Ничьим владыкою, ничьим рабом не быть!
Тогда благодарить за счастье можно б небо.
...Гроза грохотала всю ночь. Утром девятого дня восхождения гром заткнулся, но хлестал ветер и валил снег. Выбираясь по очереди в пургу, альпинисты очищали обледеневшие палатки от наваливающегося снега. И подсчитывали, на сколько придётся урезать паёк, если непогода затянется...
А Герасюку с Сорокиным не сиделось. И, презрев отсутствие видимости, к десяти часам утра они вытрясли из Ахтырского разрешение выйти на маршрут.
Откапывая верёвки из-под налипшего на скалы мокрого снега, они взобрались к тому месту, откуда вчера гроза согнала ребят. И полезли выше.
Было ужасно холодно. Ветер пронизывал насквозь. Снег сёк глаза, заметал с трудом найденные и расчищенные зацепы. Карабкаться по отвесу в этих условиях было не очень приятно. Но на страховке стоять в неподвижном напряжении, ежесекундно контролируя задубевшими руками медленно ползущую верёвку, было предельно отвратительно. Чтобы избежать обморожений, ведущий и страхующий менялись через каждые полчаса.
...За шесть часов парни сделали 180 метров вертикальных перил и в начале пятого, продрогнув до зубного лязга, спустились к палаткам.
— Ух, какие снегурочки! — восхищался Шкляев, очищая на пороге залепленных снегом товарищей.
— Очень холодно? — поинтересовался Ахтырский.
Сорокин честно ответил: — Сопли замерзают. И заметив, как погрустнел капитан, поспешил успокоить: — Без привычки ложку говна не съешь, а привыкнешь — и двух мало! Завтра снова мы с Лехой вверх полезем!
— Не будьте эгоистами, не забирайте всё от жизни, оставьте что-нибудь друзьям! — обиделся
Коваленко.
День десятый.
Сильный ветер, собачий холод, непроглядная облачность. Но снегопад прекратился. И, с трудом свернув тяжёлые заледенелые палатки, пошли вверх всей командой.
Один над другим растянулись по отвесу. Под подошвами бездна, над головой — устремлённая в зенит, теряющаяся в облаках бесконечная вертикаль сумрачных скал.
Впереди связка Ковалевский—Коваленко.
...Поднялись по навешенным вчера верёвкам, теперь нужно пересечь кулуар. Место неприятное — все камни и ледяные обломки, падающие сверху стены, проносятся по этому «мусоропроводу». Если обвал застанет в кулуаре — конец!
Проскочили благополучно.
Перевели дух.
...По крутым, залитым льдом скалам вылезли на острый снежный гребень. С него по узенькой скальной полочке пробрались к основанию камина. Вскарабкались по нему, извиваясь, как ящерки. И попали на гладкие заснеженные скалы — каждую зацепку вновь откапывать…
Стёртые о гранит пальцы кровоточат, распухли, гнутся с трудом.
…Выше — опять крутой снежный гребень. Он привёл к очередному скальному отвесу, и здесь вновь пришлось заняться эквилибристикой на лесенках.
Поднимаясь сантиметр за сантиметром, подобрались к основанию бастиона — нависающей стены высотой двести пятьдесят метров – места на маршруте самого сложного.
— Ну вот, — сказал Ахтырский, — до сих пор нюхали цветочки, а ягодки — вот они...
— Вот это для мужчин... — задумчиво пропел Ковалевский начало популярной песенки Юрия Визбора и затих, вглядываясь в жуть, что их ожидала вверху...
Здесь предстояло показать альпинизм наивысшего класса — подниматься по бастиону Ушбы — значит двигаться не только вверх, но и как бы назад, ощущая пропасть уже не подошвами ботинок, как обычно, а спиной и затылком. Как мухи на потолке...
Долго молчали — глядели вверх, до боли в шее запрокинув головы.
— Хватит, — сказал, наконец, Ахтырский, — сеанс гипноза окончен, давайте вить гнездо.
Укрываясь (да разве укроешься!) от пронзительного ветра и секущей снежной крупы, три бесконечных часа рубили в ледяном гребне у основания бастиона площадку для палаток.
Промёрзли.
Устали.
Молчали.
Бастион грозно нависал, давил, тревожил.
Как на каждом трудном восхождении, наступил момент тоски и жгучего желания поскорее оказаться дома.
Но забрались в свои трепещущие на ветру тряпичные жилища, и визуальная изолированность от сурового и враждебного внешнего мира подарила чувство защищенности. И с ним пришёл покой. И уверенность.
Подвели итог дня: работали сегодня семь часов, поднялись на сто шестьдесят метров. Нормально. И дальше всё нормально будет. Вот только очень кушать хочется.
…В одиннадцатый день снова валил снег, потоками стекал по скалам.
Посовещавшись, решили не сбивать сложившийся ритм, не отлёживаться — работать. Ибо нет ничего вреднее безделья.
Договорились — отрабатывая день на бастионе, вечером спускаться к палаткам, каждый раз поднимая и закрепляя верёвки всё выше.
Первыми на бастион пошли Герасюк и Шкляев, обвешанные снаряжением, как новогодняя ёлка игрушками, позванивая при каждом движении крючьями, шлямбурами, молотками, карабинами, лесенками, площадками, жумарами, тормозными планками...
В первых движениях ещё присутствовал тот уважительный трепет, что внушил им бастион. Но постепенно скованность исчезла, пришла обычная сосредоточенность, точность и ответственность.
...Стена монолитных залитых льдом скал. Крючья — лесенки — дюралевые площадки — крючья — площадки — лесенки — крючья, крючья... Нависающие скалы отталкивали, отбрасывали от себя. Люди болтались на верёвках рядом со стеной, их раскачивала пурга. Снег на бровях и ресницах, ледяная корка на усах, на бороде, на вороте свитера, на капюшоне пуховки.
...За восемь часов связка одолела шестьдесят метров.
Закрепили верёвки.
Спустились к палаткам.
Отряхнулись от снега.
Забрались внутрь.
Первым делом напились воды за целый день.
Оттаяли.
Поели.
Отогрелись.
Перед сном насладились чаем. И потом хрипло запели всей командой…
УтромШкляев с Герасюком снова пошли вверх.
Мороз.
Туман.
Шквальный ветер.
Временами снегопад.
...За семь часов удалось одолеть ещё сорок метров.
На тринадцатый день вверх ушли Ахтырский и Ковалевский.
Мороз.
Туман.
Шквальный ветер.
Временами снегопад.
В одном месте, чтобы пересечь скалы гладкие, как внутренность раковины, пришлось исхитриться — забили в скалу несколько крючьев, надёжно сблокировали их, закрепили верёвку и, повиснув над бездной, маятником качнулись в нужное место.
...За восемь рабочих часов отспорили у Горы ещё сорок метров.
День четырнадцатый.
Всю ночь валил осточертевший снег, ветер грохотал обледенелыми палатками.
Утро улучшения погоды не принесло.
Вверх ушла связка Коваленко—Сорокин.
Весь день мороз, туман, шквальный ветер, пурга.
Девять часов раскачивались вдоль стены на лесенках. Внизу два километра облачной пустоты, пронизанной ледяным ветром.
...За день преодолели еще тридцать пять метров.
И опять вниз, к палаткам.
Уже пятая ночёвка на одном выступе — домоседы!
На пятнадцатый день восхождения, несмотря на туман, мороз, ветер и приступы пурги, решили подниматься всей командой.
Первыми по нависающей стене вверх ушли Герасюк и Шкляев. Остальные карабкались следом, поднимая весь скарб.
Крутизна скал 95 градусов...
Час за часом стук молотков и айсбайлей по камню и по металлу, пенье крючьев под ударами, позвякивание лесенок и площадок, шорох жумаров по верёвкам, сиплый кашель, глухие и хриплые слова команд.
Голову всё время вверх задирать нужно. Шеи уже не болели — окаменели... А где руками касались скал, там кровавые пятна...
За восемь часов добрались до верха закреплённых в прошлые дни верёвок и поднялись ещё на тридцать метров выше.
Вдруг резко потеплело. Снег, копившийся на скалах все эти дни, начал таять — со стены потекли сначала тоненькие, потом всё более мощные водопады. Пока сумели укрыться за подходящим каменным козырьком, промокли насквозь. Здесь и заночевали — сидя на узенькой наклонённой в пропасть ледяной полочке.
К ночи вновь подморозило — с камня, под которым устроились ночевать, свесились сосульки. Красиво, как струны арфы…
За ночь и замёрзли и примёрзли — утром себя от скалы с трудом оторвали...
Первыми вверх пошли Коваленко и Шкляеев.
Опять им пришлось каждую скальную зацепку подолгу расчищать, скалывая натёчный лед. Вымотались вконец. Но оставшиеся до макушки бастиона пятьдесят метров одолели!
А дальше стало чуть проще. Да и солнышко выглянуло — обсохли, согрелись и повеселели.
А к вечеру и место для ночлега удобное нашлось — сидя спали лишь трое, а троим удалось на ледяной полочке улечься…
В этот день за шесть часов прошли девяносто пять метров. Значит, до вершины Ушбы осталось триста пятьдесят...
К ночи ветер усилился до штормового, а внизу разыгралась гроза. Это необычно — смотреть на молнии сверху, и потрясающе красиво!
Утром семнадцатого дня восхождения вновь весь окружающий мир тонул в непроглядном тумане, жёг мороз, и налетали снежные вихри. Но уставшие от холода и голода парни чувствовали, что вершина уже близка.
…Преодолев последние нависающие скалы, они выбрались на крутой гребень. После пройденных потолков, шестьдесят градусов его крутизны уже не казались крутыми.
И стометровая стена, в которую вскоре упёрся гребень, не смогла их задержать надолго.
А с верха этой стены к вершине вёл уже совсем простой снежный гребешок с редкими выходами скал, тридцатиградусная крутизна которого показалась им вообще дорожкой стадиона.
И как-то очень просто и обидно легко были пройдены эти последние, самые значительные метры.
...Шестеро краснодарцев стояли на вершине Южной Ушбы, и все две тысячи восемьсот пятьдесят метров пройденного маршрута покорно лежали под их ботинками.
Долго опустошённо молчали.
Потом Ахтырский встрепенулся и молвил: «Взгляните на наши горы, на это чудо — Ушбу. Если бы кто мог взойти на неё, он узнал бы всю необъятность мира, увидел бы сразу и бескрайнюю даль моря, и величайшие вершины. Взойдите на неё — и вы будете счастливы и скажете, что счастье дано миру.»
— Что это? — спросил кто-то.
— Из сванского эпоса, — отозвался капитан.
...Ни хрена не было видно вокруг. По-прежнему Ушбу окутывали плотные тучи, снежная крупа привычно секла лица, и не верилось, что сейчас август.
Но люди не чувствовали себя обделёнными.
Они прикоснулись к Вечности…