

Для того чтобы показать, как дистантная когезия, осуществляемая главным образом лексическим повтором (тождественным, синоними­ческим или перифрастическим), обеспечивает континуум повествования, достаточно присмотреться к слову близкий ( в разных формах), которое мы находим в рассказе А.П. Чехова "О любви":

"... Я видел женщину молодую, прекрасную, добрую, интеллигентную, обая­тельную, женщину, какой я раньше никогда не встречал; и сразу почувствовал в ней существо близкое, уже знакомое, точно это лицо, эти приветливые, умные глаза я видел уже когда-то в детстве, в альбоме, который лежал на комоде у моей матери".

Это первое употребление слова близкое, как видно из приведенного контекста, реализует одно из его значений, а именно знакомое (уже знакомое), т.е. известный по воспоминаниям образ. Оно в этом кон­тексте лишено значения близости (духовной или физической).

Второе употребление — производное от близкий - близость появляется через 32 строки, в которых указывается на временной отрезок, прошед­ший от первой до второй встречи с молодой женщиной ("Это было в на­чале весны" — "Поздней осенью"). Вот это место, где слово близость уже приобретает иной оттенок значения:

Ермолинский С. Яснополянская хроника. - Звезда, 1974, № 3. 76

"Вхожу я в губернаторскую ложу . . . смотрю - рядом с губернаторшей Анна Алексеевна, и опять то же самое неотразимое, бьющее впечатление красоты и милых ласковых глаз, и опять то же чувство близости".

Словосочетание милых ласковых глаз привносит уже намек на зарож­дающуюся любовь к этой женщине.

Связь, столь последовательно осуществляемая, особенно ощутима, ког­да через три страницы появляется:

".. . мы сидели в креслах рядом, плечи наши касались ... и в это время чувство­вал, что она близка мне, что она моя, что нам нельзя друг без друга, но по какому-то странному недоразумению ... мы всякий раз прощались и расходились, как чужие. В городе уже говорили о нас бог знает что, но из всего, что говорили, не было ни од­ного слова правды".

Этому отрывку предшествует описание встреч с молодой женщиной, частые посещения героем рассказа дома Лугановичей, мысли о возмож­ном признании, сомнения и надежды ("Между тем годы шли. У Анны Алексеевны было уже двое детей"). Ясно, что слово близость (в его разных формах) приобрело уже значение того духовного состояния, ко­торое можно определить как любовь.

Весь рассказ постепенно раскрывает возникновение и развитие по­таенной, до последней сцены невыраженной любви. Сама информация заключена в словах:

"Я признался ей в своей любви, и со жгучей болью в сердце я понял, как не­нужно, мелко и как обманчиво было все то, что нам мешало любить. Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе".

Через весь рассказ проходит линия: близкое - близость - близка -любовь. Слово любовь в разных формах появляется в рассказе 13 раз (кроме заглавия), причем оно особенно густо располагается ближе к концу рассказа, как бы сигнализируя нарастание этого чувства, кончаю­щееся взрывом — признанием.

Приведем пример причудливого переплетения разных видов когезии. Проанализируем поэму Эдгара По 'The Raven" (Ворон). Поэт скорбит в одиночестве о смерти своей возлюбленной, он ищет в оккультных науках ответа на вопрос, предстоит ли ему встреча с ней в загробном мире. В открытое окно влетает ворон, и поэт беседует с вещей птицей. Вот вкратце содержание поэмы, состоящей из 18 длинных строф. Во вто­рой строфе появляется сочетание lost Lenore (утраченная Линор), деко­дируемое как "ушедшая в мир иной" перифрастическими оборотами nameless here for evermore (навсегда безымянная здесь) и whom the angels name Lenore (которую ангелы называют Линор). Эти сочетания, ключевые по своему значению, вновь воспроизводятся в строфах memories of Lenore (память о Линор), forget the lost Lenore (забудь свою утрачен­ную Линор). Когезия здесь дистантная, непосредственно способствующая интеграции текста и, в конечном счете, раскрывающая СКИ всей поэмы.

Логические и стилистические виды когезии в тексте, в особенности в поэтическом, лежат на поверхности. В данном примере когезия особенно заметна благодаря тому, что здесь употреблено собственное имя - Линор, единственное собственное имя во всей поэме.

Значительно сложнее увидеть когезию ассоциативную (подтекстовую). Выражение pondered over many a quaint and curious volume of forgotten lore 'размышляя над любопытными томами забытой науки'сцепленоспе-рифрастическими оборотами vainly had sought to borrow from my books surcease of sorrow 'тщетно искал я в книгах успокоения', dreaming dreams no mortals ever dared to drem before (мечтая о том.о чем ни один смертный никогда не смел мечтать) и дальше it will clasp the radiant maiden 'обнимет ли (душа) эту лучезарную деву', other friends have flown before (и другие друзья покидали меня), she shall press, ah, nevermore (она уже никогда не будет лежать на этой подушке).

Все эти выражения, выбранные из разных строф, показывают, как ассо­циативная когезия способствует реализации содержательно-концептуаль­ной информации. Мысль поэта на протяжении всей поэмы возвращается к надежде встретиться с любимой в этом или в потустороннем мире, хотя ключом к декодированию СКИ является слово nevermore (никогда), повторяющееся почти в каждой строфе.

В этом беглом рассмотрении некоторых средств когезии в поэме "Во­рон" не подвергнут анализу целый ряд других средств, связующих отдель­ные места текста. Почти никаких опознанных и фиксируемых в грам­матиках средств связи здесь нет, за исключением, пожалуй, слов presently (вскоре) в пятой строфе и then (затем) в первой строфе.

Средства когезии в тексте можно классифицировать по разным призна­кам. Кроме традиционно грамматических, несущих текстообразующую функцию, их можно разделить на логические, ассоциативные, образные, композиционно-структурные, стилистические и ритмико-образующие.

К традиционно-грамматическим признакам относятся союзы и союзные речения типа в связи с этим, вот почему, однако, так как, поэтому, так же, как и, все дейктические средства (местоимения, союзы и пр.) ; причаст­ные обороты (как, например, в приведенных выше дипломатических до­кументах) . Эти средства названы традиционно-грамматическими средст­вами когезии, поскольку они уже описаны как средства связи между от­дельными предложениями. Но они же служат и средствами связи между более крупными отрезками — СФЕ, абзацами и в этом плане приобретают статус когезии.

Выше были указаны наречия уже и совсем в рассказе Бунина как временные крючки когезии. Такие наречия, как вскоре, несколько дней (недель, лет . . .) спустя, когда и пр., являясь временными параметрами сообщения, сцепляют отдельные события, придавая им достоверность. Такую же функцию выполняют слова: неподалеку, напротив, позади, под, над, рядом, вдалеке, вблизи, мимо и т.д., являющиеся пространственны­ми параметрами сообщения.

К подобным формам когезии относятся и формы перечисления: во-первых, во-вторых, графические средства а), б), в) или выделение частей высказывания цифрами 1), 2), 3) и тд.

Перечисленные средства когезии считаются логическими потому, что укладываются в логико-философские понятия — понятия последователь­ности, временных, пространственных, причинно-следственных отношений. Эти средства легко декодируются и поэтому не задерживают внимания чи-78

тателя, разве только в тех случаях, когда вольно или невольно выявляется несоответствие сцепленных представителей и самих средств когезии. Именно в логических средствах когезии наблюдается пересечение грам­матических и текстовых форм связи. Грамматические средства переак­центируются и таким образом становятся текстовыми, т.е. приобретают статус когезии.

Естественно, что в этом процессе каждое средство связи не лишается полностью своих системных свойств. Поэтому можно сказать, что в ло­гических средствах наблюдается одновременная реализация двух функ­ций: грамматической и текстообразующей.

В основе ассоциативной когезии лежат другие особенности структу­ры текста, а именно ретроспекция,коннотация, субъективно-оценочная модальность.

Ассоциативная когезия не всегда улавливается. Однако она подчас определяет связи между описываемыми явлениями, очень важные для декодирования СКИ. Приведу лишь один пример из "Рождественской песни" Диккенса. Описывая характер главного персонажа Скруджа, Диккенс резкими мазками рисует его жестокость, скаредность, отсутст­вие каких бы то ни было человеческих чувств, его стремление оградить себя от проявления чувств симпатии со стороны других людей. У него нет друзей, и даже к своему единственному племяннику он не питает родствен­ных чувств. Ближе других был ему умерший компаньон по торговому делу Марли,'который появляется в рассказе в виде духа. Но вот в ха­рактеристике Скруджа появляется фраза о том, что он был единственным исполнителем воли Марли, единственным наследником, единственным другом и единственным его "плакальщиком". Коннотация здесь очевидна: это уже характеристика Марли, а не Скруджа. Таким образом возникает связь ассоциативного плана. Скрудж и Марли отождествляются в созна­нии читателя во всех своих отрицательных чертах.

Ассоциативная когезия осуществляется не только на основе коннота­ции. Такие вводящие речения, как ему вспомнилось, подобно тому как, внезапно в его мозгу возникла мысль, это напомнило ему, являются вер­бальными сигналами ассоциативной когезии.

Напомним, что ассоциации в художественном произведении не возника­ют спонтанно. Они — результат художественно-творческого процесса, в котором отдаленные, не связанные логическими скрепами представления приобретают вполне понятные связи между описываемыми явлениями.

В народной поэзии ассоциативные формы когезии встречаются доволь­но часто. Они строятся на уподоблении природных явлений человеским от­ношениям или наоборот. Например, в народных песнях: 'То не ветер ветку клонит, не дубравушка шумит, То мое сердечко ноет, как осен­ний лист дрожит" или "Не осенний мелкий дождичек брызжет, брызжет сквозь туман, — Слезы горькие льет молодец на свой бархатный кафтан".

В современном зарубежном романе ассоциативные формы когезии по­лучили весьма широкое распространение. Достаточно проследить за свя­зями между отдельными абзацами, главами и отдельными частями внутри глав в произведениях Беля, Фолкнера, Джойса, Воннегута, Мердок и др., чтобы убедиться, как причудливо иногда реализуются связи идей, пред-

ставлений, событий, действий. Подчас трудно расшифровать ассоциации, возникающие у писателя в процессе создания художественного произве­дения. В стихотворении Роберта Фроста "Stopping by Woods on a Snowy Evening" (Остановились в лесу снежным вечером) я попытался путем ана­лиза раскрыть ассоциативную когезию между первым и вторым абзацем, хотя никаких формальных показателей связи между ними нет¹.

Ассоциативные формы когезии могут выходить и за пределы данного текста, и это особенно затрудняет, процесс понимания (декодирования) текста. Так, всякие аллюзии это не что иное, как формы ассоциативной когезии. Например, весь роман Джеймса Джойса "Улисс" построен на ассоциациях с гомеровской Одиссеей.

Многие лирические стихотворения непонятны, если не знать тех ассо­циаций, которые явились для поэта творческим импульсом. Так, стихо­творение М. Цветаевой "Роландов рог" нельзя понять, если не связать его с ассоциациями между ее горестной творческой судьбой и "Песней о Роланде" — величайшим памятником французского героического эпоса²

Ассоциативные формы когезии характерны главным образом для художественной литературы. Нам представляется, что классификация ти­пов когезии требует некоторого пересмотра традиционно принятых опре­делений, и в частности определения понятия ассоциации.

Предлагаю рассматривать ассоциацию как сближение представлений, не укладывающихся в привычные временные, пространственные, причинно-следственные (каузальные) и в др. логико-философские категории. Исходя из этого легко увидеть, что ассоциативные формы когезии обычно не на­ходят себе места в композиции текстов научного, публицистического и делового характера. В таких текстах главенствуют формы связи, которые апеллируют к интеллекту, а не к чувствам. Всякое вторжение ассоциатив­ного нарушает единство каждого их этих функциональных стилей языка и влечет за собой его разложение.

Ассоциативная когеэия требует некоего творческого переосмысления связей между явлениями. Здесь уместно привести следующие слова Ворд-сворта: "То find affinities in objects in which no brotherhood exists for passive minds" 'видеть близость в вещах, в которых ленивый ум не заме­чает родства'.

Под образной когезией понимаются такие формы связи, которые, пе­рекликаясь с ассоциативными, возбуждают представления о чувственно воспринимаемых объектах действительности. Одна из наиболее известных форм образной когезии — развернутая метафора. Этот стилистический прием может развивать сообщение внутри сверхразового единства или, интегрируя все произведение, может соединять в одно целое два парал­лельно идущих сообщения. Я уже сравнивал этот прием с музыкаль­ным контрапунктом [Гальперин И.Р., 1974].

Особенность этого вида когезии заключается в том, что автор связы­вает не предметы или явления действительности, а образы, которыми эти

См. об этом: Galperin I.R. An Expeuiment in Superlinear Analysis. - Language and ₂ Style, 1977,Nl,v.4. См.: Гальперин И.Р. Информативность единиц языка. М., 1974, с. 123-125.

предметы-явления изображаются. Получается как бы движение характе­ристик при относительной Статичности объекта, который, однако, тоже подвержен пространственно-временным изменениям. Образная когезия особенно четко проявляется в поэтических произведениях и весьма рас­плывчато в произведениях прозаических.

Однако для того чтобы яснее представить себе сущность когезии, осуществляемой средствами образности, нужно уточнить термин "об­разность", как он понимается в этой работе.

В чисто лингвистическом плане образность - это языковое средство воплощения какого-то абстрактного понятия в конкретных предметах, явлениях, процессах действительности, и наоборот, каких-то конкретных предметов или понятий в абстрактных или в других конкретных поня­тиях. Этим достигается двойное восприятие сообщения, причем в зави­симости от контекста то одно, то другое восприятие превалирует, не вы­тесняя сопровождающее. Такое понимание образности может быть рас­пространено, с нашей точки зрения, и на образность в литературовед­ческом аспекте. В конце концов, образ Онегина поэтому и является обра­зом, что он в конкретном воплощении (герое поэмы) выделяет некий аб­страктный тип русского молодого человека из дворянской среды начала XIX века.

Разумеется, образ литературного героя нельзя отождествлять с язы­ковым образом. Общим, как мне представляется, является лишь факт абстрагирования. Однако способы, виды и средства абстрагирования от конкретного, а также конкретизация абстрактного весьма существенно от­личаются.

Образ - это "форма художественного обобщенного восприятия дейст­вительности в виде конкретного, индивидуального явления" (Н.И. Кон­даков, 396). Такое восприятие всегда субъективно. И даже привычные, ходячие образные выражения не лишены индивидуально-творческого осмысления. В этой связи продолжу цитацию Н.И. Кондакова: "На процесс формирования образа оказывает влияние субъект, его знание и опыт (и творческое воображение. — И.Г.). Раз возникнув, образ может в свою очередь оказывать влияние на процесс дальнейшего познания и преобразования мира человеком. Отдельные образы развиваются не толь­ко под воздействием объективного мира, но и в результате взаимного влияния одних образов на другие образы". Образ немыслим без развер­тывания. Поскольку чувственное восприятие ограничено одной-двумя сторонами явления объективной действительности, оно последовательно развертывается эксплицитно или чаще имплицитно. Выше указывалось, что характерной особенностью такого воплощения-развертывания явля­ется двойственность восприятия образа. Абстрактное и конкретное со­существуют в образе. Одно лишь чувственное, конкретное восприятие без одновременной соотнесенности с абстракцией лишено образности.

Такое развитие образа под воздействием другого образа мы уже показали путем анализа разбиения на СФЕ отдельных строф стихотворения Шелли "Облако". Связь между различными образами представлена во временных и пространственных параметрах, причем в каждой строфе рисуются различ­ные конкретные воплощения абстрактного понятия облака. Так, в первой

строфе облако воплощается то в образе летящей птицы, то в образе исполина, посылающего на землю град, который сравнивается с цепом. В дальнейших строфах и в их частях облако - это летящий чертог с башня­ми и подземельем, в которых соответственно находятся молния — корм­чий и гром — рычащий зверь и т. д.

В рассказе Бунина образная когезия уже была частично упомянута. Образ бального зала далее развивается образом канделябра. Более того, опосредованно образ молодого человека в цилиндре и белом кашне "сцеплен" с общим описанием праздничной атмосферы вечернего Парижа.

Развитие характера персонажа в литературно-художественном тексте также можно рассматривать как когезию образного плана, поскольку здесь развертывание образа постоянно связывается с сопоставлением абстрактного типа, лежащего в основе создания данного образа. Вместе с тем необходимо иметь в виду, что конкретное в художественном произ­ведении не так легко соотносится с абстрактным, как это имеет место в поэзии, и собственно в поэзии лирической, где символизация и метафо-ризация пронизывают в большинстве случае весь текст. Неискушенный читатель зачастую не способен оторваться от впечатления реальности про­исходящих событий и реальности существования персонажей и постепенно вовлекается в повествование как наблюдатель, а иногда и "соучастник". Это весьма ощутимо в драме, когда текст представлен сценически, т.е. в театре. Соотношение конкретного образа и абстрактного понятия (обобщенного типа) весьма разнообразно интерпретируется критиками и текстологами художественного произведения. При анализе текста происходит разложение целостного на его составляющие, и для того чтобы вскрыть содержательно-концептуальную информацию текста, кри­тик пытается рядом аргументов показать, как это соотношение реализу­ется в отдельных частях произведения и произведения в целом.

Только при помощи скурпулезного анализа форм образного изобра­жения действительности можно проследить характер образной когезии текста.

К композиционно-структурным формам когезии относятся в пер­вую очередь такие, которые нарушают последовательность и логическую организацию сообщения всякого рода отступлениями, вставками, времен­ными или пространственными описаниями явлений, событий, действий, не­посредственно не связанных с основной темой (сюжетом) повествова­ния. Такие "нарушения", прерывая основную линию повествования, иногда представляют собой второй план сообщения. Композиционно-структурные формы сцепления подобны монтажу кусков пленки в филь­мах, где какие-то воспоминания, "вторые планы" сообщения врываются в последовательно связанные кадры.

В интересной статье В.В. Иванова "Категория времени в искусстве и культуре XX века" рассматривается проективность литературного текста, т.е. линейное повествование, упорядоченное во времени. Здесь показаны причинно-следственные связи и другие зависимости и непроективность текста, т.e. сложное переплетение эпизодов, описаний, размышлений, не связанных "линейно" (В.В. Иванов). Текстов такого рода можно при-82

вести множество - романы Фолкнера, Джойса, Воннегута, Беля, роман Федина "Города и годы" и др. Особенно характерен в этом отношении роман Воннегута "Бойня номер пять", в котором события в пространст­венном и временном отношениях так переплетены, что когезия едва угадывается.

В какой-то степени непроективность можно признать типологической чертой литературно-художественных текстов. Трудно найти художествен­ное произведение, за исключением, пожалуй, написанных в мемуарно-дневниковом жанре, где не наблюдалось бы смешение различных планов повествования и где сцепление не было бы реализовано "чрезпо-лосно".

Скачкообразность, прерывистость, "незапрограммированность", слу­чайность, беспорядочность — неотъемлемые черты жизни. Литературно-художественное произведение, как всякое произведение искусства, стре­мится показать жизнь в ее различных проявлениях, и сама форма, в данном случае, осуществляемая композиционно-структурными видами когезии, становится ее адекватным выражением. Здесь легко можно увидеть соответствие формы и содержания, что порой с трудом разли­чается в других формах реализации содержания.

Анализируя композиционно-структурные формы когезии, мы косну­лись ряда проблем, не имеющих непосредственного отношения к предмету наблюдения. Это неизбежно. Сама проблема когезии требует тщательного рассмотрения компонентов, которые сцеплены в том или ином виде.

Может возникнуть вопрос, является ли композиционно-структурная когезия грамматической категорией текста. Ведь для того чтобы какое-то явление можно было назвать грамматическим, оно должно обладать определенными формальными признаками. Каковы же эти формальные средства?

Нам представляется, что в композиционно-структурных формах коге­зии алогического плана, например в формах ассоциативной когезии, средства связи можно описать, введя понятие "нуль". В каждом случае "чрезполосицы" можно мысленно себе представить слова и выражения, которые логически связали бы разрозненные куски повествования, например: отвлекаясь от темы изложения, переходя к другой линии повествования, мне это напоминает, параллельно с этим, в другое время, в другом месте, можно усмотреть подобие происходящего.

Остается рассмотреть стилистические и ритмикообразующие формы когезии, которые во многом переплетаются, как, впрочем, и вышеопи­санные. Стилистические формы когезии выявляются в такой органи­зации текста, в которой стилистические особенности последовательно повторяются в структурах СФЕ и абзацев. Идентичность структур всегда предполагает некоторую, а иногда и очень большую степень семантичес­кой близости. Если в одном абзаце текста мы находим структуру, кото­рую можно определить как развертывающуюся от причины к следствию, то такое же развертывание структуры во втором или в третьем абзаце (отрывке) будет одной из форм когезии. То же можно сказать и о случаях неполного параллелизма структур: о зачинах двух и более от­резков текста. Так, например, замечено, что библиографические эссе

Маколея характеризуются однотипным построением первого предложение каждого из последующих абзацев, а именно: сложноподчиненное предаю-жение, в котором придаточное суммарно передает содержание предыду-щего абзаца, а главное представляет собой рематическую часть, развер-тывающуюся в последующих предложениях. В таком построении когезия осуществляется не только лексико-перифрастическим средством (при-даточное, передающее содержание предшествующего абзаца), но и син-тактико-стилистическим.

Чаще всего это средство реализуется приемом параллелизма, т.е индентичностыо структур предложений, СФЕ и абзацев. Разумеется, такая идентичность структур воспринимается лишь при контактном исполне нии, хотя иногда идентичность можно заметить и при дистантной реа­лизации. В таких случаях когезия прослеживается при помощи статисти­ческих методов.

Простейшей стилистической когезией является прием хиазма. Поря-док следования предложений в одном СФЕ (абзаце) инвертирован по отношению к предыдущему или последующему. Этот прием иногда реа­лизуется и в более крупных отрезках высказывания. Так, если в одном отрезке развертывание сообщения проходило от причины к следствию, а в следующем за ним отрезке от следствия к причине, то налицо прием хиазма, т.е. одной из форм стилистической когезии.

К этим формам когезии относится также определенное повторение одного и того же стилистического приема (сравнения, аллюзии, метафо­ры) , если его основа тождественна, а формы реализации разные.

Наконец, ритмикообразующие формы когезии. Эти формы труднее всего поддаются восприятию. Они главным образом являются достоянием поэзии. Естественно предположить, что такие явления, как метр, ан-жамбман, рифма, служат не только целям, предопределенным для них самой формой поэтических произведений, но являются средствами коге­зии. Когда в стихотворении появляется анжамбман, он служит для того, чтобы теснее связать две следующие друг за другом строки. То же происходит, причем значительно заметнее, когда две строфы свя­зываются этим ритмикосинтаксическим приемом. Когезия в таких слу­чаях выявляется в ускорении темпа, в сокращении паузы, обычно вызы­ваемой членением поэтических произведений.

Характерен прием когезии, упомянутый нами в процессе анализа сти­хотворения Роберта Фроста "Stopping by Woods on a Snowy Evening" (c 80). Когезия помимо других средств осуществляется здесь также своеобразной схемой рифмовки:

Как видно из этой схемы, каждая строфа имеет в своем составе (в третьей строке) рифму, которая подхватывается, как ведущая, в каж­дой следующей строфе. Нельзя не заметить, что такая организация ритми-ко-фонетической стороны стихотворения служит формой когезии отдель­ных строф. Характерным является и тот факт, что в четвертой строфе этого стихотворения схема рифмовки нарушена. Вывод напрашивается сам собой: эта строфа последняя, она завершает цикл и поэтому не нуж­дается в "скрепах", иными словами, эту строфу не с чем сцеплять.

К ритмикообразующим формам сцепления можно отнести также и так называемую внутреннюю рифму. В уже цитированной поэме Эдгара По, в которой представлен восьмистопный хорей, имеется внутренняя рифма в каждой строке, да еще подхваченная внутри каждой из после­дующих строк. Схему рифмовки можно изобразить следующим образом:

Как видно из этой схемы¹, каждая строка имеет кроме внутренней рифмы еще и конечную, которая сама по себе является средством коге­зии. Во всей поэме такая рифма играет ритмикообразующую и семантико-значимую роль. Ритмикообразующая форма когезии почти неуловима в прозаических произведениях, поскольку сам ритм прозы относится к таким категориям, которые можно определить широко известным французским речением: ça ne s'explique pas,ca se sent (это необъяснимо, это чувствуется). Однако важные наблюдения над ритмикообразующими элементами синтаксиса прозы уже сделаны в ряде работ, среди которых бесспорно выделяется статья академика В.М. Жирмунского [В.М. Жир­мунский, 1966].

Бели в следующих друг за друг