III. Поэтика драмы Евгения Гришковца

Главный критерий, по мнению Гришковца в написании книги и театрализации представлений является – присутствие мамы => нет брани, обиды на прошлое, «нежный спектакль», критики называют его драму «лирической».

1. Наличие искренности, задушевности, интимности.

Именно наличие этих категорий отмечают критики в феномене Гришковца. «Искренность», как правило, воспринимается как синоним «правдивости», а «задушевность» автоматически обеспечивает художнику всеобщую любовь и симпатию. И та и другая категории якобы свидетельствуют о том, что автор (актер, режиссер) – «больше, чем поэт», или, иначе выражаясь, выполняет какие-то сверх-, а вернее, внеэстетические задачи, превращая театр в акт исповеди, проповеди или, на худой конец, психотерапии.

Григорий Заславский: «Трудно, конечно, наверняка сказать, что нравится публике больше - простота и искренность самого рассказа или искренность и какая-то детская открытость рассказчика, который, даже когда опускается в своих рассказах "ниже живота", совершенно избегает пошлости, как будто в нем этого нет. И зритель видит: этого в нем нет, и оттого еще больше доверяется сентиментальной интонации Гришковца, который неведомо как рассказывает о себе, но и о Бочкареве, и о Стеклове, и о всех тех, кто сидит на этом спектакле и хлопает себя по коленям: "Ну, точно! Ведь это же точно так и было!"».

Дмитрий Быков: «Успех Гришковца обеспечен тем, что он вернул наше театральное искусство к его естественной задаче – к самовыражению. Гришковец ничего не угадывал, не подгадывал и не выгадывал: он честно рассказал о себе и потому попал в нерв».
М. Давыдова: «Жизнь во всех своих проявлениях узнаваема: и в то же время уникальна, посмотри на другого и узнай самого себя - вот опорные точки философии и поэзии Гришковца. Он сумел слиться с каждым из зрителей и в то же время остаться самим собой. Передать на сцене поэзию обыденности. Воплотить неповторимую типичность. Заставить почувствовать, что между моряками, учеными, студентами, учителями, лицедеями - в общем, всеми нами нет никаких границ. Именно за это мы и любим драматурга, актера и режиссера Гришковца».

Гришковцу присуще неустойчивость и изменчивость дистанции =>

АВТОР: автор текста + главный герой = прямая апелляция к зрителю => 1. Эффект доверия; 2. Эффект узнавания (я=вы)

Благодаря этой формуле Гришковец убирает стену между зрителем и автором, которая возводилась столетиями. Евгений Гришковец мастерски виртуозно владеет словом.

- Гришковец говорит от 1 лица, что и сближает его с российской версией Стэнд-ап Камеди (Михаил Жванецкий, Михаил Задорнов) = > жанр монодрама => рефлексия героя, его путь к познанию самого себя;
- спектакли Гришковца складываются из отдельных новелл, которые сплетены в единый перформативный сюжет;

- автор обходится минимум реквизита;

- существование Гришковца на сцене подчеркнуто, акцентированно нетеатрально = > эффект импровизации (неформальное обращение к зрителям, его речь, его поза, пластика будто не отрепетированы);
- «Неуловимое Я». Зачитать начало спектакля «Как я съел собаку»
Нужно отметить то, что Гришковец во всех своих спектаклях раскрывает именно неустойчивость, неявность, неприкаянность личности автора и его персонажа.
Марина Давыдова: «Главная задача, которую пытается разрешить Гришковец, - уловить это самое неуловимое "я"».

Дмитрий Быков:«Просто чтобы после всех пертурбаций 80-90 годов выстроить себе картину мира и разобраться, во что, собственно, превратилось загадочное Я».
«Случился капитальный кризис самоидентификации: человеку элементарно некогда себя спросить, кто он такой. Вопрос даже не в цели жизни или в смысле ее — это все придет потом, сначала надо разобраться с простейшим: кто я и где я».
«Неуловимое Я» так и остается у Гришковца неуловим, а картина мира так и не выстраивается – и именно эти неуловимость и невыстраиваемость и становится центральными мотивами его театра.

Рассказчик находится в пространстве мыслей, снов и иллюзий, в пространстве себя. Вопрос
«А где Я?» в «Как я съел собаку» он связывает с воздействием внешних обстоятельств, против которых не в силах защититься, и которые его формировали помимо его воли. Тут основой для такого вопроса становится собственное тело, которое, так же как и внешние обстоятельства, независимо от воли героя. Постепенно рассказчику становится понятно, что чем больше он рассказывает и понимает, тем менее способен что-то вместить в себя, понять, выразить и донести до другого человека.

Евгений Гришковец: «Я хочу быть понятым и услышанным».

- Эффект узнавания (= парадоксальность!!! 1.Потому что личный и индивидуальный опыт претворяется в предельно обобщенный, почти что безличный; 2. Зрителям кажется, что они узнают жизнь как целое, а на самом деле они узнают только детали).

Зритель Гришковца должен совпасть с персонажем (узнать себе в нем).

- Наличие «Универсального героя», который не высказывает своё мнение.

- Наличие просторечной речи (многоточия, паузы, слова-паразиты, повторы, «Странные и неправильные знаки препинания»).
- Коллективное «мы» (Гришковец + зритель)
Это «мы» объединено не идеологией, а эмоциональной памятью; не социальностью, а экзистенцией; не великими нарративами, а мелочами. Это «мы» лишено агресивности, по отношению к нему не может быть врага; оно, собственно, исключает категорию Другого, поскольку объединение происходит на уровне под- и бессознательного. Это «мы», безусловно, утопично. => Редактирование всех своих текстов после представлений и т.п.

Евгений Гришковец: «Сегодня, наконец-то, предъявляю всем желающим новую видеоверсию спектакля «Как я съел собаку». Она записана в этом году в Москве на сцене Театрального центра на Страстном. Это тот вариант спектакля, который я ощущаю актуальным и живым для сегодняшнего времени и для моего сегодняшнего возраста. От предыдущей видеоверсии его отделяет одиннадцать лет. Если кому-то любопытно, можете сравнить. Разница огромна. Спектакль изменился так же, как изменился я. Спектакль стал определённо проще, яснее, точнее, трагичнее и старше. Изменилась интонация. Огрубел голос. Охрип. Жесты и движения стали более скупыми и строгими. Смеха в зале меньше не стало. Но и смех стал другим… Если будет интересно, попробуйте сравнить две видеоверсии».

2. Переплетение времени и пространства

Организация времени и пространства представлена в драматическом тексте Е.Гришковца главным образом в отношениях, в которых главными категориями оказываются «вертикальное пространство» и «горизонтальное пространство».
«Вертикальное пространство» формируется сдвигом горизонтов персонажей, образуя систему сцеплений: «место службы – родной город – Россия» («Как я съел собаку»).

В «горизонтальном пространстве» раскрывается атрибут времени, поскольку это пространство включает образы времени биографического (детство, юность, зрелость, старость героя), исторического (разных поколений, важных событий в жизни общества), космического (представление о вечности и вселенской истины), а также представления о соотнесенности прошлого, настоящего, будущего => передает картину виртуального и реального хронотопа, макромира и микромира.

Писатель Гришковец - всякий раз иной. Повествование может идти и от первого, и от третьего лица, но это всегда он. Общее в разных Гришковцах - читательское восприятие. Он вызывает внятную, сырую, честную эмоцию - просто смех и просто слезу.

Гришковец с трудом попадает под привычную классификацию, на него не клеится этикетка. Он не встраивается, как не встроить ни в какое фиксированное искусство кусок жизни. Он отважно решился совместить художество и нелепо - невнятную повседневность. Евгений Гришковец пишет "как в жизни" - запинаясь, спотыкаясь, путаясь. В нём узнаёшь свои, никогда никому не произнесённые слова, недодуманные мысли, невыраженные чувства. Попадания точны: болезненные, как укол, и радостные, как поцелуй. Обыденное и очень хорошо знакомое опознается как исповедальное и неожиданное. Все это при чтении не столько воспринимается, сколько узнаётся. Человек видит себя изменившегося в старых декорациях, и по прежним отметинам строится график его души. Так персональные откровения Гришковца, совпадая с остальными людьми, будоражат и пополняют знание о себе. При этом проза Гришковца - всегда конкретна и изобразительна. Стиль подчинён стремлению ухватить "кусок из жизни". Фирменный знак - он не боится и не стесняется признаться в "очевидном открытии". По-настоящему существует только пережитое, а не узнанное.

«Как я съел собаку».

Впервые официально «человек-театр» Гришковец появился в Москве на первом фестивале NET («Новый Европейский Театр») с пьесой «Как я съел собаку» в 1998 году. Тогда на сцену вышел человек в матросской форме, чтобы поговорить со зрителями и конкретно с каждым сидящим в зрительном зале.

Спектакль "Как я съел собаку" поставлен по мотивам рассказа "Другие". С первого взгляда спектакль похож на юмористический монолог в довольно хорошем исполнении Гришковца. Но, наблюдая довольно серьёзные сцены и озабоченный вид актёра, понимаешь, что это не так. Посмотрев спектакль, можно сделать вывод о том, что этот рассказ о тех моментах жизни Гришковца, которые он не хотел бы пережить дважды или вообще не хотел бы.

О чем эта пьеса? (темы)

О том, что порой заботит любого из нас:

· «кто я?» - о поиске себя в этой жизни, в этом мире;

· о поиске опоры, смысла существования;

· о том, как непросто разобраться со своими ощущениями, с пониманием «взросления»;

· о том, что делать со своим прошлым;

· о потере дома как о потере Родины;

· тема «маленького человека».

Пьеса «Как я съел собаку» — это, по словам автора и исполнителя, «универсальная история взросления человека» (=>проблема взросления)опыт моряка, полученный им во время службы на Тихоокеанском флоте.

Тема «взросления» - не единственная в откровениях героя «Собаки…». Герой делится еще одним открытием, которое «там… на службе… почувствовал, а потом и понял»: «Родина и страна, в которой ты родился – не одно и то же». Пьеса рассказывает о том горьком смятении, которое обнаруживает в себе человек, потерявший «свою страну» и попавший в чужой мир. Маленькая «рыбка с хвостом», которой совсем недавно был человек, попадает в мировой океан жизни, в котором можно столкнуться с теми ощущениями, каких не испытывал в прошлом, а именно с тем, «что тебя могут не любить» (!). Отсюда растерянность перед будущим. «И жизнь была раньше какая? Вот такая: надо закончить школу – это значит впереди экзамены, сложный выбор института и пр. потом ожидание армии, от которой никуда не деться, потом на службе, постоянная мысль о доме… В смысле, вся жизнь была накануне чего-то… А… а… а теперь все… впереди никаких канунов… Живи и живи… а не хочется… а как… А еще потом появилось время… и ощущение, что оно движется… уходит, в смысле».

Понятно, что нужно осознавать нынешнюю жизнь как этап на пути к чему-то, то есть – это поиски опоры, смысла существования, который герой в данный момент утратил. Причем конкретные реальные будни переплетаются в сознании героя с ощущением одновременного пребывания его в космическом пространстве. Как было в детстве: «бегать-бегать, а потом упасть в снег и увидеть, ВДРУГ, ночное небо, звезды, и думать о бесконечности, в смысле, там за звездами – еще звезды, еще, еще, и так… бесконечно… и вдруг, … «БЕСКОНЕЧНО», как взрыв. Перехватывает дыхание». «Вселенские масштабы» и предельно малые величины удивительным образом сосуществуют в едином мироздании: маленький человечек (=> т. «маленького человека») – в бескрайней Вселенной; корабль – в мировом океане; рядовой матрос, отслуживший свой срок на флоте – и весь Российский флот, «от Петра Первого, Ушакова, Нахимова»…