Новейший проект российской словесности

Литература в Интернете

В санатории, где находится пишущий эти строки, вторую неделю идет снег. Методично, днем и ночью падают и падают с неба медлительно-вертикальные хлопья, превращая окрестность в ирреальное берендеево царство. “Николи такого не було, — смотрит в окно задумчивая санитарка. — Такого дивовижного снигопадиння не було у нас николи”.

Тишина кругом оглушительная, слышно даже, как скрипит своим костяным носом ворона на соседнем дереве. Редкие отдыхающие не проходят, а как бы проплывают в этой бесконтрастной пелене, изредка вытягиваясь в бесшумную цепочку по направлению к столовой. Аллеи давно перестали чистить, ибо через два-три часа они все равно исчезают под снегом. Дороги тоже занесло, транспорт не ходит, витрины двух санаторных ларьков давно зияют пустотами, а неслышное нашествие с небес не прекращается.

Никаких развлечений в этом лесном урочище нет, но вот компьютер с подключением к Интернету имеется: сентимент заморского спонсора, посетившего однажды вотчину своих австро-венгерских предков и обнаружившего фамильный герб на фронтоне водолечебницы. Очередей к компьютеру никаких, времени предостаточно, поэтому я затеял основательное знакомство с этим монстром мировой информации.

И сразу же наткнулся на наших вездесущих постмодернистов с Вик. Ерофеевым во главе. За окном вдруг потемнело, бешено каркнула костяная ворона, завыл ветер и сделалась метель. Я осенил себя крестом, поставил рядом таз со снегом и продолжил чтение.

Эти постмодернисты способны внушить в конце концов отрицательную симпатию. Бездари и нечестивцы, конечно, но какая злая, циклотомическая воля к литературному воплощению. Впиться во все межмембранные щели газетно-журнального производства, перетереть в пальцах западные возможности и адреса, вычислить своих людей в “Вагриусе”, влезть в Интернет — есть во всем этом какая-то выморочная цепкость, на фоне которой наши отцы-шестидесятники выглядят несколько, гм, дебеловатыми (через “е”, разумеется). Если бы я был Бахыт Кенжеев, я написал бы о них роман.

К сожалению, сами они писать не умеют, и в Интернете это становится особенно очевидным. Минимум литературной дисциплины, обязывающий на печатном Парнасе, в Интернете не действует, и они немедленно пустились во все тяжкие, доведя количество совокуплений, пенисов и клиторов на каждый квадратный сантиметр экранной площади до такой плотности, что литература осталась только в соединительных союзах и знаках препинания. Чтобы не быть голословным, нужно цитировать, а это невозможно. Не из смущения перед дамами — наши милые дамы вытворяют в Интернете такое! — а просто из уважения к единомыслящему читателю.

К тому же в Интернете они наткнулись на негаданных конкурентов. На настоящих, патентованных педофилов и педерастов, которые знают “это дело” не понаслышке и описывают его с таким эффектом присутствия, какой нашим теоретическим захер-мазохам не снился. Половые извращенцы вообще талантливые люди, но даже самый заурядный из них смотрится Федором Карамазовым на фоне фанерных кощунств Вл. Сорокина.

Интересно наблюдать, как они обустраивают свои сайты. Сосредоточенно сопя и высунув языки, они украшают их всевозможными виньетками, галочками, кнопками, раскрашивают в елочные цвета и умильно предлагают нажать здесь и вот здесь. Нажимаешь — а оттуда “Ах ты, б... хр-р-р, снимай штаны.. я тя... херр-руопс, ермо... ай! ой! кончя-аю”. Изобретательные, короче говоря, ребята. Их бы в арестантские роты.

Следующая партия интернетовских активистов изящной словесности — те, кто живет за пределами Садового кольца и Невского проспекта, в ЦДЛ никогда не был и даже не подозревает, что это такое, но страстно желает состояться в писательском звании. Тут и “Воспоминания безумца”, и игривые “Записки сорокалетнего”, и гордый “Сервер писателя В. Уточкина”. Некоторые хотят писать непременно “литературу”: придумывают сюжеты, персонажей, пытаются их разговорить, живописуют обстановку и нравы. Иные же типичные нарциссы. Не обинуясь называют главного героя “я” или “он”, делают из него Шварценеггера, Печорина и советника президента одновременно и судят от его имени отечество и человечество. В конце всех этих самопальных опусов непременная кнопка “Отзыв”. Отзываюсь.

“Дорогой мой! Много званых, да мало призванных. Литература — совсем не то, чем она вам представляется. Это извлечение единственного грамма радия из тысячи тонн словесной руды, поиск в каждом слове, эпитете, запятой их инфракрасного и ультрафиолетового значения, потому что в художественном тексте и запятая глаголет. Оставьте поэтому. Если же гордыня ваша велика, увековечьте себя лучше в чем-нибудь другом, не менее достойном: капитальном ремонте квартиры, например”.

Есть и трогательные случаи. Вдруг всплывает из сетевых глубин длинное-предлинное, неуклюжее автобиографическое повествование, начинающееся предвоенными годами и заканчивающееся справкой: “Со слов автора записал Юрий Борин”. Так и видишь смышленого мальчишку, взявшегося переложить воспоминания любимого деда на компьютерный новояз (“Деда, тебя напечатали!..”).

Очень много доморощенных фантастов. Целые клубы, объединения, союзы, материки фантастической литературы. Подозреваю, что населяют их в основном подростки. Сплошные космические войны, терминаторы, ниндзя, Мак-Дауды и прочий штампованный сор, “скачанный” скорее всего из валяющихся рядом видеокассет. А впрочем, мало ли младенцев и среди взрослых. Например, экс-премьер России Кириенко, также дебютировавший в Интернете. Те же кнопочки, виньеточки, игры в политику, восточные единоборства, блиц-парламенты, и вдруг трогательное: “Я маленького роста, в очках”...

Общая закономерность: все авторы Интернета пишут плохо. Как дебютанты, так и те, кто уже состоялся по сю сторону электронного зазеркалья. Искушает легкость сетевой публикации. Набрал, щелкнул “мышкой” — и планетарный читатель гарантирован.

Ничего подобного. Не только планетарный, но и вообще никакой читатель не гарантирован. Читать литературу с экрана вообще довольно мучительное занятие. Слишком быстро исчерпывается эмоционально-психологический ресурс. После десятой страницы начинает рябить в глазах и ломить спину, абзацы прыгают, “мышка” пробуксовывает, время пользования истекает, какое уж тут наслаждение искусством слога.

Но это, так сказать, физические издержки компьютерного чтения. Много существеннее эстетические. Текст теряет энергетическую упругость, становится анемичным, “плывет”, персонажи превращаются в “говорящие головы”, глубина становится плоскостью. Экран преуменьшает достоинства произведения, укрупняя его недостатки.

Меняется и качество читательского сознания. Традиционный читатель и читатель Интернета — разные читатели, даже если они совмещены (сужу по себе) в одном человеке. Первый благодушен и нетороплив, второй нетерпим и требователен, один Обломов, другой Штольц. Большинство авторов этой разницы не учитывают и оказываются в Интернете Робинзонами Крузо, “вещью в себе”. При кажущейся готовности Интернета поглотить все, что в него вводится, он высвечивает текст, как рентген. Неряшливое воспринимается вдвойне неряшливым, скучное — невыносимо скучным, модернистское — графоманским. Чтобы писать Интернетом, нужен особый талант. Нужна краткость Устава Гарнизонной Службы, лаконичность Камю, афористичность Блеза Паскаля. Например, “Война и мир” не имела бы в Интернете ни малейшего шанса. Впрочем, и девять десятых традиционной классики тоже.

— И значит, Интернет грозит культурным беспамятством?

— Не совсем так. Просто он устанавливает культуре другие берега. То из классического наследия, что поддается электронной кодификации, будет им сохранено, но отжато при этом до кристаллической жесткости. То, что не поддается, будет отторгнуто и, следовательно, изъято из коллективной памяти человечества. Наше писательское большинство высокомерно третирует эту перспективу, но причиной тому не столько принципиальное “лучше останусь с Христом, нежели с истиной”, сколько элементарная лень и научно-техническое дилетантство. Российский литератор никогда не отличался, прости господи, инженерными талантами. Освоению новых культурных технологий он традиционно предпочитает сидение за столиком ЦДЛ в компании таких же, как он, звездочетов. Результаты удручающи. Русская литература прекратит течение свое не потому, что она художественно беспомощна, но потому, что не готова к техническому вызову XXI века — в отличие от рациональной, картезианской, урбанистически ориентированной культуры Запада. “Что для немца здорово, то для русского смерть”.

При всем при том русский Интернет прекрасно оборудован. Он весь пронизан директориями, паролями, указателями, его поисковые системы не уступают западным аналогам, так что за два-три часа можно добраться до самых малочитабельных его окраин и именно там обнаружить лауреата Нобелевской премии А. Солженицына. Можно плюнуть на этом основании машине в физиономию, но факт остается фактом: Литература Больших Идей в Интернете не смотрится. Ее грандиозность превращается в громоздкость, пророческая интонация в выспренное “взгляд и нечто”. При кажущейся всеядности Интернета на входе он беспощаден на выходе.

На расстоянии кнопки от А. Солженицына — моя однофамилица, ранее совершенно неведомая мне Анна Сердюченко. С молодым нахальством она возвещает миру о проблемах студенчества, а также о том, что пишет рассказы, очерки и стихи, а также любит своих преподавателей, осенний дождь и сладкие пирожные. Молодец, Аня! Знай наших, так держать.

Рядом с однофамилицей я обнаружил сайт Е. Радова. А лучше бы не обнаруживал. У А. Сердюченко краснощекий задор и младая простота, а тут отец учит сына правильному онанизму, но тот предпочитает делать это ушами (?).

Этот Е. Радов — одиознейшая фигура московского андерграунда. Слухи о его психоделических загулах не преувеличены, и, как к протяженному во времени самоубийце, испытываешь к нему противоречивое уважение. Но он во что бы то ни стало хочет состояться в литературе! Э. Лимонов тоже протащил себя по всем кругам ада, а потом написал обо всем этом в чертовски талантливом, при всей своей неприличности, “Это я, Эдичка!”. Попытки же Е. Радова и Ю. Мамлеева рассказать о собственном адском опыте исчерпываются в основном “б...” и “хр-р...”. Но они по крайней мере пишут собственной жизнью и заслуживают поэтому сострадательного жеста.

Болтуна Вик. Ерофеева Вяч. Курицын представляет на своей web-страничке следующим образом: “Вик. Ерофеев умело, грамотно, артистично и успешно инсталлировал себя в масс-медиях в роли модного писателя”. К несчастью для Вик. Ерофеева, здесь все верно. Он действительно озвучивает основной инстинкт новой столичной богемы. В любой культуре есть своя Касталия и свой флигель с красным фонарем. Собирающиеся здесь переодеваются в бесстыдные платья, обливают себя и друг друга одеколоном “Юнкер-2”, смотрят порнографические фильмы и водят развратные хороводы вокруг голого генпрокурора Скуратова. Здесь знаменитый трансвестит показывает своих бритых леди, бывший печальник российской глубинки потешает гостей образцами народного порно, а узник совести и маньерист читает поэму “Шаловливый диссидент”.

Вот таким светским банщиком у новых московских римлян и выглядит Вик. Ерофеев. Радова и Мамлеева в эту компанию в жизни не пригласят, потому что у них как-то слишком уж всерьез, со смертным всхлипом, требуется же как бы всерьез, и Вик. Ерофееву его амплуа придворного проститута удается безупречно. К тому же из хорошей семьи, отпрыск дипломатического рода. Вяч. Курицын назвал его модным писателем. Я бы сделал акцент на первом слове, убрав второе, потому что главным занятием Вик. Ерофеева является не писательство, а представительство.

“...Всевышний наделил его... феноменальной способностью, редчайшим умением сниматься рядом с начальством. Едва лишь фотографы наведут свои магические субъективные объективы на центральную фигуру, как сейчас же рядом вырастает мучительно примелькавшаяся голова с костяным носом вашего тягостного спутника, выработавшего в себе условный рефлекс в ту же секунду — ни позже, ни раньше — оказаться в самой середине группы, сноровисто стать на хвост и вследствие этого сделаться ровно на три четверти выше остальных и даже самой центральной фигуры” (В. Катаев, “Святой колодец”).

Сказано, положим, о другом сочинителе и по другому поводу, но и Ерофеев очень здесь при чем. На вручении последнего Антибукера он ухитрился попасть в кадр с самой Беллой Ахмадулиной (“Независимая газета”), заставив предположить, что в Белле Ахатовне и Антибукере тоже есть нечто от Ерофеева. Ах, Виктуар, подлинная геростратова слава не на вернисажах стяжается. Для этого нужно предаться блуду не с виртуальным, а с реальным гарлемским негром, а потом повоевать в Хорватии, а затем подраться с французским телеоператором в осажденном парламенте, а затем организовать национал-большевистскую партию, — Лимонов все это проделал, и от него трясет коридоры власти, а виртуальные мазохизмы — это так, соль без запаха.

Вернемся, однако, в Интернет и констатируем, что в нем уже образовалась собственная литературная среда. Здесь свои библиотеки, книжные магазины, журналы, конкурсы. Интересно, что картина русской литературы, как она представлена в Интернете, решительно отличается от той, что пишется в печатных изданиях. Например, имена В. Астафьева, Б. Ахмадулиной, Г. Бакланова, В. Белова, Ю. Бондарева, Е. Евтушенко, В. Распутина в Сети вообще не представлены. Это значит, тон там задают молодые. Кто же они? Судя по их поведению в Сети, все имеют высшее филологическое образование, интеллектуально активны, космополитичны, не обременены никакими идеологиями и при необходимости готовы надавать чувствительных тумаков каждому, кто вздумает навязываться им в духовные учителя. Сколько их? Согласно подсчетам Microsoft Word Report, русским Интернетом пользуется около миллиона человек. Станем оптимистами и предположим, что одна двадцатая этого количества посещает Интернет исключительно ради литературы. Вычтем из этого числа любителей фантастики и эротики — и вот оставшиеся несколько сотен и определят в ближайшее время судьбу русской литературы.

Это никакое не преувеличение. Интернет неминуемо вытеснит в обозримом будущем цивилизацию Гутенберга. Если я, находясь в своем санаторном урочище, откуда двести километров до ближайшего киоска с русскими газетами и журналами, могу узнать, что на прошлой неделе происходило в Овальном зале Иностранной библиотеки, я, конечно же, предпочту компьютер и Интернет Гутенбергу. Количество этих измен неизбежно перейдет в качество, и все, что не есть Интернет, станет через поколение ацтекской письменностью, археологической экзотикой. Мировая библиотечная сеть сократится скорее всего до нескольких национальных книгохранилищ, по которым последние энтузиасты книжного дела станут водить скучающие экскурсии.

Вопрос, однако, в том, какая именно литература создается в сегодняшнем Интернете.

Увы, покамест она производит удручающее впечатление. Молодым предоставилась возможность ударить кулаком по Серверу мировой цивилизации, а они разменяли ее на клубные тусовки и стеб в жанре “из ненапечатанного”. Это просто поразительно, какими занудами вышли наши леваки, когда им был дарован шанс стать Председателями Земного Шара. Ни тебе дерзновенных богоборческих текстов, ни мощной культурной альтернативы и ничего такого, что позволило бы воскликнуть: “Morituri te salutant!” Назову здесь Вяч. Курицына с И. Яркевичем. Так вот, в Интернете именно они считаются самыми главными и самыми крайними. Комментарии, как говорится, излишни. “Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков”.

Есть, впрочем, в Интернете раздел, о котором печатные СМИ предпочитают умалчивать, но который бьет там все рейтинги популярности. Он называется fuck.ru и вполне соответствует своему названию. Нажимаешь кнопку — а на тебя обрушиваются какие-то кривляющиеся рожи и матерные призывы, тебя определяют для начала в вонючие козлы и технократические тупицы, а затем предлагают принять участие в коллективном разрушении основ. В негодовании собираешься покинуть этот электронный Брокен, но задерживаешься на его поразительно остроумном дизайне — и становишься его завсегдатаем, то и дело покатываясь от хохота.

Представим себе смертельно пьяных героев Шукшина, у которых отняли ящик с водкой, а взамен предложили порассуждать о судьбах России и человечества, — это и будет атмосфера, царящая на означенном сайте. Не хотелось бы, но приходится признать, что и матерные тексты могут быть талантливыми. Дело ведь в том, кто матерится: проеденный литературщиной филолог или подлинный кинто с московской окраины. Это как если бы раблезианский человеческий “низ” стал сводить счеты с собственным высоколобым “верхом”.

Нечто подобное в русской культуре уже происходило. Например, в середине прошлого века, когда “семинаристы” и “кухаркины дети” подняли бунт против “парнасских помещиков”.

“Но вот, — картина, достойная Дантовой кисти, — что это за лица — исхудалые, зеленые, с блуждающими глазами, с искривленными злобной улыбкой ненависти устами, с немытыми руками, с скверными сигарами в зубах? Это — нигилисты, изображенные г. Тургеневым в романе “Отцы и дети ” . Эти небритые, нечесаные юноши отвергают все, все: отвергают картины, статуи, скрипку и смычок, оперу, театр, женскую красоту, — все, все отвергают, и прямо так и рекомендуют себя: мы, дескать, нигилисты, все отрицаем и разрушаем” ¹ .

Аналогия не совсем точна, потому что в цитате речь идет о разночинцах, претендовавших на часть Олимпа и Парнаса, мы же имеем дело с полпредами “множества”, вообще не признающего ничего, кроме первичного здравого смысла. Власть, политика, патриотический кураж, мифы современной культуры — все подвергается на сайте ужасному поношению. Берется любой слишком много о себе понимающий и начинает избиваться. Какою будет реакция избиваемого?

— Как это? Меня? Но это невозможно! Я особенный! Прочь от моих чресел, гнусные недоумки, эти чресла божественны!

Но гнусные недоумки продолжают молотить Божественного палками.

Тот требует немедленно сообщить о преступном недоразумении в ЮНЕСКО, Кремль, Лигу правозащитников, Академию Лазурных гор — тщетно. Избиение усиливается, и неповторимый выдавливает:

— Хорошо, презираю, но уступаю. Согласен именовать вас не гнусными недоумками, а всего лишь презренными негодяями. А сейчас дорогу мне, вот вам пару регалий с моего наряда — и мне пора, меня ждут на сцене, на трибуне, на конгрессе Гениев и Талантов.

Ноль внимания. Никаких регалий здесь никому не нужно, и никаких Кремлей никто не боится. Град палок.

— Ай! Ой! Согласен не называться впредь Чайльд Гарольдом! А быть им только молча!

Сто порций палок.

— Хорошо, я и в самом деле не Чайльд Гарольд! Не Наполеон, не Жорж Занд и не надежда нации! Мне больно, мамочка!

Сто ударов палок.

— Я по-оня-ал!..

Что же он понял, спрашивается? Он понял (нужно надеяться), что он такой, как все. Комбинация психофизических рефлексов, мыслящий тростник.

— Так кто ты?

— Не бейте. Я мыслящий тростник.

Что и требовалось доказать. Что и доказывают (очень успешно) отчаянные кинто из fuck.ru.

Что ж, как любил говаривать Мао, “чтобы выпрямить, надо перегнуть”. Гордецу полезно устраивать время от времени хорошую психотерапевтическую баню. Судя по постоянным исчезновениям раздела из Сети, его усиленно пытаются закрыть, но это и понятно: фигурант уже самого себя уверил в своей орлиности, а тут он предстает единицей природы, голым королем.

И в этом смысле Интернет педагогичен. Он отслеживает все, что есть в “людях сцены” лицедейского, надменного, нарциссического, и казнит беспощадно. История с “Когтем” убедила даже самых крутых самозванцев в том, что они в любую минуту могут предстать тем, чем они есть на самом деле. Много говорится о позорности интернетовских компроматов и о недопустимости контроля за личной жизнью граждан. Но при этом под личной жизнью почему-то подразумевается ворох постыдных пороков, а не чистые семейные радости и увлечения нумизматикой или рыбалкой. Порок есть порок, его нужно разоблачать и наказывать, а не заниматься лукавой софистикой. Почему это общество не должно знать о греховности своих правителей? О том, что президент пьет горькую, а главный законоблюститель, сняв мантию, торопится в бордель? Сильные мира сего гваздаются в грехе и скверне, но хотят выглядеть совестью нации, — нет уж, отцы-святители, либо так, либо иначе. Интернет этому способствует, и нечего пенять на зеркало, коль рожа крива.

В Интернете происходят и другие, более грандиозные, саморазоблачения. Человечество изобрело планетарное средство массовой коммуникации — и забило его порнографией и анекдотами. Сеть буквально сочится похотью. Открываем раздел “Наука” — и что же обнаруживаем на третьем месте научных интересов наших сограждан? Пособие по сексологии! Оказывается, двадцать веков христианской культуры не изменили в человеческом веществе ни единой молекулы, и правым оказался Достоевский: “Человек стремится на земле к идеалу, противоположному его натуре”.

Вернемся, однако, в литературу и резко повысим планку наших интернетовских медитаций.

Попытки приспособить Интернет под литературное творчество удручают своей убогостью. Но человечество уже располагает неким конгениальным Интернету текстом. Это — Библия.

В самом деле, информативная плотность Библии чудовищна. Одно чрезвычайное событие сменяется другим, еще более чрезвычайным. Сотворению мира уделено всего несколько страниц. “Техника” библейского повествования — если угодно, техника видеоклипа. В обоих случаях описание, авторские отступления, внутренний монолог заменены беспрерывным изобразительным рядом. Библия вообще не повествует, она, вот именно, изображает и обозначает: отныне это будет называться “добром”, это — “злом”. Библейские персонажи находятся в жестком режиме запретов и разрешений, которые исходят не от них самих, но устанавливаются волею Бога. Этот Автор беспрерывно структурирует хаотическое многообразие жизни, вводя ее в русло двухмерных императивов. Исполнение императива поощряется, его нарушение наказывается. И то и другое происходит автоматически, без предварительных обоснований и объяснения причин. Ева не знает, что она согрешила: так решает Бог. Подобным же образом Он, а затем Христос маркируют все возникающее в створе их зрения.

Есть такая компьютерная программа — “Pagemaker”. Ее суть в том, что она форматирует сырой текст, организуя его в жесткие информационные блоки. Если текст не имеет, так сказать, царя в голове, он будет на две трети проигнорирован, не выведен на графическую поверхность.

Библейские тексты создавались их авторами в режиме “Pagemaker”: “да — нет”, остальное от лукавого. В высоком теоретическом понимании они постмодернистичны. Они написаны первичным lingva, лексическим базисом. Попытки усовершенствовать их, пересказать “художественными” средствами свидетельствуют лишь об эстетическом недочувствии улучшателей. За исключением неизвестно как туда попавшей “Песни песней”, Библия лишена всякой поэзии. Это поэтика ультиматума, чекана, базальтовой скрижали. Она не оставляет места для моральных и никаких других импровизаций. Христос говорит притчами, чтобы смягчить нестерпимый максимализм своих проповедей, а не для красоты слога. Вслушаемся в эти максимы: в них происходит переназвание знаменателей жизни.

“Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч; Ибо Я пришел разделить человека с отцем его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку — домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня... и кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня” (Мф. 10, 34—38).

“Говорят Ему ученики Его: если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться. Он же сказал им: не все вмещают слово сие, но кому дано; Ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит” (Мф. 19, 10, 11, 12).

И наконец:

“Когда вы сделаете двоих одним... и когда вы сделаете мужчину и женщину одним, чтобы мужчина не был мужчиной и женщина не была женщиной... — тогда вы войдете в [царствие]” ² .

То есть человечество должно переменить свою физическую природу и стать андрогинным. Не должно быть ни сестры ни брата, ни мужа ни жены, ни семьи ни деторождения, но некое антропологическое “summa summarum”, то есть нечто, абсолютно противоположное существу, вылезшему на нас из Интернета.

Но по своей метафизической сути Интернет девственно чист и равнодушен к “слишком человеческому”. Что он такое в физическом измерении? Комбинация компьютера, Сервера и спутника, высокоорганизованная мертвая материя. Человек для него единственно user, “пользователь” — идеальное равенство для преобразователя, стратега, нового Христа.

...Неизвестно, что натворит Интернет в человеческом сознании, но в том, что ему, этому сознанию, предстоят испытания неслыханные и чрезвычайные, сомневаться не приходится. Что, например, оно будет делать со своими национальными приоритетами, если они Интернетом не предусмотрены? Не предусмотрены также социальные, возрастные, половые различия, — все это с точки зрения Интернета нозологическая шелуха, бредни ветхого Адама. Интернет мыслит человека как андрогинную антропологическую единицу и тем вроде бы удовлетворяет мечтаниям Христа? Но здесь мы вступаем в область таких предположений, которые ни доказать, ни опровергнуть невозможно.

Ограничимся поэтому тем, что уже близко, за дверями лежит. В ближайшее время человечество разделится на тех, кто владеет электронной грамотой, и на тех, которые не владеют ею. Первые станут господами, вторые рабами. России же грозит участь какого-нибудь “уральского направления”, управляемого из стокгольмского филиала Word-Server. И особенно пострадает русская культура с ее гуманистическим переизбытком, душевной растрепанностью и пренебрежением к машинерии быта. Бесшумно повалятся и забудутся десятки патриотических святынь и кумиров, изменятся векторы национальных историй — “и буди, буди”, как говорят у Достоевского вдохновенные монахи.

Но что же именно все-таки “буди”?

Скорее всего следующее.

Однажды на одном из островов Тихого океана какой-нибудь скучающий user в набедренной повязке усядется за перетянутый ремнем компьютер, дождется прохождения армейского спутника, наберет на клавиатуре комбинацию команд — и настанет все новое.

г. Львов

Литературный быт начала XXI века

Как-то так неожиданно для меня самого получилось, что заниматься мне приходится практически одновременно двумя довольно далеко отстоящими друг от друга темами. С одной стороны, это русская литература середины XIX века, а с другой – литература современная. Волей-неволей сами собой рождаются какие-то сопоставления, аналогии, ассоциации. Но не меньше чем подобные сравнения интересно и то, как будет оценено время, которое для нас еще не завершено – длящееся и развивающееся литературное настоящее, – лет через пятьдесят-семьдесят. Делать прогнозы, а особенно в такой непредсказуемой области, как литературные иерархии, – занятие, разумеется, неблагодарное. Однако поделиться кое-какими наблюдениями можно себе позволить.

Причем литературоведческая позиция человека, занимающегося в основном позапрошлым столетием, тут скорее помогает. Она позволяет заметить в текущей литературной жизни то, что ее участникам видится далеко не всегда, сохраняя в то же время отстраненность исследователя. Правда, есть и обратное влияние: наблюдения над литературными процессами сегодняшнего времени позволяют отчасти компенсировать опосредованную позицию исследователя прошлого, не имеющего со своим материалом иного контакта, кроме как через документы.

Одна из самых интересных сторон нынешней литературной жизни – даже не собственно произведения, книги и публикации, а то, что происходит вокруг них, то, что с легкой руки русских формалистов было названо литературным бытом; две формы этого литературного быта сейчас претендуют на то, чтобы стать основными.

Первая из них – Интернет. Еще четыре года назад Дмитрий Быков предрек русскому литературному Интернету довольно печальное будущее, поскольку его существование опровергает-де один из основных постулатов: литература – дело избранных, а тут опубликоваться может любой, даже самый отъявленный графоман.

Казалось бы, так оно и должно было случится: рано или поздно Интернет постигнет кризис литературного перепроизводства и упадок неизбежен. Количество литературных сайтов уже тогда исчислялось десятками.

Многое изменилось, когда пишущее сообщество открыло для себя тот вариант присутствия в Сети, которым не брезгуют даже литераторы, давно и успешно зарекомендовавшие себя в печати. Это Живой Журнал (www.livejournal.com) – во многом уже совершенно иной жанр. Тут каждый сам за себя, никто не ограничивает автора сетевого дневника ни в выборе формы его ведения, ни в том, что писать и с какой периодичностью. В противовес таким свободам здесь и ответственность сугубо персональная. Не администратор или редактор сайта отвечают за написанное и выложенное на всеобщее обозрение, а только ты, автор, несешь полную ответственность за каждое слово. Да и обратная связь в виде комментариев к каждой записи действует значительно более эффективно, чем, скажем, отзыв о стихотворении на поэтическом сайте. Недаром в Живом Журнале частенько вспыхивают весьма жаркие обсуждения.

Впрочем, довольно часто бывает так: коль скоро о явлении активно заговорили (а в литературной среде о Живом Журнале не говорит, пожалуй, лишь тот, кто и Интернета-то в глаза не видел), значит, близится начало его упадка; перевалив через свой пик, интерес к такому явлению скоро угаснет. Нечто подобное ожидает, быть может, и Живой Журнал, хотя есть признаки того, что он еще некоторое время просуществует в качестве факта литературного быта; и связано это с другим популярным сейчас явлением – литературным вечером.

Писатели всегда читали свои произведения публично. Только формы такого чтения со временем менялись. В XVIII столетии было принято чтение од монаршим особам. Еще через столетие – чтение в дружеском кругу или в литературном салоне. И только в начале XX века появился собственно литературный вечер. Просуществовав весь XX век, трансформируясь то во встречу с читателями в районной библиотеке, а то и в съемки “Заставы Ильича” в Политехническом, литературный вечер дожил до века XXI-го, когда и стал одним из основных способов репрезентации литературы.

Сейчас уже вряд ли можно назвать литературные вечера “встречами с читателями”, впрочем, и стадионов они не собирают. Но у них появилась одна очень важная черта: из спонтанного события они превратились в проекты. Появляются циклы вечеров (проводимые в Москве циклы “Полюса”, “Незабытые имена”, “Пункт назначения”; характерный пример – вечера лауреатов премии журнала “Октябрь” за 2005 год в клубе “Жизнь замечательных людей”). Каждый из этих циклов имеет свою направленность, свою и только свою отличительную черту.

Но при чем же здесь Интернет и Живой Журнал? Что объединяет частное и даже во многих случаях интимное ведение онлайн-дневника с публичным и шумным мероприятием? Да тот факт, что участники и того и другого явления зачастую одни и те же люди. Выступая в рамках литвечера в разных ролях, кто-то в качестве куратора, кто-то – приглашенного автора, а кто-то – зрителя, в рамках Живого Журнала они имеют один и тот же статус – пользователя и, соответственно, читателя. Именно в этой точке Интернет сомкнулся со внесетевой жизнью. В Живом Журнале вывешиваются анонсы предстоящих мероприятий, в нем же практически сразу после их завершения (буквально через несколько часов) публикуются мнения участников и зрителей, причем в некоторых случаях еще и с фотоотчетами, так что даже те, кто не сумел на тот или иной интересующий их литвечер попасть, все равно могут узнать, что же там происходило. Во многом благодаря Живому Журналу в курсе московских литературных событий оказываются люди, живущие в провинции и не имеющие возможности приезжать в столицу.

Особенно важную роль Живой Журнал играет в событии, ставшем кульминацией описанной ранее тенденции превращения литературных мероприятий в проекты.

Скажу честно: услышав впервые про идею командного Чемпионата Москвы по поэзии, я был несколько шокирован. Еще бы! Превращать поэзию в спортивное состязание с командами и болельщиками! Да и вообще кому дано судить о том, кто в литературе первый, а кто второй!.. Но на помощь пришли мои далекие на первый взгляд академические интересы: я вспомнил историю литературы и постепенно остыл. Действительно, чем этот Чемпионат так уж принципиально отличается, скажем, от выборов Игоря Северянина королем поэтов, а съезд какой-нибудь новой литературной группировки, например, киберпочвенников, от собраний футуристов? И каждый раз, входя в какой-нибудь московский литературный клуб, я снова и снова думаю: а ведь и о той же “Билингве” будут лет через девяносто писать, как пишут сейчас о “Бродячей собаке”.

А еще думаю о том, что нельзя судить о литературе (впрочем, как и о любом другом виде искусства) одного времени с точки зрения другого. Даже если эти времена разделены всего лишь каким-нибудь десятком лет. Тогда не станут возникать в сознании высказывания типа “литература деградирует”. Нет, вовсе не деградирует, просто ее язык, основной код ее самоописания, меняется за предельно короткое время и порой до неузнаваемости. Не вникнув в суть этих изменений, легко отмахнуться: все это отвратительно и мне категорически не нравится.

Густав Малер как-то заметил: “Не означают ли слова “мне это не нравится” всего лишь “я этого не понимаю”?” Так и с литературой, особенно с современной: не отвергать ее нужно, а понять. Хотя бы попробовать.

Всеволод ЛАЗУТИН

В СЕТЯХ РУЛИНЕТА

Полностью заменить собой литературу Интернет не может,
а вот изменять - уже начал

Впервые опубликовано в газете НГ-EX LIBRIS, 12 октября 2000 г.

Тема "Литература и Интернет", несмотря на свой относительно юный возраст, уже удостоилась академического почтения¹. Поскольку дискуссии на эту тему ведутся - в подавляющем большинстве - по-русски, то неудивительно, что им присущ почти классический, эсхатологический драматизм русской литературы, логично и то, что свою академическую инициацию проблематика сетевой литературы прошла во время крупнейшего конгресса славистов.

Опуская детали трудного пути, приведшего меня к пониманию Интернета не как "могильщика литературы", а как нового медиума, вполне пригодного и в качестве носителя литературы, предлагаю вам - знатокам общей картины литературного поля - не самый ортодоксальный взгляд на то, как функционируют его отдельные (пусть не самые важные, но неотъемлемые) элементы с учетом полевой модели, предлагаемой известным социологом Пьером Бурдье².

Как известно, наблюдая поля производства культуры, Бурдье, в частности, обнаружил, что некоторая часть литературного поля издавна представляет собой своего рода "мир экономики наоборот". Это означает среди прочего, что производители культурных ценностей "заинтересованы в незаинтересованности". Отсюда, однако, отнюдь не следует, что эта - по выражению Бурдье - "харизматическая экономика" вообще лишена всякой экономической логики. Используя "все эти грубые, строго запрещенные в "приличном обществе" слова: спрос и предложение, капитал, рынок и выгода, рост и прибыль", Бурдье исходит из того, что фундаментальные законы поля власти (и экономики) насквозь пронизывают и оказывают сильнейшее влияние на и<