Свидетель, который частью говорит правду и частью лжет 9 страница

- В какой сумме определяете вы убыток от преграждения доступа к участку, г-н Односторонний?

Ага! вот дельный вопрос! Он может вызвать некоторое разногласие; будем ждать ответа как можно спокойнее, ибо г-н Односторонний так же спокоен, как будто только что закурил свою утреннюю сигару.

- Ну, знаете,— произносит свидетель с очарователь ной железнодорожной улыбкой. При этой улыбке вы за бываете не только ответ, но и самый вопрос.— Знаете...— И в своей величественной невозмутимости перелистывая свой отчет, он с неотразимой грацией и убедительностью качает благообразной головой.

Вот где надо показать себя молодому адвокату! И ничего он не сделает, если не приобрел некоторого знания людей. Мыслимо ли взяться за перекрестный допрос головы, которая раскачивается и улыбается столь обольстительным образом. Это все равно, что плохому стрелку попасть в голову носовой фигуры корабля в бурю.

В эту минуту ваш противник вставляет какое-нибудь незначительное замечание, и свидетель продолжает улыбаться или, может быть, дает ответ, не отвечая на ваш вопрос, а уклоняясь от него. Не выпускайте его из рук.

- Так насчет преграждения доступа, г-н Односторонний?

- Насчет преграждения?

Он как будто и не слыхал вашего вопроса и отвечает очень медленно:

- Видите ли — сэр — едва ли здесь можно... (Он перелистывает свой отчет с изящной небрежностью, как тетрадь с дамскими рисунками.) Я не знаю,— я решитель но — не могу — понять — какие — тут могут — быть — убытки — от — преграждения — доступа — к участку.

- Может быть, есть выгоды?

Он пожимает плечами и улыбается, как бы предоставляя вам на выбор то и другое: я вызван сюда, чтобы высказать присяжным мое мнение, не склоняясь ни в ту, ни в другую сторону; если вы можете извлечь из моих слов что-нибудь для вас благоприятное,— пожалуйста, не стесняйтесь.

Это показание он дает своим обращением с вами, и показание это окажется не лишенным значения, если вы не разобьете его перекрестным допросом.

Вместо ответа он говорит: «Я пришел сюда не для шуток, сэр!» — Железнодорожной улыбки уже нет.

Вот когда надо ухватиться за это замечательное северо-северо-восточное или юго-юго-западное железнодорожное создание. Вы видите, что свои вычисления он может отстаивать хоть до бесконечности, но доказать, что им соответствуют действительные убытки, не может ни на минуту. Я не хочу, конечно, сказать, что оценщик вообще не принимает в расчет убытки от преграждения доступа; я беру исключительные случаи, чтобы пояснить общие правила; чтобы свалить это дерево, лучше подрубить корень, чем тянуть за верхушку. Мне приходилось наблюдать применение обоих способов, но успех бывал только при одном. Вы сразу видите, что он весь погнулся в сторону; в эту сторону и надо свалить его. Если в его заключении все оказывается совершенно обесцененным,— а он постоянно стремится именно к этому,— вы очень плохой адвокат, если не сумеете обесценить и его заключения в глазах присяжных.

Это один прием. Есть и другой, иногда не менее успешный. Он заключается в том, чтобы навести этого сведущего человека на заключение о вещах, в которых он ничего не понимает. Он будет отвечать общими местами о большой доходности и о ничтожной доходности, смотря по тому, что выгоднее для его стороны.

Для вычислений этого последнего рода применяется иногда специальный «технический» прием; я узнал о нем со слов дешевого человека, часто появлявшегося в роли оценщика по маловажным искам. Кто-то спросил его в частной беседе, каким образом мог он давать свои заключения суду с такой уверенностью, не имея при себе никаких цифровых заметок.

«Это дело привычки,— сказал он.— Немножко практики, и все идет как по маслу. Прежде-то я немало времени тратил на всякие местные осмотры и расчеты; а теперь это другие за меня делают — те, кто с противной стороны выступает; я слушаю их объяснения, беру их цифры,— считаю, что эти цифры для них хорошие,— и скидываю с них три четверти; выходит и для нас неплохо».

Мне пришлось однажды прослушать перекрестный допрос одного кирпичного заводчика, вызванного в качестве сведущего лица со стороны железнодорожного общества, по поводу отчуждения земельного участка, занятого кирпичным заводом. Привожу некоторые из ответов этого «эксперта»: «Я пришел сюда, чтобы удостоверить убытки, понесенные истцом вследствие отчуждения земли, занятой его кирпичным заводом; я живу в NN. у меня там большой кирпичный завод; железная дорога, которая является ответчиком по этому делу,— один из крупных моих покупщиков; могу почти сказать, что я на нее только и работаю; истец выделывает свой кирпич в Мидл-Эссексе; между его кирпичом и кирпичом, который выделывается в NN. нет ничего общего: разная выработка; я о выработке кирпичей в Мидл-Эссексе ничего не знаю; знаю только, что там их работают не так, как у нас. Мне не приходилось наблюдать выработку кирпича в Мидл-Эссексе. Хуже, чем у истца, я кирпича не видал. Он ничего не стоит. В этом году хороший кирпич не дает барыша; за последние три года барыша не было; в будущем году будет убыток. Если истец будет утверждать под присягой, что имел в этом году прибыль от своего завода, и докажет это своими торговыми книгами, я не поверю ни ему, ни его книгам, не поверю ничему, что бы он ни представил суду. Я не верю ему, когда он удостоверяет под присягой, что затратил деньги на устройство завода на его земле. Я считаю, что для истца было выгодно, что его земля и завод отошли под железную дорогу; это положит ему деньги в карман помимо всякого вознаграждения за отчуждение».

Этот господин много раз появлялся в суде по делам об отчуждениях со стороны одного железнодорожного общества с целью сбить оценку, хотя ни один судья, дороживший своим достоинством, не мог придавать его объяснениям ни малейшего значения. Нет нужды прибавлять, что он умел делать кирпичи без соломы; соответственно этому в его заключениях не хватало некоторого качества, необходимого для их прочности. Не всякий кирпичный заводчик говорит правду на суде.

ГРАФОЛОГ

Разбирается дело о предумышленном убийстве. За свидетельской решеткой появляется господин с умным лицом и проницательными глазами. Его уверенный взгляд сразу внушает вам доверие. В нем есть что-то ученое и даже философское. Это, вероятно, и есть тот самый человек, которому дано умение читать «проповедь по камням, убийство по любовным письмам и развод по всяким неодушевленным предметам»?

Взгляд его обращен в сторону адвоката, приступающего к перекрестному допросу, и в этом взгляде можно прочесть приблизительно такой монолог: «Посмотрим-ка, что это за птица. Сейчас увидим. Ага! молокосос. Много мы таких видели. Посмотрим, посмотрим. А! вот ты с чего начинаешь? Ну, это не страшно. Я с первого слова вижу, что в нем есть. Мне только взглянуть — и прочел, что у него на лице написано: почерк виден».

«Сколько времени я занимаюсь каллиграфической экспертизой, сэр? Как сказать? Я уже привык к этому вопросу; раз тысячу слыхал его в этом зале.— Невзирая на это обстоятельство, он, однако, не спеша складывает свои выхоленные руки над книгой, которую держит перед собой, прикрыв левую правой, смотрит в потолок, как если бы никто никогда не задавал ему столь глупого вопроса, и ему приходится заняться вычислениями сроков.— Тридцать пять лет, сэр».

Он вынимает свое pince-nez, притрагиваясь к нему с осторожностью человека, привыкшего обращаться с хрупкими вещами. Золотой кончик покоится на средней фаланге среднего пальца и слегка придерживается большим; указательный палец грациозно прикасается к ободку стекол. Эти стекла существенный элемент в его заключении, и он с язвительным, ученым, почти математическим видом помахивает ими в сторону молодого адвоката. Берегитесь этой благодушной улыбки, о мой юный, доверчивый друг! Казалось бы, дно насквозь видно, а до дна очень далеко! Знакомы вы с такими местами, где над омутом поросла пушистая травка и мелькают голубые незабудки и желтенькая куриная слепота? Смотрите под ноги, молодой друг; у вас в руках ценная ноша: человеческая жизнь.

Да, подсудимого обвиняют в убийстве, и улика — почерк. Эксперт должен установить виновность. «Нет, нет,— говорит он про себя,— отнюдь не я. Мне дают образцы почерков и спрашивают моего заключения; я говорю: это почерк подсудимого. Вы говорите: если это писал он, он виновен. Так скажут и присяжные». Тонкое различие! Но позвольте спросить, г-н Непогрешимый, прежде чем высказать свое заключение: знали вы или не знали о том, к чему оно должно было привести?

Опасный вопрос. Посмотрите: эксперт по-прежнему изящно играет своими незаменимыми стеклышками; но он вместе с тем следит за вами, как врач за выражением лица своего пациента; он уже приводит свои «научные основания» в боевой порядок. Можно ли задать ему столь существенный вопрос в такой форме? Нет! Он видит, что вам нужно,— он прочтет вашу мысль в этих словах, как сквозь хрусталь. Надо утаить ее от него так, как будто вы через него пересылаете присяжным шифрованную телеграмму, которой он не должен прочесть. Ответ на этот вопрос, если вы сумеете предложить его в надлежащей форме, может быть, лежит у самого основания вашей защиты.

Знал ли он о том, к чему должно было привести сличение почерков? Если вы не умеете задать вопрос в иной форме, лучше не спрашивайте вовсе; он категорически ответит: нет. Он принимал присягу и рассуждает по научным данным, а не как-нибудь иначе. Не забывайте этого. Одна точка над «1» может решить да или нет. Он из такой точки умеет извлечь убийство, как из черты буквы — прелюбодеяние.

Вам надо выяснить, что именно могло оказать влияние на него и толкнуть в определенную сторону его заключение о петле в букве «С» или о загибе в букве «У». Откуда родилось у него предположение, что это мог быть почерк подсудимого? Знал он о том, что совершено убийство?

«Да, но не знал, что оно составляло предмет исследования по настоящему делу».

Заметьте себе этот ответ и повторите свой вопрос. Никто, конечно, не говорил эксперту про убийство, когда ему вручили образцы почерка; ему не сказали, что это почерк обвиняемого, что ему предстояло сличить его с роковой запиской. Я могу сказать вам, почему никто не говорил ему об этом, ибо вам надо иметь это в виду с самого начала перекрестного допроса. Нет ничего легче, как найти сходство в почерках людей, принадлежащих к одной общей группе лиц, в почерках мальчиков и девочек, учащихся в одной школе, и даже в почерках лиц, служащих в одном учреждении, и потому вы легко можете признать рукописи двух или трех разных лиц за описание одного человека. Мальчики подражают своим учителям, девочки — учительницам; младшие писцы подражают старшим. Не забывайте также, что в этих случаях люди подражают именно так называемым особенностям, эксцентричностям почерка.

Никто ничего не говорил г-ну Непогрешимому; но он, вероятно, читал газеты и, следовательно, знал два факта: во-первых, что убийца оставил на месте преступления записку, в которой называл виновником другое лицо; во-вторых, что в последний раз перед убийством убитого видели в обществе одного торговца; а когда ему вручили книги, в которых имелись записи, сделанные этим торговцем, для сличения этих записей с запиской убийцы, эксперт не мог не узнать и третьего факта.

Выходит, таким образом, что г-н Непогрешимый имел довольно определенное представление о том, что от него требовалось. Вот что надо установить с самого начала: как — это уж ваше дело, вместо того чтобы спрашивать его, сколько лет он занимается своими экспертизами.

После этого надо выяснить приемы, которыми велось исследование этого знатока почерковедения. И вы изумитесь перед хитроумной системой, изобретенной наукой для переливания из пустого в порожнее. «Я начал с изучения несомненного почерка подсудимого»,— говорит он. Это одно из его научных выражений: «несомненный почерк подсудимого»; он искал в нем «характерных особенностей письма» — это также научное выражение.

Но в этом уже есть логическая ошибка, (предвосхищение основания (лат.). Есть ли это действительно особенности? Он их так называет и читает по ним: убийство. Затем он усматривает «в тринадцатой строке сверху, на странице четырнадцатой, милорд»,— почтительно кивая в сторону председателя. «Строка тринадцатая на странице четырнадцатой»,— повторяет председатель, считая изо всех сил: вот оно, вижу. «Милорд изволит усмотреть,— лукавый взгляд в сторону адвоката: послушай-ка любезный, что сейчас будет,— в букве "к" в слове "дурак" имеется в высшей степени замечательный угол пересечения жирной черты с волосной, угол в сорок пять градусов с половиной, милорд. Такие углы встречаются не более как один раз среди пятидесяти четырех миллионов почерков. Обращаясь к записям в предъявленной мне книге, на четвертой странице, двадцать вторая строка сверху, я усматриваю в той же букве "к" в слове "заказ" такой же угол и то же, если можно так выразиться, крюкообразное закругление». Эксперт делает паузу в сознании, что это мощное выражение должно вызвать молчаливый восторг среди слушателей. Заметьте это научное открытие для перекрестного допроса, потому что в нем ровно ничего нет; вы найдете такие же крюки и «характерные особенности» в почерке девяти из десяти человек того круга людей, к которым принадлежит подсудимый. Это новый симптом, а все новые симптомы служат к вашей выгоде, если вы умеете ими пользоваться.

«Если вы изволите обратиться, милорд,— продолжает г-н Непогрешимый. Он нагнулся над книгой и то поднимает глаза к председателю, то опускает их на наблюдаемое насекомое; он дважды встряхивает стеклышками через правое плечо, когда смотрит вверх, и дважды прикладывает левую ладонь к раскрытой книге, когда смотрит вниз, как бы поймав бабочку.— Если милорд изволит взглянуть на пятую строку на четвертой странице снизу — та же страница, милорд,— вы изволите усмотреть чрезвычайно характерную особенность: это — изгиб волосной линии, соединяющей букву "Р" с буквой "В"; он придает букве "Р" несколько горбатый вид, милорд. (Пауза.) Милорд изволил усмотреть, что этот излом или, лучше сказать, это искривление позвоночника у буквы "Р", если можно так выразиться, милорд (Судья одобрительно кивает головой. Разве для науки могут существовать запреты?), встречается не менее двух раз в несомненной рукописи подсудимого, милорд». Движение в публике. Эксперт поднимает глаза к судейному столу; лицо его сияет умом, pince-nez закинуто за левое плечо; он имеет вид акробата, сделавшего труднейший прыжок и принимающего гром аплодисментов.

Далее следует буква «Т» с перекладиной под небывалым углом, которая также встречается в рукописи подсудимого; потом «конволюция в букве "В", милорд».

Как-с?

Конволюция, милорд; иначе говоря, общее закругление; эта конволюция встречается не менее пяти раз в записке, найденной на месте преступления, и пять раз среди записей в книге; в высшей степени замечательное совпадение, милорд.— Это говорится под углом в сорок пять градусов.

Далее, милорд, имеется прописное «I»; я обращаю ваше особое внимание на перпендикулярность этого «I» или, вернее сказать, если выражаться с более научной точностью, на недостаточную перпендикулярность этого «I». («I» действительно имеет такой вид, как будто бражничало целую ночь.) Этот недостаток перпендикулярности повторяется три раза в несомненном почерке подсудимого и не менее двух раз в оспариваемой записке. Далее, милорд, на пятой странице, семнадцатая строка снизу, имеется право- окружное «О».

Как-с?

Правоокружное «О», милорд. Я, может быть, выражусь понятнее, если скажу, что это опрокинутое «О». Затем, милорд, здесь есть очень замечательная и резко выраженная особенность в букве «р»; вы изволите усмотреть, что петля или конволюция этой буквы представляется удлиненной. Это на странице 6, строка 2, сверху, милорд; эта особенность встречается два раза в записке и один раз в несомненном почерке подсудимого.

Следующая буква, на которую я обращаю внимание суда, милорд, это «XV», на странице 7, строка 8, в книге; она встречается три раза в записке. Милорд изволит усмотреть, что ее черты представляются зазубренными (обращаясь в другую сторону) наподобие пилы, г-да присяжные заседатели. Они зазубрены, милорд. И такие же зазубренные черты замечаются в букве «М» в несомненной рукописи подсудимого, милорд.

И это продолжается через весь алфавит: крючки, петли, перекладины, конволюции, лево- и правоокружности, горбы, искажения, искривления и т. д.; буквы делаются похожими на убийц, громил и тому подобных негодяев с палачом во главе.

Но стоит вам обратиться к здравому рассудку, и с его помощью перекрестный допрос низведет все эти чрезвычайные особенности к естественной склонности людей подражать чужому почерку. Подражание так свойственно нам, что мы подражаем чужим людям бессознательно и часто даже наперекор своему желанию.

- Я нахожу,— продолжает этот фельдмаршал крючков и петель,— совершенно необходимое сходство...

- Остановите его, дорогой друг!

- Одну минуту, г-н Непогрешимый!

- Виноват? — восклицает буквовед, встряхивая стеклышками на самонадеянного адвоката.

- Я очень извиняюсь,— умоляет тот,— но позвольте узнать, куда вы изволите смотреть?

- Я смотрю в книгу, сэр!

- А где именно, сэр?

- Я прошу меня извинить, сэр. Если меня будут пере бивать на каждом шагу, я не могу продолжать, милорд.

- Но милорд вовсе не склонен помогать обвинению или г-ну Непогрешимому.

- Вы сравниваете с запиской те записи в книге, которые указаны вам судом, как несомненно сделанные подсудимым, или нет?

- Я сравниваю, сэр, записи в книге, которые я сравнил с несомненными записями подсудимого, и нахожу...

- В таком случае будьте любезны закрыть эту книгу.

- Но позвольте, сэр, если мне не дают говорить так, как того требует... Я тогда ничего сказать не могу, ми лорд...

Председатель:

- Если вы сравниваете записи, сделанные неизвестной рукой, с записями, сделанными подсудимым, и находите таким путем сходство с особенностями почерка в записке убийцы, я не могу допустить такой экспертизы.

- Тогда мне нечего говорить, милорд.

- Он шумно захлопывает книгу. Это все, что требуется.

Его заключение устраняется из числа улик, и все его хитроумные теории, построенные на воображаемом сходстве, разлетаются как дым.

Покажите присяжным, что жизнь подсудимого зависит от нажима в букве «О», или наклона в букве «С», или в черте буквы «Р», или в точке над «І», и он уйдет от петли. Люди не только умеют писать, но и подделывать чужие особенности почерка. Почерку редко можно верить, даже в тех случаях, когда он говорит правду.

Встречаются, конечно, свидетели и сведущие люди с другими особенностями душевного склада и характера; читатель без труда подметит их отличия по своим собственным наблюдениям; но, мне кажется, при внимательном разборе он убедится, что большинство их подходит под тот или другой из указанных выше общих типов.

Впрочем, к какому бы типу они ни относились и как бы ни отличались между собой, у всех без исключения есть одна общая слабость — тщеславие. Нет человека, свободного от нее; и один человек отличается в этом отношении от другого только предметом своего тщеславия и мерой влияния его на другие свойства его характера. У одного тщеславие стремится к короне английского пэра, у другого ограничивается тем, что он носит шляпу набекрень и держит большие пальцы в проймах своего жилета.

ГЛАВА V

Ложное алиби

Ложным алиби называется такое объяснение, в котором верны все факты, кроме даты. Некоторые думают, что такого рода алиби несокрушимы. Я полагаю, что это ошибочный взгляд, и хотя это трудная задача, мне кажется, что в большинстве случаев она может быть с успехом исполнена. Возьмем пример ложного алиби. Предположим, что А совершил кражу со взломом в определенную ночь, между одиннадцатью и двенадцатью часами. В, С и О согласились добиться его оправдания и берутся доказать, что в указанное время подсудимый был вместе с ними в расстоянии десяти миль от места совершения преступления. Если им удастся доказать это и устоять перед перекрестным допросом, они достигнут цели.

Они знают, что на перекрестном допросе их будут спрашивать порознь как о главных обстоятельствах их встречи, так и о менее значительных подробностях: о времени выхода их из дому, о дороге, по которой они шли, о том, где останавливались, что ели и пили, как проводили время, и даже о том, в каком положении каждый из них находился по отношению к его спутникам. Если самая встреча вымышленная, нет ничего проще, чем опровергнуть весь рассказ. Но если бы А, В, Си О пошли вместе в определенное место, с тем чтобы впоследствии рассказывать о том, что делали, каждый из них будет с успехом отвечать в судебном заседании на самые хитроумные вопросы о подробностях их встречи. Им нужно будет только условиться между собой и твердо помнить, что все это происходило в ту ночь, когда было совершено преступление. Это был, несомненно, остроумный способ борьбы с правосудием, и надо думать, что он не раз достигал цели. Но способ этот был; очевидно, раскрыт, как только случилось, что на суде было установлено, что все факты были верны, а подсудимый все-таки виновен. Такое совпадение не допускало иного объяснения. Теперь является вопрос: «Как опровергнуть такое алиби?» Избитые вопросы вроде: где вы были накануне? на следующий день? и т. д.— и слишком просты, и слишком неловки, чтобы что-нибудь сделать. Не может быть сомнения в том, что должно существовать средство разбить это алиби; до сих пор никто, по-видимому, не выработал для этого каких-либо научных приемов; но лучшие из наших адвокатов дали нам определенные отрывки такой системы. Я попытался собрать их воедино.

Прежде всего следует выяснить, представляет ли вообще алиби правду или ложь (это далеко не то же, что доказать его лживость или достоверность); искусный адвокат сумеет сделать это тремя, четырьмя вопросами, или как поддельный металл выдает себя при пробе, так вымышленный рассказ обнаружит свою лживость перед опытным судебным борцом.

Коль скоро вы уяснили себе это, остается только один вопрос: как изобличить ложь свидетеля о дате? Так как все удостоверяемые ими события взяты из действительности, то всякие вопросы о них не только будут тратой времени, но, как уже сказано, будут подтверждать правдивость их объяснений. Надо поэтому искать точки опоры в таких обстоятельствах, которые лежат вне рассказа свидетелей.

Предположим, что кража совершена в четверг на страстной неделе в деревне и что встреча, устроенная для доказательства алиби, происходила в страстную пятницу. Свидетели будут подготовлены к рассказу об обстоятельствах этой встречи. Они заранее знают почти неизбежные, ненужные вопросы: «Где вы были накануне? Когда вы перед тем в последний раз виделись с подсудимым?» Эти вопросы и другие, им подобные, столь же привычны для тех людей, о которых идет речь, как и для адвоката, их допрашивающего. «Я уже раньше знал, о чем он будет спрашивать,— говорит после суда бывалый человек.— Они, умные, без того не могут, чтобы не спросить, где, мол, вчера шатался». Это наивные, стереотипные, ежедневно повторяющиеся вопросы, и свидетели являются в суд с заранее готовыми на них ответами.

Предположим, однако, что вы отведете свидетеля совсем в сторону от его рассказа и зададите ему вопрос, которого он не ожидал. Прежде всего, он будет бояться ответить, думая, что может попасть в западню, и чем меньше будет связи между вашим вопросом и обстоятельствами дела, тем больше будет его страх. За первым вопросом предложите ему второй и третий, столь же непонятный для его озадаченного соображения, а потом спросите, где он был утром. Это время чересчур отдаленное от того, о котором он говорил в своем рассказе, и он в недоумении: какое может это иметь отношение к одиннадцати часам вечера. Не зная цели вашего вопроса, он не знает, и как ответить, ему будет казаться рискованным пуститься без оглядки в новый вымысел, а может быть, не хватит для этого и находчивости, и он, по всем вероятиям, ответит правду. Если так, вы уже можете идти дальше, опираясь на факт. Таким же путем вы можете добыть еще факт, и еще. Ему волей-неволей приходится говорить о действительных фактах, потому что он не знает, что могут показать его сообщники. Он отлично понимает, что вы будете предлагать им те же вопросы. В счастливую минуту вам, может быть, удастся, при умении и осторожности, узнать от него, с кем он встречался в это утро, где и в какое именно время,— что они делали, куда ходили. Он никак не мог предусмотреть, что ему придется удостоверять не одно алиби, а целую дюжину — и для себя, и для своих знакомых; он неизбежно будет сбит с толку, будет вперемешку говорить правду и лгать и, таким образом, окажется в вашей власти. Возможно, что ему пришлось встретиться со многими знакомыми в это утро, и если ваши вопросы будут уже не тревожить, а, напротив, ласкать и ободрять его, он может признать, что видел их одновременно, и притом в таком множестве, что вы смело можете спросить: «Не выходили ли эти люди из церкви?» Мошенник снисходительно улыбнется и скажет: «Нет; ведь это был четверг». И этим ответом он уничтожит всю хитроумную историю. Присяжные, не задумываясь, согласятся с вашим объяснением, которое, впрочем, может быть подтверждено и показаниями добросовестных свидетелей, а именно, что по признанным им самим фактам тот день, о котором он говорил, был страстная пятница, а не четверг.

Но вы не ограничитесь этим: вы ушли еще очень недалеко. Следующий свидетель сделает ту же ошибку и, может быть, прибавит частицу к отрывкам улик. Предположим, что в четверг светило солнце, а в пятницу шел дождь. Вот простор для упражнения и радости вашего остроумия; не бросайте оружия, пока не заставите свидетеля признать, что встреча его с товарищами произошла под дождем. Вам, конечно, не добиться этого прямыми вопросами и в прямых ответах; но ответы не всегда заключаются в словах; они иногда проскальзывают против воли свидетеля в его манерах и обращении; он отвечает, не желая отвечать и даже вовсе не подозревая своих ответов. И впечатление от таких ответов будет то же, как и от ответов словами, если допрос ведется умело. Вы не будете настолько просты, чтобы дать ему догадаться, что вопросы наводят его на упоминание о дожде; это значило бы отказаться от цели; вы дойдете до нее только при условии, что она не будет видна допрашиваемому. Во все время допроса его мозг будет занят напряженной работой, старанием догадаться, к чему клонятся задаваемые вами вопросы; вы должны столь же старательно скрывать это от него. Один полисмен сказал мне однажды на выездной сессии в Мидленде: «Он умеет допрашивать, сэр: у него никогда не разберешь, куда он гнет».

Если вы заставите этих двух свидетелей признать хотя бы незначительное обстоятельство, сколько-нибудь подтверждающее предположение, что встреча была в пятницу, алиби уже почти уничтожено. Но вот за решеткой является С. Благодаря некоторому усилию памяти он оказывается в состоянии припомнить, по чьему заказу и какой работой он был занят; могло быть, что в это самое утро у него где-нибудь сломался станок. Самое ничтожное, постороннее на вид обстоятельство имеет свою ценность, если может осветить хотя бы одну точку дела. Если он отвечает быстро, он легко попадется на двух, трех вопросах. Если будет слишком осторожен, он сам выдаст себя: вы можете идти за ним, отпустить ему лесу, как щуке, проглотившей крючок. Возможно, что и работы у него не было, и станок не ломался, и вы все-таки можете установить его привычки, образ жизни, обстановку, его окружающую, и трудно допустить, чтобы среди всего этого вам не пришлось уловить какой-нибудь факт, который в связи с другим каким-либо фактом мог быть только в пятницу, а не в четверг.

Самый незначительный факт может быть связан с другим, более крупным, таким, точное время наступления коего общеизвестно или который заведомо для всех мог произойти только в тот, а не в другой день недели. Таким же образом можно вести допрос и прочих лжесвидетелей, помня притом, что допрос каждого из них должен искать новых фактов, касаясь предыдущих лиц в той мере, насколько это нужно, чтобы изобличить свидетелей в противоречии; эти новые факты, как бы малы они ни были, могут в своей совокупности обратить все алиби в пыль.

Здесь уже сказано больше, чем я думал сказать о перекрестном допросе. Целесообразность указанных мной приемов может быть доказана только применением их на практике, а не отвлеченными рассуждениями. Многие из этих замечаний могут показаться общими местами; тем не менее они составляют коренные основы адвокатского искусства, а знание этих основ часто приходит к нам лишь после долгого опыта или благодаря дружеским советам тех, кто знает больше, чем мы. Иной раз оно приходит лишь после горьких разочарований или тяжелых нравственных ударов. Я привел эти указания в надежде избавить некоторых от тех тягостных, напряженных усилий, которых столь многим не пришлось миновать.

Я ни разу не позволил себе такого указания, которое могло бы помочь адвокату сбить с толку или толкнуть в капкан свидетели добросовестного и правдивого; такой свидетель должен быть всячески ограждаем на суде; я хотел только указать те приемы, с помощью которых можно бороться против людей лукавых и бесчестных, чтобы наказать наглость и изобличить обман.

Мне остается прибавить еще одно замечание. Когда вы сделаете все то, что в ваших силах, чтобы изощриться в искусстве перекрестного допроса, следующая ваша задача будет заключаться в том, чтобы как можно реже этим искусством пользоваться; никогда не прибегайте к перекрестному допросу, если нет в этом прямой необходимости, а если начали допрос, спрашивайте как можно меньше и не задавайте вопросов без определенной цели. Искусный допрос почти всегда бывает краток.