Свидетель, который частью говорит правду и частью лжет 8 страница

Генерал-атторней. Повторите их.

О. Прежде всего, неожиданный приступ судорог.

В. В каком отношении неожиданный?

О. Неожиданный после того, как больного подняли на постели. Затем, сохранившаяся способность речи.

В. Разве вам неизвестно, что г-жа Смит до самой смерти сохранила сознание и способность речи? (В деле г-жи Смит была установлено, что смерть произошла от стрихнина, что ее последние слова были: «Поверните меня».)

О. Она действительно сказала что-то вроде этого. Это, конечно, и были ее слова. Я считаю, что при столбняке от отравления признаки прежде всего бывают заметны в ногах. При производившихся мной опытах над животными первыми признаками были подергивание в ушах и затрудненное дыхание.

В. Когда в первую ночь Кук почувствовал окоченение членов и затруднительность дыхания и сказал, что задыхается, разве это не были признаки, предвещавшие столбняк?

О. Он просил, чтобы ему натирали тело; но, насколько я могу судить по моим опытам над животными...

Генерал-атторней. Они, конечно, не могут просить, чтобы им натирали тело. (Смех.)

О. Не было ни одного случая, чтобы животные позволяли себя тронуть.

В. Разве г-жа Смит не просила натирать ей руки и ноги?

О. Она просила об этом до наступления судорог; а потом натирание сделалось невозможным; она просила, чтобы ее не трогали.

В. Можете ли вы указать какой-нибудь пункт после признаков, возвещавших столбняк, в котором признаки настоящего случая отличаются от признаков столбняка при стрихнине?

О. Да. Больной не может двигать челюстями и потому не может глотать.

В. Но вы сказали ведь, что сведение челюстей есть последний из всех признаков, наступающих при отравлении стрихнином.

О. Да. Я и не отрицаю возможности этого. Я указываю общее правило. В деле г-жи Смит оно наступило очень скоро, более чем за два часа до смерти, причем припадки продолжались два часа с половиной. В этом случае мы предполагаем, что доза яда была повторена четыре раза. Можно было бы, вероятно, установить химическим способом присутствие яда во внутренних тканях, но я не делал таких опытов, за исключением одного случая с животным. Я не уверен, что в этом случае яд был введен через рот. Мы отравили четырех животных при опытах по поводу смерти г-жи Смит и каждый раз находили стрихнин в содержимом желудка. В одном случае мы вводили яд двумя различными способами; один оказался успешным, другой не удался.

По отношению к мнениям врачей сэр Александр Кокбурн сказал: «У врачей следует спрашивать мнения только на основании предположения, что известные признаки были налицо».

Я привожу эти слова в подтверждение того, что медицинские заключения должны были бы опираться не на ту или иную теорию, приспособленную к фактам отдельного дела, а теория должна быть выведена на основании установленных фактов. Даны известные признаки или, как я называю их, факты, и научное заключение должно быть основано на них, и только на них.

Научное определение понятия «синяк»

Очень многое из того, что называется медицинским заключением, не есть медицинское заключение в каком-либо ином смысле слова, кроме того, что оно высказано медиком; в этом смысле показание женщины можно было бы назвать «показанием женского рода». Многое из того, что суд выслушивает из уст врачей, могло бы очень часто быть несравненно лучше высказано обыкновенными людьми. «Я обнаружил значительный кровоподтек под левой глазной впадиной, вызванный экстравазатом крови под кожицей»,— сказал молодой врач в одном деле о нападении с насилием. Барон Брамвель:

- Вы, вероятно, хотите сказать, что у потерпевшего был синяк под глазом?

- Ученый эксперт:

- Вот именно, милорд. Барон Брамвель:

- Может быть, если бы вы сказали это простым английским языком, г-да присяжные скорее бы поняли вас.

- Именно, милорд,— сказал ученый врач, видимо, восхищенный тем, что судья понял его слова, и принимая укор за похвалу.

Если вы смотрите на простой факт сквозь призму научной терминологии, он обыкновенно представляется в извращенном виде. На синяк, поставленный под глазом, можно взглянуть, как на незначительное зло, и присяжные могут оправдать; когда им говорят, что у пострадавшего найден «экстравазат крови под левой глазной впадиной», они смотрят на виновника этого ужаса, как на чудовище, не заслуживающее ни малейшего снисхождения.

О несомненном в медицине

Один известный адвокат, говоря о легкости, с которой врачи иногда делают свои заключения, рассказал мне случай, бывший несколько лет тому назад в Англии. Одна женщина, состоявшая в сожительстве с неким торговцем, неожиданно исчезла из своего села. Ее любовник заявил, что она уехала в Америку. Спустя некоторое время в саду ее дома нашли человеческий скелет. Кости были подвергнуты медицинскому освидетельствованию, и врач немедленно признал в них останки пропавшей женщины. Вывод его был основан на том, что у найденного скелета не хватало одного зуба и что он несколько лет тому назад выдернул такой же зуб у пропавшей. Ввиду этого заключения против сожителя ее было возбуждено уголовное преследование, и он был предан суду. К счастью, еще до суда место находки скелета было подвергнуто новому осмотру, были произведены раскопки, и в том же саду вырыли еще скелет, другой, потом и третий, и еще несколько. Это вызвало сомнение в том, кому принадлежали первые найденные останки, а дальнейшее расследование выяснило, что сад раньше служил кладбищем. Нечего прибавлять, что уголовное преследование, возбужденное властями с большой решительностью, было столь же решительно прекращено.

Мне припоминается случай, когда показание одной учительницы было уничтожено одним вопросом, предложенным при перекрестном допросе. Это была несомненно правдивая женщина, пришедшая в суд для вполне добросовестного рассказа о том, что ей было известно. Ее дочь, возбудившая уголовное преследование, обвиняла подсудимого в изнасиловании. Показание этой девушки по некоторым случайным обстоятельствам представлялось неопровержимым или по крайней мере слишком внушительным, чтобы можно было подорвать доверие к ней. Она отрицала все, что могло набросить невыгодную тень па ее поведение, и настаивала на всех обстоятельствах, говоривших против подсудимого. Мать ее была вызвана в удостоверение того, что девушка заявила обвинение против подсудимого тотчас после происшествия. Ее спросили, не заявляла ли в прежнее время дочь таких же жалоб против других мужчин. Свидетельница ответила: «Как же нет! (Она постоянно жаловалась то на одного, то на другого, что ее изнасиловали; я потому и заявила на этого, чтобы был пример другим; чтобы не смели больше ее трогать». Чтобы получить столь счастливый для защиты ответ, надо было знать не только какими словами, но и каким тоном задать вопрос свидетельнице.

В другом деле при таком же обвинении мать спросили, что именно сказала ей дочь о происшедшем; она передала обстоятельства, при которых обвинительница подверглась насилию (подсудимый был ее хозяином). При перекрестном допросе ее спросили: «А вы что сказали?»

- Я-то? — возразила свидетельница.— А что было говорить?

- Вы очень рассердились, вероятно?

- Конечно, рассердилась.

- И что же вы сказали?

- Я спросила, дал ли ей что хозяин.

- Денег?

- Разумеется.

- А она что?

- Она говорит: нет.

- Ну а вы?

- А я говорю: срамник! Посадить его за это надо.— И послала за полицейским.

Я мог бы привести еще немало примеров того, как много можно сделать одним умело рассчитанным вопросом, но, полагаю, сказанного достаточно, чтобы показать, что, как маленький ключ открывает большую дверь, так и самое незначительное обстоятельство (хотя бы только неосмотрительный ответ) иной раз разрешает самую запутанную задачу, созданную сплетением фактов на суде.

ЩЕТИНИСТЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

«За этого свидетеля мне придется взяться самому,— говорит старший,— с ним надо быть осторожным». Почтенный адвокат, как видно, знает, кто перед ним стоит. Может быть, ему пришлось допрашивать его по другому случаю и проиграть дело.

С ним «мудрено» потому, главным образом, что он инстинктивно предрасположен перечить каждому на каждый вопрос. Соседи скажут вам, что он ни разу в жизни ни с кем и ни в чем не соглашался, если только была малейшая возможность спорить. Скажите ему: «Славная погода, г-н Рычало»,— он ответит далеко не ласково: «Дождь собирается». Заметьте вы в самом дружественном тоне, что на дворе тепло, он язвительно скажет: «Не так уж тепло; вчера куда теплее было-».

Как подойти к нему, никто не знает. Не удивительно, что приходится старшему приняться за допрос: надо действовать очень тонко. В заметках стряпчего значится что-то о споре между побережными владельцами; а может быть, между каким-нибудь водяным и местными общинными властями. Может быть, это выяснится из показаний свидетеля.

Он поднимается к решетке, стуча подошвами сапог, подбитых подковными гвоздями; над присяжными возвышается большая голова с плоским красным лицом и малым заостренным носом. Он оглядывается вокруг себя с таким видом, как будто ищет, с кем бы завязать драку, потом выпяливает глаза в сторону председателя.

В эту минуту до слуха его доносится мягкий, грустный голос: «Вы, кажется, уже много лет знаете этот водосток, г-н Рычало?» Это голос старшего.

В тоне этого вопроса слышится неотразимо трогательная убедительность; на лице спрашивающего играет почти ангельская улыбка — почти.

Г-н Рычало поворачивается в сторону спрашивающего; его громкое ворчанье звучит еще грубее после ласкающего тона вопроса; он опускает кулак на решетку и отвечает:

- Вовсе нет!

Вслед за тем он делает полуоборот в сторону присяжных, как бы говоря: «Раз!» За этим предполагаемым возгласом следует предполагаемое предостережение в сторону почтенного адвоката:

- У меня с этими штуками далеко не уедешь, будьте покойны!

- Мне казалось, что вы должны его знать,— кротко произносит старший с уже покрасневшим лицом.

Мне кажется, ваши сведения не совсем точны,— немедленно вставляет поверенный противной стороны. Поощренный этим, Рычало начинает мотать головой с таким видом, как будто собирается ею лягнуть.

Старший заглядывает в свои заметки и шепотом спрашивает вручившего их ему стряпчего.

- Это и есть Рычало?

Стряпчий вскакивает в сильном волнении, делает несколько судорожных движений и с невероятной быстротой произносит:

- Он самый, он; осторожно; я вам говорил; страшно трудно, необычно трудно; как можно осторожней, как можно мягче; единственный свидетель.

- Тише, тише, не волнуйтесь,— успокаивает его старший.

Ему разъяснили, что это действительно Рычало; теперь надо разъяснить это самому Рычало. Старший говорит:

- Так вы — г-н Рычало?

- Я-то? — произносит тот с некоторым сомнением в голосе.

- Ну да, вы или нет? — спрашивает старший, на этот раз не без некоторой иронии, потому что в зале стоит хохот, хотя смеяться нечему; но председатель сам подал пример.

- Допустим, что я. Что ж из этого будет?

- Свидетель, предлагаю вам отвечать на вопросы г-на поверенного. Мы так никогда не кончим,— говорит председатель.— Пойдем дальше, г-н Рычало; я надеюсь, что мы скоро поймем друг друга.

Это говорится таким вкрадчивым голосом, какого вы никогда не слыхали; почтенный адвокат достиг совершенства в этом обращении во дни давно, давно минувшие и в более сладкие минуты.

- Что же? Я готов,— произносит свидетель, хватаясь за решетку с таким видом, как будто следующий выстрел угрожает сбить его с ног.

- Вы знаете этот водосток с некоторого времени, не правда ли?

- Знаю, да не весь.

- Не весь? — повторяет старший. Судья разъясняет недоразумение:

- Видите ли, м-р, этот свидетель в высшей степени точный свидетель; вы спрашиваете, знает ли он этот водосток, и он естественным образом предполагает, что вы разумеете все его протяжение, потому он и говорит: «Нет, не знаю»; «Знаю, да не весь».

Рычало кивает головой и скалит зубы с торжествующим видом.

- Ну хорошо, г-н Рычало; но ту часть, которая вам знакома, вы ее очень давно знаете?

- Нет, не очень давно,— говорит Рычало,— лет двад цать, а может, и двадцать два; еще мальчишкой знал.

- Ну, вот видите,— говорит старший; в нем опять проснулись надежды.— Вот мы и добрались, куда надо. Теперь все пойдет ладно.

- А этого я не знаю,— возражает свидетель.— Я прав ду должен говорить.

- Хорошо, хорошо, г-н Рычало. Скажите, пожалуй ста, известно ли вам такое время, когда этот водосток шел в другом направлении, чем теперь?

- Очень известно.

Эти слова произносятся очень громко. Свидетель бросает в сторону спрашивающего злобный взгляд. Поверенные ответчиков потирают руки и качают головой: «Сами видите: мертворожденное дело». («Я вам говорил, что с ним надо быть осторожным»,— шепчет стряпчий.)

- Подождите, сэр, подождите; не прерывайте допроса,— возражает старший,— так нельзя.

Он наклоняется в сторону стряпчего: «На кой вы привели этого свидетеля? Он нас топит».

- Где это было, что сток шел в другом направлении? — спрашивает он у свидетеля.

- Где было? — повторяет Рычало.

- Да, сэр, где это было? Не виляйте со мной, сэр, по трудитесь отвечать. Вы для того вызваны судом, чтобы показывать правду, и я добьюсь ее.— Старший как будто начинает горячиться.

- Да я уже сказал,— говорит Рычало.

- Это ваш свидетель,— говорит вполголоса поверенный ответчиков.

- Где это было, что сток шел в другом направлении?

- Он шел вкос через луг сквайра Стукки; а потом сквайр отвел его вдоль луга к углу Фэрмайль и пустил по соседнему болоту вниз к...

- Да помилуйте, свидетель, ведь это несколько миль от нашего участка. Это совсем не то.

- А я в этом не виноват. Как было, я так и говорю. Мне скрывать нечего.

- Да выслушайте же меня, сэр. Скажите, вдоль сада истца, разве этот сток не шел всегда там же, где и теперь?

Судья останавливает поверенного. Это наводящий вопрос. Почтенный адвокат сделал маленький промах; он немного — самую малость — раздражен бестолковыми ответами свидетеля.

Я вас спрашиваю, где шел сток, и не сойду с места, пока не получу ответа, хотя бы пришлось стоять тут целый день. Вы вызваны сюда, чтобы давать показания суду, и обязаны отвечать; здесь не место шутить. Шел он так, как идет теперь, или шел в другом направлении?

Как где шел, так и шел.

Не имею вопросов! — восклицает старший, окончательно выбившись из сил.

Вот свидетель для перекрестного допроса, юный друг; и это не слишком трудно, если иметь в виду два-три простых правила.

Дайте простор его крючкотворству; его уклончивые ответы пригодятся вам; за каждым его словом скрывался определенный ответ: и если бы поверенный истца сумел до него добраться, он мог бы что-нибудь сделать; он, в сущности, придирался к словам, как придираются иногда законники.

Если вам нужно, чтобы он удостоверил факт, спросите так, чтобы он дал нужный ответ наперекор вопросу: не забывайте, что этот человек «отродясь ни с кем ни в чем не соглашался». Вы знаете, что он не пойдет за вами; так наложите ему все, что нужно, на спину: он будет пятиться и втащит на гору самую тяжелую ношу, только бы не сделать шага вам навстречу.

Если вы повторите вопрос, на который он случайно дал поверенному истца благоприятный ответ, он ответит вам решительным отрицанием того, что ранее признавал: он считает унижением согласиться с мнением другого человека.

- А ведь вы, кажется, говорили, что это было так и так, г-н Рычало?

- Никогда я этого не говорил! — Он придирается к какой-нибудь незначащей разнице в словах.

Судья, вглядываясь в свои заметки:

- Насколько помню, вы показывали именно так, г-н Рычало. Сейчас посмотрим — вот оно: вы утверждаете, что не говорили этого; мы должны восстановить ваше показание.

Поверенный ответчиков:

- Простите, милорд, здесь, видимо, произошла ошибка.

- Ну, так это вы ошибаетесь,— заявляет свидетель,— а не я.

И этого достаточно: его показание уничтожено,— ничего больше ему тащить на гору не приходится. Поверенный имеет полное основание сказать стряпчему: «Угораздило же вас выставить такого свидетеля! Он провалил дело».

КАТОРЖНИК

Представляется далеко не лишним сказать, что если в качестве свидетеля вызван человек, осужденный за тяжкое преступление, то нет смысла подрывать доверие к его показанию на основании его опороченного прошлого. Молодой адвокат всегда готов ухватиться за это; соблазн, конечно, велик. Но нечего идти на приступ, когда крепость сдана. Перед вами человек, коего полное нравственного падение признано и оглашено; было бы излишней жестокостью напоминать ему каждую ступень его на пути разврата и преступлений; среди присяжных это могло бы только вызвать некоторое сочувствие к нему. Они сами сумеют учесть показание такого свидетеля; но они также знают (и это именно то, что вам не следует забывать), что последний негодяй не лишен способности говорить правду. Мне случалось видеть каторжников, которые своими ответами на вопросы поверенного умели вызвать в присяжных расположение к себе и предубеждение против адвоката.

Такие обращения к присяжным, как: «Кто поверит присяге такого негодяя?» — суть жалкие остатки давно устаревших адвокатских приемов. Ответ на это — поверит всякий, потому что он дает показание против такого же низко павшего человека, присяги не принимавшего, и в этом показании заключаются те или иные улики; поверит, если вы не опровергнете этих улик; а этого, как бы вы ни старались, вы никогда не достигните личными нападками.

Он, может быть, покажется присяжным столь же малопривлекательным, как и вам; но подсудимый может оказаться еще менее привлекательным; и когда им приходится выбирать между двумя негодяями, из коих один — за свидетельской решеткой, а другой — за решеткой подсудимых, они в большинстве случаев отдадут предпочтение первому: он, хоть на этот раз, служит государству.

Личные нападки в вопросах сейчас же переходят в оскорбления; и если только свидетель обладает ловкостью, свойственной большинству профессиональных преступников, он окажется сильнее вас и будет «резать» вас, сколько захочет. Я так часто наблюдал это, что предлагаю здесь читателям не отвлеченные соображения, а просто факты.

Нет большего заблуждения, как думать, что человек, отбывающий наказание за совершенное им преступление и дающий свидетельское показание на суде, не может заслуживать доверия ради своего прошлого. Вы убедитесь, напротив того, что появление его вызывает некоторое сочувствие к его положению. Присяжные будут тщательно взвешивать его объяснения, и внимание их, естественно, сосредоточится на том, что в них покажется вероятным. Если вам не удастся подорвать его показание в этих частях, ваши постоянные напоминания о его преступном прошлом пропадут без следа.

В его положении соображения, побудившие его к даче показания, не могут внушать доверия. Допустим, что он руководится местью. Что из этого следует? Если мстительность не отразится на его показании, в усилении красок или в преувеличении, она останется незамеченной присяжными, и это нимало не поможет вам. Его показание может быть основано на расчете освободиться от законной кары (соучастник, изобличающий своих товарищей по преступлению, так называемый свидетель короны, в некоторых случаях освобождается от наказания), но и это обстоятельство не имеет большого значения. В обоих случаях вам все-таки придется считаться с приведенными им уликами; присяжные видят их, и надо разбить их или выслушать решение в пользу вашего противника.

Но если под влиянием скрытых побуждений он искажает факты, и искажение очевидно или весьма вероятно, тогда можно устранить из дела его свидетельство. Тогда, собрав вместе его запятнанное прошлое, возможные побуждения, преувеличенные или лживые объяснения, противоречие и вероятность, вы можете бросить их на весы против наружно правдивых частей его показания. Присяжные будут смотреть на него, как на рынке смотрят на плута, у которого оказались одна или две поддельные монеты среди других, с виду настоящих. С ним не торгуют не потому, что у него нет настоящих денег, а потому, что все, какие есть, кажутся подозрительными.

Повторяю, вам надо считаться не с личностью, а с показанием такого свидетеля. Несчастье остается несчастьем, в чем бы ни был его источник: в избытке добродетели или зла; и жестокость остается жестокостью, кто бы ни страдал от нее: святой или грешник. Чтобы справиться с ловким негодяем, нужно умение, а не крик.

СЫЩИК ПО ПРИЗВАНИЮ

Сыщик по призванию принадлежит, строго говоря, к свидетелям профессионального типа. Здесь, в противоположность предыдущему примеру, необходимо помнить, что значение его показания будет зависеть целиком от нравственной оценки его личности в глазах присяжных. Если оно вполне беспристрастно, с ним очень трудно справиться на перекрестном допросе; но если этому свидетелю постоянно приходится давать показания на суде по своим профессиональным занятиям, его слова уже допускают сомнение. То, что делается каждый день, иногда делается машинально, не задевая работы рассудка.

«Я применил,— говорит свидетель,— обычные способы исследования и не нашел следов яда». Никому и в голову не приходило, пока это не обнаружилось перекрестным допросом, что эти следы были созданы самим испытанием.

Существуют профессиональные свидетели, и не подозревающие того, что от их слов зависит жизнь человека, его семейное благополучие, его имущественное благосостояние. Они видят только научный интерес дела.

Остерегайтесь любителя частных дознаний. Его занятие не внушает сочувствия, но его показания еще не много теряют от этого. Если вам удастся установить перекрестным допросом, что он живет тем, что создает дела, а потом является в них свидетелем, вы сделаете все, что нужно, не причинив ему особой обиды. Вам надо только оживить краски его показания, и, при некотором умении, вы придадите его картине тот блеск, которым поражают нас чудеса искусства, продаваемые на толкучке, где вы можете получить пастушка в красных штанах и пунцовом камзоле с густейшими тучами на великолепнейшем небе, все это в готовой золоченой раме, за полтинник.

Когда любитель частных розысков объясняет вам, что делал свои наблюдения посредством буравчика и острого взгляда, видел сквозь замочную скважину то, что происходило за дверью, или чутким слухом расслышал то, что говорилось шепотом за каменной стеной, как будто скрывшиеся за ней шептались только для того, чтобы выдать ему свою тайну, этого будет достаточно, чтобы показать присяжным, что он обладает пламенным стремлением к истине, но еще не достиг совершенства в ее изображении. Об этом говорят пастушок и тучи своим великолепием.

Я всегда восхищался поразительной смелостью этих господ и их верой в человеческую простоту. Они считают, что всякий готов поверить в чудеса, явленные нарочито для того, чтобы содействовать их расследованиям.

Категорическая определенность показаний этого свидетеля составляет один из козырей в вашей игре; другой козырь — это совершенная невозможность ошибки с его стороны: просто потому, что присяжные не признают человеческой непогрешимости в телесном мире. А если свидетель и не причисляет себя к непогрешимым существам, они все-таки не поверят ему. Обстоятельства, при которых доброволец-сыщик сделал свое открытие, представляют хороший материал для упражнения вашего искусства. Для него подозрение есть почти виновность, и почти каждое обстоятельство в его глазах подозрительно.

Разительным примером такого частного дознания по подозрительным фактам может служить дело об одном сапожнике, обвинявшемся в поджоге с целью получения страхового вознаграждения. У него была маленькая лавка, состоявшая из одной комнаты и расположенная отдельно от других строений села.

Днем он работал в этой мастерской, а на ночь, уходя домой, запирал ее. Находившийся в лавке товар стоил около 50 фунтов стерлингов, но был застрахован на сумму 70 фунтов. Однажды ночью, после его ухода из мастерской, в ней показался огонь, и происшедший пожар уничтожил часть товара на сумму около 12 фунтов. Полиция прибыла на место, но никаких подозрений против хозяина лавки не было. Он не мог объяснить причину пожара; никто не мог проникнуть в лавку, ибо ключ был у него.

Рьяному полицейскому нужен преступник; он находит следующие улики:

во-первых, страховой полис, взятый хозяином в самый день пожара;

во-вторых, запах парафина в лавке;

в-третьих, увоз из лавки ящика на квартиру матери подсудимого в день пожара;

в-четвертых, показание глухого человека, слыхавшего слова подсудимого: «Надо же было вам видеть, как я выносил ящик; полиция уже подняла тревогу».

Эти подозрительные обстоятельства объяснялись следующим образом. Страховая премия была уплачена подсудимым за несколько месяцев до пожара; в день пожара он зашел в контору страхового общества по другому делу, и один из служащих сказал ему: «Захватите, кстати, ваш полис».

Парафин употреблялся для освещения мастерской и для чистки мебели; в самый день пожара мебель чистили парафином. Тряпка, употреблявшаяся при этом, лежала на одном из ящиков магазина; от нее и шел запах.

В день пожара в мастерской топился камин.

Ящик, отвезенный к матери подсудимого, был ее собственностью; она просила, чтобы сын вернул его ей; было доказано, что ящик был пуст.

Глухой свидетель не выдержал перекрестного допроса, несмотря на то, что при опросе его полицейским дал самые убедительные показания; выяснилось, что он был несколько запуган почтенным служителем порядка.

Судья Стефен сказал в своем заключительном слове:

«Если исходить из предположения, что подсудимый совершил преступление, тогда многие подробности события кажутся подозрительными; но, если не делать такого предположения, эти обстоятельства не представляются подозрительными, ибо каждое из них легко находит объяснение».

Мне кажется, что в этом заключается истинная мерка для оценки многих фактов, обнаруживаемых как сыщиками-добровольцами, так и чинами сыскной полиции. Скажите себе, что человек виновен, и всякое малейшее обстоятельство станет подозрительным; многие факты будут бессознательно преувеличены, сначала в представлении свидетеля, потом в его показании: словом, подозрения превратятся в факты, а факты — в виновность. Нет более опасных показаний, чем те, которые дают добровольные сыщики, но нет и таких, которые легче разбить умелому адвокату, если только их не подтверждают самостоятельные показания других свидетелей.

20. ОЦЕНЩИК НЕДВИЖИМОГО ИМУЩЕСТВА (г-н Однобокий)

Известно, что различные условия климата и почвы создают неодинаковые породы деревьев; подобно тому разные виды судебных тяжб создают многообразные типы свидетелей.

Вот образец, который вы встретите на почве железнодорожной компании или общественного учреждения. Роскошная, тучная почва! Нельзя не восхищаться ее великолепными произрастаниями. Нельзя не удивляться быстроте, с которой ничтожнейшее зернышко вырастает в широковетвистое дерево. Крестоцвет и горчица почти не растут по сравнению с этой волшебной флорой. Она скорее напоминает гороховый стебель в старых сказках. Проще говоря, присмотримся поближе к особенностям важного и почтенного класса свидетелей, именуемых оценщиками недвижимых имуществ. Класс этот распадается на два подразделения: оценщики и те, кто их оценивает; иначе говоря, оценщики и те, которые спорят против их оценок. Один утверждает под присягой, что дом стоит пятнадцать тысяч фунтов стерлингов, другой — что он стоит всего полтораста фунтов: оба — добросовестные люди, оба дают свои заключения по крайнему своему разумению и с большим пониманием дела! Оба — добросовестны, и стоят они почти на одном и том же месте, с которого производят свои измерения, но они стоят спиной друг к другу и, естественно, видят вещи под разными углами зрения.

При оценке земель, зданий, арендных прав, торговых предприятий и всякого рода доходностей определение рыночной ценности не представляет в действительности никаких затруднений. Если два человека условятся встретиться в Лондоне в назначенное место и время, они встретятся; но, если бы они стали искать друг друга, не условившись о месте и времени, они нашли бы немало всяких затруднений на пути к цели; пришлось бы производить всякие розыски, и, по всем вероятиям, понадобилось бы содействие какого-нибудь третьего лица, чтобы свести их вместе. Так бывает и в жизни господ оценщиков; стороны обращаются к противоположным направлениям, и проходит немало времени, пока они встретятся.

Возьмем случай, где одна сторона предлагает 250 фунтов стерлингов, а другая требует 3 950 фунтов стерлингов. Следует ли думать, что обе стороны не знают очень хорошо, что эти цифры не означали ничего, кроме разве того, что присяжные иногда складывают обе цифры и делят сумму пополам?

В этом случае, как и во всяком подобном, вы увидите, что почтенные свидетели (по-нашему — эксперты) стоят каждый на своей стороне в полной боевой готовности, начиненные основательными соображениями, подробными измерениями и точными цифрами. Самый искусный человек, проверяя тончайшие аптекарские весы, не мог бы быть более осторожным в движениях и точным в вычислениях, чем эти два спорящих между собой джентльмена.

Свидетели со стороны железнодорожного общества принесли свой отчет и указывают стоимость имущества с точностью до последнего шиллинга; каждая статья оплачивается самым широким образом, как счет в гостинице с щедрыми «чаями». Никто не смеется. Разве можно смеяться? Свидетель сделал простое сложение нескольких сумм; складывайте их, как хотите, сверху вниз, снизу вверх, ошибки нет.