Свидетель, который частью говорит правду и частью лжет 2 страница

Можно, кстати, заметить, что существует способ повлиять на ум присяжных, нимало не подавая виду об этом, и это способ самый успешный из всех. Все люди более или менее склонны к самомнению, и каждый считает себя умным человеком. Каждый любит разобраться в деле собственными силами; всякому приятнее самому найти ответ загадку, чем узнать ее от других, приятно думать, что он не хуже всякого другого умеет видеть под землей.

Во многих случаях присяжные лучше понимают дело, чем судья или адвокат, и иногда выносят правильное решение по соображению, ускользнувшему от судьи и остающемуся неизвестным до конца. Самый опытный адвокат иной раз не и силах объяснить вердикт, основанный на здравых и справедливых соображениях; ни он, ни его противник не сумели указать их присяжным; они сами нашли в житейской оценке фактов, на которые смотрели не как законники, а как простые обыватели. Когда вы хотите произвести особенно сильное впечатление на присяжных каким-нибудь соображением, не договаривайте его до конца, если только можете достигнуть цели намеком; предоставьте присяжным самим сделать конечный вывод. Будьте только вполне уверены, что они сделают его; вы можете ошибиться в расчете на их проницательность, если будете говорить слишком тонко и умно; это гораздо хуже, чем говорить недостаточно тонко.

Загадочность есть превосходное покрывало для всякого обстоятельства, особенно если вы предоставите самим присяжным развернуть его. Возьмем случай таинственного исчезновения завещания в промежуток времени между двумя определенными моментами. Если вы хотите показать, что оно, по всем вероятиям, было скрыто известным лицом А. В., не бывшим наследником по этому завещанию и заинтересованным в его уничтожении, вы можете ограничиться доказательством того, что в деле нет данных, разъясняющих факт исчезновения документа; что племянница завещателя, заинтересованная в его сохранении, была единственной обитательницей дома в указанный промежуток времени. Если затем вам удастся доказать, что А. В. хотя бы на единую минуту заходил в дом, присяжные неизбежно придут к заключению, без прямого на то указания с вашей стороны, что А. В. уничтожил завещание, и самые незначительные улики будут достаточны для того, чтобы они признали, что завещание не было уничтожено завещателем. Присяжные сами сделают все нужные вам выводы.

Это не адвокатский «фокус»; если бы это было недобросовестной уловкой, я предпочел бы вовсе не упоминать о ней. Такие уловки — прием плохих адвокатов, и худшее или лучшее в них заключается в том, что они никогда не достигают цели. Присяжные сразу видят их; они вредят делу, вместо того чтобы служить ему, как объявления врача-шарлатана, выдающие его обманы.

Какая может быть польза от попыток ослабить положение противника такими словами, как: «Г-да присяжные! Я не говорю, что подсудимый получил эти вещи посредством обмана, но утверждаю, что образ действий его не может казаться вам похвальным». Эта уловка, правда, очень жалкая; но всякая другая уловка показалась бы такой же, если бы я написал ее на бумаге. Вот вам другая: «Я не придаю большого значения такому-то образу действий или тому, что подсудимый сделал или сказал то-то и то-то. Я только мимоходом указываю на это». В таких уловках нет ничего похожего на искусство; они недостойны настоящего оратора. Это не есть правда, это не слова прямого человека; а если у вас нет ни правды, ни искренности, вы, даже обладая внешними качествами речи, не достигните высшего ее искусства. Правда и искренность составляют основные достоинства и прелесть красноречия; в них источник силы, увлекающей и подчиняющей слушателей. Я вовсе не хочу сказать, что здравая мысль и неопровержимое рассуждение не могут быть переданы двумя различными способами. Даже правда и искренность в устах неразвитого и неискусного человека могут казаться оскорбительными, и не только казаться, но и быть такими. Поэтому, если вы хотите иметь успех у ваших слушателей, искусство должно помочь правде и здравому смыслу; одна и та же мысль, одна и та же истина может быть передана и грубым, и изящным языком. Нечего пояснять, в котором из двух она покажется более убедительной; но уловки, о которых я упоминал, представляют нечто отличное от того и другого и пригодны скорее для фокусника на балаганах, чем для адвоката на суде.

Гримасы лица очень близко подходят к телесному кривлянью, и нельзя не скорбеть о том, что они еще не вывелись в наше утонченно-воспитанное время. Некоторые адвокаты обращаются к присяжным с таким искаженным лицом, как будто принятая ими на себя тяжелая задача причиняет им физическую боль. Другие стараются изобразить на своем лице величайшее презрение, гнев или насмешку. Но не всякому дано выражать свои чувства одним взглядом. Выражение лица есть отражение чувств человека; он не властен придать себе естественное выражение, если оно не явилось естественным путем, так же, как нельзя придать живую улыбку лицу резиновой куклы. Только ценой долгого упражнения и вдумчивой работы достается ваятелю слабая передача наших чувств в мраморе. Ясно, что мы не обладаем умением в каждую данную минуту приводить в движение те именно мускулы, которые нужны, чтобы изобразить на своем лице известное выражение. Всякие попытки к этому не только смешны, но просто бессмысленны. Я видел однажды, как адвокат сделал негодующее лицо, а у присяжных рот расплылся в улыбку до самых ушей. Он хотел играть, не будучи актером, и не сумел. Он, если можно так выразиться, дернул не за те мускулы и неожиданно для себя оказался шутом.

Случается часто, что бранят фотографа за отсутствие сходства, тогда как вина лежит на том, кого он снимал и который хотел выйти ученым, интересным, грозным, вообще не тем, что он есть. Неужели вы думаете, что можно просунуть голову в дыру полотна картины и быть собственным портретом? Я думаю — нельзя. Люди по большей части столь плохие актеры, что не умеют подражать даже самим себе, когда хотят этого. Я видал другого адвоката, опускавшего голову и склонявшегося в сторону присяжных тем движением, которое, вероятно, внушило Диккенсу обозначение «присяжного изгиба», а потом выворачивал глаза кверху, чтобы наблюдать за произведенным эффектом; все это должно было обозначать пафос. Но это не вышло: остался дрянной актер перед насмешливыми зрителями. Игра, заметная для окружающих, плохая игра. Заметная игра на суде, пожалуй, хуже всякой другой плохой игры. Как только у присяжных явится подозрение, что их хотят провести, все их доверие пропадет и они не станут слушать самых убедительных ваших соображений; самое здравое и правдоподобное из ваших рассуждений будет казаться им лишь самым лживым.

Если вы говорите с убеждением,— а так должен говорить адвокат в каждом деле,— на чертах вашего лица безо всякого усилия с вашей стороны отразятся все те чувства, для передачи коих они призваны самой природой. И вы можете быть уверены, что, если не будете заниматься искусственной мимикой, вы никогда не дернете не за тот мускул.

Не менее важно предупредить начинающего адвоката от очень распространенной и заманчивой ошибки — от подражания. У всякого истинного адвоката есть своя манера, своя индивидуальность, которые потеряли бы всю свою привлекательность от попытки слить их с чужой личностью. Подражать манере законченного мастера все равно, что одеть на человека низкого роста кафтан высокого человека. Как бы ни был он хорошо сшит на последнего, он будет казаться шутовским нарядом на первом. Манера человека есть в такой же мере прирожденное его свойство, как и умственные способности. Не следует также упускать из виду, что подражатели в большинстве случаев усваивают себе недостатки, а не достоинства тех, кому подражают. Аффектация в речи, неестественные манеры — вот что большей частью привлекает внимание подражателя. Помимо этого, всякое подражание плохо само по себе. Оно обыкновенно представляет из себя нечто грубое и бывает не многим лучше балаганного изображения оригинала. Как бы искусно оно ни было, всегда бывает видно, что заимствованные черты — чужие, а не собственные.

Из этого, конечно, не следует, что не должно тщательно изучать образцовых адвокатов; надо остерегаться рабской копировки, а не старательного подражания изяществу и превосходству лучших. Спокойное, ровное обращение, непринужденная любезность и предупредительность, умеренное красноречие, порядок и построение речей, умелые и тонкие приемы допроса свидетелей, независимость и смелость — все это заслуживает самого внимательного изучения. Подражайте этому, если можете. Но, где только м метите что-либо преувеличенное в приемах адвоката, хотя бы оно и казалось в высшей степени привлекательным у того, кому свойственны такие приемы, ни на минуту не поддавайтесь искушению подражать им. Подражатель есть уже в силу вещей человек второго или третьего юрта, а большей частью и того хуже. В лучшем случае он играет незавидную роль, и самое искусное подражание может быть поставлено ему лишь в самую незначительную заслугу.

Во вступительной речи сдержанность сильнее преувеличения. Последнее есть слабость. При самом надежном положении обвинителя в процессе вступительная речь не может заключать в себе доказательств. Ваша задача — изложить существо (несколько больше, чем простой набросок) того, что вы собираетесь доказать. Это надо сделать так, чтобы, когда затем улики, являющиеся на судебном следствии обыкновенно в отрывочных и часто далеко разбросанных частях, будут одна за другой представляться присяжным, последние могли видеть связь каждой из них со всеми предыдущими, а затем и со всем судебным материалом и оценить их значение. Ниже я укажу пример, который представляется мне лучшим образцом вступительной речи нашего времени; я не думаю даже, чтобы можно было превзойти его. Но никогда не упускайте существенных положений во вступительной речи, потому что каждое из них в большинстве случаев будет принято присяжными в той форме, в какой вы хотите внушить им его, и они будут смотреть на него почти как на доказательство, прежде даже, чем оно будет подтверждено уликами. Когда явятся и последние, они часто найдут подкрепление в том, что было сказано раньше. Хотя самые факты не изменятся и не станут крупнее, впечатление от них в представлении присяжных будет сильнее.

Предположим, что у вас есть известное число свидетелей, могущих удостоверить ряд отдельных фактов, на первый взгляд не имеющих между собой связи, но имеющих тем не менее прямое или косвенное отношение к основному предмету спора. Эти свидетели представляют многочисленные эпизоды, происходившие в разное время в различных местах, но тяготеющие к одному общему центру, подтверждающие и дополняющие друг друга, подготовляя главное событие всего дела и неизбежно ведя к нему. Очевидно, что при таких условиях, если вы хотите, чтобы ваша вступительная речь представляла ясный рассказ, вы должны представить каждый отдельный ряд фактов в законченном виде, начав в большинстве случаев с более ранних по времени. Они должны стать наглядными и понятными для присяжных только как факты; не следует указывать на их отношение к главному вопросу дела, пока другие разветвления предмета не станут столь же понятны для присяжных. Если это будет сделано слишком рано, эффект пропадет; будет нарушена последовательность рассказа, и присяжные утратят ясное представление о фактах; надо изложить первый ряд фактов и затем оставить их готовыми, чтобы в нужное время вставить их в соответствующее место. Второй ряд, за ним третий и все другие будут следовать в надлежащем порядке, пока наконец весь ваш материал не будет приготовлен к тому, чтобы возвести его в задуманное вами построение.

Присяжные, у которых перед глазами таким образом прошли отдельные части вашего рассказа, будут без труда различать положение каждой из них в общем изложении, равно как и взаимные их отношения.

Едва ли нужно говорить, что, если вы слишком удлините какой-нибудь отдел по сравнению с остальными, он займет слишком много места в речи и нарушит ее общую симметрию. Не следует также украшать вступление излишним красноречием, подобно тому как убирают цветными лентами быка, которого ведут на убой; не должно и засорять его предубеждениями, которые одинаково вредны как в надежном, так и в слабом деле. Адвокат не должен внушать слушателям предубеждения; напротив, должен предостерегать их от таких попыток. Старайтесь только изложить ваше вступление правдиво и естественно. Если не будет этого, вступление не достигнет цели; если будет больше этого, не достигнут цели доказательства.

Умеренность есть сила. Это несколько похоже на пропись в ученической тетрадке, но это все-таки полезно запомнить. «Ваше вступление,— сказал один блестящий ад-покат своему противнику,— было превосходно; оно было сочетанием сдержанности с поразительной силой». Сила-то и заключалась именно в сдержанности. В этом деле было множество фактов и были различные группы фактов; но при этом, если два факта были верны, все остальное также становилось несомненным, потому что эти два обстоятельства находились в таком отношении к прочим, что вся цепь событий не могла существовать без них и должна была существовать во всей целости, коль скоро они занимали в ней положение, указанное оратором. Здесь можно, кстати, заметить, что сдержанность тона так же необходима, как и сдержанность языка. Она дает оратору возможность проявить самое привлекательное из всех качеств ораторского искусства — модулирование. Это — музыка речи: о ней мало заботятся в суде, да и где бы то ни было, за исключением сцены; но это неоценимое свойство публичной речи, и его следовало бы развивать самым тщательным образом. У нас еще есть немногие ораторы, обладающие этим чарующим умением в совершенстве, и те, кому приходилось слышать их, не станут спорить со мной.

Есть другая ошибка, о которой так же полезно предостеречь начинающего, как от слишком громкой речи, это — слишком мягкая речь. Говори смело, друг! Не мямли и не тяни слова, как будто продаешь тесемку по аршинам и не уверен, что хватит товару. Тот, кто рычит, еще может выработать из себя что-нибудь пригодное для судебной работы: но если вы обладаете неслышным голосом, из вас ничего не выйдет. Как тяжело бывает смотреть на мучительное выражение лица присяжного, который, приставив ладонь к уху и раскрыв рот (как будто в надежде уловить что-нибудь этим путем), напрягает все свои силы, чтобы разобрать, о чем говорит адвокат. Неслышная речь бывает иногда следствием неуверенности в себе: с этим можно справиться посредством настойчивого упражнения; но сомнительно, чтобы робкому человеку пришлось часто упражняться на суде. Существуют, впрочем, такие места, где он волен упражняться сколько угодно: существуют морские берега и широкие поляны.

Но самое трудное и, может быть, самое полезное место для упражнения голоса — это пустая комната. Чтобы обращаться вслух к самому себе, нужна не только энергия, но и храбрость. Вам приходится бороться с сознанием своего смешного, почти глупого положения, которого нельзя не понимать; приходится прислушиваться к звукам собственного голоса, а эти звуки обыкновенно кажутся какими-то укорами, если только вы не одарены очень высоким представлением о самом себе; случается, что неудержимый порыв бурного красноречия, как воздушный шар, уносит вас под облака, но вдруг ослабевает, и вы летите вниз и, как ни стараетесь, не можете отделаться от мысли, что представляете собой явление, ни с чем не сообразное. Но именно эта мысль и ощущение, связанное с пониманием своего нелепого положения, с сознанием полной бессмысленности действий человека, рассуждающего вслух перед самим собой,— все это и делает подобное упражнение в высшей степени полезным; тот, кто сумеет справиться с самим собой наедине, легко сделает это перед слушателями. Кроме того, он приучится следить за своей речью и относиться к ней критически; это — огромное преимущество; наконец, если вы сколько-нибудь способны модулировать голосом, вы имеете возможность упражняться в этом среди полной тишины. Это лучшая обстановка для того, чтобы испытать гибкость своего голоса и приучиться им управлять.

Нет никакого сомнения, что у нас обращают слишком мало внимания на эту сторону адвокатского искусства. Очень многие, по-видимому, склонны думать, что все люди родятся с прекрасным гибким голосом, со сладким даром красноречия и с готовым умением пользоваться тем и другим в совершенстве. На самом деле звучный голос есть одно из самых редких человеческих свойств, требующее искусственного развития, чтобы достигнуть совершенства. Насколько же важнее упражнение для тех, чей голос не отличается ни полнотой, ни подчас приятностью!

Всякий шарманщик старается запастись по возможности лучшей шарманкой: он знает, что больше заработает с ней; на суде мы пользуемся голосом тоже для успеха; немо, что следует сделать его возможно приятным для слушателей и дать ему наибольшее развитие.

Нелишним может быть упомянуть в заключение этой главы, что во вступительной речи никогда не следует говорить быстро. Излишняя торопливость речи есть сравнительно редкий недостаток, но все-таки многие адвокаты говорят слишком скоро и вследствие этого успевают высказать слишком мало. Только привычные ораторы умеют говорить законченными фразами; но даже за их неторопливой речью присяжным нелегко следить; каково же им слушать и понимать человека, говорящего с неимоверной быстротой и не умеющего высказать ни единой мысли в законченном виде? Это представляется мне похожим на игру в «зайца и гончих» в потемках или на полицейский ключ «к делу»; при таких условиях редко приходится быть на верном следу. «Ничего не разберешь,— говорит один присяжный, прослушав весьма развязного юного адвоката,— чересчур скоро говорит». «В чем же иск?» — недоумевает другой. «Он за истца или за ответчика?» — спрашивает третий. Тому, кто не способен к более толковому изложению своих требований, лучше вовсе не произносить вступительной речи: он может только повредить своему клиенту.

Медленно, верно и коротко — вот хороший девиз для молодых адвокатов. Длинное вступление утомительно и бесцельно; его продолжительность создается повторениями. Я не говорю о тех, кто умеет говорить без конца или кончить в любую минуту; я имею в виду не столько продолжительность времени, сколько пустословие. Речь может быть сказана в двадцать минут и быть очень длинной; может длиться шесть часов и быть необыкновенно сжатой. Вступительная речь по обвинению Артура Ортона в ложных показаниях под присягой (дело Тичборн) продолжалась несколько дней, и тем не менее это образец точного, стройного и сжатого изложения.

Короткая речь сильнее длинной. Когда присяжные начинают барабанить пальцами, вы можете быть уверены, что уже говорили дольше, чем следовало, и каждое новое слово может оказаться не только утомительным для них, но и опасным для вашего доверителя. Поэтому, считаясь с необходимостью некоторого изящества речи, без которого она могла бы показаться слишком сухой, имейте в виду, что чем меньше слов, тем лучше. Это вовсе не значит, что вы должны говорить телеграфным слогом, но следует отучиться от многословия; слог речи выиграет и в силе, и в отделке, и в стройной красоте.

Присяжным нет никакого дела до самообольщений адвоката; им нужны факты дела, и именно потому, что им ничего другого не нужно, вы должны изложить перед ними факты в таком виде, чтобы они не только запечатлелись у них в памяти, но и были поняты ими согласно с нашим толкованием и интересами вашего клиента.

Другая опасная ошибка — это неумелые попытки к пафосу; они почти всегда вызывают смех. Плачущий адвокат и смеющиеся судьи — это сцена, пригодная для шутовского представления, а не для суда. Умение волновать чувства слушателей есть высший и самый редкий дар природы оратору. Оно столь высоко, что его можно назвать самим красноречием. Но эта власть над сердцами не достигается упражнением; ее нельзя приобрести, как нельзя по желанию вызвать в себе истинный пафос. Оратор может плакать, но это не пафос; он может качать головой, воздевать к небу руки и глаза, может делать все что угодно, чтобы представиться взволнованным, и все-таки не тронет слушателей. К счастью, этот высший дар редко бывает нужен на трибуне суда; напротив того, тот, кто обладает силой пафоса, должен скорее сдерживать, чем поощрять ее в себе. Пытаться действовать на чувства, не имея этой власти, значит признавать себя обманщиком и показывать, что вы были бы готовы поступить нечестно, если бы могли. Бывают случаи, когда дело, защищаемое адвокатом, затрагивает самые глубокие чувства человеческой природы. Тогда, если вам дана :>та власть, вы имеете право пользоваться ею как благородным оружием в защиту угнетаемых или обиженных. Но если нет у вас этого высокого дара, берегитесь рассеять пафос фактов жалкой подделкой возвышенных чувств.

В заключение можно заметить, что люди, получившие известность выдающихся ораторов, достигали этого путем огромной работы, неутомимого упражнения и старательного изучения великих художников слова. Может казаться лишним проходить через все эти трудности только для того, чтобы сделаться поверенным по мелким исковым делам; но если принять во внимание, что умение говорить есть верное средство успеха, то надо признать, что ради успеха можно трудиться всю жизнь. Кроме того, надо помнить, что всегда может случиться, что вам предстанет необходимость проявить на деле умение, приобретенное вами упорной работой молодых лет.

ГЛАВА II

Первоначальный допрос

Первоначальный допрос свидетелей есть один из важнейших моментов в процессе. Молодой адвокат, если он обладает отвагой, обыкновенно бросается в дело, вроде того как человек, не умеющий плавать, прыгает в воду. Естественным последствием такого прыжка бывает много напрасных усилий и мило толку. Голова в воде, руки над водой; так далеко не уплывешь! Нервное возбуждение, неизбежно овладевающее им, когда он встает, чтобы говорить перед опытным судьей, глаз которого — микроскоп для его ошибок и который не всегда бывает снисходителен в своих замечаниях, было бы само по себе величайшим затруднением, даже и том случае, если бы начинающий адвокат уже был мастером своего дела. Между тем в большинстве случаев он имеет лишь весьма слабое представление о том, как следует вести допрос. Он сознает вместе с тем, что кругом сидят поди слишком склонные подмечать всякий промах не по недоброжелательству, а просто по привычке. Чем дальше, I см заметнее для него, как много недостает ему в практическом опыте, и тем сильнее его нервное волнение. Трудно представить себе менее завидное положение.

Я не рассчитываю на то, чтобы мои замечания могли вылечить его или дать ему практический опыт; но надеюсь, что некоторые из моих указаний принесут ту пользу, что помогут ему избежать многих ошибок и держаться верного пути, проторенного опытными адвокатами. Необходимо запомнить одно основное соображение: свидетель вызван вами, чтобы передать суду простой и правдивый рассказ о том, что знает; доверие или недоверие присяжных к этому рассказу, а следовательно и их решение, зависят от того, как он будет говорить. Если бы свидетель говорил в кружке друзей или знакомых, его рассказ мог бы оказаться расплывчатым, не слишком точным, но все факты были бы налицо; а это именно то, что всего важнее, если только вы беретесь за чистое дело (другого предположения я, конечно, делать не могу). Мне часто приходилось слышать, как вследствие неумелых вопросов юного адвоката свидетель передавал лишь половину своего рассказа, и притом худшую, так что его старшему товарищу приходилось ловить случай помочь свидетелю досказать нужное уже на дополнительном допросе. Если бы свидетель давал свое показание при упомянутых выше условиях, в частном кружке, все присутствующие понимали бы его без труда, и если бы он был известен за правдивого человека, все бы поверили его словам. Все обошлось бы без содействия адвоката, путающего события и смешивающего дни. Возьмем другую обстановку: мы в суде и тот же человек передает тот же рассказ перед судьей и присяжными. Он уже заранее знает, что ему не дадут говорить просто. Его будут допрашивать; из него будут извлекать то, что он знает, отрывками, по кусочкам, рядом отдельных вопросов; на каждом шагу его почему-то будут перебивать самым бестолковым образом, хуже, чем если бы каждый из присутствующих в зале вздумал по очереди спрашивать его о том, что он должен показать, вместо того чтобы спокойно выслушать, что он скажет сам (как не узнать в этих строках наши судебные заседания, где прокурор, гражданский истец, защитник и сам председатель то и дело перебивают друг друга во время допроса, извиняются, кланяются и опять вмешиваются в чужие вопросы, не дождавшись очереди). Это несколько напоминает судебно-медицинское вскрытие; разница в том, что свидетель жив и очень чувствительно относится к мучительной операции. Он знает, что каждое слово его будет предметом спора, а иногда и прямого обвинения во лжи. До сих пор, может быть, никто никогда не позволял себе усомниться в его правдивости, а теперь, того и гляди, придется выслушивать намеки на лжесвидетельство под присягой.

Таким приблизительно должно быть состояние духа человека, впервые выступающего свидетелем на суде. Итак, прежде всего, он находится в настроении, менее всего подходящем для допроса: он волнуется, он смущен и растерян. Поставьте перед ним взволнованного, смущенного и растерянного молодого адвоката — и получите худшее из всех сочетаний для выяснения того, что требуется, т. е. улик. Начинается с того, что его, как на экзамене, спрашивают, как его зовут; одно это иногда вызывает ряд недоразумений и приводит свидетеля в удрученное состояние: он видит, что судья удивлен, а иной раз и негодует на то, что он не сумел обзавестись более приятным прозвищем, и даже на то, что у него вообще существует имя, какое ни на есть. Свидетель краснеет, чувствует себя униженным, но считает, что пока отделался еще очень дешево, не получив строгого выговора. Вслед за тем он поворачивается в сторону адвоката и старается угадать, о чем его будут спрашивать.

Лучшее, что может сделать адвокат при таких условиях, это помнить, что свидетель должен рассказать нечто, имеющее значение для дела, и что есть разумное основание рассчитывать, что он выполнит эту задачу весьма удовлетворительно, если только он, адвокат, не помешает ему сделать это так, как ему легче. Следовательно, чем реже его будут перебивать, тем лучше и тем меньше потребуется вопросов. Самое главное — следить за показанием; особенно за тем, чтобы рассказ свидетеля не загромождался посторонними обстоятельствами, не имеющими отношения к делу. Самая обыкновенная ошибка — это показания по слухам: или он сказал кому-нибудь другому, или кто-либо другой сказал ему что-нибудь такое, о чем нельзя показывать на суде; это задерживает рассказ о последовательных событиях. Но свидетель очень волнуется, и надо быть очень осмотрительным в старании устранить его постоянное «он мне говорит: я, говорит...», чтобы окончательно не сбить его с толку. Помогите ему выбраться из чащи и дайте оглядеться; если хотите, смотрите на него, как на слепого, которого надо вывести на дорогу и, повернув в нужную сторону, предоставить ему самому дойти до конца пути.

Самые простые вопросы всего полезнее, для того чтобы извлечь нужные факты из уст свидетеля. Гораздо лучше спросить: а что было потом, чем повторять то, что значится в заметках, переданных вам стряпчим (они называются brief - это частное дознание, произведенное стряпчим — солиситором); эти повторения часто вызывают прямое отрицание со стороны свидетеля. Вопросительное: «Так?», которое, не спрашивая ни о чем определенном, спрашивает обо всем гораздо лучше кудрявых оборотов: «Не припоминаете ли вы, что сказал на это или что после этого сделал подсудимый?» Такой вопрос большей частью приводит свидетеля в недоумение, точно ему задали загадку и хотят, чтобы он признался, что не умеет ее разгадать.

Судьи часто останавливают молодых адвокатов на таких вопросах, как: «Припоминаете ли вы 29-е число прошлого месяца?» Вопрос заключается совсем не в том, помнит ли свидетель определенный день; помнит он или нет, это никакого значения не имеет. Вам нужно, чтобы он удостоверил то, что в этот день происходило, т. е. нужны факты, и если число месяца имеет какое бы то ни было значение для дела, то вопрос предложен в самой худшей для спрашивающего форме. Услыхав его, свидетель начинает размышлять о том, помнит он это число или не помнит, и не знает, что сказать. Мы не запоминаем дней. Спросите его, помнит ли он 1 мая 1816 г. (день его рождения), вместо того чтобы спросить, когда он родился. Это одна из самых обыкновенных и вместе с тем самых глупых ошибок, какие только бывают на суде. Поэтому, хотя это и будет повторением, привожу еще один пример. Предположим, что вы спрашиваете свидетеля, помнит ли он 10 июня 1874 г.; по всем вероятиям, он не помнит этого дня; вы оба в одинаковом затруднении и думаете, что ищете разных вещей; спросите, был ли он на Ниагарском водопаде в этом году,— от ответит без колебаний; спросите, в какой день это было,— он скажет: 10 июня. Такими вопросами вы избегаете повода входить в оценку памяти свидетеля; а это всегда рискованный прием, полезный при перекрестном, но не при первоначальном допросе. Забывая об этом и подрывая своими неумелыми вопросами доверие к свидетелю уже с первого его слова, адвокаты наши погубили и будут еще губить немало верных дел. Если, окончив свой допрос, вы оставите свидетеля в смущенном и растерянном состоянии, вашему противнику останется только завершить уже сделанное вами, разбить двумя-тремя ловко рассчитанными вопросами все показание вдребезги. Насколько могу судить по личным наблюдениям, у вас в таких случаях остается уверенность, что дело было выиграно, если бы его не погубила непроходимая глупость свидетеля.

Неумелый допрос приносит делу неисчислимый вред; и тем не менее на эту отрасль адвокатского искусства почти не обращают внимания. Всякий думает, что это так просто, что тут промахи невозможны. Я считаю, что это самое трудное, что только есть в адвокатской деятельности; это, во всяком случае, самое важное, потому что свидетельские показания определяют решение дела. Едва ли нужно говорить, что нельзя выказывать раздражения против свидетеля. Если он глуп, ваше недовольство не поможет ему, как не помогут и те резкие замечания, которые гак часто приходится слышать на суде. Чем глупее свидетель, тем терпеливее должен быть адвокат. Палка — плохое средство к тому, чтобы заставить хромую собаку перепрыгнуть высокую огородку: притом глупость не всегда бывает на стороне свидетеля. Каждый вопрос, обращенный к свидетелю, должен не только быть понятным и относящимся к делу сам по себе, но и быть предложенным в такой форме, чтобы отношение было понятно допрашиваемому. Не будучи наводящим вопросом, он должен быть скорее напоминанием о событии, чем испытанием памяти свидетеля. Я приведу пример, чтобы показать, как легко сделать ошибку и как важно избежать ее.