Свидетель, который частью говорит правду и частью лжет 6 страница

ВЕСЕЛЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

Веселый свидетель встречается, по большей части, в театральных делах и обыкновенно с нетерпением ожидается публикой; в большинстве случаев он, по-видимому, знает это. Ему редко приходится сказать что-нибудь остроумное, но малейшая попытка его в этом направлении встречается общим смехом. Его поддерживают со всех сторон, а остроумные вещи часто говорит за него судья. Этот свидетель — личность с общественным значением, и ему ни в каком случае нельзя уронить себя во мнении своих горячих поклонников и покровителей. Доведется ему сказать удачное словцо, оно завтра будет в газетах, и театральный мир прочтет о нем за утренним чаем. Не сумеет — пропал «выход». С таким сознанием он останавливается у решетки и окидывает залу взором, в котором написано: «Предыдущий свидетель был не интересен; а теперь начинается представление».

Всякий уже знает, что его слабое место — тщеславие, а сильное — добродушие. Вы очень редко встретите в нем лжесвидетеля, и редко случается, чтобы он старался толкнуть вас в неверную сторону. Он не заинтересован в исходе процесса, а в большинстве случаев бывает свободен и от увлечения, создаваемого партийной солидарностью. Обыкновенно это друг обеим сторонам, как и всему человечеству вообще; он может быть не слишком в ладах с целым светом, но никого «топить» он не собирается.

Предположим, что разбирается иск об убытках от причиненного насилия; вы смело можете рассчитывать на его добродушие; при удачных условиях он иной раз смахнет из дела все основания к иску вашего противника с такой же готовностью, с какой сотрет с грифельной доски список чужих долгов. Будьте безгранично благодушны с ним; забудьте, что ведете судебный допрос. Обращайтесь с ним, как учитель со школьниками после уроков, и увидите, что он прыгнет прямо туда, куда вам нужно, если, как в чехарде, вы подставите ему спину. Он — прямая противоположность свидетеля, склонного к трагическому преувеличению фактов. Он всегда бодр и весел душой, и житейские неприятности кажутся ему сущими пустяками; он не слишком часто встречается с прелестями жизни, но всегда идет им навстречу и верит в них; а разные напасти и невзгоды составляют для него не главные черты житейского пути, а лишь мимолетные случайности, о которых не стоит беспокоиться.

ХИТРЕЦ

На хитреца нужна хитрость, юмор был бы напрасной потерей времени; прямые вопросы — не в его духе. Но ради контраста, и только ради этого, прямые вопросы могут быть уместны при его перекрестном допросе по отношению к присяжным. Все честное во внешнем обращении, в тоне, в отдельных выражениях является выгодным контрастом уверенной и лживой игре этого низкого актера и способствует тому, чтобы разбить его. Оно будет служить противоядием его хитрости. Странно, но верно, что никто, будучи, что называется, хитрецом, никогда не умеет скрыть этого от других. Такой хитрец на самом деле совсем не ловкий человек; он считает себя великим лукавцем, старается быть им и пуще всего озабочен тем, чтобы другие считали его таким. Он всегда держится и говорит с таким видом, как будто в его словах и поступках скрывается таинственное глубокое значение, которого при всем умении и проницательности нам никогда не постигнуть. Этот мнимый хитрец, если б только мог, был бы величайшим обманщиком; на самом деле единственный человек, которого он обманывает, это он сам. Всякий видит, что он старается казаться не тем, что он есть, и делает вид, что знает гораздо больше, чем знает на самом деле. Надо показать этого человека присяжным в настоящем виде, и вы доставите им большое удовольствие, добродушно изобличив обманщика. Из этого, однако, отнюдь не следует, что они совсем отбросят его показание. Они дадут ему должную оценку, и если оно не найдет подтверждения в каких-нибудь других данных дела, не будут слишком верить ему. Если показание будет опровергаться свидетелем, внушающим доверие, или фактом, они вовсе выкинут его. Надо поэтому помочь ему сыграть свою роль и быть самим собой; он будет преувеличивать факты и сгущать краски своей обычной манерой, т. е. заметно для других, не замечая сам, что никто не верит его извращенному рассказу.

Если вам удастся вызвать как бы нечаянно смех над этим свидетелем, он будет в вашей власти, ибо тщеславие — одна из его сильных пружин; и, хотя он чванится такими свойствами, к которым обыкновенно люди относятся с презрением, он все-таки гордится ими и хочет, чтобы его считали умным человеком. Но чтобы над ним смеялись, как над дураком, этого он вынести не в силах; он потеряет терпение, искусно сочиненное показание, и наглые ответы пропадут втуне. Но надо, чтобы смех казался совершенно неожиданным для вас: чтобы казалось, что он вызван собственным промахом свидетеля, а не искусно подготовлен вами. Мне так часто приходилось наблюдать, как это делали многие из тех, кого теперь уже нет в наших рядах, а равно и те, кто до сих пор стоит за адвокатской трибуной, что я не могу не считать этот прием очень целесообразным. Присяжные всегда рады ему, и, если он проделан искусно, он составляет один из самых забавных эпизодов, сопровождающих появление перед судом свидетеля «хитреца».

Раз человек таким слывет, ему надо поддержать свою славу; разумею, славу, существующую только в его воображении. Он сам своя собственная публика, свой собственный критик, и, если можно на минуту уронить его в его собственных глазах, он выкажет такую же слабость, как истинно великий человек, испытавший неудачу перед своей публикой,— он окажется не в выгодном свете.

ЛИЦЕМЕР И ХАНЖА

Лицемерный ханжа занимает не последнее место в ряду свидетелей, допрос которых может доставить немало удовольствия умелому адвокату; допрос этот бывает не слишком труден. Его показание всегда внушено самыми чистыми и благородными побуждениями. Он исполнен желания говорить только одну правду. Нет; и этого мало; он желает говорить без малейшего, хотя бы кажущегося оттенка пристрастия. Его интересы, его чувства ни малейшим образом не затронуты в деле. Ему очень жаль, что не удалось уладить спора при его посредстве, не доводя дела до суда.

Что это за добрый человек! Только безусловная необходимость и требование долга могут заставить вас предлагать такому человеку ваши нескромные вопросы. Допрос кажется чуть не оскорблением и может быть оправдан только тем, что его удивительное бескорыстие и беспристрастие могли бы произвести некоторое впечатление на присяжных и повредить вашему клиенту; волей-неволей вам приходится спрашивать. Нетрудно заметить, что всякий раз, когда этот мошенник подходит к прямой лжи, он начинает вилять. Это так и должно быть: ему кажется, что он честный человек. Поэтому, когда ему надо солгать, у него не хватает смелости: как плохой ездок на охоте, он боится прямо пустить лошадь на изгородь и оглядывается по сторонам, ища лазейки или удобного места, где забор ниже и можно перебраться без прыжка, не рискуя упасть и ушибиться. Когда лицемеру надо солгать, он говорит: «Я не совсем уверен в этом; я бы не решился утверждать это». Но он все-таки переберется на другую сторону, если вы укажете ему место, где это можно сделать. Предложите ему вопрос приблизительно в такой форме: «Могу ли я заключить из этого, мистер Нексниф, что это было так?..» — «Да, пожалуй, что так»,— скажет он,— и он уже взял препятствие (одно из действующих лиц в романе Диккенса «Мартин Чезльвит» — тип ханжи). Вы скоро убедитесь, что всякий раз, когда он не вполне уверен, не поручится, когда ему кажется, он считает, полагает и т. п., он готовится солгать. Сам по себе он уже ложь, не требующая пояснений. Его показание всегда идет у самой межи между истиной и ложью, и нужно внимательно приглядеться к нему, чтобы разобрать, с какой именно стороны. Если он лжет, то лжет так близко к правде, что границы почти не видно; если говорит правду, то она почти совпадает с чертой, где начинается ложь. Но вы можете уничтожить всю силу его показаний, толкнув его то в сторону правды, то в сторону лжи. Его равновесие так неустойчиво, что толчок пальцем уже нарушит его и, если не опрокинет его совсем, то сделает заметными для присяжных смешные усилия, при помощи которых он удерживается от падения. Наиболее действенный прием с таким свидетелем — это убедительный тон и обращение, вроде его собственных, как бы в сознании того, что перед вами необыкновенно хороший и приятный человек, которого никакие пытки не заставят солгать, которого легче разорвать дикими лошадьми, чем побудить поступиться его безупречной честностью. Он слишком чист душой, чтобы не признавать правду, если только вы будете предлагать ему ее в бесконечно малых дозах посредством простых наводящих вопросов, всякий раз с легким намеком на возможность лжесвидетельства, на которое он ни в каком случае не решится.

Этот мошенник верит в две вещи: в религию и в свою собственную доброту. Его вера — стяжательность, которую он толкует, как отражение заботы о нем особого Провидения, а его доброта выражается в пламенном почитании своей собственной особы. Он вполне нравственный человек, но нравственность его основана не на искренней набожности, а на самой жалкой трусости. Он с радостью пошел бы на всякие подлости, если бы не боялся их последствий. В сущности, это жалкий негодяй, который не может похвалиться хотя бы откровенностью своей подлости.

СВИДЕТЕЛЬ, КОТОРЫЙ ЧАСТЬЮ ГОВОРИТ ПРАВДУ И ЧАСТЬЮ ЛЖЕТ

Свидетель, который частью говорит правду, частью лжет, свидетель, который без лицемерия сознательно прикрашивает одни факты, умалчивает о других и для полноты картины сочиняет подробности в пользу вызвавшей его стороны,— вот опаснейший противник адвоката. Чтобы отделить правду от вымысла в его словах, нужны не только умение, но и проницательность и терпение. В обращении с показаниями этого рода необходимо тонкое осязание, которое достигается только непосредственной практикой. Опытные адвокаты часто поддаются такой лжи, и даже судьи не всегда умеют отличить ее от правды. Подобно тому, как существуют болезни, для которых нет средств в фармакологии, такой свидетель неуязвим для адвоката, который борется с ним одним каким-нибудь оружием, а иногда и для сильнейшего борца, вооруженного всем, что могут дать природные способности, знание и искусство. Такт, ум, терпение, впечатлительность, проницательность, опыт — нужно обладать всем этим в высокой степени, чтобы с успехом вести допрос этого свидетеля. И надо помнить, что недостаточно, чтобы вы сами поняли свойства и характер этого показания; этим вы выполняете только половину своей задачи. Остается другая, более трудная: надо представить его присяжным в том же виде и освещении, как представляется оно вам. Присяжные, не умеющие, так сказать, просеять слова свидетеля, не так скоро различат обман, как вы, и не так легко разберутся, где правда и где ложь, когда то и другое искусно перемешано в показаниях ловкого свидетеля этого типа.

Если, однако, вам удалось уловить и изобличить что-либо неправдоподобное или несообразное, вы уже достигли многого. Укажите попытку к обману в любой части свидетельского показания, и вы уже почти, а то и совсем, уничтожили его. Следите внимательно за тем, во всем ли согласованы между собой отдельные части показания; нет ли разноречия между некоторыми из верных и ложных частей; надо выяснить, могли ли удостоверяемые свидетелем факты существовать одновременно и в связи между собой, надо задавать вопросы о причинах и следствиях; все это дает вам возможность определить, согласуются ли его показания с фактами, установленными другими свидетелями. Виноград не растет на чертополохе, и если вы увидите, что от одной причины происходят различные следствия, вы будете знать, что где-нибудь скрывается ложь.

Присяжные всегда бывают чувствительны к неправдоподобному. Если вы будете предлагать вопросы в этом направлении свидетелю, дающему наполовину правдивое и наполовину вымышленное показание, вам, может быть, удастся найти неправдоподобное в его рассказе. Конечно, многое из того, что сказано о приемах допроса одного свидетеля, применимо и к другим, но возможно, что, помимо разоблачения внутренней несостоятельности и невероятности показания, вам удастся совсем уничтожить его, показав присяжным, что слова свидетеля вообще не заслуживают доверия. Если так, вам нечего допрашивать дальше, если только вы не имеете в виду опровергнуть его объяснения показаниями свидетелей с вашей стороны.

Рассказ этого свидетеля похож на стену со старательно наклеенными обоями. На беглый взгляд случайного посетителя все, казалось бы, сделано безупречно; но внимательный наблюдатель заметил бы, что во многих местах рисунок прерывается, чтобы подойти к размерам и очертаниям стены, несмотря на все искусство, с которым отдельные куски пригонялись друг к другу, чтобы скрыть от глаза их несоответствие. Как целое, стена кажется покрытой непрерывными узорами; но, если вглядеться в подробности, наклейка видна; полного совпадения рисунка быть не может.

Искусный лжец не тот, кто измышляет факты, а тот, кто приспособляет их. Вымышленный рассказ редко обманывает слушателей; но ряд видоизмененных действительных фактов, приспособленных к цели лжеца, часто достигают цели. Величайший лжец тот, кто умеет примешивать как можно меньше лжи к действительным событиям.

10. РЕШИТЕЛЬНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

Можно указать еще один тип свидетелей; это свидетели «положительные» (преимущественно женщины или люди с женскими свойствами). Как бы она ни ошибалась, такую свидетельницу трудно заставить отказаться от показания, ею данного; но иногда бывает возможно постепенно и понемногу привести ее к тому, что она изменит сказанное или со свойственной ей положительностью будет удостоверять гораздо больше, чем показала вначале; а коль скоро сказано гораздо больше, есть уже шансы на возможность опровергнуть ее слова; иногда они уже сами по себе составляют противоречие сказанному раньше ею самой. Если вы поведете допрос с надлежащей ловкостью, она, по всем вероятиям, будет с одинаковой настойчивостью утверждать два или три таких обстоятельства, которые исключают одно другое. Нет свидетеля, которого было бы труднее вынудить взять назад свое показание, но зато ее легче, чем всякого другого, привести к противоречию с ее собственными словами.

Присяга представляется ей не как средство сдержать ее готовность ко лжи, а как подтверждение ее положительных заявлений,— удостоверение в верности, как голова королевы на поддельном шиллинге. Она без всяких колебаний подтвердила бы под присягой, что Авель первый ударил брата, если бы была вызвана в качестве свидетельницы со стороны Каина. Она всегда стоит за то, что она считает «своей стороной». Не пытайтесь разъяснять ей, что она ошибается. Неосторожный вопрос, вроде следующего: «Как могло это быть?» — вызовет один ответ: «Не знаю, как могло быть; это вам лучше знать; я знаю, что было». Легче уверить уличную собачонку, что лай вышел из моды, чем убедить такую свидетельницу, что ей следовало бы быть осмотрительнее в своих показаниях перед судом.

11. СВИДЕТЕЛЬ «СКЛАДНАЯ ДУША»

Другой тип свидетелей, нередко встречающихся в суде, это — глупые свидетели. Этот тип имеет много разновидностей; я имею в виду обратить внимание читателя на одну из них. Это самый вежливый и любезный человек; он соглашается со всяким, потому что всякому желает угодить. Его общественное положение более отличается скромностью, чем блеском, и судьба не сочла нужным одарить его каким-либо чрезвычайным обилием или глубиной умственных сил для его дальнейших успехов на жизненном поприще. Впрочем, он умеет действовать скребницей или возить тачку.

Если вы считаете, что перед вами свидетель, из показания которого, как из теста, можно сделать все что угодно, вы не ошибаетесь; из теста можно, например, вылепить лодку; но вопрос в том, поплывет ли она? Можете ли вы, применив к делу все свое искусство, сделать это показание полезным для вашего клиента? Вы легко можете заставить этого свидетеля отказаться от всего, что он удостоверил при первоначальном допросе (на вопросы вашего противника); это так же просто, как распустить плетеное или вязаное кружево; но что вынесут из этого присяжные? В большинстве случаев они улыбнутся и подумают: и фокусники же эти адвокаты, особенно при перекрестном допросе! Первый фокусник у них на глазах спрятал в шляпу гуся, а вы вытащили из-под нее попугая. И они одобрительно покачивают головой, довольные доставленным им развлечением: «В театр ходить не надо». Но они все-таки знают, что видели гуся, и, если им будет предложен вопрос, кто сидел под шляпой, решение будет: гусь (слово «ВОО5С» (гусь) в разговорном языке производит приблизительно такое впечатление, как у нас сказанное очень ласково слово «дурак»).

Другими словами, нет никакого смысла добиваться прямых противоречий в показании такого свидетеля. Присяжные отнесут одну половину ваших успехов на счет вашей ловкости, другую — на счет его глупости; и если не будет каких-либо иных поводов для сомнения, они примут за верное первоначальный рассказ, посмеявшись над его ответами при перекрестном допросе.

У этого свидетеля есть свое слабое место,— он робеет. Предположим иск о самовольном пользовании и порче лошади. В исковом прошении значится, что ответчик без разрешения владельца оседлал его лошадь и проехал большое расстояние вскачь; лошадь вернулась запаленной и испорченной совершенно. Ответчик возражает, что имел разрешение от истца ездить на его лошади, когда тот ею не пользовался, и взял лошадь в силу этого разрешения; утверждает, что ехал обыкновенной рысью, что лошадь не запалена и проч. «Складная душа» вызван со стороны истца, у которого служит конюхом; он показывает, что конюшня оказалась отпертой, лошади нет. «Никому он коня не выводил, а глядит, конь идет весь в мыле, ровно запаленный».

«Складная душа» не столько озабочен служением истине, сколько желанием угодить всем и каждому кругом; он «понимает обхождение» и не желает делать неприятностей никому; а более всего опасается, чтобы его как-нибудь не прогнали с места. Он сунулся было раз помирить Ивана Иванова с женой, так теперь знает и в чужие дела носа не сует; кабы не повестка, разве он пошел бы на суд? Вы спрашиваете:

- Вы говорили, была хорошая погода?

- Точно так.

- Не так, чтобы очень сыро?

- Да, не слишком сыро.

- Сыровато, так сказать; пожалуй, и парило?

- Именно, что парило.

- При такой погоде у лошади может быть сильная испарина?

- Чего-с?

- Испарина. Вспотеет лошадь.

- Вспотеет! О, это обязательно; как не вспотеть.

- Лошадь стриженая или нет?

- Никак нет.

- Могла вспотеть.

- Маленько могла закуриться.

- Могла закуриться. Вы, кажется, тоже иногда не прочь закурить?

«Складная душа» так смущен вашей шутливой любезностью, что все лицо его расплывается в тумане; видно только, что он улыбается самым почтительным образом.

- Кажется, курите, или, может быть, я ошибаюсь? — Как можно больше любезности; он щедро заплатит за нее.— Не курили ли вы трубку, когда пришел хозяин?

- Как будто курил.

- А не говорил ли он, что жалеет, что позволил ответчику брать лошадь, потому что ответчик шалая голова и туда заедет, что его и не сыщешь. Посади нищего на коня, он поскачет... к черту. Ну, мы нехороших слов повторять не будем. Говорил это хозяин?

«Складная душа» все еще улыбается в тумане; он начинает щипать себе подбородок.

- Говорил или не говорил?

- Как будто что-то такое сказал.

- То самое, что я говорю, или нет?

Что говорил, а чего и не говорил. Судья:

Чего же, собственно, он не говорил? «Складная душа» забыл вопрос.

Поверенный ответчика:

- Про шалую голову говорил?

- Это говорил.

- И что очень жалеет?.. —- Да как же не жалеть...

- А решились ли бы вы утверждать, что он не говорил, что напрасно разрешил ему брать лошадь,— может быть, не этими самыми словами, но в этом смысле? Можете вы утверждать, что он ничего подобного не говорил?

- Уж не знаю, как сказать, говорил или не говорил. Нам тоже лгать не приходится,— отвечает «складная душа».

- Вы, пожалуйста, не думайте, свидетель, что я требую от вас его подлинных слов; я только спрашиваю: вы сказывался он в этом смысле или нет?

- Прирожденная вежливость «складной души» не в силах устоять перед столь любезным допросом; он нежно поглаживает себя по подбородку и произносит:

- Может быть, и говорил.

Это далеко не исключительный образец показаний типа «складная душа». Но подобный допрос не достигает цели. Присяжные вернутся к его первоначальному показанию, отбросив ответы, получаемые такими приемами.

Мне часто приходилось убеждаться в этом на суде при допросе робких и глупых свидетелей. Задача заключается не в том, чтобы заставить такого свидетеля наговорить всяких пустяков, противоречащих его первоначальным словам. С умным человеком такие ответы действительно свели бы на нет все показание. Не то с глупцом. Показание «складной души» слабо в самой своей сути; оно, как вьющееся растение, не в силах держаться без внешней помощи, и, если вы были внимательны, вы заметили, с какой заботливостью пришлось выгонять его отпрыски вашему противнику; стебелек очень нежный и тщательно подвязан к палочке. Вам надо убрать палочку. Не надо вырывать растение с корнем. Это показание не есть то, чем кажется. Дайте присяжным понять это, и вы сделаете все, что нужно (для пояснения своей мысли автор сравнивает этот допрос с некоторыми приемами игры в крикет. Отрывок этот не поддается переводу).

Поговорите со свидетелем, как добрый приятель, спросите о том, о сем в разъяснение разных частей его показания; разговор будет самый приятный; вы оба очень довольны друг другом. Пора разойтись; вы прощаетесь с приятным собеседником, чтобы опуститься на свое место, и в эту минуту вам нечаянно приходит в голову вопрос:

- Конь-то теперь — ничего, ходит?

- Что ему делается? Ходит, как раньше ходил.

В этом примере предполагается, что только последние слова свидетеля соответствуют действительности: всякий без труда догадается, что в делах этого рода так же просто изготовить у лошади запал, как в известных отраслях торговли изготовляется «старинный фарфор».

Искусство заключается в том, чтобы задержать вопрос, на который вам нужен прямой ответ, до того времени, когда свидетель будет в подходящем для этого ответа настроении. Приятели всегда бывают любезны друг с другом при прощании.

ПОЛУПРОФЕССИОНАЛЬНОЕ ЛИЦО

Человек полупрофессиональных занятий есть также тип свидетеля, заслуживающий внимания. В сущности, это во всем половинчатый человек. Это полубогомолец и полуразвратник, полутрезвенник и полупьяница, он полуправдив и полулжец; слова его положительны, добродетели относительны.

Мне рисуется маленький, худой старичок с высоким, узким лбом и отвисшей губой: его рот искривлен в надменную гримасу; он не терпит возражения. Он носит pince-nez и внушительно помахивает им в воздухе, отвечая на вопросы сторон; когда он хочет уклониться от прямого ответа, он снимает его и надевает одной рукой, прикрывая этим от вас свое лицо. Перед этим господином как будто всегда висит какой-нибудь чертеж или план; он называет себя землемером, хотя на самом деле держит контору похоронных процессий.

Это большой знаток по части брандмауэров, пограничных знаков, старых каналов и заброшенных сточных ям. Ни одно дело о сносе построек не может обойтись без него, как в немецком оркестре не может быть гармонии, если нет ее первого условия — тромбона. Можно даже сказать, что, не будь этого почтенного господина, вероятно, не было бы и самого иска; в его лице слились воедино жадный ябедник и назойливый смутьян.

В объяснениях этого господина так и пестрят всевозможные архитравы, контрфорсы и т. п. технические термины. Своим pince-nez и грозными словами он мог бы доказать все, что угодно, в любом процессе, если бы не перекрестный допрос. Он представляет из себя сочетание всех тех свойств, из которых образуется лжесвидетель,— он говорит правду и лжет, он непреклонен в своих суждениях, он резонер, он умен, хитер и вежлив. Вам никогда не удастся настолько вывести его из себя, чтобы он солгал, или убедить его сказать правду. Его достоинство несокрушимо; его честные намерения никто никогда не отнимет у него.

Как же быть с перекрестным допросом человека, вооруженного всеми несравненными добродетелями лицемера-ханжи и всей притязательностью ученого?

Его слабость — упрямство в суждениях. Ему легче пожертвовать истиной, чем отказаться от своего мнения. Заведите его в эту сеть, и он в вашей власти.

Если вы станете доказывать, что его мнение не заслуживает уважения, потому что он не имеет официального звания землемера, вы ничего решительно не достигнете. Упрек, брошенный человеку только на том основании, что на его знаниях нет казенного ярлыка, всегда вызывает неудовольствие у присяжных: в их собственной среде почти наверное есть и самоучки и люди, пробившие себе путь к успеху без чужой помощи (англ.). Поэтому, если вы начнете с вопроса вроде такого: «Скажите, свидетель, вы ведь, собственно, не землемер?»,— им будет казаться, что вы оскорбляете его. Вопрос и на самом деле нелепый во всех отношениях: если он понимает дело, присяжные не станут рассуждать о том, где и как он ему научился. Пусть мистер X. неземлемер в глазах людей патентованных; его объяснения от этого не пострадают, если только они верны; а если они неверны или нелепы, они ничего не выиграют, будь он ученейшим из всех ученых землемеров.

Надо думать, что всякий обыкновенный человек мог бы сделать то, для чего вызван мистер X. Всякий сумел бы сказать, скольких черепиц не хватает на крыше, сколько выбито окон, сколько в доме дверей без петель. Но, при каких бы условиях ни появился этот свидетель, спрашивайте его о фактах, и вы скоро увидите, знает он свое дело или нет. Если вы сами не понимаете того, о чем спрашиваете, он будет бить вас нещадно на каждом шагу; если у вас есть немного знания, вы очень скоро сумеете измерить глубину его невежества.

Вы ничего не потеряете, подкрепив решительность его мнения разумным, но не слишком сильным возражением. Этот худенький старичок с белым галстуком и туго накрахмаленным воротничком и упрямым лбом умеет защищаться. Он сорок лет ведет борьбу в местных общественных собраниях. Он напоминает Веллингтона на границе Тоггез Уесьгаз. Его невозможно разбить, ибо если последнее слово и не останется за ним, неправым будет все-таки не он, а вы.

Он стоит перед судом со своим pince-nez в одной руке и компасом в другой, со своим вечным планом перед глазами и толкует о границах владения какого-нибудь учреждения, якобы захватившего часть земельного участка истца. Он говорит об уклоне здания, о том, что уклон этот вызван негодным фундаментом, который никогда и не мог быть прочным, что в самое недавнее время несомненно должно было произойти оседание, вызвавшее новый уклон, и т. д.

Если вы предложите этому ученому человеку какой-нибудь вопрос об убытках, понесенных истцом в настоящем случае, один взмах циркуля ясно выразит вам его полное беспристрастие: он нимало не заинтересован исходом процесса. Он ничего не знает об убытках; его клиент садовник, а он, полуученый, не имеет ни малейшего представления о том, что стоит капуста. Он мог бы сказать вам, во сколько обошелся бы мост через английский канал, но говорить о капусте! ...И пока этот старичок стоит перед судом за своей решеткой и твердит, что фундамент был недостаточно углублен и непрочен, он с вашей помощью расскажет присяжным, что в его глазах взгляды всех современных ученых не стоят медного гроша; ему нет дела до того, что стена простояла по крайней мере сто лет в том самом виде, в котором находится и теперь. Он будет настаивать на том, что надземные части сооружения (не скупитесь с ним на длинные слова) были прочны, иначе они не могли бы простоять так долго. И хотя он соглашается с заявлением других о том, что в стене нет ни одной трещины, он все-таки будет отстаивать свое мнение с еще большим упрямством, чем прежде, потому что так должно было быть, коль скоро стена, как он утверждает, имеет уклон в несколько вершков; и когда его заставят признать, что эта стена замыкается в круг без единой трещины, он скорее готов поверить, что кирпичи растягиваются или гнутся, чем допустить, что его показание может произвести такие же свойства ради интереса его клиента. В конце концов из его показания явствует одно из двух: или стена была первоначально возведена в том виде, в каком находится в настоящее время, или каждый отдельный кирпич каким-то непостижимым образом вытянулся и выгнулся. Таково было показание, данное таким полуученым свидетелем в одном недавнем процессе.

В представлении свидетелей этого типа, лучшее правило, как для некоторых людей в политической деятельности, состоит в том, чтобы смело утверждать то, что отрицают другие.

ПРЕДСТАВИТЕЛЬ

ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЙ ВЛАСТИ (полицейский надзиратель К)

Далеко не редкий свидетель на суде — это представитель власти. Он занимает разные должности, является в разных видах, но это виды одного типа, не похожие на других.

Это может быть младший чиновник какого-нибудь гражданского ведомства; возможно, что он служит в военном министерстве, в морском управлении или, как в настоящем случае, это может быть полицейский чиновник. Он состоит на действительной службе и службе государственной. Какой-нибудь железнодорожный служащий никогда не мог бы усвоить той внушительной наружности, которая, наряду с невежеством, бывает свойственна «правительствующему чину». Директора английского банка — не более как простые смертные перед этим «чином», и единственный человек, приближающийся к его достоинству и важности, это знаменитый и бессмертный мистер Бёмбль (общинный надзиратель в романе «Оливер Твист»). Предположим, что в числе свидетелей вашего противника находится старший надзиратель полицейского околотка; он непременно должен быть важным свидетелем. Он вызван, чтобы удостоверить то, что было сказано подсудимым «в его присутствии»: это присутствие шести с половиной футов вышины и соответственных размеров в ширину. Разбирается дело о краже из банка; подсудимый — человек с видным общественным положением и большой семьей. При таких условиях важность правительственного чина возрастает до чрезвычайности. Вам приходится считаться не только с правительственной властью, но и с чиновной наглостью, подкрепленной чиновным невежеством.