Приспособление языкового механизма к физиологическим особенностям человеческого организма

Биологическая наука давно установила, что чисто биологические возможности человеческого организма далеко не безграничны. Они имеют определенные физиологические ограничения. Самое интересное состоит в том, что эти физиологические ограничения не могут быть устранены, так как это неизбежно привело бы к нарушению жизнедеятельности человеческого организма. Хорошо известны, например, такие явления, как невозможность безграничной перегрузки человеческой памяти или беспрерывной работы человеческого организма. Подобные перегрузки неизбежно вызовут определенную реакцию, которая выразится в исчезновении следов полученных впечатлений или забываемости, или в появлении признаков утомления, затрудняющих дальнейшую работу организма.

Следует заметить, что человеческий организм отнюдь не безразличен к тому, как устроен языковой механизм. Он старается определенным образом реагировать на все те явления, возникающие в языковом механизме, которые недостаточно соответствуют определенным физиологическим особенностям организма. Таким образом возникает постоянно действующая тенденция приспособления языкового механизма к особенностям человеческого организма, практически выражающаяся в тенденциях более частного характера.

I . Тенденция к облегчению произношени я.

Наличие в языках известной тенденции к облегчению произношения неоднократно отмечалось исследователями. В то же время находились скептики, склонные не придавать ей особого значения. Они мотивировали своё скептическое отношение тем, что сами критерии лёгкости или трудности произношения яв<235>ляются слишком субъективными, так как они обычно рассматриваются сквозь призму того или иного конкретного языка. То, что кажется трудно произносимым благодаря действию системного «фонологического синта» носителю одного языка, может не представлять никаких затруднений для носителя другого языка. Многое здесь зависит от произносительных привычек, усвоенных носителями конкретных языков, и их артикуляционной базы, от особенностей их фонетического строя, типов структуры слога и типичных для данного языка звукосочетаний, характера ударения, мелодики речи и от других факторов. Так, например, произношение слова строй, которое каждый русский может произнести без особого труда, представляет большие трудности для финна и в особенности для китайца. Необычайные трудности для китайца представляет произношение русского звука р, например, в слове икра, который китаец, обучающийся русскому языку, стремится произносить как л. Обычное для финна слово hy ц dytt ц myys 'бесполезность' трудно для русского по причине несвойственного русскому языку стечению гласных переднего ряда в одном слове, наличие специфических гласных ц, ь и дифтонга ць. Не менее трудно для русского произношение грузинского глагола q ' iq ' ini 'квакать' по причине контрастного стечения задненёбного надгортанного p ' и гласного i , повторяемого дважды. Подобных примеров можно было бы привести значительное количество. Все эти доводы, конечно, нужно принимать во внимание, но все же они не могут служить достаточно веским аргументом против существования в различных языках мира вышеуказанной тенденции.

Наблюдения над историей развития фонетического строя различных языков мира с достаточной убедительностью свидетельствуют также и о том, что во всех языках существуют относительно трудные для произношения звуки и сочетания звуков, от которых каждый язык стремится по возможности освободиться или превратить их в более легкие для произношения звуки и сочетания звуков. Так, например, было с достаточной долей вероятности установлено, что в индоевропейском языке-основе существовал ряд так называемых лабиовелярных согласных qw , qwh , gw , gwh , обладавших, по-видимому, довольно сложной артикуляцией. Любопытно при этом отметить, что ни в одном из современных индоевропейских языков эти звуки не сохранились [1]. Они или совпали с обычными нелабиализованными k и g , или превратились в губные смычные. Можно предполагать, что сложная артикуляция этих звуков была негативным фактором, и различные индоевропейские языки на протяжении истории их развития стремились различными путями эту артикуляцию устранить. Интересным примером в этом отношении может служить также существование в индоевропейском языке-основе так называемых слоговых носовых и плавных l *, , <236> f , g . Они также оказались очень неустойчивыми. Около слоговых плавных и носовых в различных индоевропейских языках усиливались так называемые пазвуки, в результате чего образовывались сочетания, составленные из гласного и сонантов , l , т, п, ср., например, рефлексы индоевропейского архетипа * wlqos 'волк' в древних и современных индоевропейских языках: готск. wulfs , лат. (из оскско-умбр.) lupus , др. греч. lЪkoj , русск. волк и т. д.

Сочетание носового гласного и простого типа г + о , е и т. д. представляет исключительные трудности для артикуляции. По этой причине ни в одном из языков мира, имеющем носовые гласные, они не встречаются.

В индоевропейской языковой основе некогда существовало слово * okt o, обозначающее 'восемь'. Группа согласных kt вряд ли может считаться удобно произносимой, поскольку сочетание двух смычных глухих создает чрезмерное напряжение ( excessive ten sion ). Индоевропейские языки нередко различными способами стремились облегчить произношение этой группы в слове 'восемь' в умбрском языке k превратился в спирант h , ср. умбрск, uht ; в немецком языке k превратился также в спирант, но иного качества, в спирант х, ср. нем. acht ; то же самое явление имело место в новогреческой демотике, ср. греч. octТ , в испанском языке группа kt превратилась в аффрикату c (орф. ch ) ср. исп. ocho ; в итальянском и шведском языках в группе kt k уподобилось t , ср. ит. otto и шв. е tta .

Ударение и долгота относятся к числу связанных между собой факторов. Любой ударный гласный немного длиннее неударного. Однако наличие сильного экспираторного ударения на долгом гласном в известной степени затрудняет произношение, вызывая перегрузку произносительных усилий. Целый ряд языков нашел выход из этого положения в дифтонгизации долгих гласных. Ударение перемещается на один из компонентов дифтонга, который в то же время освобождается от долготы. Так, например, обстояло дело в истории финского языка. Долгие гласные o, y и e в финском языке превращаются в дифтонги, например: S o mi 'Финляндия' дало Suomi , j o n 'пью' превратилось в juon , o 'ночь' — в у y , s ц n 'ем' — в sy ц n , m e s 'мужчина' — в mies и т. д.

В вульгарной латыни, в конце V в. гласные открытого слога под ударением получили удлинение независимо от своего качества, например, f e de 'вера' превратилось в f e d e ; p e de 'нога' — в p e d e . В дальнейшем эти ударные долгие гласные превращались в дифтонги, например p e d e превращалось в pied , f e d e в feid и т. д.

Подобная дифтонгизация долгих гласных происходила так же в истории английского языка в период времени от XIV до XVI в. Так, например, time 'время' превращалось в taim через промежуточные ступени ti n m , te n m ; h u s 'дом' превратилось в haus через промежуточную ступень hous и т. д.<237>

Глухие смычные в интервокальном положении в сочетаниях Типа ata , ара, asa и т. д. более труднопроизносимы по сравнению со звонкими смычными, находящимися в том же положении. Неудивительно, что в истории самых различных языков наблюдалась тенденция к замене смычных глухих в интервокальном положении соответствующими звонкими смычными или спирантами.

Можно априорно утверждать, что стечение двух гласных, или так называемое зияние, не облегчает произношение слов, а наоборот, затрудняет, это в одинаковой степени ощущается носителями самых различных языков. Неудивительно поэтому, что в языках совершенно различного фонетического строя наблюдаются попытки устранения зияния.

Всё сказанное лишний раз свидетельствует о том, что утверждение о наличии во всех языках мира тенденции к облегчению произношения не так уж субъективно по своей сущности. Наряду с попытками приспособить произношение к особенностям звуковой системы конкретного языка несомненно существует стремление к устранению позиций, вызывающих артикуляционное затруднение у носителей самых различных языков. Таким образом, основная целенаправленность тенденции к облегчению произношения состоит в стремлении к возможному уменьшению произносительных затрат. Тенденция к облегчению произносительных затрат является одной из разновидностей более широкой тенденции к экономии, сущность которой будет нами рассмотрена позднее. К конкретным формам проявления этой тенденции могут быть отнесены такие явления, как ассимиляци я, например, лат. summus 'высший' из supmos , ит. fatto 'сделанный' из factum , фин. maassa 'в стороне' из maasna и т. д.; явление внешнего и внутреннего сандх и, например, др.-инд. putra з-c a 'и сын' из putras cа, мар. jolgorno 'тропа' из jolkorno и т. д.; явления умлаута или преломления ( Brechung ) ср. нем. Kr д fte 'силы' из Krafte , явление сингармонизм а, ср. тат. urmanlarda 'в лесах', но k ь ll д rd д 'в озёрах'.

Однотипными с ассимиляцией можно считать вообще все изменения согласных и гласных, возникающие под влиянием соседних согласных и гласных или групп согласных, ср., например, широко распространенные в различных языках случаи палатализации согласных перед гласными переднего ряда, случаи изменения их качества в этих позициях, например, изменение качества k и g перед гласными е и i ; ср. лит. keturi , но русск. четыре, др.-инд. c atvarah , арм. c ors , греч. tљttarej , лат. caelum 'небо' [. kelum ], исп. cielo [ J ielo ], ит. cielo [c ielo ], рум. cer [c er ], тур. iki 'два', азерб. диалектн. i c i 'два'.

Все случаи ассимиляции представляют конкретные проявления артикуляционной аттракции. Стремление к экономии произносительных затрат ведет к созданию двух гомогенных образований<238> в смежных позициях. Помимо описанных явлений встречаются фонетические изменения, которые сами по себе не являются результатом артикуляционной аттракции, но они также подчинены тенденции уменьшения произносительных затрат, поскольку они направлены на устранение произносительных помех. Сюда можно отнести различные типы эпентез ы, или вставки гласных и согласных (ср. лат. poculum 'бокал' из poclom ; сербо-хорв. факат при русск. факт; остров при лит. srov e 'течение'; фр. humble 'смиренный, униженный' при лат. humilis ), упрощение групп согласных (например, нем. Nest 'гнездо' при русск. гнездо, русск. мыло, но польск, mydio 'мыло', лат. luna 'луна, месяц' из более древнего louksna и т. д.).

Довольно любопытным способом облегчения произносительных затрат является устранение концентрации произносительных усилий, например устранение скоплений двух долгих гласных, или долгого гласного и группы, состоящей из двух согласных (ср. греч. basilљwn 'царей' из basil eo n , лат. v e ntus 'ветер' из v e ntos ), сочетаний, состоящих из долгого и краткого гласного (ср. финск. soiden 'болото' из s o iden ).

Концентрация произносительных усилий создается при сочетании долготы гласного и силового ударения, падающего на этот гласный. Примером устранения образующейся сверхдолготы может служить превращение ударных долгих гласных в дифтонги в истории финского языка, ср. финск. suo 'болото' (из s o, ср. совр. эст. soo 'болото'), финск, ty ц 'работа' (из t цц, ср. совр. эст. t цц ). Аналогичное явление имело место в истории французского языка, ср. вульг. лат. f de 'вера', ст.-фр. feid и т. д.

Стремлением к уменьшению произносительных затрат объясняются также широко распространенные в различных языках мира случаи редукции гласных в безударных слогах, ср. русск. волна [ v A ln б], берег [ b й r ' q k ], норвеж. like [ li : k q ] 'любить', synge [ s ь Nq ] 'петь', нем. singen [ si Nq n ] 'петь', ich habe [ i з hab q ] 'я имею' и т. д. Редуцированный гласный в безударном слоге может совсем утратиться. Этим объясняется, например, утрата древних конечных гласных во многих финно-угорских языках, ср. коми-зыр. s х n , 'жила', эрзя-морд, san , мар. шян, финск. suoni , коми-зыр. lym 'снег', мар. lum , финск. lumi и т. д., ср. также греческие формы род. п. ед. ч. типа patrТj , mhtrТj , fugatrТj , Ўndroj от pat»r 'отец', m»thr 'мать', fugЈthr 'дочь', Ўn»j 'человек, мужчина' и т. д.

Различные языки стремятся устранить скопление двух рядом стоящих гласных, в особенности двух гетерогенных гласных, выражением чего является устранение зияния. Неустойчивыми оказываются также скопления открытых слогов. В качестве средства устранения подобных скоплений часто выступает синкоп а, ср. лат. ulna 'локоть' при греч. зlљnh 'локоть', исп. siglo 'век', но лат. saeculum , финск. korkeus 'высота' из korke - ute и т. д. Неудобопроизносимым, по всей видимости, является сочетание<239> однородных согласных, разделенных гласными или согласными иного образования, что часто устраняется путем диссимиляции, ср. исп. arbol 'дерево' при лат. arbor , груз. kharthuli 'грузинский' из kharthuri , ср. osuri 'осетинский' и т. д. Частным случаем диссимиляции является гаплологи я, например, русск. знаменосец из знаменоносец и т. д.

В неменьшей мере стремление приспособить языковый механизм к особенности человеческого организма, к особенностям его психологической организации, проявляется в области грамматического строя языка. Большой интерес в этом отношении представляют следующие явления, отмеченные в самых различных языках мира.

II . Тенденция к выражению разных значений разными формам и.

Тенденцию к выражению разных значений разными формами иногда называют отталкиванием от омонимии.

Арабский язык в более древнюю эпоху своего существования имел только два глагольных времени — перфект, например, katabtu 'я написал' и имперфект aktubu 'я писал'. Эти времена первоначально имели видовое значение, но не временное. Что касается их способности выражать отношение действия к определенному временному плану, то в этом отношении вышеуказанные времена были полисемантичными. Так, например, имперфект мог иметь значение настоящего, будущего и прошедшего времен. Это коммуникативное неудобство потребовало создания дополнительных средств. Так, например, присоединение к формам перфекта частицы qad способствовало более чёткому отграничению собственно перфекта, например, qad kataba 'Он (уже) написал'. Присоединение префикса sa - к формам имперфекта, например, sanaktubu 'мы напишем' или 'будем писать' дало возможность более четко выразить будущее время. Наконец, употребление форм перфекта от вспомогательного глагола k a na 'быть' в соединении с формами имперфекта, например, k a na jaktubu 'он писал' дало возможность более четко выразить прошедшее длительное.

Местные падежи, характеризовавшиеся суффиксами -nа и - ka , в протоуральском языке были полисемантичны. Местный падеж с суффиксом -па обозначал местонахождение и внутри предмета, и на поверхности предмета; другой местный падеж, направительный падеж на - ka , обозначал и движение во внутрь предмета и по направлению к предмету. Позднее этот коммуникативный недостаток был устранен тем, что в различных уральских языках возникли новые, более чётко дифференцированные местные падежи.

Формы перфекта в болгарском языке с течением времени приобрели дополнительное значение пересказывательного наклонения (обозначение неочевидного действия). Формы перфекта и пересказывательного 1-го прошедшего были первоначально совершенно<240> омонимичны. Они образовывались из л -ового причастия и форм настоящего времени вспомогательного глагола «быть», ср. например, дал (дала) съм, дал (дала, дало) си, дал е и т. д., соответствующее русскому я дал (дала), ты дал (дала), он дал и т. д. Два разных значения таким образом выражались одной формой. Поскольку пересказывательное 1-е прошедшее в первых двух лицах употреблялось сравнительно редко, то остро этот недостаток не чувствовался. В третьем лице оно употреблялось довольно часто, и омонимия форм действительно представляла неудобство. Позднее эта омонимия была устранена. Формы третьих лиц 1-го пересказывательного прошедшего стали употребляться без вспомогательного глагола, например, чел 'говорят, что он читал', чели, 'говорят, что они читали'.

Отталкивание от омонимии проявляется также в области формирования внешнего облика слова. Так, например, финскому слову tuuli 'ветер' в коми-зырянском языке должно было бы соответствовать закономерно слово ti * l . Однако, поскольку в коми-зырянском языке когда-то существовало слово ti * l со значением 'огонь', соответствующее финскому tuli 'огонь', то слово ti * l 'ветер' приняло аномальный облик и стало звучать как t l ( t v ). Финскому глаголу purra 'кусать, грызть' в коми-зырянском должен был бы соответствовать глагол pi * r , но поскольку в коми-зырянском языке существовал глагол pi * r со значением 'входить', развитие глагола pi * r 'кусать, грызть' уклонилось от нормального пути и он приобрел форму pur - [2].

Татарскому бар 'иди' в чувашском языке должно было бы закономерно соответствовать пур. Однако при таком развитии пур стало бы совпадать с пур 'есть' или пур 'каждый, всякий'. По этой причине пур 'иди' получило аномальное развитие и стало звучать как пыр.

III . Тенденция к выражению одинаковых или близких значений одной формо й.

Эта тенденция находит проявление в ряде широко распространённых в различных языках мира явлений, которые обычно называют выравниванием форм по аналогии. Можно отметить два наиболее типичных случая выравнивания форм по аналогии: 1) выравнивание форм, абсолютно одинаковых по значению, но различных по внешнему облику и 2) выравнивание форм, различных по внешнему облику и обнаруживающих лишь частичное сходство функций или значений.

Первый случай по сравнению со вторым является более редким. Приведем некоторые примеры. Известно, что у основ мужского рода на -о в латинском, греческом, славянском и балтийских<241> языках им. п. мн. ч. имел окончание - oi , ср. греч. o „ koi 'дома', лат. populi 'народы' и т. д. Это окончание не было исконным. Оно было перенесено по аналогии из местоименной сферы, ср. греч. o ѓ 'те', ср.-лат. quoi 'которые' от qui 'который', готск, ю ai . Исконным окончанием было -es, которое в результате стяжения с конечным гласным основы - о образовывало окончание -o s , ср. его рефлексы в др.-инд. a v a 'лошади' от a va 'лошадь', готск. wulf o s 'волки' от wulfs 'волк' и т. д. Руководствуясь этими данными, можно предполагать, что такие слова, как лат. populus 'народ' и греч. l ь kos 'волк' некогда имели формы им. п. мн. ч. popul o s и luk o s . После перенесения окончания - oi из местоименной сферы возникли новые формы им. п. мн. ч. populoi , позднее populi 'народы' и l ь koi (орф. lЪkoi 'волки'). Окончания -o s и - oi были абсолютно одинаковыми по функции. В данном случае произошло простое выравнивание по аналогии тождественных по функции формантов.

В индоевропейском языке-основе 1 л. ед. ч. имело два типа окончаний: так называемые тематические глаголы имели окончание - o , а атематические глаголы — окончание - mi . Позднее в ряде индоевропейских языков это различие было устранено. Окончание атематических глаголов - mi полностью вытеснило окончание - o , ср. др.-арм. berem 'я несу', совр. болг. гледам 'я смотрю', сербохорв. pevam 'я пою', nosim 'я несу', ирл. buailim 'я ударяю' и т. д.

Направление движения от какого-нибудь предмета выражалось в древнеармянском языке особым падежом аблативом, который в единственном и множественном числе имел разные окончания, например, ед. ч. get - oi 'от реки', мн. ч. get - oc 'от рек'. В восточном диалекте возникло стандартное окончание облатива - i з , употребляющееся в единственном и множественном числе, ср. antar 'лес', antar - i з 'из леса' и antarner - i з 'из лесов'.

Сравнение парадигм спряжения вспомогательного глагола «быть» во множественном числе в древнеиндийском и древнегреческом языках обнаруживает между ними существенное различие, например, др.-инд. smas 'мы есьмы', sthas 'вы есте', santi 'они суть', др.-греч. ™s - mљn 'мы есьмы', ™s - tљ 'вы есте', e…si (n) (из senti > enti > ensi > eisi ). В первом и втором лицах в древнеиндийском языке представлена слабая ступень корня глагола es 'быть', а в древне-греческом выступает полная ступень. Нетрудно заметить, что сильная ступень была привнесена в древнегреческом языке из сферы единственного числа, где она была закономерна, ср. форму ™s - t… 'он есть'.

В среднеперсидском языке существовали две формы личного местоимения 1 л. ед. ч. az 'я' (из др.-перс. им. п. ед. ч. adam 'я', авест. az q mi 'я') и man 'мой, меня, я', по происхождению и первоначальному использованию — косвенный падеж (из др.-перс. род пад. ед. ч. mana 'мой, мне'). Этот бывший косвенный падеж<242> местоимения в среднеперсидском языке становится фактически универсальной формой этого местоимения, постепенно вытесняя прямой падеж az . В современном персидском языке существует только местоимение man , но не az . Основной причиной выравнивания по аналогии явилось стремление к устранению двух образований с одинаковой функцией.

Как уже было сказано, гораздо большее распространение имеет второй случай. Для того чтобы осуществилось выравнивание неодинаковых по внешнему облику форм по аналогии какой-либо одной формы, вовсе не обязательно полное совпадение их значений. Часто бывает достаточно сходства какого-нибудь одного из присущих им значений. Примеров на этот случай можно привести довольно большое количество. Некоторые древние основы на -а в румынском языке типа limb a 'язык', tara 'страна' имеют совершенно необычное окончание им. п. мн. ч. - i например, limbi 'языки', ta ri 'страны', хотя здесь следовало бы ожидать -е, ср. лат. linguae 'языки' и terrae 'земли'. Окончание - i было перенесено по аналогии из сферы склонения основ на - о , ср. рум. domn 'господин', domni 'господа' [3].

В латинском языке было несколько типов перфектов, например, перфект с показателем - s : dixi ( diksi ) 'я сказал', duxi ( duksi ) 'я привел', перфект с удвоением типа tetendi 'я натянул,' ded i'я дал', перфект с показателем - v , например, delevi 'я разрушил', перфект на - ui типа domui 'я укротил' и т. д. В современном испанском языке этого разнобоя уже нет. Испанское прошедшее время preterito perfecto simple , являющееся прямым наследником латинского перфекта, не содержит такого количества типов образования и отличается относительным однообразием.

В латинском языке окончания им. п. мн. ч. -ае и - i , хотя и выражали формы этого падежа разного рода, но все же обозначали в том и другом случае множество предметов. Этой второй функции оказалось вполне достаточным для того, чтобы некогда совершенно несвойственное латинским именам существительным женского рода окончание им. п. мн. ч. - i приобрело функции показателя множественности у румынских существительных женского рода типа limb a 'язык' и tara 'страна'.

В современном народноразговорном греческом языке некогда присущее древнегреческому языку личное окончание 3 л. мн. ч. наст. вр.- ousi (ср. др.-греч. gr Ј fousi 'они пишут') было заменено новым личным окончанием - oun . Это новое окончание по своему происхождению является окончанием 3 л. мн. ч. имперфекта слитных глаголов типа kosm љ w 'украшать', например, ™ kosmoun 'они украшали'. Импульсом для перенесения послужило частичное сходство функций, поскольку оба эти окончания, т. е. ousi и oun ,<243> выражают принадлежность действия 3 л. мн. ч., хотя в то же время одно из них является характерным признаком настоящего времени, а второе характерным признаком особого прошедшего времени имперфекта.

Окончание 1 л. ед. числа настоящего времени -т в современном татарском языке, например, alam 'я беру', baram 'я иду' не является исконным. Оно перенесено из сферы прошедшего времени, ср., например, тат. aldym 'я взял', bardym 'я ходил' и вытеснило таким образом старое окончание 1 л. ед. ч. наст. вр. -myn или - m д n . Ср. казах. alamyn 'я беру', baramyn 'я иду' и т. д. Пример, аналогичный предыдущему.

Слова типа стол, конь и сын в древнерусском языке имели специфические окончания дательного творительного и предложного падежей множественного числа.

• Д. столомъ конемъ сынъмъ
• Т. столы кони сынъми
• П. столћхъ конихъ сынъхъ

В современном русском языке они имеют одно общее окончание: столам, столами, столах; коням, конями, конях; сынам, сынами, сынах. Эти общие окончания возникли в результате перенесения по аналогии соответствующих падежных окончаний имен существительных, представляющих старые основы на -a, - j a типа сестра, земля, ср. др.-русск. сестрамъ, сестрами, сестрахъ; землямъ, землями, земляхъ и т. д. Для выравнивания по аналогии сходства падежных функций оказалось вполне достаточным.

IV . Тенденция к созданию четких границ между морфемам и.

Может случиться, что граница между основой и суффиксами становится недостаточно четкой по причине слияния конечного гласного основы с начальным гласным суффикса. Так, например, характерной особенностью типов склонений в индоевропейском языке-основе было сохранение в парадигме склонения основы и ее отличительного признака, т. е. конечного гласного основы. В качестве примера для сравнения можно привести реконструированную парадигму склонения русского слова жена, сопоставленную с парадигмой склонения этого слова в современном русском языке. Приводятся только формы единственного числа.

• И. g en a жена
• P . gena-s жены
• Д . gena-i жене
• В . g en a- m жену
• М. g en a- i жене

Нетрудно заметить, что в парадигме спряжения слова жена прежняя ось парадигмы — основа на -a — уже не выдерживается по причине ее видоизменения в косвенных падежах в результате<244> различных фонетических изменений, приведших в ряде случаев к слиянию гласного основы а с гласным вновь образовавшегося падежного суффикса, например, g en a i > gene > жене, g en a m > g en o > жену и т. д. В целях восстановления четких границ между основой слова и падежным суффиксом в сознании говорящих произошло переразложение основ, и тот звук, который раньше выступал как конечный гласной основы, отошел к суффиксу.

В общекельтском языке-основе существовал так называемый сигматический аорист, формы которого состояли из основы глагола, показателя времени - s - и соответствующих их личных окончаний, например:

ед. ч.

• 1 л. ber-s-u
• 2 л . ber-s-i
• 3 л . ber-t <ber-s-t

В 3 л. показатель времени - s - оказался утраченным и, таким образом, оказалось нарушенным единство парадигмы. В форме 3 л. ед. ч. конечный - t -, который фактически представлял личное окончание, был переосмыслен как показатель времени, в результате чего вся парадигма оказалась перестроенной на совершенно новый лад:

ед. ч.

• 1 л. ber-t-u
• 2 л . ber-t-i
• 3 л . ber-t

Таким путем возник так называемый претерит на - t в древне-ирландском языке.

С чисто психологической точки зрения объяснение механизма вышеуказанных явлений не представляет особых трудностей. В мысленной сфере человека различные понятия разграничены более или менее четко, поскольку они ассоциированы с представлениями внешнего облика различных предметов. В языке разграничение достигается главным образом за счет различий звуковых комплексов, с которыми обычно связываются различные значения. Поскольку подобные случаи в каждом языке представляют абсолютное большинство, то в человеческом сознании, по-видимому, создается устойчивая доминанта: каждое значение должно иметь особое, отличное от других значений звуковое выражение. Доминанта создает определенное давление, в результате чего, с одной стороны, происходит распад полисемантических звуковых комплексов, с другой стороны, происходит устранение многообразия форм с одинаковым значением. Тесно связано с наличием этой доминанты и явление переразложения основ. Здесь по существу происходит прояснение границ звукового комплекса, наделенного определенным значением, поскольку эти границы стали неясными.<245>

V . Тенденция к экономии языковых средст в.

Тенденция к экономии языковых средств является одной из наиболее мощных внутренних тенденций, проявляющихся в различных языках мира. Можно априорно утверждать, что на земном шаре нет ни одного языка, в котором бы различалось 150 фонем, 50 глагольных времен и 30 различных окончаний множественного числа. Язык подобного рода, обремененный детализированным арсеналом выразительных средств, не облегчал бы, а наоборот, затруднял общение людей. Поэтому каждый язык оказывает естественное сопротивление чрезмерной детализации. В процессе употребления языка как средства общения, часто стихийно и независимо от воли самих говорящих, осуществляется принцип наиболее рационального и экономного отбора действительно необходимых для целей общения языковых средств.

Результаты действия этой тенденции находят проявление в самых различных сферах языка. Так, например, в одной форме творительного падежа могут заключаться самые различные его значения: творительный деятеля, творительный обстоятельственный, творительный объективный, творительный ограничения, творительный предикативный, творительный приименный, творительный сравнения и т. д. Не меньшим богатством отдельных значений обладает и родительный падеж: родительный количественный, родительный предикативный, родительный принадлежности, родительный веса, родительный объекта и т. д. Если бы каждое из этих значений выражалось отдельной формой, то это привело бы к невероятной громоздкости падежной системы.

Словарный состав языка, насчитывающий многие десятки тысяч слов, открывает широкие возможности для реализации в языке огромного количества звуков и их различных оттенков. В действительности каждый язык довольствуется сравнительно небольшим количеством фонем, наделенных смыслоразличительной функцией. Каким образом происходит выделение этих немногочисленных функций, никто никогда не исследовал. Современные фонологи занимаются исследованием функции фонем, но не историей их происхождения. Можно только априорно предполагать, что в данной области происходил какой-то стихийный рациональный отбор, подчиненный определенному принципу. В каждом языке произошел, очевидно, отбор комплекса фонем, связанных с полезным противопоставлением, хотя появление в языке новых звуков не объясняется только этими причинами. С принципом экономии, по-видимому, связана тенденция к обозначению одинаковых значений одной формой.

Одним из ярких проявлений тенденции к экономии является тенденция к созданию типового однообразия. Каждый язык постоянно стремится к созданию типового однообразия. Если в языке возникает какая-нибудь специфическая артикуляция звука, то она очень редко ограничивается одним звуком и стремится захва<246>тить также и другие звуки. В древнегреческом языке было не только t придыхательное, но также придыхательные р и k , во французском языке помимо а носового существует о , е и ц носовое; так называемые смычно-гортанные согласные в грузинском и армянском языках представлены фонемами k , t , р, с, c; церебральные согласные в современных индийских языках представлены согласными t , th , d , dh , n , r . Если в языке существует ь , то обязательно должно быть ц и т. д. В плане этой тенденции также осуществляются так называемые звуковые законы. Всякое частное изменение стремится создать тип изменения, осуществляющийся во всех одинаковых условиях.

В целом ряде языков ударение занимает в слове определенное место. В венгерском, финском и латышском языках оно падает на первый слог, в удмуртском на последний, в польском на предпоследний, в новогреческом на один из трех последних слогов и т. д.

Многообразие слогов, содержащихся в различных словах, может быть сведено к сравнительно немногим типам, характеризующимся определенной структурой. Так, например, в праславянском языке некогда существовал определенный тип слога, а именно, каждый слог был открытым; в китайском языке ни один слог не может начинаться с группы согласных. Сочетания звуков в языке осуществляются отнюдь не хаотически, они подчинены определенным правилам дистрибуции. Так называемый агглютинативный тип языка строго выдерживается во многих языках мира; для семитских языков типичным является корень, состоящий из трех согласных. В языках агглютинативного типа существует определенный порядок расположения морфем: морфемы с более конкретным значением располагаются ближе к корню слова, а морфемы с более общим значением располагаются дальше от корня. Существуют языки со строго определенным порядком слов. В тюркских языках определение всегда помещается перед определяемым, а глагол занимает обычно конечное положение в предложении. Наоборот, в кельтских языках глагол обычно располагается в самом начале предложения. В целом ряде языков прилагательное ставится после относящегося к нему имени существительного (романские, албанский, таджикский, вьетнамский, индонезийский и т. д.).

VI . Тенденция к ограничению сложности речевых сообщени й.

Новейшие исследования свидетельствуют о том, что в процессе порождения речи действуют факторы психологического плана, ограничивающие сложность речевых сообщений.

Процесс порождения речи происходит, по всей вероятности, путем последовательной перекодировки фонем в морфемы, морфем в слова и слов в предложения. На каких-то из этих уровней перекодировка осуществляется не в долговременной, а в оперативной<247> памяти человека, объем которой ограничен и равен 7 ± 2 символов сообщения. Следовательно, максимальное соотношение количества единиц низшего уровня языка, содержащееся в одной единице более высокого уровня, при условии, что переход от низшего уровня к высшему осуществляется в оперативной памяти, не может превысить 9 : 1 [51, 17].

Емкость оперативной памяти накладывает ограничения не толь ко на глубину, но и на длину слов. В результате ряда лингвопсихологических опытов было обнаружено, что при увеличении длины слов сверх семи слогов наблюдается ухудшение восприятия сообщения. По этой причине с увеличением длины слов резко уменьшается вероятность их появления в текстах. Этот предел восприятия длины слов найден в опытах с изолированными словами. Контекст в известной степени облегчает восприятие. Верхний предел восприятия слов в контексте составляет примерно 10 слогов.

Если учитывать благоприятствующую роль контекста — внутрисловного и межсловного — при опознании слов, следует ожидать, что превышение критической длины слов в 9 слогов, определяемое объемом оперативной памяти, в значительной степени затрудняет их восприятие. Данные лингвопсихологических опытов определенно указывают на то, что объем восприятия длины и глубины слов равен объему оперативной памяти человека. И в тех стилях естественных языков, которые ориентированы на устную форму общения, максимальная длина слов не может превышать 9 слогов, а их максимальная глубина — 9 морфем [51, 18—19].

Глубина слов и их длина являются взаимозависимыми величинами. Длина корневых морфем обычно равна одному слогу или превышает размеры одного слога, а длина аффиксальных морфем чаще всего соответствует одному слогу.

Исследования, производимые на материале различных языков, показывают, что максимальные длины слов в разных языках расположены в пределах, четко очерченных рамками объема оперативной памяти — 7 ± 2 символов — от 5 до 9 слогов [51, 21].

VII . Тенденция к изменению фонетического облика слова при утрате им лексического значени я.

Наиболее наглядное выражение эта тенденция получает в процессе превращения знаменательного слова в суффикс. Так, например, в чувашском языке существует творительный падеж, характеризующийся суффиксом -па, -пе, ср. чув. карандашпа 'карандашом', вaйпе 'силой'. Это окончание развилось из послелога палан, пелен ' c ' , ср. тат. b q lд n . Суффикс латива -ва -ве в венгерском языке, например, v б ros - b б 'в город', erd ц- be 'в лес' был первоначально формой латива от существительного bйl 'внутренность', которая звучала как b й le . Когда эта форма превратилась в суффикс, ее фонетический облик подвергся разрушению.<248>

В английской разговорной речи вспомогательный глагол have в формах перфекта, утратив свое лексическое значение, фактически редуцировался до звука ' v , а форма had — до звука ' d , например, I ' v written 'Я написал', he ' d written 'он написал' и т. д.