Курукшетра. Путь Абхиманью 31 страница
О, гордые куру! Какие проклятья бросил бы на их головы предок — достославный Бхарата, если б узнал об участи своего народа! — тихо воскликнул старый брахман.
Сановник торопливо кивнул. Как видно, ему не часто удавалось излить душу в расчете на полное понимание.
— Раньше люди были готовы отдать жизнь за право решать, как жить и во что верить, — продолжал ободренный хастинапурец, — кому служить и кого любить. Теперь низкие духом с разумом, помраченным неведением, считают, что главное — жить, собирая богатства, и совершенно не важно, за чей счет и какой ценой это дается.
Дожили до того, что кшатрии спрашивают друг друга, не «кому служишь», а «сколько за это платят?». Дурьодхана понял, почувствовал эти перемены, но не стал возражать. Он просто купил верность кшатриев. Теперь в угоду этим полулюдям осмеивают благородство и мягкосердечие. Теперь владыкам удобнее править, совращая кшатриев добычей и грабежами, брахманов — простотой получения подношений, женщин — тем, что продавать тело и ласки стало выгоднее, чем честно трудиться. И нет никакой надежды на исправление нравов. Дети примут заблуждения отцов, и скверна передастся через поколения, порождая трусов и подлецов.
Им-то и достанется горечь кармических плодов, — заметил брахман. — Неужели тот, чьим оком служит мудрость, отвратил от вас свой слух? Он слушает только Дурьодхану?
Он просто любит своего сына. Такое естественное да и высокое чувство, — с горечью ответил придворный, — кто может осудить за это? Как укоряли простецы членов нашей общины, что мы слишком суровы, и не любим людей, избегаем проявления человеческих чувств, замкнуты, обособлены от других. Теперь вот, пожалуйста! Чувство безусловной любви несет неумолимую гибель целому народу! Да и Дурьодхана стал ближе к народу. Пьет суру с командирами отрядов, распевает боевые песни, раздает золото друзьям и казнит врагов. Это так близко и понятно каждому.
Конечно, — кивнул брахман, — если бы Ду-рьодхана говорил со своими воинами языком дваждырожденного, я бы усомнился в его здравомыслии.
Сыновья Дхритараштры хорошо освоили способы управления этим миром. Почетом окружены те, кто умеет использовать законы с выгодой для себя. Помните, у Маркандеи: «Дхармой будут торговать, как мясом»? Кауравы щедро раздают неправедно нажитые богатства своим сторонникам, а потом пугают их тем, что Юдхиштхира, добившись власти, попытается восстановить справедливость. Для многих это означает конец богатства и вседозволенности. Так что, Сына Дхармы здесь не ждут.
Но если победит Юдхиштхира, пострадают только те, кто промышляет разбоем и наживается на лжи.
То есть все, кто окружает высокие троны, — совсем уже тихо сказал придворный, — может ,и правда, лучше война… Путь увещеваний оказался тщетным. Я дожил до седин и только сейчас окончательно убедился, что так и не смог переубедить ни одного алчного, ибо жадность и глупость всегда идут в ногу с телесной слепотой.
Огни в его глазах горели, как два тайных светильника под полуопущенными веками. Я поймал себя на мысли, что, слушая их разговор, тем не менее остаюсь бессильным пробиться сквозь невещественную пелену тумана, окутывающую обоих говоривших. Эти люди умели защищать свои мысли и чувства куда лучше, чем мы с Митрой, но они доверяли нам и поэтому позволяли слушать.
— Да. Здравомыслие сейчас стало главным врагом мудрости…
Договорить придворный не успел. Дворцовый служитель вновь распахнул украшенные слоновой костью двери и громко провозгласил:
—Приветствуйте Критавармана! Слава доблестному царю бходжей!
Лицо Митры исказилось от гнева:
— Вот он, предатель!
Предводитель рода бходжей вступил в зал под громкие приветственные крики. На нем были простые белые одежды и венок из цветов лотоса. Что-то в его облике неуловимо напоминало Сатьяки и самого Кришну. То ли веселые искры в глазах, то ли рассеянная улыбка в углах губ ясно указывала на его принадлежность к древнему племени яда-вов. Даже на расстоянии я ощутил крепость щита его брахмы.
— А вон и Дурьодхана, — сказал брахман, ука зывая нам с Митрой на другой конец зала.
Оттуда навстречу Критаварману выступил могучий царь в блистающих золоченых доспехах. Он шел спокойной, плавной походкой усталого льва. Не было вокруг него ни сановников, ни телохранителей, раздвигающих толпу. Незримая сила, присутствие которой явственно ощущали даже глухие ко всему слуги, заставляло людей расступаться, как перед стеной копий. Он шел, гордо неся свою, словно высеченную из камня, голову, на которой сияла золотая диадема.
Подойдя к предводителю бходжей, повелитель Хастинапура заключил его в объятия и вдохнул запах его волос, как это принято между близкими родственниками.
Этого следовало ожидать, — шепнул я Митре, — помнишь, Сатьяки говорил…
Помню, — кивнул Митра, — но, думаю, даже Кришна не знает, что его мятежный родич обнимается с Дурьодханой в Хастинапуре. Бход-жи заселили все северные склоны гор Виндхья. Если они закроют перевалы, то южные союзники Пандавов не пробьются на помощь.
Ну что, молодые гости, считаете наших союзников? — услышали мы за спиной тигроподоб-ный рык. Обернувшись, увидели, что к нам подходят Духшасана и Ашваттхаман с кубками вина. ( Интересно, узнал ли меня сын Дроны?)
Я вгляделся в тонкие черты лица черты лица, мужественного и вместе с тем гармоничного, просветленные внутренним золотистым сиянием. Увы, в больших черных глазах вместо огня брахмы стояло хмельное возбуждение.
Считайте и устрашайтесь! — громко сказал Духшасана, распространяя вокруг себя запах дорогих вин.
Скоро мы приедем к вам в гости на боевых колесницах, — насмешливо сказал Ашваттхаман, — а пока выпейте с нами за процветание дома Ка-уравов.
С этими словами Ашваттхаман протянул мне свой кубок. Я невольно отшатнулся:
Мы не пьем из чаши, которой пользовался кто-то другой, — запинаясь произнес я.
Боитесь нарушить свою чистоту? — взревел Духшасана. —– По-вашему, мое прикосновение может осквернить?
Причем здесь осквернение, — вмешался Митра, оттирая меня плечом. — Вы не хуже нас знаете предупреждение Сокровенных сказаний: человеческие болезни передаются через посуду, как и через пищу. Мы оберегаем свое и ваше здоровье.
Конечно, Ашваттхаман, как и Духшасана, прошедшие жесткую школу дваждырожденных, знали, о чем говорит Митра, но для окружающих придворных обвинение выглядело вполне правдоподобным, а доводы Митры — просто смешными.
— Вы не сохраните здоровья, молодые нагле цы, — угрожающе произнес Духшасана.
Оба воина нависли над нами, как грозовые тучи. В их глазах, покрасневших то ли от гнева, то ли от обильного возлияния, уже посверкивали молнии.
— Ты нанес мне оскорбление, — сказал Дух шасана, тыча пальцем.в.Митру, — ты кшатрий, и поэтому я вызываю тебя на поединок.
В мою сторону он даже и не посмотрел. Слова были сказаны. Смех и учтивость слетели с лиц, словно листва под порывом холодного ветра. Тишина и враждебность припечатали нас тяжкой ладонью к мозаичному полу. Я не успел даже испугаться из-за быстроты и бессмысленности происшедшего. Духшасана и Ашваттхаман отошли, сказав, что ждут нашего ответа перед окончанием пира. Придворные глядели на нас со страхом, злорадством, а некоторые, похоже, с сочувствием. Но мне было не до них. Я был весь сосредоточен на Митре. Он взял кубок вина и сделал большой глоток. Рука, державшая кубок, не дрожала, но я-то явно чувствовал внутреннее смятение моего друга. В ответ на мой немой вопрос он процедил сквозь зубы:
Кшатрий не может отказаться от вызова, не запятнав своей чести.
Это будет не поединок, а убийство, — сказал я.
Значит, такова моя карма, — упрямо сказал Митра.
Причем здесь карма, когда ты свободен выбрать путь?! — чуть не закричал я. — Если бы ты был тупым кшатрием, то, не раздумывая, кинулся под меч убийцы тешить свое самолюбие. Но ты же дваждырожденный. На тебе долг перед нашим братством. Дхарма кшатрия отличается от дхармы дваж-дырожденного. Это знают и Ашваттхаман с Дух-шасаной. Они просто играют, чтобы получить хороший предлог устранить нас. Если так уж задета их гордость, то пусть едут в Панчалу и вызывают на поединок Арджуну с Бхимасеной.
Но ведь все слышали вызов, — неуверено сказал Митра, — что подумают люди?
Какие люди? Эти, которые готовы перерезать друг друга, чтобы приблизиться к трону владыки? Они будут рады, если мы попадемся в их ловушку. Во имя чести дваждырожденного, не дай себя убить по такому ничтожному поводу. Вспомни, что Пандавы ждут нас.
Я чувствовал, что неспособен убедить Митру, и пытался разглядеть, куда же толпа оттерла нашего брахмана. Он был в другом конце зала у открытого окна и казался поглощенным беседой с каким-то другим царедворцем. Как видно, он не успел заметить, что произошло, и рассчитывать на его помощь в этот момент не приходилось. Я еще раздумывал, не заставить ли Митру пойти и рассказать ему обо всем случившемся, как вдруг кто-то сказал: «Дорогу Дурьодхане». И словно внезапный холод сковал всех присутствующих в душном зале. Придворные расступились и замерли в согбенных позах. В глазах боевых командиров клинками блеснула готовность исполнить любой приказ повелителя. Тягостно было смотреть на знатных вельмож и удельных раджей, подобострастно гнувших спины, лишенных царственной природы и величия.
Зато высокое призвание было начертано на челе наследника престола Хастинапура. Он приближался, и все явственнее становился орлиный облик его лица: густые изогнутые брови, крупный, выдающийся вперед нос, холодные немигающие глаза. И тогда я решился на самый отчаянный в своей жизни поступок. Подчиняясь не разуму, а внезапному интуитивному прозрению, отдаваясь на волю кармического потока, мое тело сделало шаг к Духшасане, а руки сорвали с пояса кинжал в ножнах и протянули вперед.
— Ну, что ты смотришь? — громко, почти сры ваясь на крик, сказал я, — бери, убивай.
Как трудно обуздать собственные чувства, объятые ужасом! Разум трепетал, рисуя следствия безумного поступка: меня могла прикончить охрана, не понимающая происходящего, Ашваттхаман, по своему выполнявший свой долг перед Кауравами, разгневанный Дурьодхана. Дурьодхана! Пусть разгневается, пусть опалит своим огнем брахмы! Как еще я мог привлечь его внимание? Он был одним из нас. Но не видел, не думал об этом. Ибо, что для властелина, погруженного в кипение державных страстей, две ничтожные жизни?
Океан невидимых сил плескал в зале, грозя разорвать, поглотить нас так же незаметно и бесстрастно, как волны слизывают скорлупки орехов. Око циклона — спокойная точка в центре урагана. Невидимые силы направлены на нас, ибо я осмелился поставить себя в центр водоворота. Запах всеобщего ужаса и злорадства, и нетерпеливое ожидание развязки! Теперь нас не может не заметить Дурьодхана!
Значит, есть надежда. Заметив нас, он не мог не захотеть ПОНЯТЬ, а понять для каждого дваждырожденного значило вместить, хоть на краткий миг стать тем, что познаешь, воплотиться в мысли и чувства. Так мы познавали законы мира, явления, предметы, людей и богов. Вместив человека, став единым с его сущностью, ты уже не можешь убить…
Я не смотрел на Дурьодхану. Лишь застывшее, словно вырезанное из глыбы лицо его брата было передо мной в тот момент.
— Ты же хочешь нас прикончить, дваждырож денный! Так зачем откладывать? — громко ска зал я. — Или тебе нужно обязательно соблюсти ритуал в духе кшатрийской дхармы? А почему не по закону Сокровенных сказаний? Ах да, там– то запрещается наносить вред живому… Или это такая же ложь, как песни о справедливости и бла городстве дваждырожденных? Или ты уже не дваждырожденный?
Духшасана бесстрастно смотрел на меня, но внутри его тела всколыхнулась волна огненной ярости. Вот теперь в зале действительно воцарилась мертвая тишина. Впервые за весь вечер я услышал, как шелестит ветер в кронах пальм за окном, и кричат павлины в дворцовом парке. Казалось, что я даже слышу, как шевелятся мысли в голове сына Дроны…
И вдруг раздался громкий и резкий, как удар меча, голос Ашваттхамана:
— Стой, Духшасана! Ты следуешь дхарме, не познав ее сути. Разве можешь ты, как простолю дин, посягать на жизнь того, кто безоружен, кто не вступает в бой?
О чудо, я был еще жив. Предо мной, подобно столбу пламени, выросла могучая фигура Дурьодханы.
Алмазными когтями схватил его взгляд мое сердце. Но ни злобы, ни коварства не ощущал я в этом царственном родственнике и злейшем враге Пандавов. Блики факелов переливались на его золотом панцире, на боевых браслетах, на острых гранях драгоценных камней, усыпавших рукоять меча. И почти неслышно и незаметно с правой стороны ко мне подошел наш старый брахман. Он простер руку ладонью вперед в вечном жесте защиты и обратился к могучим повелителям со словами смирения, взывая к их добродетелям:
— Сокровенные сказания гласят, что надо про щать обиду, нанесенную в неведении. Для того, кто по ложному слову проливает кровь, даже жер твенный обряд теряет силу. Не совершай деяния, о Духшасана, не зная кармических последствий.
Ашваттхаман посмотрел в глаза Дурьодхане и, прочитав в них немой приказ, молча увлек Дух-шасану за спины придворных.
Мои же испытания на этом не кончились, ибо теперь все внимание Дурьодханы обратилось на меня. Старый брахман уже ничем не мог мне помочь. Каурава пронзил меня своим пылающим взором, и могучая сила сковала мои мысли. Я помнил наставления Крипы, запрещавшего смотреть в глаза сильного противника, но сил отвести взор у меня не было. Я бился в алмазных когтях. Мозаичный пол уходил у меня из-под ног. Огромный орел нес меня в будущее, и с высоты небес я видел бескрайнее поле, запруженное сражающимися армиями. Сияющий поток колесниц под знаменем слоновой подпруги размывал войско Панча-лы. Израненный стрелами слон уносил с поля боя Юдхиштхиру, а за ним гнался Ашваттхаман, осыпая его стрелами. Я видел Абхиманью, окруженного торжествующими врагами. Он весь в крови. На лице ярость и отчаяние. Почему никто не спешит ему на помощь?
— Смотри, смотри в свое будущее, — звучит в моем сознании голос.
Или это клекот орла, уносящего меня на гору ветров?
Нет. Я внизу. Я вижу себя, ничтожного, бессильного, посреди всеобщего разгрома. Я бегу, задыхаясь, размазывая по лицу то ли слезы, то ли кровавый пот. Я пытаюсь кричать, звать тех, кто остался, но только хрип вырывается из горла, стянутого удавкой страха. А надо мной — леденящий ужас занесенного меча и жгучее пламя чужой ненависти. Майя окутывала меня душным тугим коконом. Но я был дваждырожденным. Свет, зажженный в глубине моей души ашрамом Красной горы, все еще горел во тьме смятения. Не страх, а гордость и отчаяние шипящим маслом излились на алтарь сердца. Языки пламени рванулись, смели темноту. «Страх побеждают знаниями. Пламя ненависти тушится водой спокойствия. Меч врага не настигнет того, кто прозрачен», — я твердил мысленно эти слова, словно спасительную мантру.
И вдруг рассеялся запах крови, затихли крики атакующих. Вся картина покрылась трещинами, стала зыбкой, как мираж в пустыне. Я снова осознал себя в зале, в коконе невидимых тонких сил. Передо мной стоял Дурьодхана, вперивший в мои глаза взгляд бездонных черных очей. Цепкая шершавая сила била из их глубин, прожигая мою неумелую защиту, вторгаясь в сознание, прощупывала, перебирала мои мысли. Ищущий луч неудержимо проникал даже в те бездны, где мысли и чувства только зарождались. «Стань водой, стань пылью у дороги. Уйди от опасности, как бабочка, несущаяся на крыльях ветра», — звучал во мне бестелесный голос Крипы.
И за мгновение до того, как стало поздно, я прозрел. Бесполезно пытаться остановить пламенную волю властелина. Надо не противостоять потоку его брахмы, а самому стать его ложем и берегами, снять все преграды, радушно распахнуть двери и направить эту огненную силу в нужное мне русло! И я открыл путь его мыслям в глубины своей сущности, туда, где жил восторг перед силой и мощью кшатриев, где еще трепетали неукрощенные змеи моего честолюбия, страх и преклонение перед чужой силой.
Да, даже страх я показал ему, открыв дверь, которую тщетно пытался замуровать от самого себя. Пусть видит и мой страх, и мой стыд перед его всепроникающим взором. Пусть думает, что я подчинился, что отчаяние и сломленная воля открывают ему дорогу к алтарю зрячего сердца. Я раздавлен, повержен в прах его силой. Никаких потаенных мыслей, никаких тайн нет у меня от великого дваж-дырожденного. Есть лишь восторг самоуничижения, преклонения перед силой и властью. Бабочка порхала над надутым капюшоном шипящей кобры. Я был легок, прозрачен и бессилен. Последняя волна накатила и ушла, оставив меня на горячем песке. Только это не песок, а мозаичный пол зала. Шипела не кобра, готовая к удару, а прогоревший факел, упавший в воду поддона.
Вокруг толпились придворные, напряженно ждущие развязки. Передо мной возвышался тот, с кем мгновение назад мы были связаны единым потоком брахмы. Теперь он отпустил меня, познав большую часть моего существа, воплотив в себя больше моих мыслей и чувств, чем родители, давшие мне жизнь. Но и я успел кое-что понять и вместить из могучего потока, нагнетаемого сыном Дхритараштры. И я знал, что я выиграл. Его пристальный внутренний взор не достиг сокровенных глубин. Все знания, способные нанести вред Пан-давам, остались в сохранности, затушеванные более яркими образами.
Дурьодхана смотрел на меня и улыбался. Вернее, лицо его не изменило выражения, но я почувствовал, что в его глазах враждебность уступила место снисходительному интересу. Он поднял мускулистую руку, увитую широкими боевыми браслетами и, повинуясь этому знаку, расталкивая придворных, в зал вбежала дюжина вооруженных телохранителей. Они окружили нас плотным защитным веером и замерли как изваяния, повернувшись лицом к собравшимся в зале.
Теперь можно спокойно поговорить, — пояснил Дурьодхана, позволив себе отпустить в улыбке углы жестко очерченного рта, — я с удивлением вижу, что в нашей земле есть еще юноши, способные управлять брахмой. Какая же злая карма привела тебя в стан врагов Хастинапура? Горькая насмешка богов — открыть в человеке мир брахмы и обречь его на скорую и мучительную смерть. Значит, ты — член братства. Ты прошел первый ашрам? Вижу, что да, если осмелился было сопротивляться патриарху…
Я не видел патриарха, — просто сказал я,
— я видел нападающего льва.
Дурьодхана весело засмеялся. Сравнение ему польстило. Он походил одновременно и на Ард-жуну, и на Бхимасену: те же бугры мускулов, грудь льва, мягкая поступь…
Да, я мог бы легко сломить твою волю, но что толку в разрубленном щите или разрушенной плотине? Молодые дваждырожденные нужны нашему братству.
Дхарма кшатрия, равно как и брахмана, исключает предательство, — сказал я.
Кшатрий служит одному единственному господину, брахман — богу. Но дваждырожден-ный предан всему братству, Высокой сабхе, патриархам, — ответил Дурьодхана.
Мы еще не видели патриархов, — сказал я.
Ты просишь у меня право выбора, сообразно с законами дваждырожденных? Да будет так,
— сказал Дурьодхана, не сводя с меня холодных, проницательных глаз, — я не буду препятствовать вашей встрече с патриархами, если они сами со чтут нужным увидеть вас. А вы помните о дхарме дваждырожденных. Ваши жизни, ваши зрячие сер дца принадлежат братству.
Я низко поклонился в ответ. Охрана расступилась, открыв мне встревоженные глаза Митры и нашего брахмана. Теплая волна их силы достигла сердца, и я благодарно улыбнулся им. Но для объяснений еще время не пришло. Шелестя тонкой одеждой, ко мне подошла прислужница с чашей вина. Я уже был способен заметить, что она молода и красива, и с особым наслаждением вдохнул сладкий аромат ее благовоний.
Потом я пил терпкое, прохладное вино, радуясь каждому глотку. Как прекрасно было остаться живым!
Так закончился этот вечер. Колесница отвезла нас обратно в нижний город. Привычная охрана запечатала выход из сада. Внутри нашего дома я в изнеможении упал на циновку. Живительная сила покинула ножны тела. Хотелось закрыть глаза, залепить уши воском, оторваться от этого мира, полного страха и неопределенности.
Сев на колени рядом со мной, Митра неторопливо разминал мне спину. Его руки были полны внутреннего огня, и постепенно я начал ощущать, как первые тонкие потоки силы возвращаются в сосуд плоти.
— Главного добились, — рассуждал Митра, — теперь мы приобщимся к высшему кругу патри архов…
Смешное честолюбие моего друга было всего –навсего проявлением излишка жизненных сил. Но я не мог разделить его настроения. В тот момент я ни о чем так страстно не мечтал, как о ласковом круге друзей у пылающего костра под небом Пан-чалы. Но перед внутренним взором представал лик Дурьодханы — коварного, скудоумного, нечестивого, гордого, благородного, щедрого, властного. Так поверг меня в пучину сомнений старший сын Дхритараштры — душа и закон этого мира, в который мы вторглись как враги и соглядатаи.
Нас не ждут здесь, — просто сказал я, — они готовы молиться на Дурьодхану. Имеем ли мы право посягать на их «бога»?.
Да, — ответил брахман, входя в комнату,— этот мир по своему гармоничен. Благополучие добывается лестью и хитростью, потеря царской милости оборачивается лишением слуг, почестей, явств с царской кухни. Снизу рабы. Посредине кшатрии, преданные дхарме. Сверху властелины. Эти способны ограничить себя в пище и наслаждениях, но вожделеют власти. И те, и другие сжились, срослись в раковине этого узкого душного мира. Они не могут друг без друга… не могут по другому… Но вы-то знаете, что есть и другая жизнь. Значит вы сильнее их.
Я промолчал.Те, ради кого мы старались, сейчас были так далеко, что казались майей. А реальными были немигающие, прозрачные, как у коршуна, глаза Дурьодханы, прихотливая пирамида взаимозависимости и поклонения его подданных, их простые, плотски неоспоримые радости жизни, неразборчивая преданность своему строю бытия. Как бы ни было плохо каждому из них в отдельности, все вместе они не желали иного.
— Для кого же мы стараемся? — спросил я брахмана. — Зачем нам вообще Хастинапур? Я не хочу помогать этим людям.
Брахман протянул мне чашу горячего душистого настоя.
— Сегодняшняя победа далась тебе дорогой ценой, — сказал он, — но не отчаивайся, не все в этом мире незрячи. Кольцом сияющей силы все еще окружена Дварака. Богоравным братьям — Кришне и Баладеве — удается сдерживать натиск тьмы. Еще блистает цепь нашего братства под зон том царя Друпады. Да и в самом Хастинапуре еще не закончена борьба. Никакие низменные чувства не могут погасить огонь духа Бхишмы и других патриархов. И не затмили тучи сияющих Высо ких полей над горной страной — обителью Хра нителей мира.
Слова старого брахмана, мягкий свет, струившийся из его всепонимающих глаз, приносили утешение, снимали боль и усталость.
Вы делаете то, что нужно, — сказал брахман, — никакие планы мудрецов не могут быть выше самой жизни. Не численностью войска определяется сила государства. Вас напугало количество кшатриев? Да, Дурьодхана, обладая казной Хастинапура, увеличил число наемников. Эти кшатрии будут сражаться с Пандавами, но они будут плохо сражаться! Нельзя, сделав из человека раба, ожидать от него храбрости и самопожертвования.
Но ведь есть же еще и страх. Здесь все настолько боятся Дурьодханы, что он просто вольет в них свою волю и решимость.
В Сокровенных сказаниях мудро указано, что властелин, обуянный лютостью и мощью собственного пыла, со временем пожнет неприязнь всех подданных и вступит во вражду со своими друзьями. Гордость и жажда власти погубят Ду-рьодхану. Люди страшатся лютого властелина, как заползшей в дом змеи. Дурьодхана, готовясь к войне, ужесточая порядки в городе, подозревая всех в измене, не может не вызвать недовольства собственных подданных.
Это недовольство мы чувствуем, — сказал я, — но когда оно созреет и пересилит страх, знают только боги.
* * *
Мои прогулки по городу продолжались.
Прийя скользила по лабиринту улочек Хастинапура, как пушинка, гонимая ветром. Стражники не замечали меня, любуясь ее юным свежим большеглазым лицом, легкой, танцующей походкой под аккомпанемент ножных браслетов. И никто никогда не успевал задаться вопросом, куда она идет или о чем думает.
Однажды после долгой прогулки по городу Прийя позвала меня к себе в дом, в комнату с отдельным выходом на веранду. Я совершил обряд омовения прямо во внутреннем дворике, обливаясь холодной водой из колодца, смывая на землю серую пыль и заботы, а потом лег на теплые доски веранды, застланные мягкой тканью и блаженствовал, чувствуя, как нежные руки Прийи, смазанные кокосовым маслом, скользят по моей коже, перебирают мышцы спины и ног, аккуратно надавливают на точки, возрождая потоки тонких сил в запруженных усталостью каналах.
Потом Прийя убежала на кухню и вернулась с подносом, на котором теснились куски жирного мяса, маленькие птички, зажаренные в вине, сладкий рис, усыпанный какими-то пахучими зернами, горшочки со свежим медом и маслом, лепешки и кувшин с вином. А потом она сидела напротив меня — смотрела как я со всем этим управляюсь. Конечно, я постарался попробовать всего понемногу, даже мясо и птицу, хотя мой желудок протестующе содрогался от одного запаха жареной плоти. Я ел и многословно хвалил изобретательность хозяйки, тонкий вкус приправы, сладость риса со специями. Я хвалил, а Прийя мрачнела.
— Почему ты почти ничего не съел? — оби женно спросила она. — Тебе не нравится, как я готовлю? В твоих дворцах повара более искусны?
Я попытался объяснить ей, что у нас другие традиции питания, и что свежая зелень, овощи, лесные орехи и коренья излучают куда больше жизненных сил, чем пережаренное, переперченное мясо убитого животного.
— Ты ешь просто и безыскусно, совсем не чув ствуя интереса к еде. — сказала Прийя, грустно опуская длинные черные ресницы. — Оказалось, что даже в таком ничтожном деле я и то не могу угадать, понять твоих желаний. Наши мужчины много едят, для них еда — праздник… И я люблю смотреть, как мужчины много едят, — добавила она почти с вызовом.
Я рассмеялся, чувствуя, как мое сердце тает от нежной грусти:
— Вся прелесть еды не в том, чтобы набить себя доверху. Я меньше ем, но больше чувствую прелесть пищи, чем посетители вашей трапезной!
С этими словами я взял с подноса маленький кусочек лепешки и обмакнул его в мед:
— Главный источник наслаждения для меня в том, что эта лепешка испечена твоей нежной ру кой и полна твоими благими помыслами. Этот мед тягуч и сладостен, как твой поцелуй, а дольки ман го бархатисты и пахучи, как кожа на твоих щеках. Вот этот листочек салата насыщает мои чувства уже одним запахом свежести, хрустит и пощипы вает язык, изливая невидимые струи тонких сил. Так разве могу я сейчас позволить себе тупо на бивать живот, когда мои чувства, мое сердце уже переполнены, вместив весь праздник, который ты так щедро мне подарила.
Прийя недоверчиво взглянула на меня. На круглых смуглых щечках показались две нежные ямочки. Она грациозно взяла с подноса одну дольку манго и, откусив желтую пахучую мякоть плостить из могучего потока, нагнетаемого сыном Дхритараштры. И я знал, что я выиграл. Его пристальный внутренний взор не достиг сокровенных глубин. Все знания, способные нанести вред Пан-давам, остались в сохранности, затушеванные более яркими образами.
Дурьодхана смотрел на меня и улыбался. Вернее, лицо его не изменило выражения, но я почувствовал, что в его глазах враждебность уступила место снисходительному интересу. Он поднял мускулистую руку, увитую широкими боевыми браслетами и, повинуясь этому знаку, расталкивая придворных, в зал вбежала дюжина вооруженных телохранителей. Они окружили нас плотным защитным веером и замерли как изваяния, повернувшись лицом к собравшимся в зале.
Теперь можно спокойно поговорить, — пояснил Дурьодхана, позволив себе отпустить в улыбке углы жестко очерченного рта, — я с удивлением вижу, что в нашей земле есть еще юноши, способные управлять брахмой. Какая же злая карма привела тебя в стан врагов Хастинапура? Горькая насмешка богов — открыть в человеке мир брахмы и обречь его на скорую и мучительную смерть. Значит, ты — член братства. Ты прошел первый ашрам? Вижу, что да, если осмелился было сопротивляться патриарху…
Я не видел патриарха, — просто сказал я,
— я видел нападающего льва.
Дурьодхана весело засмеялся. Сравнение ему польстило. Он походил одновременно и на Ард-жуну, и на Бхимасену: те же бугры мускулов, грудь льва, мягкая поступь…
Да, я мог бы легко сломить твою волю, но что толку в разрубленном щите или разрушенной плотине? Молодые дваждырожденные нужны нашему братству.
Дхарма кшатрия, равно как и брахмана, исключает предательство, — сказал я.
Кшатрий служит одному единственному господину, брахман — богу. Но дваждырожден-ный предан всему братству, Высокой сабхе, патриархам, — ответил Дурьодхана.
Мы еще не видели патриархов, — сказал я.
Ты просишь у меня право выбора, сообразно с законами дваждырожденных? Да будет так,
— сказал Дурьодхана, не сводя с меня холодных, проницательных глаз, — я не буду препятствовать вашей встрече с патриархами, если они сами со чтут нужным увидеть вас. А вы помните о дхарме дваждырожденных. Ваши жизни, ваши зрячие сер дца принадлежат братству.
Я низко поклонился в ответ. Охрана расступилась, открыв мне встревоженные глаза Митры и нашего брахмана. Теплая волна их силы достигла сердца, и я благодарно улыбнулся им. Но для объяснений еще время не пришло. Шелестя тонкой одеждой, ко мне подошла прислужница с чашей вина. Я уже был способен заметить, что она молода и красива, и с особым наслаждением вдохнул сладкий аромат ее благовоний.