Федоров и другие «провинциальные» писатели

К «реалистам» можно отнести и Василия Федорова, впервые обративше­го на себя внимание на конкурсе рассказов «Воли России», проживавшего сначала в Праге, а потом в Подкарпатской Руси (две его книги вышли в Ужгороде, одна в Праге). Но Федоров — реалист иного, не бунинского типа. Его рассказы и повести («Суд Вареника», 1930; «Прекрасная Эсмеральда», 1933; «Канареечное счастье», 1938) восходят к гоголевско-лесковско-реми-зовской традиции, в них большую роль играют юмор, гротеск, сказ, словес­ные ужимки. Уже в первой книге рассказов чувствуется твердая литературная традиция и зоркий глаз — бытовой гротеск преобладает, пожалуй, надо всем^. В «Канареечном счастье» тоже юмор и гротеск (П.М.Бицилли по поводу этой повести вспомнил Диккенса и Достоевского), но здесь и в замысле вещи, и в построении, и в обрисовке характеров больше оригинальности. Юмор

Федорова и его мастерское владение диалогом представляют освежающий контраст с мрачно-серьезными, однотонными монологами Фельзена или напряженно-взвинченными речами персонажей Яновского. Что сталось с Федоровым после войны, неизвестно.

Что-то общее с Федоровым было у М.Иванникова, напечатавшего в 30-х годах один рассказ и две повести («Сашка» и «Дорога») в «Современных записках», но ни одной книги не выпустившего и куда-то бесследно исчез­нувшего. Географическая принадлежность его не совсем ясна, но «Дорога» его звучит не по-парижски, и действие в ней происходит частью в Чехосло­вакии. Неодобрительно отозвавшийся о начале этой повести Г.В.Адамович (ему не понравился «раздражающе-цветистый» слог Иванникова) потом на­звал автора «Дороги» «приобретением для нашей здешней литературы и, может быть, даже писателем с большим будущим». Весь стиль «Дороги» не похож на стиль парижских писателей. Скорее можно усмотреть в этой вещи влияние советской литературы (в частности Леонова). То же можно сказать и о «Сашке», где это впечатление еще усугубляется самим сюжетом: действие повести происходит в ранние годы революции, и герой несколько напомина­ет будущих беспризорников.

Большие надежды подавал — и как прозаик, но еще больше как поэт — молодой пражанин Алексей Эйснер, член пражского «Скита поэтов», а потом парижского «Кочевья». Ему не удалось выпустить ни одной книги, но три поэмы его, несколько отдельных стихотворений и рассказ «Роман с Европой» были напечатаны в «Воле России». В конце 30-х годов про Эйснера прошел слух, будто бы он погиб в испанской гражданской войне, в которой он воевал на стороне красных, но он после того вернулся в Париж и затем, по-видимому, уехал в Россию, как и герой его рассказа, русский художник-эмигрант, которого лишь на время задерживает роман со случайно встреченной молодой немкой.

Несколько обещающих рассказов напечатал другой пражанин, Николай Еленев, впоследствии специализировавшийся как историк искусства и напе­чатавший в Праге монографии о путешествии вел. княгини Екатерины Пав­ловны в Чехию в 1813 году (по неизданным архивным материалам) и о Петре Великом и художнике Я. Купецком, не считая большого количества статей, особенно по истории чешского искусства.

Благодаря «Числам», где появились отрывки их произведений, обратили на себя внимание Александр Буров и М.Агеев. Первый по своему духу мало подходил к «Числам». В нем чувствовался «бытовик», немного напоминав­ший Шмелева, но с большей дозой юмора. Им было издано несколько книг рассказов из русского и эмигрантского быта («Была земля», «Под небом Германии», «Земля в алмазах»), о которых одобрительно отзывались и стар­шие писатели (Бунин) и критика (Адамович). После войны Буров стал вы­пускать в Голландии странные книги (одна из них называлась «Тяжко без Сталинградовой России...»), в которых были и плохие стихи, и не менее плохая «патриотическая» публицистика, и злобные выпады против чуть ли не всех политических деятелей эмиграции, и самореклама. Книги эти очень смахивали на графоманию. В 1955 году Буров выпустил большой роман «Бурелом» — о недавнем прошлом России. Роман этот тоже производит впечатление графоманства.

В начале 30-х годов привлек к себе внимание С. Р. Шишмарев, человек уже немолодой, но только в эмиграции вошедший в литературу. Его первая книга «Тихон Тимофеевич и его практика» (1932) была благожелательно отмечена В.Ф.Ходасевичем и другими критиками, указывавшими на близость автора к Лескову, на его прекрасное знание захолустного русского быта и образный

язык. Две другие повести Шишмарева («Огненный змий» и «Полосатый столб») были напечатаны перед войной в «Возрождении». Морской инженер по профессии, он был также автором «Морских рассказов». После войны Шишмарев в печати как будто не появлялся, хотя и дожил до 1954 года.

На морские темы писал также Александр Гефтер, две повести которого были напечатаны в «Современных записках». После войны он печатался в «Возрождении».

МЛгеев, до своего появления в последней книге «Чисел» никому неиз­вестный, проживал, видимо, в Константинополе. Отрывок его «Повести с кокаином» — вышедшей целиком в 1936 году под названием «Роман с кока­ином» — побудил Г.В.Адамовича назвать его «настоящим писателем». «По­весть с кокаином», носящая подзаголовок «По запискам больного», этот подзаголовок вполне оправдывает. Своей общей патологической направлен­ностью она напоминает писания Яновского, но Агеев пишет сдержаннее и суше. Повесть написана от лица пятнадцатилетнего гимназиста, душа кото­рого двоится между злом и добром. Агеев промелькнул в зарубежной литера­туре, не дав ничего другого.

Были, конечно, молодые прозаики (или поэты, писавшие и прозу) и в Прибалтике, и в США, и на Дальнем Востоке. Некоторые из них печатались и в «столичной» печати (М.Щербаков, Б.Волков, П.Балакшин и др.), выпуска­ли даже, в странах своего проживания, книжки рассказов. Если кто-нибудь из них забыт незаслуженно, обязанностью будущего историка зарубежной литературы будет исправить эту ошибку.