Курукшетра. Путь Абхиманью 48 страница
— Ладно! Придется вернуться. Нападающих не может быть много, — сказал Кумар, — как-ни будь управимся.
Наши кшатрии, давно скучавшие по битве, радостно расхохотались. Они были уверены в своем превосходстве. Я первым тронул коня, рядом со мной, держась за стремя, бежал Мурти. Скоро мы увидели языки огня, мечущиеся между деревьями. Горели хижины, похожие на копны сена. Несколько конных, одетых в доспехи, гонялись за визжащими женщинами и весело перекликались между собой. Иногда они обнажали оружие, чтобы рубануть по шее какого-нибудь крестьянина, вздумавшего поднять дубинку. Времени выяснять, кто эти всадники, у нас не было. Они заметили нас и, поворотив коней, пошли в атаку, не разобравшись, кто перед ними.
Это уже было в моей жизни: ночной мрак, наполненный бряцанием оружия, ржанием коней, сполохами огня и страхом. Тогда у меня был лишь кинжал да пробуждающаяся сила брахмы.
Теперь я обладал силой иного рода. Черная и мохнатая, как поднявшийся на задние лапы медведь, ярость приняла в себя огонь, пляшущий на крышах, надсадный крик ребенка в пыли у трупа затоптанной матери и требовала выхода. Зло побуждало к отмщению, приняв облик несущихся на нас всадников. Сшибка быпа короткой. Враги, не ожидавшие отпора, остались лежать в траве, а наши кшатрии разъехались по деревне в поисках оставшихся. У дома старейшины я заметил еще пятерых конных, среди которых один выделялся дорогими доспехами и повелительной осанкой. Не поняв, что происходит с его отрядом, и, видя как нас мало, он решил атаковать. Неуемная гордость и самомнение стоили жизни троим его сопровождавшим. Мои воины не стали искушать карму и принимать поединок, как положено кшатриям — лицом к лицу. Действия врагов напоминали обычный разбой. Поэтому мы, не колеблясь, пустили стрелы навстречу поднятым мечам. Никто из атакующих даже не доскакал до меня.
Не больше трех ударов сделало сердце в моей груди, а все пятеро оказались на земле. (Мои воины, проникнутые состраданием ко всем живым существам, не задели стрелами коней).
Догорающая хижина давала еще достаточно света и я, спешившись, подошел к обладателю дорогих доспехов. Они-то, видно, и спасли его от смерти. Оглушенный падением предводитель все пытался дотянуться до выпавшего из рук меча, шипя, подобно змее, на которую наступили ногой. Потом он понял, что ранен и окружен врагами. В глазах под изукрашенным шлемом появилось растерянно– изумленное выражение, которое по мере осознания происходящего сменилось откровенным липким страхом.
Где-то я уже видел это лицо, только тогда оно лучилось надменной гордостью…
Не без труда я осознал, что передо мной тот самый раджа, который преследовал Митру в ашраме Красной горы. Впрочем, это было в прошлой жизни…
Один из воинов, знакомый с искусством врачевания, осмотрел раненых и сообщил, что они будут жить. В тот момент я еще не решил, хорошо это или плохо. Но мне стоило больших усилий оттащить от раджи невесть откуда подбежавшего Мурти. Парень обрел новый облик. Его лицо было перемазано кровью, глаза горели бешенством ракшаса, а в руках, дрожащих нетерпения, была увесистая дубина. Кто-то из наших кшатриев с уважением заметил, что этим оружием Мурти только что раздробил бронзовый шлем на голове одного из нападавших.
Пока мы успокаивали Мурти и переговаривались меж собой, раджа смиренно лежал на земляном ложе и смотрел на все рассеянным взором, из которого уже ушла сила.
— Что будем делать с этим? — спросил подошед ший Кумар, и, склонившись над раненым, добавил, — Приехали грабить, так грабили бы. Зачем было уби вать крестьян? Кто вас кормить станет?
Что-то подобное гордому недоумению мелькнуло в глазах раджи:
— Это мои крестьяне, — едва слышно сказал он, — по закону я решаю их судьбу.
Дикие звери, — передернул плечами мой друг. — Нет, звери не пожирают себе подобных. Но и не люди, конечно. Наверное, вот через таких в мир приходят ракшасы… Так что человеческие законы на этого не распространяются, раджа он или не раджа, — зло заключил Кумар.
Я действовал по закону, — вновь прохрипел раненый, уже с ужасом глядя на нас, — крестьяне не смели продавать ни зернышка чужим. Все, что есть в деревне, принадлежит мне. Они знали это и польстились на ваше серебро. Что будет с нашей землей, если подданные перестанут выполнять закон?
Мурти с ненавистью посмотрел на раджу, но опустил дубину, не зная, что возразить. Раджа был по-своему прав, по крайней мере, он совершенно искренне так думал.
Кумар отозвал меня в сторону:
— Что будем делать?
—Стоит ли оставлять жизнь бездушному негодяю, спокойно прервавшему жизни своих подданных. Он заслуживает воздаяния.
— Но нужно ли нам становиться орудием кармы? — заметил Кумар. Боюсь, если мы убьем его сей час, то просто удовлетворим желание мстить.
Я пожал плечами. Гнев боя сошел на нет. Разум вновь обрел способность соизмерять поступки и следствия. Месть для нас не имела смысла. Кара раджи лишь освободила бы место для другого господина с неменьшей склонностью к грабежу и насилию. Зато этого полученный урок мог заставить смириться.Я не знаю, что из нашего разговора достигло слуха раджи, но главное — то, что ему оставляют жизнь, — он уловил. Когда наши люди перевязывали раны и поили его лечебным отваром, он уже сделал попытку заискивающе улыбаться. Лежа на носилках, которые приготовили для него оставшиеся в живых крестьяне, он стал смирен и кроток, как жертвенный козленок. Ничто в нем не напоминало гордого повелителя, приехавшего пару лет назад в горный ашрам с намерением казнить Митру.
Два или три года? Ничтожный отрезок времени, вместивший и новое рождение, и обретение цели, и самые горестные разочарования. Раджа так и не узнал меня. Его время двигалось со скоростью черепахи, мое — неслось стрелой. Я изменился, а он остался прежним, поэтому победил я. Странно, но эта мысль не доставила мне удовольствия. Мои изменения и открытия проходили как бы вне общего потока, делая меня неуязвимым и в то же время как бы развоплощая, выводя за пределы страстей и сует, которые и составляли ткань окружающей жизни.
Может быть, именно поэтому мне так и не удалось вернуться в родную деревню. В моем новом бытии она уже не имела смысла и, вполне вероятно, не существовала. Зато существовал этот тупой, чванливый раджа, некогда подаривший мне встречу с Митрой. Только он оказался сейчас нитью, связующей мое настоящее с далеким, рассеявшимся прошлым. Мог ли я убить его? Нет, теперь, когда я все обдумал, он был с нами в такой же безопасности, как престарелый отец в доме почтительного сына. Зачем-то карма послала нам эту встречу. Оставалось только понять — зачем.
Раджа приподнялся на носилках и запинаясь проговорил:
Вы полны добродетели. Истинный кшатрий не убивает тех, кто отвратился от битвы и выпустил из рук оружие. Я не стал напоминать ему про крестьян, ибо понимал, что он просто не считает их за людей. Для попыток наделить его мудростью время было совсем неподходящим. Впрочем, что-то все-таки происходило под бронзовым шлемом. Раджа вдруг попытался смиренно улыбнуться и пробормотал:
Я нарушил дхарму и потому наказан. Мне не следовало нападать на незнакомых воинов. Время такое. Подлые крестьяне сбиваются в шайки и берутся за оружие. Они лишены дхармы и неискусны во владении оружием. Вас-то я принял по недомыслию за таких разбойников. Теперь и вижу, что ошибся и в вашем умении сражаться, и в вашей добродетели. Кто ты, о кшатрий? Какому великому государю ты служишь? А, может быть, ты и сам странствующий принц, привыкший водить в битву целые акшаукини? Ты держишься как повелитель… Если так, то прими меня верным слугой.
Так говорил мне раненый раджа, думая иное. Ни на мгновение он не мог поверить, что человек, обладающий силой и знатностью, оденет на себя кожаные доспехи и будет странствовать с горсткой лучников. Но он нас боялся. Страх трепетал над его носилками, принимая форму летучих мышей, режущих воздух над нашими головами.
Не видя оснований лгать, я ответил ему, что мы — дваждырожденные. Он опять не поверил, но на этот раз хоть признался в этом.
Слава богам, я уже давно живу на свете и могу отличить кшатрия от этих никчемных проповедников. Разве смог бы кто-нибудь из них убивать так легко и красиво? Брахманы ленятся даже бросить в землю зерно и собрать урожай, подобно этим ничтожным вайшьям. Я знал только одного дваждырожденного, который был похож на мужчину — старый риши в ашраме Красной горы на границе моих владений. У него хватило мужества противостоять даже мне!
Почему ты говоришь о нем, как об ушедшем?
Потому что он умер еще в прошлый сезон дождей, — ответил раджа, — вернее, его убили… Нет, не мои люди. На него я зла не держал. Наверное, какие-нибудь разбойники. Ничего святого не осталось у людей в этом мире.
Черный мрак небытия. Пронзительная боль утраты. Невозможность вернуться… Я никогда не думал, что жизнь Учителя может оборваться. В нем была настоящая крепость. Такую не обретешь ни молитвами, ни упражнениями. Сила была присуща моему риши, как твердость горе, как покой пещере. Казалось, он вечен, как сама Красная гора… И он пришел за мной пешком в деревню и ухаживал за раненым Митрой, потому что был по-настоящему велик. Может быть, его сила не уступала могуществу патриархов, хоть он ни разу и не показывал ее мне. Он шел земными путями. И поземному закончил свой путь. Странно, но я никогда не думал об этом раньше. Я забыл об окружающих, пытаясь унять боль.
Что же такое истинная сила и мужество? Есть ли на Земле безопасный путь счастья и добра? Сгустившийся свет брахмы, стоящий в золотом колодце сердца, не спасал ни от смерти, ни от страданий, скорее, он сам нуждался в сбережении.
С треском обвалились прогоревшие жерди какой-то хижины, и я вспомнил о том, что мы стоим посреди деревенской площади. Пора было бы принять решение о продолжении пути. Кумар, уже верхом, в окружении кшатриев, спокойно ожидал меня. Краем глаза я заметил, что Мурти с лицом, озаренным ожесточенной решимостью, натягивает на себя панцирь, снятый с убитого врага. Не так уходил я из своей деревни в ПУТЬ.
— Что делать с ним? — взглядом спросил Кумар, указывая на раджу.
Я вновь повернулся к нашему пленнику. Он чувствовал, что сейчас решается его судьба.
— Если будет угодно могучеруким повелите лям, они могут провести ночь в моем ничтожном дворце. Я буду счастлив устроить пир в честь мо его счастливого спасения… Клянусь всеми бога ми, что не замышляю предательства. Мы здесь умеем ценить благородство и милосердие.
Как ни странно, в этих словах уже не было кислого привкуса лжи. В тот момент он и правда говорил то, что думал. Кумар колебался.
Тот человек в ашраме был моим Учителем, — сказал я радже.
Да, это может быть, — с благоговейным ужасом воскликнул он, — теперь я вижу, как вы похожи… Клянусь, я сам скорблю… Если бы я поймал убийц, то приказал бы затоптать их слонами.
Он опять лгал. У него не было слонов. По рассказам Митры всю воинскую силу этого раджи составляли несколько сот головорезов, поднаторевших в науке грабить крестьян, но далеких от высокого кшатрийского искусства. Кто мог поручиться, что у него не появится желание перерезать нас ночью? Но моего Учителя он не убивал.
— Слушай же, раджа, кто перед тобой. Мы — посланцы великого знатока дхармы, могучего ко лесничего бойца, повелителя Индрапрастхи, стар шего из братьев Пандавов Юдхиштхиры. Мы по сланы в эти земли союзом великих племен — пан– чалов, ядавов и куру, чтобы собрать армию для по хода на Хастинапур. Кто попытается встать на на шем пути, обратит на себя пламенный гнев не превзойденных ратхинов Арджуны и Бхимасены.
Так сказал Кумар громким, похожим на рычание тигра голосом. И странно было слышать высокую речь дваждырожденных в раздавленной ужасом лесной деревне.
Затих треск огня, лишь кое-где шипят головешки, упавшие в оросительный канал. Тьма стоит над нашими головами. Но ночь близится к исходу. Мы нуждаемся в отдыхе и пище и потому воспользуемся гостеприимством раджи, да минует его гнев Пандавов… И не надо пытаться вставать на колени в носилках… Это лишнее свидетельство покорности. Мы и так верим, что ничтожнейший из слуг ручается жизнью своих наследников… Как быть с крестьянами? Они умрут от голода. Конечно, им заплатят за разрушенные дома и привезут зерно из царских закромов… Можно ехать. Слава богам, эта безумная ночь заканчивается.
* * *
В лучах рассвета мы подъехали к столице княжества. Это скопление домов из обожженной глины и тростника за земляным валом никто из северян не решился бы назвать городом. Несколько выделялись из общей массы дворец раджи и ступенчатая башня храма, сплошь украшенная грубыми фигурами богов и героев. Здесь же были конюшни, мастерские и склады зерна. С внутренней усмешкой я вспомнил хвастливые рассказы Митры о "роскошной жизни при дворе раджи". Любой горожанин Кампильи или Хастинапура счел бы такое существование убогим. Впрочем, и мерки здесь были другие. Закрома, полные зерна, уже означали богатство. Сотня вооруженных наемников давала силы защищать границы от притязаний соседей.
В клубах пыли, разлинованной пологими солнечными лучами, мы въехали в крепость. Со всех сторон собирался народ, невесть как прослышавший о том, что возвращается их повелитель. Люди изумленно пялились на него, возлежавшего на носилках в кольце чужих воинов, пытаясь решить: готовиться к пиру или удирать в джунгли. Раздались нестройные крики приветствия. Раджа поднял руку, одновременно и благословляя, и отмахиваясь от толпы. У дворца мы спешились. Двое подбежавших стражей подхватили своего хозяина и помогли ему войти внутрь. Мы вошли следом, не оставляя оружия. Впрочем, все наши страхи оказались напрасными. Раджа хорошо усвоил полученный урок, и время, проведенное во дворце, не омрачилось предательством.
После пира и отдыха мы с Кумаром вышли побродить по поселению, с нами увязался и наш новый слуга Мурти. Раджа не обращал на него внимания, а мои кшатрии обрядили его в одежду северян, которая шла ему куда больше, чем драная набедренная повязка или неуклюжий панцирь, снятый с убитого.
Впервые за месяц позволив себе не торопиться, мы прошли к храму, чья ступенчатая башня, украшенная глиняными скульптурами, гордо возвышалась над тростниковыми хижинами. Это было древнее строение, которое, очевидно, и положило начало будущем)' центру княжества. Стены храма и башни — гопурама — были сложены из неотесаного камня. Башня поднималась уступами, суживаясь кверху наподобие горного пика. На каждом этаже была оставлена сквозная смотровая площадка, что придавало ей ажурный, летящий облик. Каждый уступ украшали глиняные фигуры богов и героев. В более позднее время их раскрасили в яркие тона с языческой щедростью, которая выдавала желание новых жрецов, унаследовавших храм, опираться на внешние формы вместо сокровенных глубин человеческой души. Эти люди уже не верили в безличного Бога, установившего единый закон. Молнии и дождь, солнце и ветер, любовь и смерть — все имело теперь своего отдельного покровителя, наделенного именем, обликом и атрибутами владычества.
Мы поднялись на вершину гопурама по узким каменным ступеням, выбеленным пометом летучих мышей, и вышли на смотровую площадку, открытую солнечному свету. Море джунглей и далекие синие горы открылись нашим глазам. После безумия минувшей ночи даже не верилось, что в нашем мире разлито столько покоя и света. Черные коршуны, распластав крылья, легко скользили на расстоянии вытянутой руки от нас. Внизу гомонил базар, раскинувшийся прямо у стен дворца раджи. Деликатное покашливание за спиной отвлекло нас от созерцания и, обернувшись, мы увидели трех служителей храма.
Бритые головы и длинные шнуры, перевязанные через плечо и грудь, — символы высшей брахманской варны. Длинные юбки, принятые у дравидов, были благородного оранжевого цвета. Брахманы пригласили нас спуститься внутрь храма под каменные своды. Тонкий сквозняк сочился сквозь узкие оконца в каменных стенах, но и он был не в силах развеять приторно-сладкий стоялый аромат благовоний, жертвенного масла и цветов, которые приносили верующие к стопам божеств.
В центре храма стояла огромная каменная статуя шестирукого Шивы, задравшего ногу в диком танце конца юги. Этому богу, судя по обилию подношений, здесь поклонялись всерьез. Созерцание статуи произвело на меня тягостное впечатление. Трое брахманов затянули длинный гимн славословия, исполняя ритуал возлияния в огонь. Жидкое коровье масло тянулось из бронзового сосуда, и пламя шипело, как проснувшийся Наг. Красные блики метались по лицу бога. Поистине, этот обряд мог подавить любое стремление вырваться из круга обыденной жизни в небеса. Скорее, он пробуждал желание зарыться поглубже в землю, чтобы гнев бога миновал ничтожное человеческое существо.
Мы с Кумаром смиренно почтили бога разрушения поклонами и словами молитв. Я спросил одного из брахманов, какие чувства они стремятся пробуждать у поклоняющихся.
Конечно, страх перед высшим гневом, — ответил самый престарелый из жрецов, — в руках этого бога власть над жизнями всех тварей, и мы смиренно молим его о снисхождении.
Вы уверены, что он требует именно этого? — спросил Кумар.
Какие могут быть сомнения? Разве мир не сотворен по его воле? Крестьяне подчиняются кшатриям, кшатрии — радже, раджа — Шиве, чей гнев испепеляет миры.
Значит, насилие угодно богу?
Люди сами впали в немилость, обратившись ко злу, — наставительно заметил старик, — раньше все было иначе: Сурья не сжигал посевы, Агни уносил жертвы смертных бессмертным, Дхарма берег закон, цари не скупились на подарки брахманам, и те правильно исполняли все ритуалы и пели гимны. Так гласят Сокровенные сказания.
Надо признаться, что от такого святотатства спокойствие чуть было не изменило нам с Кумаром. Я спросил:
— А что мешает вам сейчас правильно петь гимны, чтобы все в мире или хотя бы в этом кня жестве встало на свои места?
— Если высокородный пришелец соизволит оставить храму достойное пожертвование, то мы помолимся за вашу победу в грядущей войне.
Я увидел, что Кумар едва удержался от неподобающего смеха. Зато он не удержался от речи:
— Бог Шива вряд ли услышит ваши просьбы, так как во всех храмах нашей земли его просят о том же. Причем многие владыки могут позволить себе вылить в священный огонь куда больше мас ла, чем я, недостойный. Половина молящих о по беде стоит за Пандавов, другая — за Кауравов. И всем нужен гнев Шивы. Не по себе ли вы наделя ете его жестокостью? Не лучше ли потратить вре мя на постижение божественных законов мира, найти путь истинного постижения Божества соб ственным разумом? Он дан вам со способностью вместить Вселенную, а используете вы его для заучивания пары гимнов. Даже в обрядах вы уже запутались, забыв их сокровенное значение.
Молодые жрецы при этих словах испуганно отшатнулись, а старец гневно сдвинул седые клоч-кастые брови. Выцветшие глаза в сети красных прожилок вспыхнули с неожиданной для тщедушного тела ненавистью.
— Я знал, что безбожие глубоко проникло в разум надменных жителей севера, — воскликнул старик. Его рука, сжимавшая посох, тряслась. — Ты оскверняешь храм своим присутствием. Пове леваю тебе покинуть его.
— Не любят они здесь достойного спора, — хмыкнул Кумар и, обращаясь к брахману, четко про говорил,— когда-то, строя эту башню, наши со братья стремились воплотить в символах восхож дение души к Богу. От ступени к ступени подни мался человек, встречая на каждом уровне новых богов, открывая новые истины, пока не доходил до самого верха. А там видел только небо и солнце. Вы же поместили каменного идола под мрачные своды и творите жертвенные обряды, которые лишь пугают простых людей. Ритуалом н познать источник мирового закона. Груды подно шений заслонили от вашего взора подлинный ис точник благодати — негасимое сердце вселенной.
Я молчал, но и во мне кипело возмущение. Я не хотел уходить, оставив мрак невежества безраздельным господином в этом каменном дворце, когда-то вмещавшем сияние брахмы и животворный поиск истины. Память о святыне нуждалась в защите. Брахма гнева с шипением взметнулась на алтаре сердца. Тело превратилось в черную пещеру, и огненная сила полилась потоком, изгоняя мрак и холод. Я не смотрел на старого жреца, он уже не имел значения. Я бросил поток брахмы прямо в лицо молодым служителям, чтобы они поняли, что есть в человеческой жизни нечто большее, чем монотонный распев молитв у стоп каменного бога. Они должны были ощутить ПРИСУТСТВИЕ.
Они его ощутили. Они вперились в меня широко открытыми глазами и обратились в каменных истуканов. Лишь несгибаемый старик с посохом по-прежнему трясся от гнева. Он готов был умереть за ничтожные, но привычные, как собственное тело, истины… Впрочем, в каком-то смысле он давно уже был мертв. Нам больше нечего было делать в храме.
Мы вышли в слепящий утренний свет, бесшабашную жаркую толчею улочки. Мурти забежал чуть вперед и опустился перед нами на колени, пытаясь благоговейно коснуться моих пыльных сандалий. В ответ на предостерегающий оклик он изумленно вскинул глаза и забормотал:
Истинные брахманы… Боги наделили вас огненной силой… Не бросайте меня.
О непостижимый Установитель! Он почувствовал! Парень из деревни вместил недоступное жрецам, — от души рассмеялся Кумар. Я обнял Мурти за плечи и поставил его на ноги, теряясь от смущения. Впрочем, нам с Кумаром эта попытка наивного поклонения осветила бердца, как некий знак, указывающий направление пути.
* * *
Наверное, в тот момент в голове Кумара и созрел план. Как только мы вернулись во дворец, он надлежащими словами поблагодарил раджу за оказанный прием и испросил дозволения набрать среди его подданных наемников, желающих уйти сражаться на север.
Раджа колебался, боясь оказаться на стороне проигравших. Но Кумар, воплотившись в его мысли, с мягкой неудержимой настойчивостью объяснял растерянному повелителю его собственные интересы. Тот пытался ускользнуть, со змеиной ловкостью уворачиваясь от твердых обещаний и обязательств. Но разве мог он спорить с дважды-рожденным? Учтивые слова и заверения лились из уст Кумара и раджи, свивались и путались, все явственнее превращаясь в бесчисленные петли и узлы, опутывающие повелителя с головы до ног.
— Воины мне самому нужны… Трудно дер жать этот народ в подчинении, да и чем еще за кончится битва за престол. В Хастинапуре войск много, и Дурьодхана в случае вашего поражения, да уберегут вас боги, не пощадит и нас, ничтож ных… Нет, нет, я не оспариваю справедливости притязаний Юдхиштхиры. Мы все будем молить ся за победу сына Дхармы… Вы говорите, Друпа– да и царь ядавов дают ему свои армии? Тогда, ко нечно.. . Но все-таки лучше бы нам — маленьким народам —в это не вмешиваться. А в Хастинапу ре много золота? Значит, чараны поют правду? И Юдхиштхира обязательно вознаградит своих со юзников? Дурьодхана, конечно, нет, он действует силой, расширяя границы империи. Зачем ему нас награждать, если можно просто захватить? Да, я за Пандавов, но так, чтобы об этом не узнали в Хастинапуре. И чтоб мои кшатрии обязательно вернулись с богатой добычей… Конечно, я верю слову Знатока закона.
В конце концов раджа позволил нам собрать на площади своих подданных и обратиться к ним с призывом вступить в войско Юдхиштхиры. Уже вечерело, когда мы с Кумаром вышли на ступени дворца взглянуть на тех, кто считал себя принадлежащим к сословию воинов. Перед нами в алом закатном свете стояло несколько сотен молодых мужчин, способных владеть оружием. Кое-где поблескивали латы и шлемы, сработанные местными мастерами. Чуть подальше замерла в предвкушении зрелища тысячеглазая толпа вайшьев. Говорить предстояло мне. Я знал, что надо сказать, но плохо представлял, как это сделать.
Впрочем, первым нарушил тишину раджа, еще не оправившийся от раны, но уже одевший на себя облик гордой и повелительной силы.
— Слушай, мой народ! — крикнул он. — Бла госклонные боги послали нам вестников от солн– цеподобного государя Юдхиштхиры, о мудрости которого чараны слагают песни. Он просит нашей помощи в борьбе за престол Хастинапура. Вы зна ете, сколь мала дружина нашего царства. Со всех сторон нас окружают алчные и кровавые соседи. Поэтому я не могу сам отправиться на эту слав ную войну, но обещаю не удерживать тех, кто пой дет с посланцами по доброй воле.
Площадь взволнованно загудела. Но для меня в этом звуке пока было не больше смысла, чем в урчании желудка опившегося брагой кшатрия.
Наконец из толпы кто-то крикнул:
— Пусть скажут послы. Что это еще за война, на которую они нас зовут?
Кумар тонко улыбнулся и пропустил меня вперед. Я на мгновение представил себе Юдхиштхи-ру, говорившего с жителями Кампильи, вспомнил его спокойный и сильный голос, мудрые слова, лучи силы, которые лились из его фигуры.
Я заговорил:
— Наш повелитель Юдхиштхира хочет восста новить дхарму на всей великой земле, страдающей от беззакония и вражды. Он не жаждет власти, но печется о благе подданных. Дурьодхана же, захва тивший власть в Хастинапуре, далек от дхармы. Он подкупает своих кшатриев щедрыми дарами, забыв о справедливости. Если его не остановить, он возьмет под свою руку весь север и придет к вам. Во имя спасения вашей земли и ваших детей иди те с нами на помощь Пандавам. Вас ждет великая битва, в которой каждый из кшатриев сможет про явить свою доблесть и обрести славу.
Я закончил говорить и перевел дух. Площадь молчала. В глазах Кумара полыхал потаенный огонь бешенства, а раджа так и сиял от удовлетворения, хоть и пытался придать лицу сочувственное выражение.
— Значит, говорите, Дурьодхана собрал огромную армию? — заорал кто-то из толпы.
— И он правда одаривает кшатриев?
Раджа с показным бессилием развел руками в дорогих браслетах:
— Сами видите, что за люди…
Кумар зло хмыкнул и шагнул вперед. Глаза его сияли, на губах играла вызывающая улыбка, а руки сжимали перевязь меча.
— Эй вы, тугодумы, — заорал он в полный го лос, — немного же вы поняли из речи моего уче ного друга. Здесь, как я вижу, мудрость и благочес тие не в почете. Но уж свою-то выгоду вы, наде юсь, понимать не разучились? Я вам скажу, как про стой воин. Мы не зовем вас на помощь Пандавам. С ними панчалы и ядавы, искусные в колесничих поединках. Что им до обленившихся парней жар кого юга. Просто мне показалось, что в вашей де ревне может найтись пара десятков бойцов, охочих до добычи. Кто из вас не слышал песен, превозно сящих справедливость и щедрость Юдхиштхиры? Как вы думаете, неужели же, захватив несметные сокровища Хастинапура, он не поделится с теми, кто проливал за него кровь? Вот он, — Кумар гру бо ткнул пальцем в мою сторону, — он был в Хас– тинапуре. Он может рассказать вам о сокровищах всей земли, свезенных туда Кауравами. Мой друг — брахман. Брахманы не лгут. Ну, Муни, был ли ты во дворцах Хастинапура? Много там богатств?
Я оторопело кивнул головой, внутренне проклиная Кумара. Но ведь я правда не лгал. Он рассказывал толпе о жемчужных сетках на окнах, о литых серебряных курильницах, драгоценных камнях, украшающих одежды и оружие придворных. Все это казалось сном, сияющим небесным видением, нестерпимо притягательным для любого, кто вырос в глиняной хижине, крытой тростником.
Кумар говорил долго. Сумерки сгущались, но толпа стояла, затаив дыхание, стража забыла запалить факелы. Ручеек слабого любопытства, пробудившегося в начале речи Кумара, обратился в мутную волну восторга. Я новыми глазами увидел своего друга. Он бросал в толпу слова со страстью и самоотречением лучника, мечущего пылающие стрелы.
Думаю, что многие даже не разбирали его речь, но все оказались подхваченными невидимым потоком силы, воплощенной в жестах, интонациях, в очевидной всепоглощающей уверенности Кумара, которая уже однажды позволила ему собрать и повести за собой необузданные массы восставших земледельцев. Даже я не мог не поддаться очарованию его майи, хоть и знал, как много из сказанного им лишено истины. Воодушевление само собой поднималось в сердце, минуя пристальный взгляд разума.
— Много народа мы с собой не возьмем, — уже тише заявил Кумар, — только тех, кто хоть раз был в сражении. Хотя, какие тут у вас сражения… Небось, грабите полунищих своих соседей … Муни вам правду сказал — у Панданов армия меньше, чем у Хастинапура. Это потому, что мы берем только настоящих рубак. Вы же понимаете — кому хочется делиться добычей с бездельниками. Так что подходите, кто хочет, и я сам проверю, чего вы стоите.
Зловеще улыбнувшись, Кумар похлопал по рукояти меча. Этой ночью мы снова не спали. Выйдя из города, запалили костры неподалеку от ворот и стали набирать свою маленькую армию. Кумар в начищенном до блеска панцире расхаживал среди мускулистых плеч, могучих торсов, насупленных и жадных взглядов, расспрашивая, заглядывая в лица, пробуя силу, вороша людей, как старые доспехи, в поисках годных для будущих свершений.
Где ты заработал свои шрамы? — допытывался Кумар у приземистого, мрачного воина, чье изуродованное лицо походило на использованную мишень.
В честных поединках!
Не слишком ли много поединков, ведь княжество, кажется, давно и с кем не воюет?
Я дрался со своими, — небрежно отмахнулся кшатрий, — мужчина не должен сносить оскорблений ни от кого…
Похоже весь мир ополчился на тебя, — заметил Кумар с усмешкой. Кшатрий вскинул голову, как норовистая лошадь:
Я и готов сражаться хоть с целым миром…
А ты почему рвешься из-под милостивой тени повелителя? — спрашивал Кумар у другого.
Хочу… это, чтоб доблестно…
Да зарезал он, сын ракшаса, одного несчастного вайшью, вот и боится, что дело вскроется, и сам раджа велит забить его палками… — небрежно разъяснил кшатрий, стоящий рядом.