К вопросу о системном характере языковых изменений

Рассматривая проблему, касающуюся соотношения двух таких понятий, как система и диахрония, системность и языковые из­менения, следует отметить прежде всего ее недостаточную изучен­ность. Отчасти это может быть объяснено тем, что структурные исследования носили вплоть до недавнего времени преимущест­венно синхронный характер и что историческая проблематика отходила в этих исследованиях на задний план. Отчасти это об­стоятельство можно связать также с тем, что и самый круг вопро­сов, затрагиваемый в диахронических исследованиях структур­ного порядка, был достаточно специален и в принципе отличался от того, который определял подобные исследования в традицион­ной лингвистике. Диахронические изыскания представляли собой в значительной мере исследования по фонологии, которые нередко предлагали «не столько новые принципы объяснения звуковых изменений, сколько лишь принципы классификации и реинтерпретации звуковых изменений в структурных терминах» [10, 85—86] (ср., например, понятия фонологизации, дефонологизации и трансфонологизации у пражских лингвистов, понятия расщеп­ления и слияния фонем у американских структуралистов, понятие лакун или пустых клеток в фонологической системе и понятие различительного признака как единицы изменения у А. Мартине и др.).

При освещении названной проблемы на современном уровне целесообразно, по-видимому, подойти к ней расчлененно, разгра­ничивая по крайней мере три разных комплекса проблем, из ко­торых первый относится к определению характера языковых изменений, второй — к определению места изменений разного типа в той целостности, которую образует язык на протяжении всей истории своего существования и, наконец, третий связан с анализом причин языковых изменений.

Основоположник современного структурализма Ф. де Соссюр, как известно, полностью отрицал системный характер диахрони­ческих преобразований. По его определению, для любого отдель­ного состояния языка типичны отношения, связывающие сосуще<266>ствующие элементы языка и образующие систему; напротив, для характеристики языка в историческом плане важны иные отно­шения, не воспринимаемые одним и тем же коллективным созна­нием. Наблюдаемые между элементами, сменяющими друг друга, они системы не образуют [69, 103]. Признание беспорядочности, хаотичности и случайности исторических изменений, унаследо­ванное соссюрианцами от младограмматиков, обесценивало в их глазах результаты диахронических исследований: исторический материал оказывался, якобы, неподходящим источником для изу­чения языка как системы. Положение Соссюра о «частном харак­тере» диахронических фактов, не образующих системы [69, 101], получило распространение и за пределами женевской школы и было поддержано, например, глоссематиками. С другой стороны, оно вызвало резкую критику со стороны представителей Праж­ского лингвистического кружка, которые уже в своих Тезисах подчеркнули, что диахронии и синхронии в равной мере присущ системный характер [10, 50—52; 39, 145]. «Было бы нелогично утверждать, — писали составители Тезисов, — что лингвистиче­ские изменения — не что иное, как разрушительные удары, слу­чайные и разнородные с точки зрения системы... диахроническое изучение не только не исключает понятия системы и функции, но, напротив, без учета этих понятий остается неполным» [72, 18].

Признание системного принципа организации диахронических явлений повлекло за собой, как мы уже говорили выше, ради­кальный пересмотр задач исторической лингвистики. Он был связан прежде всего с тем, что «... в структурном языко­знании речь идет об определении некоторой модели, способной от­ражать целый класс языковых явлений, дающей возможность предусмотреть, что будет с теми или иными элементами, если дан­ный изменить определенным образом» [76, 78]. Сторонники этой точки зрения полагают, что структурная лингвистика открывает новые страницы в исторических исследованиях и в том отноше­нии, что она позволяет обнаружить самые общие закономерности в развитии языков путем установления (и сокращения) числа до­пустимых переходов от одного состояния к другому [76, 78]. В такой постановке вопроса уже содержится, собственно, и прин­ципиальный ответ на вопрос о том, системны ли наступающие сдвиги и образуют ли они сами некую определенную систему. Естественно, что хаотические и случайные изменения непредска­зуемы и установить на их основе какие бы то ни было закономер­ные переходы было бы попросту невозможно. В то же время, безусловно, в вопросе о степени подобной предсказуемости оста­ется еще много спорного и неясного.

Из указанного тезиса о системности диахронии вытекала и определенная новая методика изучения языковых изменений: их интерпретация стала означать прежде всего рассмотрение изме<267>нения как динамического компонента системы, т. е. исключитель­но с точки зрения его роли в организации целого. Задачи диахро­нической фонологии формулировались, например, как анализ функ­циональных сдвигов, происшедших в системе, и основой этой дисциплины стали два ведущих принципа: 1) ни одно звуковое из­менение не может быть понято без обращения к системе; 2) каждое изменение в фонологической системе является целенаправленным [10, 84]. Уже в начале 30-ых годов Е. Д. Поливанов, комменти­руя работы Р. Якобсона по диахронической фонологии, писал: основное требование у Р. Якобсона заключается в том, что ни одно звуковое изменение «не должно и не может рассматриваться изолированно, без связи с данной фонетической системой в целом, ибо предметом исторической фонетики являются не отдельные из­менения единичных звуков языка..., а именно эволюция последо­вательно сменяющих друг друга (от поколения к поколению) си­стем фонетических представлений» [56, 135—136]. Из этого следовало, что объяснение единичного факта возможно лишь на фоне общего — целостной системы. Но как раз подобных представ­лений о конкретном содержании понятия системы во многих слу­чаях и недоставало. Иначе говоря, исходное данное, по отношению к которому следовало бы, согласно общим требованиям лингвисти­ческого анализа, производить оценку частных изменений, оста­валось зачастую весьма расплывчатым.

«Не отдельные изменения приводят к изменению системы в целом, — подчеркивает С. Д. Кацнельсон, — а наоборот, история системы, обусловленная присущими ей противоречиями, опреде­ляет историю отдельных фрагментов системы, в том числе и от­дельных звуков» [30, 15]. Но ведь для того, чтобы восстановить историю системы и представить себе систему как таковую, нам необходимо обратиться именно к единичным фактам, к отдельным изменениям в их совокупности — другого способа обнаружить эту систему у нас нет. С другой стороны, само наблюдение за со­вокупностью фактов, выражающих и манифестирующих эволю­цию языка, позволяет разграничить общие тенденции и отклонения от них, регулярные сдвиги и сдвиги частного характера, явления профилирующие и ограниченные и т. п. Априорная абсолютиза­ция системного принципа как ведущего принципа в эволюции фонологической системы кажется нам поэтому неопределенной. В силу качественной неоднородности наступающих изменений одни из них имеют прямое отношение к перестройке языка в целом, другие же как бы скользят по ее поверхности, оставаясь на пери­ферии системы или даже вообще ее не затрагивают. А. Мартине, оценивая статус различных фонем в конкретном языке, говорил, что одни из них полностью включаются в систему, другие же ха­рактеризуются разной степенью вхождения в нее [42, 115—117]. Можно, по-видимому, представить себе существование и таких частных явлений, которые остаются вообще вне системы. Если бы<268> все языковые феномены являлись непременно составными частя­ми системы языка, вряд ли существовала бы настоятельная не­обходимость оперировать двумя такими нетождественными поня­тиями, как «язык», с одной стороны, и «система языка», с другой. Сказанное имеет прямое отношение и к определению внутренних причин языкового развития (см. ниже). Все соображения, которые здесь были высказаны, относились, строго говоря, к звуковым изменениям. Аналогичные заключения можно, по всей видимости, сделать не только о фонетических преобразованиях, но и об из­менениях, происходящих на других уровнях языка.

Отрицая системный характер языковых изменений, Соссюр был неправ хотя бы потому, что родственные языки вполне законо­мерно связаны между собой сетью определенных корреспонден­ций и соответствий, и потому, что история отдельных языков изобилует случаями регулярных системных сдвигов (типа, на­пример, великого сдвига гласных в истории английского языка). Он был прав лишь в том отношении, что отдельное историческое изменение не в состоянии ни создать, ни перестроить какой-либо целостной системы. Вместе с тем он не учитывал того важного обстоятельства, что языковое изменение может быть продиктовано требованиями перестройки существующей системы и может по­влечь за собой такие следствия, которые сделают необходимым дальнейшее преобразование системы в каких-то определенных звеньях. Заслуги пражских лингвистов и заключаются, в част­ности, в том, что они первыми обратили внимание на существова­ние указанных возможностей. В истории языков действительно могут наблюдаться изменения, обусловленные требованиями си­стемы и влекущие за собой новые изменения в ее устройстве. Ответив положительно на вопрос о том, могут ли в истории язы­ков совершаться изменения, вызванные непосредственно налич­ной системой, мы должны также ответить и на вопрос о том, а всегда ли в качестве причины языковых изменений выступает система языка. Ответ на этот вопрос уже был, собственно, дан выше, когда мы подчеркнули двойственную природу изменчиво­сти языков. Подобная точка зрения в современном языкознании не является общепринятой.

Некоторые ученые полагают, вслед за Соссюром, что посколь­ку система «в самой себе неизменчива» [69, 91], она и не может содержать внутри себя каких-либо стимулов к изменению: со­гласно этим взглядам, языковая система была бы без воздействия внешних факторов «обречена на вечную устойчивость, на непо­движность» [115, 5—6]. Но внутренние законы развития системы языка, несомненно, существуют. К таким импульсам можно, по-видимому, отнести давление системы, влияние отдельных профи­лирующих принципов организации языка в целом (ср. тенденции аналитизма и тенденции синтетизма), влияние некоторых прин­ципов организации частных подсистем (ср. тенденцию к заполне<269>нию пустых клеток и известной симметрии в фонологических системах, принцип парадигматического выравнивания в морфоло­гии, принцип пропорциональности в развитии словообразователь­ных систем и т. п.). Близки к ним и структурные импульсы, свя­занные с сеткой существующих отношений и с созданием строго выдержанных оппозиций по тем или иным признакам. Вместе с тем хотим подчеркнуть, что нельзя провести знака равенства между внутренними мотивами перестройки языка и собственно системными или структурными импульсами подобной перестрой­ки. Иначе говоря, мы полагаем, что в числе факторов, обусловли­вающих реорганизацию языка, факторы системные и структурные составляют только часть причин внутреннего порядка. И эта точка зрения не является общепринятой. По мнению некоторых языковедов, все изменения в языке обусловлены его наличной структурой [27, 190 и сл.; 96] и все внутренние причины языковых изменений структурно мотивированы. Представляется, однако, что концепции этого рода проистекают из нежелательного смеше­ния понятия языка с понятием его системы.

Итак, решение проблемы системности языковых изменений связано с преодолением значительных трудностей, вызываемых как неопределенностью исходных понятий (в частности, отсутст­вием строгого определения такого понятия, как система), так и чрезвычайной трудностью разграничения отдельных причин, вы­звавших то или иное изменение. О затруднениях этого рода на­гляднее всего свидетельствует обращение к фактическому матери­алу, демонстрирующему не только исключительное разнообразие конкретных форм изменений, но и нетождественность непосред­ственных причин, их обуславливающих и, наконец, неодинаковый статус отдельных изменений с точки зрения наличной системы языка и путей ее реорганизации.