Настоящий мужчина в эпоху Hинтендо 5 страница

Завывание и крики были так ужасны, что некоторые из учи-деши (внутренних учеников - японцев) выглянули из офиса, чтобы посмотреть. Они сделали вывод, что мы были самым шумным курсом сеншусей за все время.

К этому моменту вызывающие крики Адама превратились в низкое завывание вперемешку со странными стонами. Я обратил внимание на некое количество белой слюнообразной субстанции на его подбородке: впервые я видел в прямом смысле пену у рта от физического напряжения.

Младший Шиода казался равнодушным. Время от времени он поворачивал свою спину к нам и смотрел в окно на стройку внизу.

Толстяк, канадский севанин, бывший сеншусей и теперь ассистент на курсе, бегал вокруг, пытаясь "поощрить" нас. "Используйте боль, - кричал он, - Бен, вставай, не обманывай сам себя!" Одним постоянным рефреном было : "Живей, сеншусеи, где ваш дух!"

Дух Адама как раз собирался покинуть его. Стоны приняли форму тоскливого йодля, в то время как все его тело поднялось в конвульсивной волне дрожи. Его лицо стало ярко фиолетовым, хотя его руки были бескровно белыми. Потом он упал на пол, два раза дернулся и остался лежать неподвижно. Мертвецки неподвижно. О Боже, подумал я, он умер. У него случился сердечный приступ и он умер.

В ужасе никто не двинулся со своего места, хотя определенный просвет был заметен, словно высшая целеустремленность Адама заработала всем остальным отдых.

Толстяк крикнул на Адама, который так и лежал без движения на полу. Шиода смотрел на часы и не замечал припадка Адама. Нам было сказано никогда не сходить с места без команды. Я глянул на Уилла. Уилл глянул на Адама, который неподвижен как мертвый, по крайней мере свободный от физической боли, которая нам всем предстояла.

Мой партнер по тренировке, Рэм больше не мог стоять. Он нарушил строй и помчался к Адаму, который забулькал, когда Рэм постарался привести его в сознание. Толстяк подошел, за ним последовал озадаченный Шиода. Все мое недовольство было направлено на Шиоду. Теперь ты доволен, думал я. Теперь когда ты кого-то убил. В то же время это было невероятно интересно.

Но Адам не был мертв. Толстяк приказал Рэму вернуться на свое место и после этого поднял Адама. "Не выгоняйте меня,- пробулькал Адам в бреду, - Позвольте мне остаться! Не вышвыривайте меня с курса!"

Адама оттащили в сторону и Шиода приказал Толстяку вывести его наружу подышать свежим воздухом. Но Адам не пошел. Он уцепился за настенный турник и умолял позволить ему остаться. Он действительно верил, что если покинет додзё, ему уже не позволят вернуться. Шиода пожал плечами и Адам тяжело сел, лицо его было в пятнах.

Адам дал всем десятиминутную передышку. Последние двадцать мину занятия прошли в забвении, стоны сократились до приглушенного минимума.

Адам даже присоединился в конце занятия, спотыкаясь, с гордым видом раненого ветерана. После занятия он рассказывал как начал галлюцинировать, воображая, что "они" пришли за ним. Под "ними" подразумевался персонал додзё, который внушал ему суеверный страх.

- Они не выгонят тебя за обморок, - сказал Дэнни.

- Это был не обморок, - парировал Адам, - это был колоссальный приток страха. Этот парень, Шиода, действительно меня пугает.

- Ты принял невероятно фиолетовый свет, - сказал я.

- Я думал ты умер от кровоизлияния в мозг, - сказал Бен.

Адам явно был доволен таким предположением. Он любил внимание и явно получил гораздо больше честной нормы. Даже преподаватели делали комментарии. Во время ободряющей речи перед занятием, Стефан, немецкий ассистент учителя, отметил силу духа Адама. В его баварской версии английского языка он упрекал нас за недостаточное старание: "Вы знаете, как в Древней Греции, проводились борцовские матчи. Иногда до смерти. Иногда человек умирал от сильного старания. И такой человек признавался победителем, а не его оппонент. Потому что нужно полностью отдаваться. Вот, во что верили древние греки, и это верно. И сейчас Адам здесь старается сильнее всех, потому что он тренировался так серьезно, что потерял сознание. Это правильный дух. Это дух сеншусей".

На следующий день, на занятии Оямада, Адама стошнило. Он вылетел из додзё как раз вовремя, чтобы добежать до раковин в туалете.

По протоколу додзё не требовалось спрашивать разрешения выйти, когда тебя тошнит. Если ты не успевал убраться с матов, то должен был просто засунуть головы за пазуху собственного "доги" и тошнить туда.

На тренировке Чиды из носа Адама неожиданно хлынула кровь.

Первая неделя переходила во вторую и затем в третью, и казалось, что Адама начинал истощать свои способы привлечения внимания. Он все еще мягко постанывал во время сидения в сейдза на любом промежутке времени. Он утверждал, что травма, полученная на скейтборде, искривила колени, что делало сидение на них очень болезненным. Вполне вероятно, что так и было, но у всех уже появлялись собственные повреждения и люди проявляли меньше сочувствия.

Неожиданно Адам вскакивал с низкого положения на коленях в более высокое, нарушая симметрию шеренги. Люди ворчали и говорили ему сесть. Японские ученики хихикали и Адам подводил группу. Неохотно он опускал свой вес и возвращался на колени, истинный мученик айкидо, его жертвенное похныкивание отдавалось эхом в большом и пустом зале.

Как Крис никогда не уставал повторять, боль - очень личная вещь, боль - субъективна. никогда не надо судить другого человека за его боль. Не только степень боли субъективна относительно конкретной травмы, но еще и разные люди имеют разную чувствительность к боли. Сложно заключить, что кто-то испытывает "реальный болевой предел", если он может терпеть мигрень без болеутоляющих, но кричит, как будто его убивают, когда порежет палец перочинным ножом.

Вопрос еще более запутывается воображением - в действительности, это основной источник чрезмерной реакции на боль. Причиняет страдание не сама боль, а что конкретно боль означает.

Одно дело быть способным вытерпеть боль. Совсем другой уровень - проявить стойкость по отношению к ущербу, который означает эта боль.

Люди принимают жесткие удары, ломают кости, серьезно режут себя, рвут связки, тянут мышцы в регби, борьбе, серфинге, скачках на лошадях и других видов спорта за редким исключением. И они получают эти травмы, мало жалуются и обычно возвращаются, чтобы продолжить занятия своим спортом.

На курсе сеншусей это было по-другому. Учителя подчеркивали, что боль будет присутствовать большую часть времени, в действительности, иностранные учителя (более подверженные мазохизму, чем японские) намекали, что обучение жизни с болью было большой составной частью курса сеншусей. Это создало атмосферу героизма со сжатыми зубами, которая имела мало отношения к хорошему айкидо.

Японские учителя были более прозаичны. Они не подавали внешних признаков боли или травм и не ожидали такого от нас. Но они не были категоричными. Западные преподаватели упрекали нас и ругались, японские просто игнорировали нас и тем не менее не давали нам отдыха. Западные учителя были типично нетерпеливы. Они хотели, чтобы у нас сразу все получалось. Они хотели, чтобы и крутыми мы тоже стали сразу.

Вероятно именно возможность выбора делает поврежденного игрока в регби вернуться на поле и смеяться над собственной травмой. Мы не имели такого выбора. Правилом курса было тренироваться в независимости от боли. Мы еще только должны были открыть для себя насколько сильными должны быть травмы, чтобы заслужить выходной.

И мы боялись травмироваться так сильно, потому что мы знали, что нам придется вернуться на следующий день, и на следующий день, и на следующий день в течение целого года. Либо так, либо надо бросать. Полумеры не существовало.

Так как по ночам я валялся бодрый, неспособный уснуть из-за хронических болей в локтях и коленях, моё сознание работало, пытаясь найти способ исцеления. Я должен был ходить меньше и ездить на велике больше, так как езда на велосипеде, с ее низкой нагрузкой, простым упражнением для ног, оказалась лечебной. Я должен был попробовать изобретение Стампи - горячие полотенца на коленные суставы перед сном. Я должен был массировать суставы с разогревающей мазью. Моё сознание уносило меня в противоположном направлении от сознания Дзэн с его принятием происходящего. Это не было сознание Дзэн, это было сознание выживающего.

У других были свои собственные способы выстоять. Спустя одну неделю, Ник Армянин сказал Большому Нику, его партнеру, что когда движение получалось жестким глаза Большого Ника казалось интенсивно вылазили наружу. "Ты выглядишь как настоящий бешеный пес, право," провозгласил Пол, который бродил рядом с чайной комнатой, шпионя за нами, как я думал.

"Бешеный Пес," сказал Большой Ник. "Мне нравится это. Вы можете называть меня Бешеным Псом, если хотите."

Было некоторое затруднение. Было трудно называть прозвища, но никто не сказал ничего тогда. Мы все были весьма формальны в тот ранний период.

"Бешеный Пес больше похож на печального пса," сказал Бэн, когда мы шли на следующий урок. Я не сказал ничего. Я не чувствовал себя достаточно уверенным в своих действиях, чтобы начинать оскорблять других членов группы. Бэн не был злобным, он просто не был достаточно заботлив. Он был прирожденной одиночкой, тогда как моя стратегия выживания была построена на использовании группы, а не на борьбе с ней. Это был план, так или иначе.

Уилл был другой одиночкой. Он начинал с Агой. "Какой говняный это парень," жаловался он мне. "Что за дерьмо он все время пытается продать? ... Забыть, что вы когда либо видели сколько-нибудь стоящие спортивные напитки?"

Главной проблемой Ага было то, что он хотел быть лидером. Он хотел этого столь сильно, что все уступали ему, позволяя ему стать негласным представителем. Его первой идеей было навязать Интернациональные куртки Сеншусэй. Он таскался с таблицами предпочитаемого цвета и надписи, и довольно скоро все были введены в заблуждение заплатить за дорогие черные летные куртки, покрытые яркими эмблемами.

"Мне не нравится Ага," сказал Рэм. "Я знаю его сущность еще с армии. Он эгоистичный." Я был удивлен этим, потому как Рэм редко ругал кого либо. Но Ага был любопытной смесью, потому что он искренне хотел, чтобы группа преуспела. Он был внимателен к своему партнеру, но все знали, что стучал на вас, если учителя расспрашивали его. Я словно вернулся на игровую площадку, судя людей по детски - кто болтает, кто раздражает и получает месть, а кому я могу довериться, будучи "лучшим другом".

Прошли две недели курса и было решено ужесточить условия побольше. Мы уже страдали от боли мышечной усталости, теперь наступило время страдать от острой боли физической атаки.

Удары и блоки в айкидо должны иметь силу, но их роль больше в том, чтобы отвлечь внимание и смягчить оппонента, чем закончить прием в боксерском стиле. Удары на японском называются атэми. Старший Шиода, который изучал свою технику уличного боя в недружелюбном предвоенном районе Шинджуку, заявил, что 70% самого боя состоит из атэми. Очевидно, что иметь слабое атэми в гражданском стиле не было хорошо, мы были сеншусэй, поэтому нам предстояла тяжелая тренировка атэми.

Даррену, застенчивому австралийцу, было поручено привести наши атэми в порядок. В отличие от Пола и Стефана Отто, других ассистирующих учителей, Даррен иногда признавал, что есть движения айкидо, которые у него не получаются. Я знал, что удары не входят в их число. Точнее говоря, удары были одной из специальностей Даррена. Дома в Австралии он часами практиковался, избивая предплечьем шины, деревья и даже сталь. "Теперь я считаю руку довольно сильной, - поговаривал он, - наверное могу сломать чужую руку с помощью нее." Он говорил бесстрастно о своем предплечье, так словно это был некое орудие или дубинка, тупой инструмент, не являющийся частью его существования и дыхания, легко портящаяся человеческая часть.

Повторные удары предплечьем по твердым объектам, как деревянный столб, или против другого предплечья, приводит к ее дальнейшему окостенению и умерщвлению нервов в руке. Одновременно вы должны открыть правильный способ удара расслабленной рукой. Никто не говорил нам об этом, потому что занятие касалось не обучения правильным ударам; а относилось к осознанному нанесению себе боли. Не зная правильного способа, мы все били жесткими (как железный брус) руками и после первых нескольких ударов, пришла сильная неприятная тупая боль.

Практикующие карате уродуют себя постоянно ударяя по макиваре, или доску для битья. В кунг-фу руки погружают в горячий песок.

Огрубение и повреждение нервов происходит в обоих случаях.

Превращение собственной руки в безнервную дубинку из потрепанной плоти и костей казалось низкоуровневым подходом к боевым искусствам. Это простейший способ сместить разницу в уровнях, если у кого-то было мало веры в скорость и технику. Многие мастера тай-чи отказываются от этого по причине примитивности. Другие же считают, что перспектива хронического артрита в тридцатилетнем возрасте вряд ли стоит хлопот по наращиванию больших раздутых костяшек.

Удары предплечьем более сложные. Сильный удар ставит правильное ощущение для техники айкидо. Тренировка удара еще и хороший способ для наращивания сопротивляемости боли. То, что вы сможете ломать двери и обезглавливать доберманов одним ловким взмахом могучего предплечья, всего лишь второстепенно. По крайней мере такова теория.

Тессю, будучи традиционным воином, верил, что любые полученные удары являлись отличной возможностью для собственного развития. Ранним утром он попросил зашедших к нему в дом торговцев ударить его "в любую часть тела". В итоге торговцы пожаловались брату Тессю, что они сами травмировались, ударяя по твердому телу Тессю.

Мы выстроились лицом друг к другу. Черные глаза Рэма озорно блестели и я не мог не ухмыльнуться в ответ. Мы замахнулись правыми руками за свои головы и сделали одновременно рубящий удар перед собой. Это был удар вперед шомен. Даррен вел счет: "ичи, ни, сан, ши, го," и странный полусдавленный звук, который он издавал, говоря рокю своим австралийским акцентом.

Мы сделали десять на правую сторону и десять на левую. Затем десять на правую и десять на левую. Каждый раз костлявое запястье Рэма ударялось о мое. К счастью казалось это причиняло ему не меньшую боль, чем мне. Я начал поиск других участков предплечья, которые были относительно целыми. Даррен положил этим поискам конец: "Это не удар локтем" и продемонстрировал снова, несколько раз хорошенько приложив Агу.

Рэм поморщился от боли и я ударил его полегче. "Нет! Сильнее!, - прошипел он. - Если мы сейчас будем сдерживаться, то позже будет значительно сложнее". Казалось, он говорил из собственного опыта, возможно в израильской армии дела шли именно таким образом.

Даррен наблюдал за происходящим с нездоровым интересом. Мои руки были ярко красного цвета от ударов. Я заметил зловеще раздувающийся изнутри моей левой руки синий пузырь размером с теннисный мяч. Я что разорвал вену? Я решил, что лучше больше не смотреть, и вместо этого стал таращиться на лицо Рэма; слишком много внимания ушибленному телу слишком плохо сказывается на боевом духе.

Мы уже сделали двадцать ударов до смены партнера. Еще двадцать ударов и мы снова поменяли партнеров. Я обратил внимание на гул, ревущий звук ближе к началу строя. Ага демонически вопил как курсант, тренирующийся со штыком. Гам оказался заразной штукой. Гораздо проще убедить себя в отсутствии боли, когда кричишь. Это метод отвлечения от боли, предпочитаемый на Западе. Предпочитаемый на Востоке способ - отрешенность. Но это не было подходящим временем для Буддистского рефлексирования. Я начал тоже орать. Какого черта, подумал я, заодно выпущу немного пара.

Передо мной стоял Уилл, он выглядел непоколебимым, и мы прилично поколотили друг друга. Не оказалось даже времени чтобы проверить мои разрывающиеся вены, прежде чем Ага оказался передо мной. Казалось он полностью потерял контроль. Он даже не выдерживал счет Даррена. Его лицо было искажено, из глаз лились слезы.

Даррен подстегивал нас. Толстяк подстегивал нас. Мы подстегивали друг друга. Толстяк подстегивал нас еще больше своим любимым боевым кличем: "Живей сеншусей, копайте глубже!"

Я получал методичное постукивание от железных рук Маленького Ника, в котором я начал подозревать скрытого лесоруба. Я задумался о том, сколько еще могу продолжать раздачу "честно твердых" тумаков вместо косметических поглаживаний. Но меня спасли от этой дилеммы. Даррен скомандовал остановиться.

По какой-то причине все стали тут же ухмыляться друг другу. Огромные оскалы выражали полную глупость, пока мы стояли, растирая больные руки. Единственными людьми, которые не ухмылялись, были Маленький Ник и Ага, который все еще всхлипывал. Позднее я привык к этим коллективным проявлениям эмоций, но в тот момент это было все еще странным. Я думал мы ухмылялись, чтобы показать друг другу, что агрессия не была "нашей составляющей". По сути мы были как школьники, ставшими лучшими друзьями после потасовки.

После шока, вызванного тренировкой ударов предплечьем, Дэнни предложил, в его простой непосредственной, но как-то чокнутой манере, что будет более "духовным" если ответственный группы (менявшийся каждую неделю) станет говорить "отагай ни рей" (общий поклон) и в момент поклона мы все буде, кричать "оос!" низкими голосами, кланяться и шлепать по полу перед собой. Неожиданно все согласились. Я тоже, но не из-за духовных мотивов. Это давало концу занятия некий кульминационный момент, сближающий всех нас вместе. Мы все шлепали по полу в унисоне как прихожане на духовных собраниях в южной глубинке. Это была восточная вещь, доработка пассивной японской вежливости в форму объятия команды регби. И степень "единодушия" группового шлепка по полу была показателем того, насколько группа была "собрана с духом".

Говорить "оос" по каждому возможному поводу считается нормой в большинстве японских боевых искусств. Игнорировать "оос" это высокомерие, проявляемое в плохих манерах. "Оос" сеншусэй должен был быть громким и в полную силу. Частая критика Адама заключалась в том, что его "оос" был неубедителен. Он учился японскому у своей жены и определенный женский стиль произношения откладывал отпечаток на всем его общении на этом языке. Ученики в додзё передразнивали его речь, рассматривая ее как уморительную шутку, но учителя были строже. Они заставляли Адама говорить "оос" без конца, но в результате Адам все равно скрипел так, как если бы кто-то щипал его со спины.

После коллективного поклона и коллективного "оос" мы все бежали - нагрузка сеншусэй всегда была в два раза больше - взять метлы для уборки пола в додзё, который подметали после каждого занятия. Когда мы разбирали метлы, люди показывали друг другу невероятные синяки на руках. Руки Бэна были уже черными, с тошнотворно желтой каймой. Я не хотел смотреть на синий пузырь, но я рискнул бросить быстрый взгляд и немного успокоился.

Ага снова обрел уверенность; он бесстыдно восстановил свое лидерство в группе. Словно он и не плакал вообще. "Да, я не знаю, что случилось, я будто потерял тогда контроль над своими глазами."

Мое тело менялось. Я менялся. Физический панцирь, окружавший меня рос, твердел, становился более определенным за месяц. Остатки линии талии растаяли, сухожилия начали выдаваться впервые за годы, мышцы начали раздуваться. Краткая остановка перед зеркалом во время переодевания в раздевалке: хорошо, очень хорошо, тело такое, каким должно быть, скорее Homo-activius, чем сидящий на диване брат <>Homo-sedentarius<>. Я был старался не быть пойманным перед зеркалом, хотя знал, что все занимались тем же, разглядывая себя с сомнительным рвением, обожая собственное новое отражение, пластинки мышц соединяющие между собой суставы.

И я развил в себе любовь к боли. Определенный вид боли, боль, которая практически была удовольствием. "Не удовольствие от бренди и сигар, - как говорил об этом Мастард, - но удовольствие безразличия." Эта боль была болью, которая приходит от втыкания плеча в татами в конце техники айкидо. Твой партнер держит твою руку и заворачивает ее тебе за спину, все глубже вдавливая твое лицо в мат. Удовольствие приходит от осознания, что ничего не было сломано, что ты смог вынести боль, что плечо растянулось в рамках нормы и было выпущено на свободу, как только ты хлопнул по мату. Только учителя игнорировали шлепок по мату, такие жесткачи как Чино, который любил ломать конечности, но партнеры никогда; один быстрый удар был достаточен для освобождения из самых страшных плечевых контролей. Я учился. Я становился ценителем боли.

Когда один из старых командиров Тессю услышал, что Тессю опрометчиво решил создать собственную школу, он пришел в гнев. Он ворвался в дом Тессю и избил его по голове кулаками. Тессю не дернулся и даже не попытался отойти в сторону. В результате человек устал бить Тессю и ушел в раздражении. Когда Тессю спросили, почему он не оказал сопротивления, он объяснил: "Важно сделать наши тела твердыми и тогда подобный инцидент станет просто еще одной формой тренировки. Это было состязание воли, между болью моей головы и болью его рук. Поскольку сдался именно он, я выиграл".

Полицейская Академия

"Одежда воина должна быть сделана из барсучьей шкуры.

Тогда в ней не заведутся вши. Во время длительных походов

вши причиняют много хлопот."

Хагакурэ

Было ошибкой забыть велосипедный фонарь, но еще большей ошибкой было позволить Толстому Фрэнку ехать сзади на багажнике. Его стокилограммовая туша, взгромоздившаяся на хрупкий багажник, сплющила заднюю шину моего велика до плоского состояния. Поскольку велосипед катился вперед, она издавала шум словно жевательная резинка, отклеиваемая от чего-то. Мы ехали обратно домой в Фуджи Хайтс из видео-магазина. Это была моя первая поездка за долгое время.

Перед железнодорожным переездом был маленький холм и неустанный сигнальный звон, оповещал о том, что здесь только что прошел поезд. Барьерное заграждение было все еще поднято и поэтому я встал на педалях, чтобы получить немного дополнительной мощности. Ускоряясь вниз с холма, я совершенно рассчитал свой маневр между опускающимися заграждениями. Потом я увидел полицейского. Ближайший полицейский пункт был за углом. Обычно полицейские никогда не отходили от своего опорного пункта дальше, чем на пять метров. Что он делал здесь, с обратной стороны, я не знал. Он двинулся властно в нашу сторону и вытянул руку. Он крикнул нам, скомандовав нам остановиться, что я почти и сделал, по привычке от тренировок в додзё, но в конце концов я осознал, что поездка без фонаря была преступлением, но и это было отнюдь не главным. Я вспомнил, что Фрэнк сидел сзади. Строго говоря, он был незаконным иммигрантом, и если бы его поймали, то отправили бы обратно прямиком в Иран. Я снова встал на педалях, норовисто отклоняясь и удаляясь вниз, к другой стороне переулка. "Он нас преследует!" закричал Фрэнк мне в ухо. Неуклюже двигаясь по небольшому уклону, я мог слышать шаги и голос позади нас. "Сухое русло реки!" завопил Фрэнк. Мы перевалились через бордюр и дальше нырнули в дыру в ограждении, защищающем при циклоне. Скользя вниз по бетонной изогнутой стене, мы покатились по вымощенному руслу реки, которая была не более чем тонкой струйкой. На этом гладком покатом склоне мы быстро набрали скорость, мчась под маленькими мостами в почти полной темноте. Мы ехали и ехали, пока наконец я полностью не выдохся. Мы проскользили под темный мост. Не было никакого звука погони. После мы вернулись в Фуджи Хайтс пешком по самым темным переулкам и глухим улицам. Только когда хлипкая входная дверь была заперта позади нас, я наконец смог расслабиться, зная, что мы сбежали от длинной руки закона.

Ага заглянул в чайную комнату. "Полицейские приехали, - сказал он. - И они выглядят как натуральные слабаки".

Все выскочили наружу поглядеть. Я поставил банку горячего кофе в свой ящик, чтобы никто ее не умыкнул или не опрокинул, и последовал за остальными.

Мы посмотрели в додзё, где гражданские полицейские неловко разогревались. Некоторые из них были одеты в новенькие желтоватые доги, указывающие на их статус новичков. Другие были одеты в доги для дзюдо или каратэ. Доги для карате тоньше, чем предназначенные для айкидо; а у доги для дзюдо на спине проходит шов. Их обмундирование давало некоторое представление о их опыте в боевых искусствах. Все они должны были обладать по крайней мере черными поясами первого уровня в двух искусствах, или черным поясом третьего уровня в одном искусстве. Без традиционного обмундирования, их пластмассовых "самурайских" шлемов, которые были созданы по образу старомодных шлемов, их жутких зубчатых дубинок и автоматических пистолетов, они все еще выглядели крепкими и жилистыми. Они постоянно шутили друг с другом, и когда мы представились, тепло нам ответили. Они хотели с нами дружить и это было заметно.

Наставник Мастарда, великий Такэно, говорил, что разглядывать кого-то, думая "могу я его завалить?" - это первый и наиболее слабый подход к бою, который может выбрать мужчина. Вторая стадия - это когда ты задаешься вопросом "а что если он ударит рукой? а что если он ударит рукой? что я буду делать тогда?" Последняя стадия очень сильная психологическая позиция - это когда ты говоришь с улыбкой на лице "иди сюда, попробуй самый сильный и лучший удар". Как говорит владелец японского магазина "ирасшаймасе! ирасшаймасе! добро пожаловать! добро пожаловать! заходите!"

Было очевидно, что мы все застряли на первой стадии, поскольку мы болтали и сплетничали только об одном: насколько крутыми считали нас гражданские полицейские? Когда мы встретимся на матах, чья возьмет?

Было здорово найти новую тему для разговора в чайной комнате, когда общение в течение нескольких последних дней вращалось вокруг исчезновения Крейга. Подача Крейгом заявления на культурную визу не прошла гладко и ему было приказано вернуться домой в Австралию, чтобы дождаться своей новой визы там. Это означало пропуск большого количества тренировок, возможно до месяца. Если бы он задержался дольше, чем на месяц, я очень сомневаюсь, что он смог бы вернуться на курс.

У Бена тоже возникли проблемы. В раменевом магазине, пользовавшемся успехом в основном у израильского контингента, он показал Рэму и мне свои руки, которые все еще были покрыты огромными черными синяками от запястий до локтей.

- Я не думаю, что могу достаточно долго вынести Дэнни, сказал он, когда я заказывал в очередной раз им безалкогольные напитки и пиво себе. - Он колотит меня настолько сильно, насколько может.

- Колотит? - спросил Рэм.

Бен повернулся к нему с неистовством. "Бьет меня, ударами шомен, бум-бум-бум!"

- Тоже ударь его, - озорно сказал Рэм.

- Я не могу. Слишком больно. В любом случае, я и не хочу.

- Учти, здесь либо бей, либо будь побитым, - сказал я.

- Это неправильно. Мы же только начали. Он был в армии. И он немного чокнутый... - Большой Бен неубедительно замолчал.

- Он должен хотя бы немного облегчить напор на эти руки, - согласился я, - Нет смысла добавлять ухудшать их состояние, пока они хотя бы немного не пришли в себя. Немного.

- Дэнни простой парень, - сказал Рэм, - Он знает только собственный способ.

- Он может и "простой", - сказал Бен, - но еще и редкостная сволочь.

Это была ошибка, но я решил поговорить с Дэнни. Мы сидели в чайной комнате на следующий день после тренировки.

- Кофе? - спросил я.

- Нет, спасибо, - сказал Дэнни, Он посмотрел на меня своим широко открытым лицом, его выступающие зубы создавали впечатление постоянной ухмылки. Я однажды спросил Криса, что он думал по поводу Дэнни. Он помолчал и ответил: "Слишком много зубов".

Дэнни был прямолинейным, поэтому было легко быть прямолинейным в ответ.

- Как насчет немного полегче с Беном? - спросил я.

- Ему это на пользу, - сказал Дэнни решительно.

- Он всего лишь мальчишка, - сказал я, раздражаясь от собственного жалобного тона, - Он никогда не занимался ничем подобным. Силу нужно увеличивать постепенно.

- Он должен учиться.

- Послушай, ты был в армии. Ты занимался боевыми искусствами и раньше...

- Вы все говорите так, как будто он совсем маленький ребенок, - Дэнни разозлился, - Он не ребенок, он хренов гигант о семи футах росту ... и вы все, "его друзья", не так все поняли. Он подписался на этот курс.

- Но даже если и так...

- Если и так что? Чем жестче я, тем лучше для него.

- И для тебя?

- И для меня, - повисла тяжелая тишина, - Хрень какая. - Он поднялся и рванул из чайной комнаты. По крайней мере я попробовал, подумалось мне.

Но Бен все же не сдавался. Теперь, когда прибыла полиция, у нас появлялась возможность тренироваться с ними, уменьшая стресс от тренировки с одним и тем же человеком день за днем.

Из поступивших на курс новичков я уже знал Сато, Сакума и Хала, троих гражданских японских сеншусей. И Сато и Хал были опытны в айкидо, особенно Сато, который был нидан (черным поясом второй степени).

Сато было двадцать пять и он носил пальто в стиле 50-ых и фетровую шляпу на бритой голове. Было похоже, что он собрался прогуляться в этом костюме по съемочной площадке где снимали боевые искусства периода девятнадцатого века в Маньчжурии! Он так же обучался акупунктуре и знал так же массаж шиацу и их объединенное применение. Когда сеншусей травмировались, они всегда обращались к Сато за помощью.