Вопрос о церковно-религиозном стиле

Среди функциональных разновидностей современного русского языка следует выделить и религиозный стиль. Как известно, в русской православной церкви богослужение осуществляется главным образом на церковнославянском языке, однако используется и русский язык — в жанрах проповеди, исповеди, свободной молитвы и некоторых других. В последние годы русская религиозная речь звучит и за пределами храма — в выступлениях священников по радио, телевидению, причем не только в религиозных передачах, но и в светских репортажах, посвященных значимым событиям общественной жизни (например, при освящении новых школ, больниц); на русском языке издается популярная религиозная литература. Можно, следовательно, говорить о том, что современный русский литературный язык весьма широко используется в религиозных целях. Поскольку же, как видим, его употребление обнаруживает устойчивые стилистические особенности, обусловленные сферой общения, спецификой веры, есть все основания среди речевых разновидностей русского литературного языка выделять церковно-религиозный функциональный стиль, определяемый речевой реализацией религии как одной из форм общественного сознания. Рассматривая веру и религию в качестве экстралингвистической основы этого стиля, мы должны интерпретировать их с позиций не атеистического, а религиозного сознания, так как именно последнее воплощается в религиозных текстах, определяя их специфические стилевые черты.

Согласно учению церкви вера является союзом между Богом и человеком. В другой формулировке, тождественной этой по своей сути, вера есть «присутствие и действие Бога в человеческой душе» (Настольная книга священнослужителя. Пастырское богословие. М., 1988. Т. 8. С. 165). Самое высокое достоинство человека состоит в том, что он является образом и подобием Божиим (т.е. наделен способностью творчески преобразовывать мир). Бог вложил в человека чувство истины, и она узнается посредством религиозного опыта души как нечто близкое, родное, давно забытое, как свой Первообраз.

Вера человека становится по-настоящему глубокой, когда слово Божие делается его внутренним достоянием, его словом. Иначе говоря, человек, воспринимая слово Божественного откровения, соглашается с ним, принимает его и осознает уже как свою высшую ценность. Вера предстает поэтому как общение, в котором душа человека предельно близка Богу, а Бог предельно близок человеческой душе. Вместе с тем единение с Богом невозможно без единения с другими людьми. Поэтому сущностным признаком христианской веры является соборность — духовная общность многих людей, объединенных любовью к одним и тем же абсолютным ценностям.

На вере основывается религия. Содержание религии как формы общественного сознания составляют образы, мысли, эмоции, аффективно-когнитивные ориентации, ценностные установки, нормы. Главный компонент религиозного мировоззрения — система догматов (важнейших религиозных истин), соотносимая с типичными состояниями душевной жизни верующего человека. В христианской религии такими состояниями являются переживание любви, благоговения, трепета, чувство «ранга», собственного несовершенства и некоторые другие. Важно отметить, что религиозные истины как ценностно-смысловые структуры, отвечающие глубинным духовным потребностям верующего человека и опытно переживаемые им, не нуждаются в каких-либо внешних, формально-логических доказательствах.

Воплощающая веру религиозная деятельность, в том числе речевая, строго нормирована в отношении как ее содержания, так и эмоциональной тональности ее актов. Нормы этой деятельности во многом определяют характер духовных интенций, речевого и практического поведения верующего человека. Можно сказать, что церковно-религиозная речь служит хорошей иллюстрацией положения теории дискурса о том, что люди говорят «внутри дискурсивных правил» (М. Фуко). Даже в свободной молитве человек, достигший высокого уровня духовности, строго следует рекомен дации: «Да будет у тебя в уме и в сердце то, чтобы всецело объеди нить свою волю с волей Божией и ей во всем подчиняться и от нюдь не желать волю Божию преклонить на свою волю...» (На стольная книга священнослужителя. Тематический материал для проповеди. Т. 6. М, 1988. С. 397). Примеры:

Господи, спаси, ибо я погибаю. Наставь меня на путь истины, добра и правды, и укрепи на этом пути, и избавь меня, Господи, от искушений. А если Тебе угодно послать мне искушения, утверди и укрепи мои слабые силы в борьбе с ними, дабы мне не пасть под тяжестью их и не погибнуть для царствия Твоего, уготованного для любящих Тебя от создания мира. — Архимандрит Кирилл (Павлов).

Господи, Ты являешь нам бесконечную милость и любовь. Ты с великим долготерпением ожидаешь покаяния и исправления нашего. Научи и меня от сердца простить ныне всем, кто когда-либо оскорбил и обидел меня. Ибо ты, Господи, оставляешь долги только тем, кто сам умеет оставлять должникам своим. — Протоиерей Артемий Владимиров.

Нетрудно заметить, что содержание молитвенных прошений определяется религиозным учением: это просьбы Божественной помощи в исполнении христианских заповедей (Наставь меня на путь истины, добра и правды... Научи и меня от сердца простить ныне всем, кто когда-либо оскорбил и обидел меня.) При этом молитвенная речь реализует комплекс характерных эмоционально-психологических состояний — любви, доверия, надежды, смирения, предания себя на волю Бога и др.

Стилевые черты церковно-религиозной речи

Рассмотренные экстралингвистические основания церковно-религиозного стиля речи детерминируют его конструктивный принцип — особую содержательно-смысловую и собственно речевую организацию текстов, назначение которой состоит в содействии единению человеческой души с Богом. Этот принцип реализуется комплексом специфических стилевых черт, важнейшими из которых являются:

— архаически-возвышенная тональность речи, соответствующая высокой цели религиозной деятельности и служащая проявлением складывавшейся веками традиции общения с Богом;

— символизация фактов и событий невидимого мира, а также возможных вариантов нравственно-религиозного выбора человека;

— ориентированная на религиозные ценности оценочность речи;

— модальность несомненности, достоверности сообщаемого.

Первая из названных стилевых черт — архаически-возвышенная тональность речи — определяется возвышенностью религиозных мыслей, чувств, ценностных установок, которые предполагают использование соответствующих им своей стилистической окраской языковых средств — прежде всего церковнославянизмов. Это не только разноуровневые языковые единицы, но и так называемые коммуникативные фрагменты, т.е. «готовые к употреблению куски языкового материала» (Б.М. Гаспаров): любящий Отец, очистит от грехов, нашего ради спасения, чудо творения Божия, сходит с небес, путь искуса и испытаний, стал Жертвой за нас и т.п. Такого рода языковые и речевые единицы аккумулируют в себе многовековой опыт религиозного общения, они «населены голосами» предшествующих поколений верующих (наших «братьев и сестер»), — голосами, выражающими то же чувство любви к Богу и ближним, которое испытывает верующий человек, произнося молитву или «сердцем» воспринимая проповедь. Поэтому стилистическая окраска языковых единиц, традиционно используемых в богослужении (окраска, усиливаемая особым тембром, интонацией, ритмом речи и образующая единый комплекс коммуникативных средств с церковной музыкой, живописью), выполняет особую функцию — поддерживать в каждом верующем человеке ощущение своей неотделимости от духовной общности людей, связанных верой в чреде поколений. Иными словами, указанная тональность, соответствуя возвышенным религиозным мыслям и чувствам, служит, кроме того, проявлением соборности христианской общины.

О важности использования в религиозной коммуникации возвышенно-архаизированных церковнославянских средств и неоправданности употребления здесь языковых единиц, вызывающих ассоциации нерелигиозного характера, особенно слов со сниженными коннотациями, убедительно писал известный отечественный теоретик проповеди Амфитеатров: что было бы, спрашивал он, «если бы мы, подражая светскому языку, вместо “Господь Иисус” стали бы говорить “господин Иисус”, вместо “братие” — “братцы”, вместо “крещение” — “купание”, вместо “таинство” — “секрет”, вместо “чудо” — “диковинка” и т.п.» (Цит. по кн.: Архиепископ Аверкий (Таушев). Руководство по гомилетике. М., 2001. С. 85).

Вторая из названных стилевых черт — символизация событий невидимого мира — основывается на том, что абсолютные по своему значению духовные факты не могут быть представлены в человеческом общении иначе, как с помощью символов, помогающих, насколько это возможно, постичь содержание религиозных истин. Поэтому церковно-религиозная речь обязательно является символической. Важнейшими средствами выражения данной стилевой черты выступают те тропы и фигуры речи, которые отражают сходство явлений, — главным образом метафоры, аллегории и сравнения.

Рассмотрим высказывание: С тех пор начался суд над миром. Метафоричность слова «суд» помогает понять — хотя бы в самых общих чертах — истину о наказании от Бога за грехи людей. Углубленное же ее толкование дается в развернутом контексте, причем с использованием новых символов:

Бог не похож на земного судью, он не судит и не осуждает нас бесчеловечно, следуя букве закона. Нет, к нам приходит Божья любовь, приходит ко всему роду человеческому и к каждому из нас. И тогда что-то с нами происходит... Любовь Божья... вдруг попадает в грязь и холод немой души, и тогда происходит взрыв. Не потому, что у Бога есть ярость или гнев, это есть только у человека, а потому, что встретилось чистое и нечистое... — и происходит буря. — Проповедь протоиерея Александра Меня.

Приведем еще примеры символов-метафор:

Что такое невидимое? Невидимое — здесь, рядом с нами, в нашей душе...; Куда вознесся Господь? Где Он пребывает? Разумеется, не на том небе, которое видят наши глаза и которое простирается над нашей головой...; Вы часто слышите слово «искупление». Что оно значит? Дословно оно означает «выкуп», «освобождение», «приобретение для себя». Этим словом мы и передаем смысл таинственного действия Божия, которым нас, грешных и слабых, Господь освобождает из-под власти сатаны... — Протоиерей Александр Мень; ...крест и страдания — удел избранных, это те тесные врата, которыми входят в Царство Небесное. — Архимандрит Иоанн (Крестьянкин).

В религиозно-символической функции, помимо собственно метафор, широко употребляются аллегории — вид развернутых (текстовых) метафор, выражающих отвлеченное содержание с помощью конкретных представлений. В приводимом ниже фрагменте проповеди священник истолковывает символический смысл евангельского повествования о Марии Магдалине, оплакивающей Иисуса Христа:

А Мария стояла у гроба и плакала. Душа, потерявшая Бога, испытывает страдания и скорбь. Она ищет пристанища и не находит. Ничто не может заменить ей общения с Отцом Небесным.

И, когда плакала, наклонилась во гроб... Если душа жива и желает понять смысл своего бытия, то, размышляя, она непременно придет к проблеме смерти, которая неумолимо приближается с каждым прожитым днем. Примириться со смертью бессмертный человеческий дух не в силах. Если в конце жизни небытие, то зачем быть?

...И видит двух Ангелов, в белом одеянии сидящих, одного у главы и другого у ног, где лежало тело Иисуса. От смерти мысль человека неизбежно обращается к невидимому миру. И человек встречает свидетелей мира духовного: храмы, иконы, церковное пение... — Протоиерей Дмитрий Смирнов.

Как известно, в евангельских притчах, являющихся аллегорическими текстами, в символической форме наряду с событиями невидимого мира представлены религиозно-нравственные позиции людей. Показателен в этом отношении фрагмент из притчи «О блудном сыне» и комментарий к нему проповедника:

Старший же сын его был на поле и, возвращаясь, когда приблизился к дому, услышал пение и ликование.

И призвав одного из слуг, спросил: что это такое?

Он сказал ему: брат твой пришел; и отец твой заколол откормленного теленка, потому что принял его здоровым.

Он осердился и не хотел войти. Отец же его, вышедши, звал его.

Но он сказал в ответ отцу: вот, я сколько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего; но ты никогда не дал мне и козленка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими.

А когда этот сын твой, расточивший имение свое с блудницами, пришел, ты заколол для него откормленного теленка.

Он же сказал ему: сын мой! Ты всегда со мною, и все мое твое.

А о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил; пропадал и нашелся.

Прежде всего эта притча о нашем Небесном Отце. Когда мы говорим: «Не спасусь, не годен, не годна, нет надежды», — вспомним, что есть Тот, Кто нас ждет, потому что мы все Его дети.

Это также притча о самодовольных людях... Вы посмотрите на этого сына старшего. Он ведь всегда с отцом, а как он не похож на него. Совсем на него не похож! Потому что у него нет любви, нет доброго отношения к своему брату, да и к отцу. Завистливый самодовольный человек. — Протоиерей Александр Мень.

Важная особенность веры как особого вида познавательно коммуникативной деятельности заключается в том, что усвоение религиозной истины означает не только и не столько рациональное, сколько интуитивно-эмоциональное ее постижение, «принятие сердцем». Поэтому в религиозной речи при символизации явлений духовного мира широко используются сравнения, отсылающие человека к его нравственно-религиозному и житейскому опыту.

В приводимом ниже фрагменте текста смиренная любовь Иисуса Христа сравнивается с материнской готовностью служить своему младенцу в самых унизительных формах. Это сравнение делает доступной религиозную истину о кенотической любви Иисуса Христа, помогает «почувствовать» ее, тем самым установить контакт евангельского слова с человеческой душой:

Выражаясь в формах Священного Писания, мы можем сказать, что Бог есть смирение. И смиренному Богу свойственна смиренная любовь, а не свысока... Бог, сотворивший словом Своим все сущее, воплотился и жил, унижая Себя до пределов нам недоступных. Это есть характерная черта любви Божией: она самоистощающая, кенотическая, — так Господь, чтобы восприняли Его слово, до Своего распятия на голгофе мыл ноги апостолам и сказал: «Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам».

В любви человеческой есть любовь, которая несколько больше, чем все другие человеческие проявления, приближается к этому виду кенотической любви — это любовь матери: она все переносит от своего младенца; она готова на все унизительные формы служения своему младенцу, — это и есть кенотическая любовь матери. И отцы то же делают, но в иных формах. Более ярко это выражается в положении, которое воспринимает на себя мать ребенка. — Архимандрит Софроний.

Нужно подчеркнуть, что символизация проявляет специфику церковно-религиозного стиля речи не просто как формальный способ непрямого выражения смыслов (этот способ применяется и в других областях коммуникации, в том числе в художественной, политико-идеологической сферах), но как необходимая структурная особенность религиозной деятельности, состоящая в знаково-символическом выражении Божественных истин для их усвоения людьми. В свою очередь, метафоры, аллегории, сравнения, используемые в символической функции, создают своеобразие церковно-религиозного стиля именно их смысловой отнесенностью к духовному миру, их включенностью в деятельность, направленную на сближение души человека с Богом.

Органично связана с базовыми экстралингвистическими факторами рассматриваемого функционального стиля и такая его черта, как основанная на христианских ценностях оценочность речи. Действительно, она определяется самой мотивацией религиозной деятельности — преобразовать грешный земной порядок жизни, все житейские отношения по образцу небесных — святых, совершенных. При этом верующий человек должен стремиться очистить свою душу от греха и развить в ней добродетели, являющиеся отражением Божественных совершенств

Отсюда, с одной стороны, проникнутая чувством раскаяния негативная самооценка в исповедальной, в том числе молитвенной, речи (пример 1), а также резко негативная оценка враждебных Богу сил (пример 2), с другой — позитивная оценочность речи, прославляющей Бога и святых (пример 3):

(1) Господи, мой Господи! Я — бездонная пропасть греха: куда ни посмотрю в себя — все худо, что ни припомню — все не так сделано, неправильно сказано, скверно обдумано... И намерения и расположения души моей — одно оскорбление Тебе, моему Создателю, Благодетелю! — о. Борис Николаевский; Исповедуем мы, многогрешные, Господу Богу Вседержителю... и тебе, честный отче, все наши грехи вольные и невольные... Согрешили немилосердием к бедным, не имели сострадания к больным и калекам; согрешили скупостью, жадностью, расточительностью, корыстолюбием, неверностью, несправедливостью, жестокосердием. — Чин общей исповеди, составленный архиепископом Сергием (Голубцовым).
(2) ...у бесов когтей нет. Изображают их с копытами, когтями, рогами, хвостами потому, что для человеческого воображения невозможно гнуснее этого вида и придумать. Таковы в гнусности своей они и есть, ибо самовольное отпадение их от Бога и добровольное их противление Божественной благодати из Ангелов света, какими они были до отпадения, сделало их ангелами такой тьмы и мерзости, что не изобразить их ни каким человеческим подобием.— Архимандрит Иоанн (Кре стьянкин);
(3) Он [Бог] — свет без всякой тьмы по Своему божественному разуму, как всеведущий, познающий все существующее вполне истинно и совершенно до мельчайших подробностей. Он — свет и чистота по Своей божественной воле, как всесвятый, гнушающийся всего нечистого и любящий только святое и чистое. От Него исходит свет разумности, истины, добродетели и святости. — Архимандрит Кирилл (Павлов).

Широко представлены в религиозных текстах развернутые оценочные описания важнейших христианских добродетелей и основных человеческих пороков, обличения и увещевания.

Природой веры определяется также модальность несомненности, достоверности речи. В самом деле, вера предполагает убежденность человека в существовании Высшего Начала (Бога) и в истинности Его откровения. Согласно церковной доктрине ошибаться может светский оратор, в том числе ученый, поскольку он исходит из личных убеждений, между тем в церковно-религиозных текстах воплощено Божественное учение, являющееся абсолютно истинным. Характерным маркером этой убежденности выступает завершающая проповедь или молитву частица аминь — «истинно, верно».

Наиболее активными языковыми средствами выражения уверенности в истинности сообщаемого являются так называемые фактивные глаголы (знать, помнить, веровать, верить и др.), вводные слова со значением уверенности, существительные истина, правда и производные слова истинный, истинно, поистине, воистину: ...Мы с вами именуемся христианами, потому что знаем: самым явным образом Бог открылся человеку в лице Христа; Мы знаем, что слово Господне истинно; ...мы верим, что скала Церкви незыблема; Эту печальную правду апостол выразил словами...; Бог смерти не сотворил, и, разумеется, грех не мог ис ходить от Того, Кто есть высшее Добро. — Протоиерей Александр Мень.

Убеждающую силу имеют для сознания верующего человека ссылки на высший авторитет Священного писания, на свидетельства святых отцов Церкви. Этим обусловлено широкое использование конструкций чужой речи (прямой и косвенной):

Слово Божие Ветхого и Нового Завета вещает убедительно, что при конце мира последует общее воскресение мертвых; Слово Божие неложно говорит нам: <...>; Сам Господь во Святом Евангелии неоднократно уверяет нас в бытии будущей загробной жизни: Истинно, истинно говорю вам: наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат Глас Сына Божия. — Архимандрит Кирилл (Павлов).

Часто встречающиеся в религиозных текстах повествования о сверхъестественных событиях (чудесах) тоже являются выражением веры как не требующей доказательств убежденности в существовании Божественных сил. Характерно, что во многих случаях священник говорит о чудесах как о засвидетельствованных в церковной истории фактах — с указанием имен собственных и дат:

...узнавши от родственников, что действительно в храме Преображения на Ордынке есть икона Богоматери «Всех скорбящих радость», она призвала с нею священника к себе на дом и по совершении молебна с водоосвящением получила исцеление. В воспоминание сего чуда, первого чуда от иконы «Всех скорбящих радость», и был установлен в ее честь праздник 24 октября (6 ноября). И в настоящее время этот чудотворный образ находится в храме на Ордынке. — Архимандрит Кирилл (Павлов).

Языковые средства церковно-религиозного стиля

Из предшествующего изложения видно, что спецификой веры определяются важнейшие черты церковно-религиозного стиля речи, создаваемые закономерным отбором и употреблением языковых средств. Рассмотрим подробнее эти средства.

Как отмечалось, разноуровневым языковым единицам, регулярно используемым в русской религиозной речи, присуща особая архаически-возвышенная функциональная окраска, которую можно назвать церковной. Фонд этих единиц (и правил их реализации) представлен прежде всего заимствованиями из старославянского языка.

Так, на фонетическом уровне наряду с современными русскими нормами произношения действуют церковно-славянские нормы (Прохватилова О.А. Православная проповедь и молитва как феномен современной звучащей речи. Волгоград, 1999): нередко сохраняются качественные и количественные характери стики гласных полного образования в безударных позициях (Г[о]сподь; б[о]г[о]угодн[о]; [о] ни[спо]слании); эпизодически произносится ударный [э] после мягких согласных, шипящих и [ц] перед твердыми согласными (освя[ш:’э]нной; при[н’эс]; ко[п’иjэм]); в отдельных случаях отмечается звонкость парных согласных в позиции конца слова (запове[д’]).

Особенно широко используются лексические церковнославянизмы: благо, храм, забвение, обрести, смиренный, уповатьи др.

В области морфемики характерны старославянские приставки и суффиксы: пресвятой, пречистый, премилостивый, изведать, изгнать, искупить, создатель, покровитель, утешитель, сеятель, заступление, дерзновение, служение, смирение и подобные.

Говоря о способах словообразования, нужно отметить, что в церковно-религиозной речи значительно шире, чем в других речевых сферах, представлены словосложение (благодеяние, долготерпение, милосердие, песнопение, человеколюбие, богобоязненный, чудотворный и т.д.) и субстантивация (напитать алчущего, напоить жаждущего, одеть нагого, научить неведущего, подать ближнему и т.д.).

Эпизодически используются морфологические старославянские средства, придающие выражению окраску церковной речи, в частности формы звательного падежа имен существительных: владыко, отче, Богородице, родительного падежа единственного числа мужского рода имен прилагательных и причастий: святаго, честнаго, озарившаго и др.

Указанную коннотацию имеют и синтаксические библеизмы — инверсии в словосочетаниях с согласованием: Отец Небесный, Дух Святой, слово Божие, царь иудейский, род человеческий, море житейское и т.д.

Разумеется, архаически возвышенная окраска присуща и многим единицам нестарославянского происхождения, также образующим фонд активно используемых средств церковно-религиозного общения, например словам дерзать, кроткий, обет, ропот, страсть, хула и др. В создании и выражении этой окраски значительна роль средств экспрессивного синтаксиса, в том числе нанизывания однотипных конструкций (См.: Крысин Л.П. Религиозно-проповеднический стиль и его место в функционально-стилистической парадигме русского литературного языка // Поэтика. Стилистика. Язык и культура. Памяти Т.Г. Винокур. М., 1996).

Нужно иметь в виду, что отбор и использование языковых единиц с архаически-возвышенной коннотацией — это лишь одна из многих закономерностей, определяющих стилистико-речевую системность религиозной речи. Так, выше отмечалось регулярное использование средств символизации явлений духовного мира (метафор, аллегорий, сравнений). Широко употребляются и другие тропы и фигуры речи, причем их функции состоят не столько в ее украшении, сколько в эффективной реализации коммуникативных заданий религиозной сферы, прежде всего задачи эмоционального воздействия на сознание адресата. Активны, как уже указывалось, средства, выражающие модальность несомненности сообщаемого (вводные слова соответствующей семантики, конструкций чужой речи и др.). Часто употребляются оценочные языковые единицы, образующие в религиозной речи своего рода стилистическую антитезу святость (добродетель) — грех. Широко используются грамматические средства экспрессивного усиления оценки: приставкапре, выражающая высшую степень качества: преблагословенный, пресвятой, пречистый; формы превосходной степени имен прилагательных: честнейшая, славнейшая, величайший, самая могущественная и под. Соборность религиозного общения обнаруживает себя в активном употреблении личного местоимения 1го лица множественного числа, а также личного притяжательного местоимения наш и соответствующих форм глагола: ...мы можем перейти от осквернения к вечному спасению. И это в нашей воле. Это зависит от нас. И когда мы будем делать это маленькое дело соответственно нашим маленьким силам, то может прийти к нам великая сила Бога. А мы себя приготовляем только тем, что поучаемся в этом слове день и ночь... — Архимандрит Софроний.

Важно иметь в виду, что в любом церковно-религиозном тексте (а часто и в отдельном его фрагменте) обнаруживается проявление целого комплекса стилевых черт, создаваемых специфическим отбором и использованием средств языка:

...мы уповаем на милость Божию, надеемся на то, что грехи не совсем еще погубили нашу душу.

Вы спросите: «А разве душа не бессмертна?» Конечно, бессмертна, но если вся она пропитана злом, то в процессе очищения она как бы потеряет себя. Что от нее останется?

...Но тот, кто еще здесь, в этой земной жизни, собирает себе духовные сокровища молитвой, добром и борьбой с собственными грехами, приближает себя к евангельскому идеалу, еще до смерти начинает взращивать крылья, которые понесут его в вечность. — Протоиерей Александр Мень.

Налицо и языковые единицы с архаически-возвышенной окраской (уповаем, Божию, взращивать), и метафоры-символы, имеющие эту же окраску (очищение, крылья, духовные сокровища), и слова религиозно-оценочной семантики (грех, зло, добро), и маркер достоверности речи (вводное слово конечно) в составе вопросно-ответного комплекса. Показательно, кроме того, использование личного местоимения Мы и личных форм глагола: мы уповаем..., надеемся.

В этом сочетании, «сплаве» указанных черт проявляется стилистико-речевая системность церковнорелигиозного стиля, создаваемая закономерным использованием взаимосвязанных языковых единиц и выражающая специфику религиозной речи.

Вместе с тем церковно-религиозная речь неоднородна. Рассмотренные инвариантные ее особенности всегда дополняются частными признаками, присущими тому или иному жанру, а в его рамках — той или иной типовой текстовой единице — славословию, благодарению, прошению, покаянию, изъяснению вероучительных истин, повествованию о событиях священной истории, наставлению, обличению и др.

Например, молитвенное прошение, а также пастырское наставление предполагают, в частности, использование определенно-личных предложений с главным членом, выраженным повелительным наклонением глагола. (Совершаемые при этом иллокутивные акты, разумеется, различны: в первом случае это мольба, во втором — настоятельный призыв.)Господи, прости нас, грешных! Даруй же нам всем, Господи, спасительно провести время поста и покаяния...; Помогайте вся кому. Не будьте памятозлобны. Если призыв обращен не к группе прихожан, а ко всем последователям христианского учения, то предложение получает обобщенноличное значение: Не убий.

В наставлении, кроме того, широко представлены предложения с составным глагольным сказуемым, включающим модальные слова со значением долженствования или необходимости: Мы должны любить Бога всем сердцем; Должно всемерно сохранять чистоту своей души, необходимо всемерно избегать всех соблазнов и обольщений. Но в отличие от официально-деловых текстов, выражающих правовое предписание, здесь реализована модальность призыва или поучения.

В какой-либо другой текстовой единице, например, в изъяснении религиозной истины, обнаруживается уже во многом иной набор часто употребляемых языковых и речевых средств. Ими будут именные подлежащно-сказуемостные предложения (N1 —N1 ): Грех — это сознательное нарушение воли Божией; Крещение есть таинство Церкви; сложные предложения с союзами или союзными аналогами причинной и следственной семантики: Христос родился от Девы, потому что Мария не могла принадлежать никому: ни родителям, ни мужу; Мы — люди, и поэтому Бог открывается нам в человеческом образе. Закономерно появление вопросно-ответных ходов, активизирующих внимание слушателей: Кто такой пророк? Это человек, устами которого говорит Дух Божий; Что это значит? Это значит, что силой Господней мы делаемся соучастниками Славы Христовой.

Примечательно, что в соответствии с целеустановкой тех или иных текстовых единиц у них появляются характерные семантические оттенки грамматических форм. Например, при истолковании евангельских притч и иных повествований проповедник не редко использует глагольную форму настоящего времени, имеющую особое значение — настоящее всевременное. В отличие от отвлеченной вневременной семантики, отражающей некоторую закономерность (Солнце всходит на востоке), всевременное значение отражает действие, совершаемое не просто всегда, но в момент речи ивсегда. По словам Д.С. Лихачева, «это настоящее время сейчас совершающегося события и одновременно изображение “вечности”» (Лихачев Д.С. Избранные работы. Л., 1987. Т. 2. С. 565). Примеры:

И мы, подобно апостолу Петру, утопавшему в море, утопаем в море житейском <...> Но и теперь... вы увидите близ себя Господа, ходящего по морю. Он, премилосердный, всегда с нами, во всякое время дня и ночи Он призывает нас небоязненно прийти к Нему, всегда простирает к нам божественную руку Своей всемогущей помощи. — Архимандрит Кирилл (Павлов);

...вспомним о нашем Небесном Отце, который стоит, который ждет, который примет каждого, кто из глубины души скажет: «Отче, я согрешил перед небом и перед Тобой». — Протоиерей Александр Мень.

Налицо модификация семантики языковой единицы в соответствии со спецификой речевой разновидности, ее коммуникативных установок.

Таким образом, в церковно-религиозных текстах наряду с их инвариантными стилевыми характеристиками проявляются особенные черты, связанные со спецификой жанров, а также отдельных типовых текстовых единиц.

Заимствования из других стилей

В речевых произведениях рассматриваемого функционального стиля эпизодически могут употребляться языковые и речевые средства, типичные для других стилей. Свидетельствует ли это о «многостильности» религиозной речи, об отсутствии у нее стилевого единства?

Нет, не свидетельствует. Как уже не раз отмечалось, функциональный стиль — это особое качество речи, особый характер ее организации, определяемый в первую очередь некоторой общей коммуникативной целеустановкой (назначением соответствующего вида деятельности). В нашем случае целеустановка состоит в упрочении веры (союза человека с Богом). Для ее достижения могут привлекаться и те средства, которые обычно используются в иных коммуникативных сферах. Тогда иностилевые единицы органично включаются в речевую систему религиозного текста, их функциональная окраска не контрастирует с общей тональностью речи, а осложняет ее в соответствии с особенностями конкретной коммуникативной ситуации. Рассмотрим несколько примеров:

Авва Дорофей учит: «Чем ближе люди к Богу, тем ближе они друг к другу». Это можно доказать наглядно. Представим себе круг: центр его — Бог, к центру ведут от окружности радиусы, точки на радиусах — люди; чем ближе точки к центру, тем ближе они друг к другу — чем ближе люди к Богу, тем ближе один к другому, и наоборот. — Архимандрит Амвросий (Юрасов);

Если есть среди кающихся ныне такие, кто совершил когда либо непосредственное убийство, то есть убил кого-либо волею или нечаянно каким-либо орудием, рукою, отравою или еще чем, надо покаяться отдельно священнику. — Архимандрит Иоанн (Крестьянкин);

В новейшие времена перед русским народом, только что освободившимся от рабства тоталитаризма, воздвиглись «золотые тельцы» грубой рыночной наживы — и многие ли избежали поклонения этим кумирам? Закономерна последовавшая кара Божия: повсеместное обнищание народа, обесценивание денег и дороговизна хлеба насущного. — Митрополит Владимир.

Вот наступает зима, и вся природа как бы умирает. Деревья стоят без листьев, травы и цветы помертвели, ни одна птица уже не поет в лесу, насекомые лежат оцепенелые в своих убежищах. Но вот наступает весна, приходит новая жизнь и все оживает. Являются трава и цветы, деревья снова получают сок и облекаются в красоту свою... — Архимандрит Кирилл (Павлов);

...в уличной толпе нам случается видеть какого-нибудь забулдыгу, который только что спьяну вывалялся в грязи. ...Но ведь мы сами во всем подобны этому несчастному, если не гораздо хуже его. Одежды наших душ замараны смрадной грязью страстей и похотей. — Митрополит Владимир.

Первый текстовой фрагмент представляет собой доказательство (в особом, религиозном, смысле слова) и содержит научную терминологию: окружность, центр, точка, радиус. При этом цель речи священника, разумеется, состоит не в геометрическом обосновании религиозной истины. Она заключается в эффективном, соответствующем особенностям религиозного сознания применении аналогии — «наглядного доказательства», которое позволяет с опорой на жизненный (школьный) опыт лучше усвоить постигаемую верой истину. Таким образом, проповедник в своей речи строго следует нормативной для религиозной деятельности установке на использование конкретного жизненного опыта верующих. Реализация этой установки не исключает обращения к форме научного доказательства и к научным терминам, но теперь уже в иной функции — как средства внушения религиозных представлений.

Второй пример иллюстрирует возможность органичного использования в религиозных текстах языковых конструкций, типичных для официально-деловой речи. В самом деле, перед нами сложноподчиненное предложение императивной семантики (надо покаяться...), начинающееся придаточным условием, что опять-таки характерно для официально-деловой речи, и при этом осложненное пояснительным оборотом, включающим в свой состав ряд однородных членов:...непосредственное убийство, то есть убил кого-либо волею или нечаянно каким-либо орудием, рукою, отравою или еще чем. (В юридических текстах подобные конструкции призваны точно определить объем понятия о правонарушении.) Как видим, синтаксическое средство, типичное для административно-правовой сферы общения, оказывается востребованным при решении религиозной задачи: вместе с другими средствами оно используется при подготовке верующих к исповеди.