Война с ветряными мельницами, или как один слуга Санчо Панса наставлял другого литературного слугу

Верным Санчо Панса у Куняева из моего потерянного поколения стал публицист Александр Казинцев. Сам себе он довольно откровенно дал характеристику вынужденного приспособленца.

Но между вынужденной «корпоративной этикой» или искренний – какая разница?! Читатели давно научились внимательно прочитывать подтекст и сами делать выводы. Поэтому просто процитирую газету «День литературы» от 20 октября 2008 года, в которой Казинцев дал интервью своему нынешнему любимому автору – забойщику журнала «Наш современник» критику из Армавира.

ПАВЛОВ: Я знаю критиков, которые начинали как поэты. Это Владимир Бондаренко и Александр Казинцев. С точки зрения части патриотов, к которым принадлежу и я, Бондаренко начинал в «сомнительной» компании ленинградских поэтов во главе с Иосифом Бродским. У Казинцева была не менее «сомнительная» компания...

КАЗИНЦЕВ: Нет, я никогда не назову свою компанию «сомнительной». Александр Сопровский, Алексей Цветков, Бахыт Кенжеев, Сергей Гандлевский – талантливые поэты. Теперь о них немало написано, в том числе, и в «Дне литературы», так что мне нет нужды доказывать это. Что бы они ни писали потом, я помню их стихи, я помню их лица – они озарены светом нашей общей юности. Потом мы повзрослели и разошлись в разные стороны. Буквально: Цветков и Кенжеев эмигрировали, Сопровский погиб, Гандлевский стал кумиром молодых еврейских интеллектуалов. Каждый из них не раз комментировал наши отношения и наш разрыв. Без злости, но, на мой взгляд, не всегда корректно.

КАЗИНЦЕВ: В студенческие годы я, как и положено, ума-разума набирался. Признаюсь, знакомясь ПАВЛОВ: Александр Иванович, в студенческие годы вы регулярно общались с Арсением Тарковским, ездили в Тарту к Юрию Лотману... То есть вроде бы вы были типичным московским интеллигентом, условно говоря, космополитически-либерального толка. И вдруг в феврале 1981 года вы стали редактором отдела критики журнала «Наш современник». Что подтолкнуло вас к этому опасному шагу (ведь всегда опасно быть русским патриотом)?
с людьми, я всегда стараюсь определить: является ли их патриотизм результатом культурного самоопределения или они просто никого, кроме Михаила Исаковского и Анатолия Иванова, не читали.

Не хочу обижать этих достойных писателей, но, согласитесь, такой патриотический багаж недостаточен. Мало того, что человек будет поверхностным, он может оказаться и неразборчивым в своём патриотизме. Знакомство с западной культурой, как правило, более прихотливо «инструментованной» и потому более броской, чем русская, может сбить его с позиций и превратить в яростного западника.

Мне повезло: я сначала впитал в себя культуру (то есть западную культуру, надо понимать Казинцева, якобы по Казинцеву у нас, русских, своей собственной культуры нет и никогда не было. – Е.М.), а уж потом ударился в патриотизм. Причём не только из книг.

Лотмана я только слушал. А с Арсением Александровичем Тарковским мне посчастливилось немало общаться. Я пришёл к нему не из университета, а ещё из школы, в сером форменном костюме – другого у меня не было. Он рассказывал мне об Ахматовой и Цветаевой, с которыми был дружен. О Пастернаке, к которому относился не без ревности. «Ну знаете, – говорил он, – Пастернак фигуряет в стихах, как подросток на велосипеде перед дачными барышнями». Тут волей-неволей мы переходам к излюбленной патриотами теме – еврейской. Я учился на факультете журналистики.

Противостояние между двумя факультетами МГУ

Поясню, что имеет в виду лукавый Казинцев. На филологическом факультете МГУ деканом был исключённый из партии за «великорусский шовинизм» знаменитый учёный Роман Михайлович Самарин. Он оставался одновременно и заместителем директора Института мировой литературы.

Партбилет, постращав, Суслов хотел Самарину вернуть. Но Самарин гордо, обиженно отказался – под удобным предлогом, что в роли пострадавшего ему удобнее налаживать связи «красной паутины» за «железным занавесом».

Роман Самарин собственно и воспитал всю знаменитую литературную «русскую партию» – Кожинова, Палиевского, Чалмаева, Петелина, Котенко, Байгушева. Последний, так вообще с первого курса был у Самарина под личной опекой.

Самарин готовил Байгушева себе на смену для работы за «железным занавесом» в «красной паутине» (так кодировалась особо секретная «партийная разведка» Коммунистического Интернационала). И в переломном 1956 году именно Байгушев был у декана Самарина лично единственным дипломником.

Дублёром Байгушева Самарин готовил Святослава Котенко. Тот тоже учился у Самарина на привилегированном романо-германском отделении, занимавшемся в порядке особого исключения (так как готовило кадры для контактов за «железным занавесом») не по вульгарно-социологическим программам марксизма-ленинизма, а по программам Гарварда и Сорбонны. Только Байгушев учился в немецкой группе (всего 8 человек избранных студентов), а в английской, она была чуть больше.

Святослав Котенко был моложе на курсе, но они с Байгушевым дружили ещё с восьмого класса. С кружка по русской истории в Государственном историческом музе, что на Красной площади, который вёл, присматривая себе кадры, знаменитый археолог и историк Борис Александрович Рыбаков. Обоих – Байгушева и Котенко – Рыбаков и рекомендовал своему другу профессору Самарину.

Рыбаков считал, университетский курс они у него освоили в кружке и в археологических экспедициях, в которые Рыбаков их брал, и сдадут за университетский курс истфака экстерном. Поэтому им полезнее пучиться на элитарном романо-германском отделении филфака у Самарина. При этом Рыбаков настоял, чтобы они одновременно посещали все лекции по русской литературе и прошли бы и её полный курс.

Насколько доверял Рыбаков своих ученикам Байгушеву и Котенко, можно судить по тому, что, когда организовалось Всероссийское добровольное общество охраны памятников и истории и культуры, то Рыбакова избрали председателем секции пропаганды Центрально совета этого общества. А он своим замом тут же предложил избрать Святослава Котенко. А ответственным секретарём – организатором секции академик Рыбаков предложил избрать Александра Байгушева, Именно на них Рыбаков возложил всю утиную организационную работу по созданию сети «русских клубов».

Вадим Кожинов стал главным идеологом «русских клубов», а всю рутинную организационную работу вели именно Котенко и Байгушев. Академик Рыбаков, подчёркивая значение «русских клубов», очень часто сам председательствовал на собраниях «русских клубов» или просил председательствовать своего друга академика Игоря Васильевича Петрянова-Соколова.

А вот деканом факультета журналистики МГУ на протяжении 42 лет был Ясен Николаевич Засурский, и он в отличие от Самарина готовил совершенно другие по духу кадры. Собственно, именно Засурский массово воспитал и духовно подготовил те особые кадры журналистов-антипочвенников – газетчиков и телевизионщиков, которые при «хромом бесе» А.Н. Яковлеве в перестройку сваливали советскую власть.

Я особо остановилась на роли Святослава Котенко, потому что он рано умер, и о нём как-то забыли. А ведь именно Котенко, а вовсе не Михаил Лобанов (как он сам себя в своих нескромных мемуарах рекламирует) сделал почвенным журнал «Молодая гвардия».

Лобанов был всего лишь членом редколлегии на общественных началах и появлялся в журнале, как свет в окошке. А подлинным мотором журнала «Молодая гвардия» ещё при Никонове стал Котенко – редактор отдела критики. Все русские кадры вокруг журнала «Молодая гвардия» собрал именно Котенко, и именно он заказывал и редактировал все программные статьи «Молодой гвардии».

Сейчас Лобанов в своих воспоминаниях пытается присвоить ту роль, которую сыграл в формировании курса «Молодой гвардии» Святослав Котенко. И в это слепо верят такие, например, как Юрий Павлов из Армавира. Но это по отношению к Святославу Котенко, сыгравшему огромную роль в формировании как «русских клубов», так и журнала «Молодая гвардия, как рупора «русской партии», на мой взгляд, по меньшей мере, со стороны Лобанова не честно.

Окончание следует
Екатерина МАРКОВА

--------------------------------------------------------------------

Екатерина МАРКОВА
«Литературная Россия» N49. 06 декабря 2013

Скажу про себя

Меня, наверное, могут упрекнуть в том, что я решила поднять тему русской писательской Совести, а сама бросила Родину (хотя я уезжала за границу по производственной необходимости кооперативного издательства «Товарищество советских писателей», генеральным директором которого я была).

Но в своё оправдание я скажу, что моё «потерянное поколение» 80-х оставляло Родину после Чёрного Октября 1993 года, когда президент Ельцин с чудовищным позором на весь мир – под заранее специально расставленными на крышах телекамерами американского телеконцерна CNN, транслировавшего на Запад «русскую забаву», расстрелял свой собственный парламент.

Мы были выдавлены за границу, как белая эмиграция после Октября 1917. Единственно, что вынуждали нас покинуть Родину не прямыми политическими репрессиями, а экономическими. Дефолт, организованный режимом Ельцина, например, разорил всё издательскую деятельность в России, в том числе и моё процветавшее в «перестройку» кооперативное издательство «Товарищество советских писателей» – мне надо было успеть спасти хоть какие-то средства, чтобы совсем не пойти по миру.

Поэтому я не расцениваю свою жизнь за границей как предательство. Тургенев и Достоевский тоже подолгу жили за границей и именно за границей написали свои лучшие произведения о русской жизни.

Я даже не ссылаюсь на то, что Тургенев в интересах Родины умело выполнял задачи русской стратегической разведки в Париже. Я лишь напоминаю, что Бунин и Шмелёв, Рахманинов и Шаляпин, как перелётные птицы, были вынуждены «петь» свои соловьиные песни за границей.

«Наши и «Не наши»

Во-первых, я поняла, что моему «потерянному поколению» не пристало раскаиваться в том, что мы поддержали горбачёвцев-«шестидесятников». Дай мне шанс начать сначала, я поступила бы точно также.

Я с юности не принимала марксизм и дерзко бегала ко Льву Николаевичу Гумилёву на его диссидентский «инакомыслящий» исторический кружок, где марксистскому историческому материализму Гумилёв противопоставлял свою теорию пассионарности. Сейчас по всему миру теория пассионарности Гумилёва победно вытеснила вульгарный исторический материализм.

Но в советское время посещать отсидевшего два срока в советских концлагерях Гумилёва было страшно опасно – я бежала с кружка Гумилёва в Новогирееве (у его жены-художницы была квартира рядом со станцией метро), а сзади непременно увязывался филёр КГБ.

Повторю: я с юности духовно ориентировалась на советских оттепельных «шестидесятников». «Шестидесятников» сейчас стало модным поносить. Мол, это они, беря реванш за неудавшуюся «оттепель», протащили на партийно-государственный престол «Мишку меченого». С которым многие из лидеров «шестидесятников» вместе учились в старом жёлтом здании МГУ, что напротив Манежа.

И самое главное обвинение – вместе дружили с учившимся в МГУ одним из будущих закопёрщиков антисоветской «пражской весны» Зденеком Млынаржем. С которым Горбачёв продолжал тайно переписываться, даже когда Млынарж уже бежал из Чехословакии в антисоветскую эмиграцию и повязал себя на ЦРУ.

Я в юности, ещё учась в престижном ГИТИСе, уже искала, к какой негласной группировке внутри творческой элиты мне, чувашке по национальности, лучше примкнуть, чтобы духовно найти себя. Да и – не буду кривить душой – сделать карьеру – я всегда была активной комсомолкой!