Оксана Киянская. Пестель, М: Молодая гвардия, 2005.

Вообще, о Пестеле Киянская написала довольно много, и тот образ Пестеля, который складывается из прочтения ее книг - несомненно яркий, цельный и художественный, хотя и не сказать чтоб приятный - стал к настоящему времени хрестоматийным. Истории о сильном, умном, очень влиятельном лидере тайного общества, который готов использовать для своих целей грязные, а то и кровавые методы, не гнушается казнокрадством и шантажом, держит в страхе могущественных генералов, одним своим донесением из «горячей точки» способен перекроить всю внешнюю политику России - ну видимо как-то очень созвучны нынешним общественным настроениям что ли? И идут они в народ прежде всего через книги и статьи О. Киянской. Задача данной работы показать, что этот образ (и вообще ее образ русского общества 20-ых годов в целом) является по большей части художественным вымыслом, складывается у читателя не столько из приводимых фактов, сколько из того, как именно она их описывает, какую лексику употребляет, какими словесными конструкциями пользуется, что предполагает о психологии героев именно от себя, как от автора, трактуя факты в ту или иную сторону, а то и просто щедро их выдумывая. К сожалению, все это потребует обильного цитирования, так что работа может выйти громоздкой: зачастую одна фраза Киянской требует комментария раза в три-четыре длинней самой фразы: солгать и передернуть – просто, но объяснение, где именно тут ложь, может потребовать несколько больше букв. Возможно труд этот неблагодарен – психология такова, что если человеку внушить какое-то представление с помощью таких приемов, то исправить его рациональными доводами может быть сложно. Однако, написать об этом стоит – хотя бы для того, чтобы показать «как это работает».

*

«...от кисти живописца или от слова поэта мы не должны требовать слишком мелочной точности; напротив, созерцая художественное произведение, созданное смелым и свободным полетом духа, мы должны по возможности проникнуться тем же самым смелым настроением, чтобы им наслаждаться...»

И. Гете

Начнем с самых общих вопросов словоупотребления. В любой научной работе автор может оперировать как непосредственно доказанными очевидными фактами, так и собственными гипотезами и предположениями, основанными на этих фактах (а иногда и не основанными). В корректно написанном исследовании автор, высказывающий предположение, которое не вытекает из представленных фактов жестко как дважды два четыре, напишет по нашему мнению, возможно, вероятно. Особенно же если оно является чистой фантазией, основанной на предполагаемом знании автором психологии героев. Вот если историк, например, берется писать об эмоциях и ощущениях, никак документально не подкрепленных.

Оксана Ивановна Киняская своих книгах строит достаточно смелые гипотезы, касающиеся движения декабристов, описывает в подробностях психологию персонажей, их чувства, мнения, отношения, тайные движения их душ - и при этом почти не употребляет слова возможно и вероятно. Только конечно и очевидно. Вот небольшая статистика по «Пестелю»:

-Конечно -73 раза

-Очевидно -57 раз
-Вероятно - 4 раза,
-Возможно - 8 раз

(Для сравнения, например в работе Р. Скрынникова «Ермак», изданной в той же серии ЖЗЛ, конечно и очевидно присутствуют вообще в единичных случаях – 1 и 3 раза, и по 2 раза возможно и вероятно. Хорошо, Р. Скрынников пишет суховато, но вот, например, «Бирон» И. Курукина, написанный, не менее живо, но более грамотно, чем «Пестель» - в нем конечно и очевидно - 27 и 12 раз, а возможно и вероятно - 35 и 9, то есть примерно поровну.

Посмотрим, как и в каких случаях Оксана Ивановна употребляет это свое "конечно". Вот, например, первая глава, рассказывающая о семействе Пестелей:

«В самом начале XVIII века в России появился лютеранин Вольфганг Пестель. Откуда он прибыл и каков был его социальный статус, неизвестно.... Вне зависимости от национальности и социального происхождения Вольфганг-Владимир был для своей эпохи человеком вполне типичным. Конечно же он покинул свое отечество и стал искать счастья в далекой и непонятной России не от хорошей жизни».

Но как? Вот если ты не знаешь ни происхождения, ни социального статуса человека - то откуда ты знаешь, что он был типичным представителем, Россия была для него далекой и непонятной, а жизнь на родине - нехорошей? Как доктор наук в историческом исследовании может написать "конечно" о собственной фантазии не подкрепленной никакими фактами?

Или, например, Киянская пишет о несостоявшемся браке Пестеля с Изабеллой Витт:

«…Но инициатива разрыва в данном случае не могла принадлежать Павлу Пестелю. Если бы это было так, тогда, согласно традициям эпохи, следовало бы ждать дуэли между ним и отцом оскорбленной девушки. Между тем отношения между Пестелем и Виттом остались после этой истории вполне доброжелательными. Скорее всего, на разрыв решилась сама Изабелла, каким-то образом узнавшая о негативном отношении к себе родителей жениха. Гордая полячка, она конечно же не смогла примириться с этим».

Тут прекрасно примерно все, но нас в данном случае интересует снова употребленное «конечно». Автор опять строит предположения и пишет о них – «конечно», смело проникая в психологию героини, о которой не знает ничего вообще, и рисует драматическую картину, которой место в любовном романе, а не в историческом исследовании, где было бы написано, что «об отношении Изабеллы к сложившейся ситуации историкам не известно: документов на данный момент нет».

«Первые декабристы» — офицеры, связанные между собою узами родства, детской дружбы и боевого товарищества, были, конечно, совершенными дилетантами в вопросах стратегии и тактики заговора».

Тут особенно приятно то, что вот это «конечно же, были совершенными дилетантами» сразу ставит автора фразы над героями, в позу строго учителя, который судит, кто был дилетантом, а кто – нет. Надо полагать, Оксана Ивановна является достаточным профессионалом в деле составления заговоров.

Но вообще же, несмотря на незабвенное «Путешествие дилетантов» Б. Окуджавы, употреблять термин «дилетанты» или «профессионалы» по отношению к людям, жившим во времена, когда дворяне «профессиями» в настоящем значении не обладали, а никаких «профессиональных революционеров» вообще не было – это некорректно. Они не «профессионалы» и не «дилетанты», точно также как не «офисные работники» и не «представители прессы» - всех этих явлений попросту еще не нет.

Или еще одна вольная фантазия:

«Очевидно, что реакция Киселева на поступок Пестеля была более чем бурной».

Степень бурности реакции ни в одном источнике не упоминается. Мы не знаем, устроил ли Киселев бурную истерику со слезами и битьем посуды, молча ли ухмыльнулся, пожал ли плечами, пожаловался ли кому-то, обсудил ли с кем-то вообще… Ну не знаем. Почему реакция даже не просто бурная, а более чем, с чем автор сравнивает? Художественное преувеличение такое художественное преувеличение, да?

Или, например, о Волконском:

«Волконский не имел никаких «личных видов». Если бы революция победила, то сам князь от нее ничего бы не выиграл. В новой российской республике он, конечно, никогда не достиг бы верховной власти…»

Отвлекаясь от того, что «выигрыш» в представлении Киянской – это непременно достичь власти (а не, например, послужить отечеству, добиться реформ или что-нибудь в таком духе) – а почему, собственно, князь Волконский, с деньгами, влиянием, умом и боевым опытом «конечно же» никогда власти бы не достиг? Это предположение также абсолютно ни на чем не основано, и вообще весь пассаж написан кажется, ровно во утверждении в умах читателя любимой идеи о том, декабристы прежде всего хотели влияния… даже те, которые его не очень-то и хотели и это очевидно.

Еще одна любимая конструкция Киянской: «Конечно, (следует какое-нибудь странное утверждение), однако (следует его опровержение)». Или наоборот, под настроение. Делается не для того, чтобы поразмышлять, а ровно для того чтобы озвучить вслух в очередной раз какую-нибудь идею, подкрепить которую можно только риторикой.

Например:

«Конечно, предать Этерию в полном значении этого слова Пестель не мог — поскольку сам в ней не состоял и обязательств перед Ипсиланти не имел. Однако в целом приведенные выше свидетельства хорошо отражают репутацию, которую подполковник — в результате своей разведывательной деятельности в Бессарабии — заслужил среди своих современников».

Я даже не знаю с какого конца приступить к этой прекрасной фразе. «Конечно, в полном значении слова предать не мог», а в неполном – мог. Не мог предать исключительно по формальным признакам – в Этерии не состоял, а состоял бы – мог. «Конечно, предать не мог, однако…» - мог.

Фактически само построение фразы утверждает предательство Пестеля.

Автор хочет именно этого – согласиться с репутацией, утвердить предательство. Конструкция «конечно… , однако» - отменно этому служит. При этом формально утверждение опровергается – и автор остался чистеньким и впечатление у читателя сложилось.

Или вот:

«Неосторожные действия генерал-интенданта, сразу же попавшего под подозрение в «злом умысле», можно, конечно, попытаться объяснить заботой о нуждах армии. Однако

вряд ли Юшневского настолько волновали армейские нужды…»

Киянская прямо утверждает что генерал-интенданта армейские нужды не волновали (несмотря на то, что вообще-то у него должность такая – заниматься армейскими нуждами). Но маскирует это кокетливым «конечно» - конечно можно предположить, что волновали, однако мы не будем предполагать очевидное…

Итак, в сухом остатке: О. Киянская по сути пишет не историческое исследование. В честном исследовании каждый вывод сопровождается ссылками на факты, а там где фактов недостаточно, а высказать предположение хочется – автор честно пишет, что он предполагает на основании того-то и того-то. Кинская пишет художественное произведение, в котором постоянно утверждает «конечно» или «очевидно» в тех местах, где пускается в вольные, ничем не доказанные фантазии – и лжет тем самым читателю, создавая у него впечатление, что пишет о фактах.

***

С первого дня своего основания Москва была кадетскою, так как была основана одним из лидеров этой партии, князем Долгоруковым, по директиве ц.к. Но мало-помалу она правела. Сначала перешла к октябристам, которые сильно принизили ее значение. Потом Москвою завладела торгово-промышленная партия, представителем которой в то время был Иоанн Калита.