Курукшетра. Путь Абхиманью 27 страница

Братья, — сказал Юдхиштхира, — я знаю, что после событий в Зале собраний Хастинапура, после злосчастного решения положиться на выбор Игральных костей, у вас есть право усомниться в мудрости моего совета. Но поверьте, даже игра в кости, даже наша верность взятым обетам и уход в изгнание, не были ошибкой или плодом незрелого решения. Вспомните, что меня зовут знатоком закона, сыном бога Дхармы. Я кожей, сердцем, брахмой чувствую, куда неудержимо стремятся потоки этого мира.

Мы пересчитали союзников, мы ждем, когда настанет благоприятное время, — подал голос Арджуна, — но мы не бросили на чашу весов оружие небожителей. Неужели Карна действительно обрел стрелу бога, о чем поют чараны? Мы вообще слишком многого не знаем.

Каждый знает, что сам Индра дал Карне неотвратимое копье в обмен на золотой панцирь, что был на сыне суты от рождения, — вежливо возразил кто-то из придворных царя Друпады.

Да, так поют чараны, — ответил Кришна, — здесь вообще одни тайны. Многие не верят, что Карна мог родиться в семье простого колесничего. Разве могла олениха породить такого тигра? Ни от Карны, ни от Дурьодханы мы ничего не узнаем. Их мысли закрыты от нас. Закрыт и весь Ха-стинапур. Какие цари ездят на поклон к Дурьод-хане? Какие замыслы вынашивает хитроумный Шакуни? Чего жаждут и чего страшатся жители города Слона? Как можем мы принимать решения и рваться в бой, не ответив на эти вопросы?

Кришна, как всегда, сказал истину, — вновь заговорил Юдхиштхира, — но не кознями Каура-вов обеспокоено мое сердце, не их армий или хитроумных планов пытаюсь я избежать. Я ищу путь в изменяющемся мире. Мое сердце полно страшной вестью. Не потому идет войной брат на брата, что плохие Кауравы сели на трон Хастинапура при слепом царе. Наоборот, сила и власть упали в их руки потому, что мир встал на пороге Калию-ги. Изменилось его течение, и светлые озера брах-мы обмелели в людских сердцах.

С ужасом смотрел я, — продолжал Юдхиштхира, — как пригоршней бросает Дурьодхана, побуждаемый Шакуни, игральные кости из камня вайдурья, и по его желанию выпадает то чет, то нечет. Не кости слушались Шакуни. Просто Шакуни сам был игральной костью в руках богов, сделавших ставку на гибель старого мира. И Кауравы, и слепой их отец, и все их союзники не более, чем щепки в бурлящем потоке Калиюги. Нет, не на победу, не на счастливый исход надеялся я, уводя вас в леса. Я лишь пытался оттянуть время решений в ожидании, что изменится течение мира, но, видно, созрели плоды кармы нашей расы. Даже если мы сейчас победим в войне и перебьем тех, кого Бхимасена считает нашими врагами, мы не сможем вырастить на пустоши, пропитанной кровью семена добра и закона.

Юдхиштхира в изнеможении опустил голову. Некоторое время все молчали, потрясенные его высокой мудростью. Потом Бхимасена нарушил молчание:

— Прости брат, — глухо, через силу сказал он и, поднявшись с циновки, почтительно взял прах у ног царя Справедливости, — ты еще раз доказал, что мы без тебя подобны слепым щенкам в ночном лесу. Прости наши поспешность и пыл. Мы готовы следовать за тем, кому ведомы Высокие поля брахмы и законы, управляющие течениями этого мира.

Арджуна тряхнул головой, словно перемешивая в ней мысли, как игральные кости, и весело взглянул на Юдхиштхиру.

— Ты, как всегда, всех убедил. Мы попытаем ся сдержать свой воинский пыл. Пусть мудрый и осмотрительный посол отправится в Хастинапур для встречи с Дурьодханой, его дядей Шакуни и сыном возницы Карной. Пусть обсудят они наше предложение с царем Дхритараштрой и патриар хами Высокой сабхи: Бхишмой, Дроной и Виду– рой. Пусть именитые горожане Хастинапура уз нают, что мы не жаждем трона, а ищем примире ния. Только так мы можем соблюсти дхарму и со хранить мир.

Все громкими криками: «Да будет так!» и хлопками ладоней выразили свое согласие. Юдхиштхира поклонился собравшимся.

Спасибо, что согласились следовать моим советам. Пусть даже это посольство не достигнет цели. Я знаю, что Дурьодхана в безумии своем примет наши призывы к миру за проявление слабости и поведет дело к открытому столкновению. Тогда от него отшатнутся многие наши братья, верные дхарме дваждырожденного. Ну, а если Дурьодхана пойдет на мирные переговоры и отдаст нам в управление часть своего царства, то там мы вновь шаг за шагом начнем возрождать общину дваждырожденных, собирая в ашрамы учеников и поддерживая священный огонь. Не для богатства и славы предпринимаем мы эту попытку. Сокровенные сказания зовут нас отрешиться от плодов деяний, выполняя свой долг, бескорыстно следуя дхарме. Главное — сохранить узор нашего братства, передать следующим поколениям мудрость и законы Сокровенных сказаний. Тогда огонь не потухнет. Сила Арджуны и Бхимасены только тогда имеет смысл, когда направлена на защиту этих высших ценностей.

Мы знаем, — сказал Арджуна, — можешь рассчитывать на нашу силу.

Кто поедет к Кауравам? — спросил Друпа-да. — Никому из Пандавов там появляться нельзя. Если Дурьодхана окончательно решил начинать войну, что весьма вероятно, то вас могут взять в заложники.

Но точно так же заложниками могут оказаться и цари, — сказал Юдхиштхира.

Тогда кто?

Тот, кто никому не желает зла, кто полон смирения и благочестия. Один из наших домашних жрецов.

Но разве можно отпускать его одного без сопровождения? — сказал Кришна. — Конечно, с ним будет охрана, но наши кшатрии хорошо рубятся в открытом поле. В лабиринтах дворцов Хасти-напура они не смогут ни защитить нашего посла, ни заблаговременно почувствовать запах измены и предательства. Да и кто из патриархов Хастинапу-ра пустит их в свои покои? Нет, с нашим брахманом должен ехать дваждырожденный, способный держать меч, вести учтивую беседу и при этом не вызывать приступов ненависти и подозрительности у Дурьодханы и его своры.

А кто бы это мог быть? Может, ты сам, Кришна, отправишься туда? — лукаво спросил Ар-джуна.

Мое время еще не пришло, хотя, может быть, и мне скоро придется рискнуть стать заложником Дурьодханы, — улыбнулся Кришна, — но я знаю, кого мы можем послать в Хастинапур вместе с нашим многомудрым брахманом. И (о, всесильные боги!) Кришна указал на Митру и меня.

Эти двое недавно посвящены в братство. Они далеки от паучьей сети хитроумных планов, расчетов и предательств, которая опутала в последние годы дваждырожденных, затеняя сознание и ясность мыслей, плодя врагов и недоброжелателей. У этих юношей пока чистая карма, не тянется за ними след клятвопреступлений и убийств. Но они уже побывали в битве, доказали свое мужество и стойкость. Я считаю, что мы можем возложить на них тяжкую ношу ответственности за безопасность нашего посла.

Окончание этой речи мы с Митрой выслушали уже стоя. Все взоры были обращены на нас. Я ощущал себя словно раздетым под проницательными, а кое-где недоверчивыми взглядами дваждырожденных. Казалось, что они проникают под мою черепную коробку. Уже привычным усилием воли я попытался защититься, закрыть собственное сознание и сердце щитом брахмы, но у меня ничего не получилось. Легкие, но настойчивые потоки чужой силы сметали всю мою защиту, я чувствовал себя игрушкой в заботливых, но сильных руках. Все это происходило в тех тонких полях, куда не достигают ни наши глаза, ни даже четкие мысли. Тем, кто не обладал внутренним зрением, со стороны казалось, наверное, что двое молодых людей застыли в почтительном ожидании, а вожди и патриархи спокойно и благожелательно их рассматривают. Наконец, я сдался и снял всю защиту — все равно она была бесполезна. Случайно мы встретились глазами с Кришной, и я могу поклясться, что могучий властелин весело подмигнул мне.

Может быть, он прочел в моих мыслях, что если бы я умел, как великие дваждырожденные в древности, летать, то упорхнул бы из зала собраний обратно в свою уютную хижину среди джунглей и поскорее забыл о том бремени ответственности, которое эти мудрые патриархи хотели возложить на мои плечи. Я бросил взгляд на Митру. Он сиял, как луна в ночь полнолуния. Плечи разведены, подбородок задран, на губах самоуверенная улыбка. По всему было видно, что в нем проснулся кшатрий и заснул здравый смысл. Митра жаждал славы и ради нее был не прочь рискнуть собственной жизнью. Да, в общем-то, и я был готов. Но крайней мере, мне, привыкшему считать себя частью братства, не пришла мысль об отказе. Учители сами должны были решать, где предел моих возможностей.

— Значит, решено, — милостиво сказал Кришна.

— Решено.

В тоне, каким повторил это слово Юдхиштхи-ра, мне послышались нотки погребальной песни. На этом наше пребывание во дворце Друпады закончилось. Накула и Сахадева предложили отвезти нас в лагерь на своей колеснице. Но день уже прошел, и вечерняя прохлада манила на прогулку, тем более, что нам с Митрой было о чем поговорить. Мы вышли из душной Кампильи пошли пешком меж полей, оборонительных валов, ям-ловушек по извивающейся тропинке к лагерю. Митра, простая душа, не мог сдержать своего ликования.

— Загадочны и благословенны пути кармы, — радостно говорил мой друг, — какой немыслимый узор соткала она на полотне моей жизни! Мог ли я гадать, очнувшись в черной пещере после того, как воины раджи чуть не вышибли из меня дух, что одетый в лохмотья деревенщина станет моим самым близким другом и, не дрогнув, отправится со мной в логово Кауравов?! Каким же слепым я был, не понимая, что аскетизм горного ашрама, тренировочные поля Двараки и, наконец, этот раб ский труд под стенами Кампильи — лишь необ ходимые ступени, ведущие к настоящей борьбе и подвигам, достойным песен чаранов.

Очевидно, удивившись, что я не выражаю вместе с ним громкого восторга, Митра замолчал и попытался воплотиться в мое настроение.

Постой, Муни, — воскликнул он, — ты, кажется, не рад открывшимся перед нами возможностям? Новые испытания разбудят в тебе творческую силу.

А если этот восторг и жажда славы есть лишь майя, ловушка судьбы, которая приведет тебя к бесславной гибели в темнице Хастинапура? — не без раздражения спросил я у Митры. — Послушать тебя, так вся борьба за трон Хастинапура — лишь повод пробудить в тебе силу брахмы и помочь воплотить примитивные устремления к славе.

Митра несколько оторопело посмотрел на меня.

— Ты почему такой злой сегодня?

— Потому что твои речи доказывают, что ты опьянен гордыней, лишен способности трезво рас суждать, потому что я вижу, как тебя потянуло на подвиг, а значит, в минуту опасности ты будешь склонен жертвовать своей жизнью, а не напрягать мысли. Все это вместе сходится во мне предчув ствием беды.

Да буду я рассуждать, — примирительно сказал Митра. — Мы не младенцы, и способны постоять за себя.

Интересно, как? Наши мечи, конечно, защитят нас от армии Дурьодханы, а наши знания дворцовых порядков, может быть, даже позволят полдня не становиться посмешищем среди знати Хастинапура.

Нет, — ответил Митра, — все будет иначе. Наш брахман подскажет нам правила благого поведения. Мы выясним настроение придворных Хастинапура, встретимся с патриархами и расскажем им об искреннем желании Пандавов сохранить мир, попутно соберем сведения о войсках Каура-вов и вернемся обратно в Кампилью, где чараны воспоют наши подвиги.

По твоему лихорадочному оживлению и сумасшедшему блеску в глазах я предсказываю совершенно иное развитие событий. Ты не будешь ни думать, ни рассуждать, а станешь искать способ доказать Пандавам свою доблесть. Тогда карма подсунет тебе какого-нибудь рубаку-кшатрия, который рвется к подвигу во имя Кауравов. Вы устроите поединок. Либо он тебя прикончит, либо нас прикончат слуги Дурьодханы за нарушение покоя его дворца. А еще судьба может нам послать красивую девушку, даже наверняка пошлет, мы ведь едем во дворец. И ты не сможешь пройти мимо, а будешь испытывать высокие переживания, совершишь много славных поступков, среди которых будут и хорошие, и дурные, и храбрые, и глупые, но которые не будут иметь никакого отношения к цели нашего пребывания в Хастинапу-ре, а лишь поставят наши жизни под угрозу.

Я же не Кумар, — воскликнул Митра, — я способен обуздывать свои желания.

Некоторое время мы шли молча, каждый погруженный в свои мысли. Митра возмущенно сопел в такт ритмичным шагам, потом, наконец, сказал:

Ладно, я обещаю вести себя мудро и осмотрительно. Ни поединков ни женщин. Все будет в порядке, если, конечно, не подвернется других опасностей.

Не подвернется, — сказал я с уверенностью, о которой потом мне было стыдно вспоминать.

* * *

Мы покидали Панчалу на рассвете, утренние звезды еще тлели, как угли в костре, когда из ворот Кампильи выехали две колесницы под флагами Друпады и Юдхиштхиры. Вокруг, утопая по бабки в утреннем тумане, нетерпеливо топтались кони нашей стражи. Спутники были набраны из самых надежных воинов Друпады. На огне и воде они принесли клятву защищать нас ценой собственных жизней. Это вселяло надежду, что, по крайней мере, до Хастинапура мы будем ехать в безопасности. В передней колеснице рядом с возницей стоял высокий седой и морщинистый старик — брахман-посол. Он был одет в белые одежды и шафрановую накидку. На голове у него благоухал венок из свежесорванных цветов. Вторая колесница с возницей была дарована нам с Митрой. Пятеро Пандавов верхами, да сын Друпады Дхриштадьюмна — вот и весь наш почетный эскорт, прибывший на проводы из Кампильи. Ни ликующих толп горожан, ни прекрасных панча-лиек, глядящих вслед героическому отряду глазами, полными восторга и слез. Моя рука, лежащая на борту колесницы, слегка дрожала, но я все-таки справился и с утренним холодом, и с липким страхом, который, подобно туману, сжимал ледяным обручем мою грудь. К нам подъехал Юдхиштхи-ра, одетый в простые кожаные доспехи. Его лицо было словно высечено из гранита, а глаза смотрели пристально и тяжело. Он застыл рядом с нашей колесницей, слегка натянув поводья сильными руками.

— Лучшая защита в Хастинапуре — ваша соб ственная сдержанность и осмотрительность. Если не хватает знаний, просите совета у брахмана, — и, ощутив наше сомнение, добавил уже другим го лосом, — я не отпустил бы вас в Хастинапур, если бы не было надежды, что вы вернетесь. Там еще жива память о братстве дваждырожденных, а зна чит, соблюдаются законы дхармы. Сейчас над го родом висит черная пыль враждебности, непро ницаемая для моего взора. Но я верю, что даже там вы можете вдруг встретить надежных людей. Если в сердцах ваших не будет зла, то Хастина пур отпустит вас живыми.

Юдхиштхира задумчиво посмотрел на северо-запад. Небо там было еще затянуто ночным сумраком, но уже поддалось напору розового сияния, набиравшего силу на востоке.

— Как бы я хотел сам оказаться в Хастинапу ре, — мечтательно произнес он, — неужели ни когда не бродить мне по его садам, напоенным ды ханием жизни, не слышать звона фонтанов в зале Высокой сабхи… Может быть, вас допустят до Бхишмы, Дроны и Видуры. Расскажите им все, что знаете о нас. Не пытайтесь ничего утаить. Патри архов, обладающих зрячими сердцами, обмануть невозможно. Их разум ясен и прозрачен, свобо ден от мутного зла, как вода горных озер. При слушайтесь к их мудрым советам.

— Заодно постарайтесь собрать драгоценные жемчужины слухов и легенд о заботах Дурьодха ны, Карны и их окружения, — добавил подъехав ший к нам вплотную Кришна, — и еще: не ходите поодиночке вечером.

После этих напутственных слов огонек надежды на благополучный исход нашего посольства погас в моей душе окончательно.

Но снова заговорил Юдхиштхира:

— Огни, разожженные в человеческих серд цах, не могут погаснуть. На пороге смертельной опасности я говорю вам: забудьте о страхе смерти. Он — порождение заблуждения. Вы — счастливейшие из смертных, потому что вошли в узор. Мы, видящие знаки Калиюги, продолжаем великую работу, и не мы одни. Идут по дорогам сквозь джунгли и пустыни мудрые риши — учить и врачевать. Они не ждут благодарности от людей, не надеятся увидеть плоды своих трудов. Их сердца свободны от жажды обладания богатством, властью и славой. Поэтому ничто не может замутить их внутреннего взора, ничто не может лишить их счастья вмещения всего мира. Вы не одни. Невидимые часовые приходят на помощь тем, чье сердце горит во мраке Калиюги. Этот огонь будет возрождаться вновь и вновь, озаряя сердца великих сынов человечества, вспыхивая в поцелуе влюбленных, питая вдохновение поэтов, сияя в глазах матерей, склоняющихся над младенцами.

В этот момент из-за цепи гор и лесов на востоке во всем своем великолепии вырвалась на небесные поля сияющая колесница Сурьи. Все мы — стоящие на колесницах и сидящие в седлах — выпрямились и застыли, обратив лица к свету, словно исполняя величественный обряд в храме, где небо было куполом, а наши сердца — вереницей огней на жертвенных алтарях. Я взглянул на наш лагерь и вдруг различил на его валу почти размытые расстоянием многочисленные фигуры. Они вскинули нам вслед руки, и я чуть не задохнулся от тоски расставания, осознав, что никогда мне не забыть счастья тех дней, поделенного на всех и этим преумноженного.

Так я пережил еще одно пробуждение. Для него мне не понадобилось ни вековой тишины ашрама, ни мудрых советов Учителя. Все сделали друзья и тяжелая работа, песни и любовь, и жертвы. Я прозрел, увидев дальний отблеск того великого смысла, который когда-то делал наше братство равным небесной обители.

Те три дня, которые заняла у нас дорога, я постоянно ощущал себя окутанным золотистой дымкой новой, только что обретенной радости. День за днем, до самых ворот Хастинапура.

Глава 2. Хастинапур

«Если все в мире идет вопреки установленому — это предвестие гибели».

Так пророчествовал о знамениях конца юг Маркандея — единственный из живых существ, знающий прошлое, настоящее и будущее.

* * *

С незапамятных времен Кампилью и Хастина-пур соединяла широкая дорога. Прямая, как удар меча, она была прорезана в дебрях девственных лесов и хорошо наезжена торговыми караванами. В последние годы вражды и соперничества о ней, казалось, забыли. Ветви деревьев почти закрыли ее от солнца, а трава поглотила обочины. Джунгли с терпеливой неуклонностью затягивали рану, нанесенную людьми. Тревогой и запустением веяло от этих мест. Но наш вооруженный отряд, не обремененный ни обозом ни пешими воинами, двигался без помех, делая короткие привалы в темное время суток и вновь трогаясь в путь в бодрящей прохладе предрассветных сумерек. Не облегчение, а еще большую тревогу ощутили мы все, когда при встающем солнце на третий день пути увидели среди лесов и полей громоздящиеся, как дождевые облака, сторожевые башни Хастинапура.

Главных ворот города мы достигли, когда солнце уже набрало полную силу. Хастинапур ослепил, оглушил, ошеломил нас. Сжатый могучими стенами, глиняный город был ароматен и горяч, как кипящий соус из перца чили. Дорога, сужаясь, едва протискивалась меж лачуг, притулившихся к внешним стенам. Причудливым орнаментом змеились рвы, валы и стены. К ослепительному бирюзовому своду небес возносились благовонные дымы храмовых жертвоприношений, ароматные дымы домашних очагов, горькие дымы погребальных костров, пылавших на берегу Ганги. Наши колесницы обтекал нескончаемый поток людей, домашнего скота, крестьянских телег, запряженных волами и груженных всякой снедью, необходимой для горожан. Орали погонщики, торговцы в лавках, разносчики воды, лаяли собаки, мычали коровы.

У раскрытых створов ворот, опираясь на копья, изнывали от жары стражники. Митра ударил каблуками по потным бокам своего коня и лихо подскакал к ним вплотную. Уверенная посадка моего друга, гордый взгляд и меч на боку так же явно говорили о его кшатрийском происхождении, как шкура леопарда и сандаловые четки о брахманской стезе нашего предводителя. Стражники с подозрительным изумлением разглядывали наш отряд, словно заморскую диковинку, отрытую ими среди рухляди бродячего торговца. Митра о чем-то быстро переговорил с ними и вернулся к нам, не обращая внимания на столпившихся вокруг прохожих.

— Они говорят, что сейчас ни один вооруженный человек не может войти в Хастинапур без соизволения на то самого Дхритараштры или его сына Дурьодханы. Нам предложено подождать, пока гонец доскачет от ворот до цитадели, — сообщил Митра и невесело добавил, — но нас гостеприимно приглашают внутрь городских стен в их караульное помещение.

Мы въехали под гулкую арку ворот. Колесницы окружила вооруженная стража. Немногочисленные воины нашего отряда, не сходя с коней, построились в боевой порядок, но брахман, покачав головой, приказал всем отдыхать.

Пока нас не выслушают, нас не станут убивать, — сказал он мне и Митре.

Эти увальни неспособны удержать даже Муни, не говоря уж о наших кшатриях. Зачем их здесь вообще поставили? — усмехнулся Митра.

Наблюдать за нами, — ответил брахман, — а мы пока посмотрим на них. Надо же понять, с кем нам предстоит иметь дело.

Стражники куру меж тем с тоскливым выражением на лицах праздно жевали листья бетеля, время от времени сплевывая на пыльную землю красную слюну. Ленивыми и неповоротливыми казались они нам, но их было много, и панцири их были сработаны искусными кузнецами.

Мы спешились и попытались устроиться поудобнее в клочковатой тени редких деревьев у городских ворот. Нестерпимо воняло помоями и коровьим навозом. Солнечные лучи окрашивали камни и глину стен в слепяще белый свет. Меж ногами прохожих шелестел белый песок — мертвый, подобающий пустыне, но извивающийся, пузырящийся и опадающий в нелепой горячечной суете.

Скрестив ноги и выпрямив спину, я закрыл глаза и попытался отрешиться от внешней формы окружающего мира. Нет, не прав был Митра, насмехаясь над слабостью врагов. Здесь, в стенах Хас-тинапура, словно свернувшаяся кобра, дремала могучая сила. Мое сердце тревожно сжималось от одного ощущения ее присутствия. Эта сила вела по улицам города сотни закованных в бронзу кшатриев, ей трубили славу боевые слоны в загонах, она простирала невидимые руки в отдаленные земли, свергая неугодных раджей и основывая династии. Ее недреманные очи сейчас были устремлены на юго-восток, туда, где ветер гангской равнины колебал стяги Пандавов. Глядя на зубчатые стены Хастинапура, на лес копий над шлемами его воинов, я с тревогой вспоминал малочисленную армию Панчалы, ее недостроенные укрепления. Самой горькой была мысль о том, что патриархи во главе с Бхишмой тоже были частью силы Хастинапура, питая ее огнем своего подвижничества.

Открыв глаза, я поделился своими размышлениями с брахманом. Он серьезно кивнул:

— Ты прав. Здесь присутствует сила вам неве домая, хоть и вполне земная.. Хастинапур — это не Кампилья. Здесь любой кшатрий, не раздумы вая, отрубит вам головы, если ему покажется, что вы проявили неуважение к его особе. Даже протягивая руку, чтобы принять вещь от человека, который считает, что превосходит вас знатностью, помните, что ладонь должна быть обращена вверх в знак смирения. Стоит протянуть руку сверху вниз, как кшатрий сочтет себя оскорбленным. Беседуя с повелителем, вы не можете по собственному желанию прекратить разговор и удалиться. Забывчивость в этом деле будет стоить вам жизни.

И что, здесь каждый находится в этой смертельной клетке традиций? — передернул плечами Митра.

Каждый, — кивнул брахман, — и не так это глупо, как тебе кажется. Законы, ритуалы и обычаи облегчают людям жизнь, избавляют от ненужных сомнений, соперничества и вражды. Люди, сплоченные законами, становятся единым существом, несокрушимым для разобщенных полудиких племен и наступающих джунглей. Крепостные стены и стены мудрых законов сделали жизнь здесь безопасной для сильных и слабых, мудрых и глупых. Но Хастинапур благоденствовал слишком долго, и то, что было благом, обращается несвободой. Крепость перевоплотилась в тюрьму, стены традиций и законов теперь не защищают, а связывают всех и каждого. Когда ты жил при дворе своего раджи, Митра, ты тоже подчинялся законам, достаточно нелепым, но привычным тебе. Так что, не ропщи, а используй свои способности дваждырожденного, чтобы быстрее вспомнить правила этой игры и преуспеть в ней.

Ха, это так же приятно, как одевать давно проржавевшие доспехи, — скривился Митра.

Да, вы будете убеждать меня, что жители Хастинапура злонамерены, жестоки и примитивны. А как вам нравятся обитатели Кампильи? Чем отличаются они от здешних? Тем, что их вы считаете союзниками. Ну и Кумар, все-таки, заставил вас попристальнее взглянуть на их сердца.

Но здесь, в Хастинапуре…

Такие же люди. Чем занавешано пространство за вашими глазами, если разум не в силах осознать очевидное? Вместить — значит понять. Хотя бы для того, чтобы наше посольство достигло цели, вам придется принять их отношение к жизни. Учтивые слова откроют любые двери, как и сердца, — веско сказал брахман.

Мы с Митрой поблагодарили его за наставления и внутренне преободрились. Тогда мы еще не знали, что и мудрые могут ошибаться в этом быстро меняющемся мире.

Солнце клонилось к закату, когда на золоченой колеснице прибыл придворный от Дхритараштры и сообщил, что троих посланцев Пандавов приказано поселить в покоях, подобающих их сану и значимости, а наших кшатриев разместят среди городской охраны. Теперь о нашей безопасности будет заботиться почетная стража, приставленная по распоряжению самого Дурьодханы. От такой заботы все плохие предчувствия вновь ожили в моей душе, но возражать не приходилось…

В окружении почетной стражи мы, теперь уже пешком, двинулись за колесницей придворного. Дорога петляла меж низеньких хижин, крытых тростником, кое-где попадались и дома, сложенные из кирпича, под резными деревянными крышами. Но везде были грязь и ужасный, непередаваемый запах. Помои и остатки трапез вываливались в сточные канавы прямо у порога. В отбросах рылись черные тощие свиньи и поджарые собаки, весьма похожие на шакалов. Все это, казалось, не смущало никого в пестрой человеческой реке, что текла по улицам. Даже бродячие отшельники, которых выделяли шкуры черных антилоп, обернутые вокруг бедер, пребывали в созерцании или беседовали о святых предметах прямо на перекрестках дорог или у сточных канав. В их глазах не было глубины, а в сердцах — брахмы. В сущности, они мало чем отличались от идущих в город крестьян. Те тоже были одеты в одни набедренные повязки и, словно погруженные в самосозерцание, брели за своими волами и огромными телегами, равнодушные ко всему вокруг.

Царили на этих улицах торговцы и ремесленники. Кажется, здесь продавалось все, начиная от глиняной игрушки, бананов и кончая драгоценными браслетами, колесницами и предсказаниями звездочетов. Люди вокруг приценивались, торговались, ругались, хрипели, потели, размахивали руками, ощупывали, хватали, доводя себя до исступления неутолимой жаждой приобрести как можно больше вещей.В скудной тени деревьев, влачивших жалкое существование среди сухой, спрессованной тысячами голых пяток земли, играли дети, с головы до ног покрытые пылью. А где-то далеко за крышами домов вздымались к небу огромные облака, как напоминание о дальних горах и бескрайних джунглях, окружавших этот кичливый островок человеческой суетности.

Наконец, одна из боковых улочек вывела нас к глухой глинобитной стене с единственными воротами. Внутри теснились деревья старого сада. Среди деревьев стоял дом с потрескавшимися колоннами и пустыми, лишенными занавесей глазницами окон. При нашем появлении из дома вышли двое слуг, а из зарослей сада приковылял совсем древний старик, назвавшийся садовником.

— Здесь вы будете жить, — коротко сказал наш провожатый и укатил на колеснице прочь.

Почетная стража сделала попытку войти вслед за нами в ворота, но Митра встал на ее пути.

— Нет, присутствие чужих осквернит жили ще дваждырожденных! — решительно заявил мой друг.

Остановились охранники. Остановились мы со старым брахманом. Я не поверил своим ушам. О каком осквернении говорит Митра? Зачем ему вообще взбрело в голову разжигать вражду именно сейчас? Я в замешательстве взглянул на брахмана, но он хранил спокойное молчание. Стражники в нерешительности перешептывались друг с другом. Старший покачал головой и сказал:

— У нас приказ!

Митра положил руку на рукоятку своего меча:

— Вы забыли законы кшатриев, — процедил Мит ра сквозь зубы, — можете войти в мое жилище, но перед этим вам придется убить меня… Я яв ственно ощутил, как тяжело ворочаются мысли в голове старшего стражника. Решится ли он отдать приказ нападать? Я шагнул к Митре и тоже взял ся за оружие, чувствуя, как сразу вспотела моя ла донь. Бывают мгновения, когда нельзя думать и колебаться. Митра сделал выбор за нас всех, и я не мог не поддержать его. Остальное пускай ре шает карма — моя и Митры. Но почему молчит брахман? Почему не прикажет Митре успокоить ся и не затевать схватки?

Краем уха я услышал, как один из стражников прошептал:

— Эти дваждырожденные становятся ракшаса– ми, когда дело идет об их чести. Какая нам разни ца, где сторожить? Здесь же только один выход…

Старший охранник явно колебался, но он больше привык к слепому повиновению и без высочайшего приказа не мог решиться взять на себя ответственность за начало кровопролития. Митра стоял, закрывая вход во двор, и я не сомневался, что он скорее погибнет, чем даст возможность стражникам войти внутрь. Они, очевидно, тоже в это поверили, потому что старший поклонился нам и сказал, что уважает дхарму кшатриев и дваждырожденных. Воины остались за воротами сада, а Митра повернулся к нам и, не глядя на слуг, решительно зашагал к дому, по-прежнему держа руку на рукояти меча. Слуги, не проронившие за все время ни звука, медленно и низко поклонились нам. Бок о бок мы прошли через двор к дому. Когда мы остались одни, Митра тихо перевел дух.

— Какой ракшас вселился в тебя, мой друг?

— спросил я.

Митра пожал плечами: — А я просто устал чувствовать себя то ли пленником, то ли почетным гостем. Теперь все встало на свои места. До нового приказа Дурьодханы они будут почтительнее.