Курукшетра. Путь Абхиманью 43 страница

Лата приникла к моему уху теплыми губами и успокоительно прошептала:

—Чтобы остаться живыми, мы должны понять Кар-ну, обуздав чувства страха и гнева. Он совсем не похож на Кауравов. Он служит им, исполняя долг, но в жилах его течет иная кровь. Духшасана, попав под влияние гнева, унизил жену Пандавов, чтобы досадить царевичам, которых ненавидел. А слова Карны прозвучали лишь потому, что прекрасная панчалийка не желала замечать сьша суты. Даже на сваямваре Кришна не позюлила Карне попытаться завоевать ее. Неутоленная любовь— страшное испытание даже для дваждырожденного.

От этих слов, от ее взгляда, устремленного на меня, я на мгновение забыл о нашем бедственном положении. В конце концов, сейчас от моих усилий не зависело почти ничего, и надо было просто смиренно ждать, что еще принесет нам поток кармы.

Потом за нами пришли дворцовые служители и повели через тенистые узкие переходы в зал, где на возвышении стоял трон из слоновой кости. На троне в невидимом для простых глаз сиянии брахмы восседал великий лучник, смертельный враг Арджуны, причастный божественной доле царь Анги, могучий и непостижимый Карна. Вокруг трона стояли придворные, гибкие, стройные девушки в тонких шелковых тканях, осанистые медлительные советники, могучерукие боевые командиры в блещущих доспехах. Они плавали в золотистом сиянии, исходящем от их властелина.

Сидящий на троне вершил государственные дела. Никаких чувств не было на его сильном, словно вырезанном из мрамора, лице. Выражение отрешенности не покидало его глаз, когда он слушал отчеты смотрителей или отдавал распоряжения командирам. Он напоминал пресыщенного игрой музыканта, перебирающего струны скорее по привычке, чем в надежде создать новую мелодию. А лица придворных казались мне лишь плоским отражением сияния их властелина на поверхности медного зеркала. Когда Карна вещал им свою волю, то каждый, будь то юная служанка или ветеран сражений, взирал на него со священным трепетом, будто в яви видя непреодолимую черту, отделявшую их царя от простых смертных.

Мы стояли не шевелясь в стороне от трона и ждали, когда властелин удостоит нас своим вниманием. Я радовался передышке, пытаясь гармонизировать собственные мысли, влиться в поток происходящего и получить возможность влиять на него. Надо было заставить Карну, если это вообще возможно, увидеть в нас не покорных исполнителей воли Пандавов, а людей с собственными устремлениями, разумом и чувствами.

Внезапно я ощутил леденящий удар воли и, подняв глаза, встретился с устремленным на нас взором Карны. Сердце выстудил страх — патриархи могут сломать духовные силы своих противников, стереть память и даже убить. Но там, где стояла Лата, вспыхнул и начал набирать внутреннюю мощь новый огонь, пытающийся противостоять ледяному потоку. В простой одежде, без украшений на теле, но с осанкой царицы она сияла среди всех собравшихся в зале, как огонь жертвенника среди каменных идолов. Апсара пыталась спасти нас. Я вспомнил, каких сил потребовало от меня противостояние Дурьодхане в Хастинапуре. Что, если Лата подвергается сейчас подобной опасности?

Лата, не отрывая глаз, словно в оцепенении, смотрела в лицо царя Анги. Но царский сан для меня в это мгновение значил не более коровьей лепешки. Мое тело и разум сосредотачивались для отчаянного броска к трону. Нет, я, конечно, не думал, что смогу справиться с этим могучим воином, чьи руки, мирно лежавшие на подлокотниках из резных бивней, были похожи на хобот слона. Но не броситься я не мог. Все тело прониклось огнем отчаяния и ненависти, обращаясь в подобие неотвратимого дротика, воспетого чаранами. Невнятные речи придворных уступили место ударам пульса в ушах, отсчитывавшего последние мгновения моей жизни. Все образы и формы слились в одной точке — на могучем горле Карны, не закрытом доспехами. Я расширил ноздри, набирая в легкие весь воздух, который мог вместить, и… вдруг понял, что тигриные, пылающие глаза Карны, оставив Лату, впились в меня. Волоски на моем затылке встали дыбом. Но узкая ладонь легла на плечо, послав прохладную волну покоя. И опал костер брахмы, затихли удары пульса. Из пылающего дротика я превратился в человека с обмягшими ногами и взмокшими от напряжения ладонями. Глаза Карны больше не обжигали, а светились чутким интересом. Немного склонив голову и откинувшись на спинку трона, властелин безмолвно разглядывал нас, а мы стояли в центре круга, образованного подавшимися назад придворными.

Я постепенно восстанавливал силы после несовершенного, но уже пережитого смертельного броска. Карна улыбнулся, словно луч солнца упал на снежную вершину, и жестом указал на подушки у подножия трона.

— Наши гости устали, — сказал он сильным звучным голосом, — усадите их на подобающие места, поднесите почетное питье.

Когда мы сели и утолили жажду, Карна заговорил, обращаясь к Лате:

— Что ты, о безупречная, делаешь в этих диких землях? Какая карма лишила апсару покровительства царей и связала со слабым юношей? Но и в этих лох мотьях ты сияешь, как молния среди туч. Страдания не омрачили красоты твоей. Я ясно вижу, что твое ме сто во дворце, а не в лесных дебрях. Твоего спутника я могу отпустить на волю его кармы, которая влечет его по пути неразумных Пандавов прямо к смерти. Ты же оставайся под моим покровительством.

Мне стыдно вспомнить, но на какое-то мгновение я подумал, что он прав. Он был прекрасен и могуч, этот властелин на резном троне, и чудесный дворец куда больше подходил Лате, чем пыльная дорога к шатрам воинов Панчалы. Но Лата осталась совершенно бесстрастной. Ее лицо сияло покоем, как бутон лотоса на круглом стебле гордой шеи, грудь не вздымалась в смятении. Лата улыбалась. Потом зазвучал ее тихий, но ясный голос:

— О могучерукий Карна, одетый в сияющий пан цирь брахмы, позволь, я отвечу тебе притчей.

Брови царя медленно поползли вверх, а я с гордостью подумал, как легко дается Лате беседа высоким слогом чаранов и властелинов мира. Было трудно поверить, что совсем недавно она так же просто перевоплотилась в простую крестьянскую женщину, доступную для разговоров с Аджей и его женой.

— Однажды боги утренней и вечерней зари — Ашвины — увидели на краю озера прекрасную телом царевну Суканью — супругу старца-под вижника по имени Чьявана. Пораженные ее кра сотой, они сказали ей: "Брось супруга, не способ ного быть ни опорой, ни защитником, и выйди за муж за одного из нас". Суканья ответила, что пре дана супругу и дхарме, поэтому не может бросить того, кто от нее зависит. Тогда Ашвины сказали, что в их силах вернуть ее мужу силу и красоту. Суканья пошла к Чьяване и передала ему предло жение Ашвинов. Он ответил: "Пусть будет так". Ашвины приказали ему войти вместе с ними в озе ро. Оттуда все трое вышли сияющие, юные, рав ные красотой. Вид их радовал душу. Они сказали: "Выбирай, о достойная, одного из нас". Глядя на всех троих равнопрекрасных, царевна, испросив совета у сердца и разума, отвергла богов и вновь избрала собственного супруга. Так гласят Сокро венные сказания. И разве не так должны посту пать дваждырожденные, преданные долгу?

Карна нахмурился на мгновение, потом чело его прояснилось. Он подпер подбородок ладонью правой руки и уже без всякой недоброжелательности снова стал рассматривать нас обоих.

— Странная вы пара, — с усмешкой произнес он, — ты общалась с Хранителями Мира и ушла из горного ашрама в неизвестность лесов. Теперь, попав в прекрасный дворец, ни во что не ставишь гостеприимство хозяина. По твоему мнению, раз я не в силах сделать твоего спутника равным себе, то не имею права и предлагать тебе выбор. Я по нял твою притчу. Где уж мне тягаться с небожите лями, поэтому не буду больше проверять силу ва шей преданности. Вы подарили мне радость. Дхар ма нашего братства, несмотря ни на какие проро чества, еще живет в сердцах молодых брахманов.

Теперь я смотрел на Карну взором, не замутненным ни страхом, ни ненавистью. Передо мной сидел враг Пандавов, но чувство духовного родства непроизвольно грело мое сердце. Он был утончен и красив мужественной красотой воина. Властные ноты его голоса плохо вязались со скорбными морщинами в углах гордых губ. За льдистым отчуждением глаз я видел черный огонь потаенной боли. Нет, ни покоя ни безмятежности не было в сердце обладателя этого холодного мраморного дворца. И оцепенелый сумрак покоев, тихих и чопорных, как гробница, не мог погасить пламя страсти, что пылало в сердце этого дваждырожденного.

Видя Карну так близко, я поразился его схожести с Арджуной — та же точность и гибкость движений, уверенность взгляда, гордый очерк головы и ореол силы, окутывающий его фигуру, подобно непроницаемому доспеху. Но все же в Ард-жуне было больше яркого солнечного света, кипящей стремительной устремленности. Карна, судя по морщинам на челе и ноткам усталости, сквозившей в его неторопливой речи, был старше своего соперника.

Карна посмотрел на меня и грустно улыбнулся:

— У тебя зрячее сердце, молодой брахман. Это делает нас равными. Отбрось страх и скажи, что вы там, в Панчале, говорите обо мне?

Я прочитал ему слова из пришедшей на ум песни чаранов:

—Стук тетивы о его левую руку, как треск костра, а летящие стрелы сжигают врагов, как сухой тростник. Дурьодхана, подобно ветру, раздувает боевое пламя в душе Карны.

Ну что ж, правильно поют ваши чараны. А как они воспевают подвиги Арджуны? — спросил Карна.

Они говорят, что Арджуна, как великая туча, зальет своими стрелами огонь Карны. Кони в его колеснице, как стая белых журавлей, а лук Ганди-ва подобен радуге. В землях панчалов, матсьев и ядавов Арджуну ждут, как животворный дождь в период засухи. Так поют чараны. А я думаю, что война между вами принесет страшный вред всему нашему братству дваждырожденных. Юдхиш-тхира не хочет войны, Арджуна покорен воле старшего брата. Почему же вы должны стремиться убить друг друга?

Карна вздохнул и опустил глаза:

Я и Арджуна — дваждырожденные, но мы и цари, первейший долг которых — защита подданных, собирание богатств. Если царь позволит врагам разорить свою землю, то страдания мирных земледельцев лягут на его карму. Если бы дваждырожденные не приняли на себя бремя власти, их не тяготил бы долг перед своими подданными. Но разве достойно человека быть безучастным свидетелем гибели мира. Мы были бы чистыми и мудрыми созерцателями, обеспокоенными лишь спасением собственной души для грядущих перевоплощений.

А так мы стали участниками уничтожения нашего мира, — тихо сказала Лата.

Карна пожал могучими плечами:

— Посмотри на своего спутника, Лата. Для него было проще принять смерть, чем безучастно смотреть, как я сжигаю тебя своей брахмой. У каж дого мужчины наступает момент, когда он должен самому себе доказать, что он не щепка в водово роте. Тогда надо взяться за оружие и встретить свою судьбу. Вся дальнейшая жизнь кшатрия, не сделавшего этого шага, теряет смысл. Смерть же на стезе долга становится продолжением жизни. Ваш доблестный Арджуна в борьбе за царство обратился за помощью к Хранителям мира. Разве я могу не думать о том, как сокрушить его? Карна замолчал, вперив взор в Лату.

Небожители никогда не вмешивались в дела людей, — почти шепотом сказала Лата, — наши порывы для них ничтожны, а стремления тщетны.

Это сказали тебе боги?

Боги открыли мне, что сколько бы вы, мужчины, ни убивали друг друга, вам не изменить потока кармы, — ответила Лата. — Меня не миновало знание, которое хранят наши ашрамы, — смягчившись проговорил Карна, — но вся моя жизнь с детства была направлена по пути кшатрия. Может быть, обладай я твоей мудростью, выбрал бы другой путь. Во всяком случае, ни тебе, ни твоему другу я не нанесу вреда. Прости, если я, забывшись, нарушил дхарму дваждырожденного и встретил вас не так, как подобает встречать братьев и сестер. Разделите со мной трапезу, потом мы еще поговорим.

Карна встал с трона и, сделав нам двоим знак следовать за ним, пошел из зала к резной деревянной двери. Все придворные расступились, почтив его глубокими поклонами. В маленькой комнате за дверью пол был устлан мягкими циновками, на которых разместились подносы с дымящимся рисом, лепешками, маслом и фруктами. Здесь же стояли кувшины с медовым напитком. Сквозь величественный облик царя, как рассвет сквозь тучи, проступила улыбка радушного хозяина. Карна широким жестом предложил нам приняться за трапезу.

— Я редко бываю на пирах, — сказал он, — здесь только чистая пища, пригодная для каждого дваждырожденного. Не думайте сейчас о своем бу дущем. Вы, наверное, с утра ничего не ели, а сол нце уже клонится к закату.

Омыв руки, мы приступили к еде. Сам Карна ел только рис и свежие фрукты. В его роскошном серебряном кубке плескалась прозрачная родниковая вода. Когда мы насытились и слуги неслышно убрали остатки трапезы, Карна вновь заговорил:

— Я знаю тебя, прекрасная апсара. В годы, когда между наследниками престола Хастинапура еще не возгорелось пламя вооруженной вражды, мне по казывали тебя во дворце Высокой сабхи. Ты была тогда совсем девочкой, но твоя луноподобная кожа светилась невидимым светом брахмы, а в глазах было то же упорство и бесстрашие, какое ты про явила сегодня. Ты уже многое видела в этом мире. С тобой общались боги, укрывшиеся за горными вершинами. Я не прошу тебя забыть о долге перед Пандавами. Но дай мне совет, как брату, открой муд рость, которой поделились с тобой Хранители мира.

Я внутренне напрягся, но Лата ответила с обычной своей безмятежностью:

— Я скажу тебе то, что не принесет вреда Пан– давам. Мудрость способна потушить любую вражду. Знанием мы можем спасти будущее нашей общины. Мы все братья и сестры. Боги не брали с меня клятвы, что их послания получит один Ард-жуна. Ни Юдхиштхира, ни Арджуна не пожелали бы, чтобы их врагов ослепил мрак невежества. Задавай вопросы. Я отвечу.

Какие они, небожители? — спросил Карна, вдруг перевоплощаясь в доверчивого заинтересованного слушателя.

Я не знаю, — пожала плечами Лата, — воодушевление чаранов и невежество земледельцев облачают небожителей в человеческие формы. Такими они и являются нам. Мне же не ведомо их истинное обличие. Даже Муни видел одного из небесных посланцев сначала в светоносном облике, а потом в человеческом теле.

От меня не укрылось, что в глазах Карны блеснули огоньки воистину полудетского любопытства.

Но ведь и вы видели небожителей, — вырвалось у меня, — они одарили вас панцирем, а потом неотразимым дротиком.

Я не знаю, кто одарил меня панцирем. Брахманы говорят-боги. Иные говорят, что я сам — сын бога. Если так, то непостижимы пути богов и цели, к которым они устремляют нас. Может быть, твоя подруга могла бы рассеять и твои и мои сомнения, — с вымученной улыбкой ответил Карна. — Брахманы в моем царстве твердят, что по дате рождения и движению небесных светил могут постичь и судьбу и предназначение человека.

Это ложное знание, — сказала Лата. — Предвидеть наш жизненный путь не под силу даже богам. Только сам деятель может прозреть кармические последствия своих поступков. Единственный проводник на этом пути — его разум, опирающийся на сердце.

Значит, никто не в силах открыть мне мое прошлое и будущее? — спросил Карна.

Хранители мира не открыли мне твоего прошлого, — призналась Лата, — а будущее тебе только предстоит создать. Но зерно твоего духа еще примет в себя много открытий этой жизни, если только… — Лата замялась, но потом под пристальным взглядом Карны заговорила вновь. — Почему ты один? Не ты ли сам создал свой сияющий панцирь, что спасает от врагов,, но и закрывает путь животворной брахме.

Карна молчал, переводя испытующий взгляд с Латы на меня, но мягкая текучая сила Латы уже проникла в панцирь его духа, гордость истаяла в его глазах, и он заговорил:

— Я не знаю, почему решил довериться тебе, прекрасная апсара, но раз даже небожители избра ли тебя своей вестницей, значит, в твоем сердце нет и тени зла. В моей же жизни женщины всегда были сосудами несчастья. Я не знаю ничего о сво ей матери, пустившей меня по волнам Ганги в кор зине, политой воском. Моя приемная мать Радха, нашедшая эту корзину на берегу, увидела на мнесияние драгоценных серег и гибкий неснимаемый панцирь. Она думала, что я рожден богами, догадывалась о моем высоком предназначении, но все равно всеми силами пыталась отвратить меня от дворца Дхритараштры. Она заботилась обо мне, как о собственном сыне, но суеверно твердила, что слава погубит меня. Я вырос и ушел из дома на поиски славы и любви, но самая прекрасная в трех мирах женщина потушила пламя любви в моем сердце, отвергнув руку сына суты ради царственного лучника. Лишь один Дурьодхана, оценив мое мужество и силу на состязании в Хастинапуре, принял меня как равного. Сын Дхритараштры осыпал меня милостями и помазал на царство. Сам Дрона, непревзойденный знаток оружия, обучал меня науке кшатрия. Но и он не смог открыть мне имена родителей. Они были дваждырожденными, но почему-то скрылись от меня. Кто дал мне панцирь, способный расти вместе со мной? Он был моей второй кожей и светился внутренним светом. Эта дивная вещь не могла быть создана человеческими руками. Чараны поют, что моя неизвестная мать удостоилась любви небожителя. Но тогда почему и он не открыл мне смысл своего дара? И зачем понадобилось потом лишать…

Карна перевел дух и посмотрел на меня в упор:

Да, дваждырожденный, я подтверждаю то, о чем поют чараны. Боги лишили меня панциря. Будь здесь Дурьодхана, моя откровенность стоила бы тебе жизни. Я лишен защиты, и эта весть обрадует Арджуну.

Арджуна и так вышел бы с тобой на битву, — сказала Лата.

С панцирем или без панциря я сожгу его своими стрелами, — тряхнул головой Карна, словно отгоняя сомнения. — Иногда я становлюсь подобным Бхимасене. Впрочем, в наше жестокое время лютость становится атрибутом любого царя. Брахма гаснет, и приходится все больше полагаться на пылающий огонь ненависти, как , впрочем, и на доспехи, выкованные человеческими руками.

И все-таки, ты расстался с небесным панцирем, — сказала Лата.

— Да, — кивнул Карна, — смертный не может противиться воле богов. Это было в год, ког да истекал срок изхтани.я Пшдавов. Однажды но чью я лежал в саду на ложе и смотрел на звезды. Вдруг передо мной в ореоле света предстал пре красный брахман. Он застыл без движения на расстоянии вытянутой руки от моего ложа и заго ворил, не открывая рта. В священном ужасе я решил, что предо мною сам тысячелучистый бог Сурья, и почтил его глубоким поклоном и подно шением цветов. Он же не сделал ни малейшего движения. Но в моем сознании зазвучали его сло ва: "Властитель небожителей хочет лишить тебя сияющего панциря и серег, охраняющих твою жизнь". В смятении чувств я спросил сияющего бога: "Если Индра, властелин богов, радеет о благе Пандавов, как я могу противиться его желаниям?" А небожитель открыл мне, что против моего желания никто из богов, спустившихся на землю, не может нанести мне вреда. Небожители тоже подчиняются какому-то высшему закону, запрещающему вмешиваться в дела людей. "Покинь Хас-тинапур, — сказал он мне, — уйди в бескрайние леса, и ты спасешь свой панцирь и свою жизнь". Я ответил: "Царю не подобает спасать свою жизнь ценою бесчестья. Бросив Кауравов, я бы нарушил дхарму кшатрия". "Я знаю людей, — сказал лучезарный, — большинство стремится обрести доброе имя и прочную славу, не рискуя своей жизнью. Слава мертвому человеку все равно, что гирлянда хладному трупу".

Но никакие доводы не могли склонить меня к согласию на недостойный поступок. Для меня жизнь без свершений подобна берегам без реки. Я только просил покровителя сказать, откуда на мне панцирь и серьги и кто мои настоящие родители. Но он был неумолим. От него я узнал лишь, что они живы и что моя гибель доставит им невыразимые страдания. И еще небожитель дал мне совет попросить у Индры в обмен на мои панцирь и серьги неотразимый дротик, после чего растаял в ночном воздухе.

Так я доказал самому себе, что остаюсь хозяином собственной судьбы. Через несколько дней ко мне во дворец пришел смиренный брахман. Я никогда не видел его в кругу патриархов, но чувствовал, что мощь его брахмы превосходит границы, доступные человеку. Я смиренно приветствовал его сложенными ладонями и спросил, что он желает. "Я пришел получить от тебя дар", — сказал брахман. "Что тебе подарить, о премудрый, — земли с тучными стадами или девушек, искусных в танцах и пении?" — спросил. "Одаривай всем этим тех, кто не принадлежит к повелителям брахмы, — ответил мой гость, — мне отдай свои серьги и панцирь. Эти сокровища принадлежат небожителям. Наш закон запрещает оставлять их у людей". Тогда я решил, что это сам Индра сошел ко мне в умаленном облике брахмана. "Как я могу срезать панцирь и не истечь кровью?" — спросил я. "Я сам сниму с тебя панцирь, не оставив ран на твоем теле". Он прикоснулся к моему плечу, и мой доспех погас. Я сорвал панцирь легко, как ветхую одежду. Небожитель взял панцирь и серьги и исчез. Так я лишился дара, полученного мною при рождении, и потерял веру в мудрость и справедливость богов.

Лата бесстрастно приняла брошенный вызов. Она не отвела взгляда от затуманенных горечью глаз властелина. Лишь затрепетали кончики ее длинных ресниц.

— Смертные приписывают богам свою собственную слабость и ограниченность. Хранители мира не злые и не добрые. Они просто живут по иным законам, которые человеческий разум не в состоянии вместить. Один из этих законов запрещает им вмешиваться в дела смертных и оставлять им свое оружие. Хотя иногда некоторые из них и нарушают этот закон.

В глазах у Карны мелькнул потаенный свет, и я ясно почувствовал, что слухи о небесном дротике, подаренном Индрой Карне, недалеки от истины. Карна обладал оружием богов и, разумеется, скрывал это от всех.

Лата меж тем продолжала:

Я сама не пытаюсь постичь причины тех или иных поступков богов. Но я чувствую, что те из них, кто принимает человеческий облик, далеко не всесильны. С более высоких ступеней иерархии, недоступной даже нашему воображению, на них наложен запрет вмешиваться в карму людей. Очевидно, кто-то из них нарушил этот запрет, наделив тебя непробиваемым панцирем. Поэтому их владыка пришел к тебе в образе брахмана и прервал действия кармических последствий запретного дара.

Тогда почему тот, кого я по неразумению принял за самого бога Индру, не забрал панцирь раньше? — воскликнул Карна.

Лата плавно развела руками.

Может, это лишний раз подтверждает, что Хранителям мира не открыто видение всех наших тайн. Пока ты жил в семье суты, никто, кроме родных, не знал о твоем панцире. Лишь когда ты выступил на стороне Дурьодханы в великой борьбе за престол Хасти-напура, твой непробиваемый панцирь приобрел вес решающего броска игральных костей. И тогда, только тогда, небожители вмешались, чтобы предотвратить появление более серьезных последствий.

Значит, они не боги!

Мне кажется, нет, хотя их мудрость далеко превосходит человеческие возможности. Вероятно, боги воплощаются в них. Может быть, для них открыт свет Сердца вселенной. Все это — догадки. Ведь никто из нас не видел их настоящего облика. Частицы божественного огня могут снизойти в любую человеческую форму. Высшие силы общаются с нами, но что остается в нашей памяти после этого общения? Непроявленные образы, всплывающие из глубин нашего сознания, наставления, пришедшие к нам из неизвестного источника и лишенные привычной словесной формы. Дальше уже наш собственный разум придает этому знанию привычные формы. Так и получается, что мы видим то брахмана, говорящего, не разжимая рта, то сияющего воина, застывшего над землей, то обезьяну колоссальных размеров. Какой из обликов истинный? Зачем нам знать это? Достаточно того, что они избегают вмешиваться в карму людей. Когда ты, Карна, был ребенком, то панцирь, защищающий твою жизнь, не мог повлиять на будущее этой земли. Но как только ты стал царем и направил свои могучие силы на пользу Дурьодхане, от твоей неуязвимости стала зависеть карма твоих подданных и даже исход борьбы за трон Хастинапура. Панцирь небожителей, раньше создававший только твою собственную карму, теперь превратился в плотину на пути кармического потока, увлекающего все царства нашего мира. Поэтому тот, кого ты принял за Индру, и пришел к тебе разорвать кольцо причин и следствий, порожденных незаконным даром. Но даже он не посмел угрожать тебе. Это тоже было бы вмешательством в дела смертных, могло породить кармические последствия. Поэтому небожители не отобрали у тебя свой дар силой, а предпочли уговорить.

Карна криво усмехнулся:

— Может, ты правильно объясняешь поступ ки богов, о безупречная, а может быть, и сама на ходишься в заблуждении. Небожители сами по своей прихоти создают и нарушают законы.

Я почувствовал, как напряглась Лата, подавшаяся всем телом вперед и устремляя на Карну взгляд воспламененных волей глаз.

— Так думаешь ты, о могучерукий, не пони мая, почему Индра подарил тебе дротик-молнию? — выдохнула Лата.

Карна прекрасно владел собой. Но даже я почувствовал волну удивления и гнева, поднявшуюся в его душе оттого, что Лате удалось проникнуть за невидимый щит брахмы, в костер его потаенных мыслей. Лата, не отрывая взгляда от лица Карны, заговорила громким повелительным тоном.

— Обуздай свой гнев, повелитель, вспомни о дхарме дваждырожденного. Неужели ты думал, что можешь скрыть дар небожителей!? Храните ли мира открыли мне, что ты согласился расстать ся с панцирем только в обмен на змееголовое ко пье. Знаем мы, что его наконечник ты хранишь в сандаловой пыли в алмазной шкатулке. Знаем мы и то, что это копье неотразимо для смертного, как молния. Но воспользоваться им можно только один раз. Все это боги открыли нам. Арджуна пре дупрежден. Ведь всем ясно, что лишь против него ты готовишься обратить неотразимое копье. Сми ри свою гордыню и постигни величайшую муд рость богов. Даже в этом даре видно нечеловечес ки тонкое знание кармических путей. Не думай, что, подарив копье, боги предпочли тебя Арджу не. Арджуна, зная о твоем копье, не примет боя, а ты, верный дхарме кшатрия, не посмеешь пресле довать того, кто отвратился от поединка. Этот дро тик на самом деле встанет как стена между тобой и Арджуной. Он спасет вас друг от друга. Теперь на каждом из вас непробиваемый панцирь. Толь ко так я могу объяснить дар неотразимого дроти ка. Непостижимы для нас пути Хранителей мира. Даже даря оружие, они спасают жизнь. Как по сравнению с этим ничтожны наши познания дхар мы! Как бессилен наш разум вместить великое раз нообразие причин и следствий этого мира!

Карна кивнул и жадно отпил свежей воды из кубка:

— Наверное, ты права. Подарив мне смертонос ное оружие и открыв тайну этого дара единствен ному человеку, против которого оно должно быть применено, боги связали мне руки. Открыв тайну копья Арджуне, боги спасли еще две жизни, по крайней мере, мне теперь не придется сожалеть о своей откровенности с вами. Пандавам и так все известно. Так что нет смысла отягощать свою кар му, добиваясь вашего молчания насилием. Но ска жи мне, любимица небожителей, неужели мы все обречены? Я сам не верю, что эту войну можно вы играть. Став царем, я понял, что наш мир держит ся не на мече властелина и даже не на плуге паха ря, а на том, что и у властелина, и у пахаря есть дхарма — долг и обязанности, которых они при держиваются. Теперь же брахманы взялись за мечи. Земледельцы все чаще превращаются в воинов, а кшатрии, не зная, кого защищать, каким царям хра нить верность, становятся уже не защитниками, а просто убийцами. И теперь они будут убивать про сто по привычке, все глубже погружаясь в трясину взаимной ненависти, кровной мести. Оставшиеся в живых уже будут чувствовать себя частью еди ного организма. Распадутся связи и обязательства людей, потеряют смысл слова о чести и долге. По шатнется вера, и рухнут стены нашего общего че ловеческого дома. Останутся лишь обломки да пыль. Люди вернутся во тьму и невежество. Некогда могучий совместный хор превратится в случайные вопли раскаяния. Потом и они развеются в вели ком молчании Калиюги. Так видится мне будущее нашего мира. Поэтому я потерял веру в богов, — сказал Карна, — у меня остались лишь мои руки, мой лук да стезя долга, по которой я буду следо вать до смерти.

— Лишь в заблуждении люди твердят о смер ти, — тихо сказала Лата, — сколько бы нам ни при шлось рождаться на этой земле, зерно прозревше го духа не гибнет. Как пчела, собрав с цветка не ктар, улетает, оставляя цветок земле, так и наша душа собираете каждого воплощения драгоценный нектар постижения сущности мира. Тело рассып лется прахом, но духовный опыт пребудет в зерне твоего духа до тех пор, пока не прорастут зерна, достигшие зрелости, навстречу сияющему ярче ты сячи солнц Негасимому Сердцу Вселенной.

Карна презрительно передернул плечами и указал рукой на дверь, ведущую в тронный зал.

Вы видели моих придворных? Мне ведомы их мысли, замутненные злобой и завистью. Они подобны пожухлой степной траве, колеблемой ветром. Им все равно, перед кем преклонить голову, под чьи стопы лечь. Какой нектар может собрать пчела с обугленных головешек? Как мне оживить незрячие сердца подданных, привыкших ко тьме вражды и недоверия?

Ничего не соберет пчела, не взойдут зерна их духа, — непреклонно сказала Лата, — ибо в этом воплощении уже вырваны ростки их восхождения к небесам.

Она вдруг прикрыла глаза, будто рассматривая что-то, явленное только ей одной, и заговорила каким-то чужим напряженным голосом, каким пророчествуют храмовые жрицы, погрузившись в состояние глубокого сосредоточения.

— Цепь не прервется, пока жив последний дваждырожденный. Не потухнет огонь брахмы. В вихрях тонких сил, окружающих землю, на Выс ших полях будут храниться вдохновенные откры тия и опыт, ожидая, когда на земле, в море прихо дящих и уходящих поколений, вновь засияют ис кры прозревших сердец. Они примут наши дары и почтут нашу память.