Свидетель, который частью говорит правду и частью лжет 5 страница

Если вы сразу дадите ему заметить, что его прошлое вам известно, он, конечно, сообразит, что ему нет смысла лгать, и ответит прямо, не без горечи в голосе. «Да, я осужденный человек; всякий рад твердить об этом; но при чем в этом деле моя прошлая судимость?» Присяжные сейчас же станут на его сторону. Он может быть несравненно лучшим актером, чем вы, и все ваши усилия выставить его в настоящем свете останутся втуне. Если же ваш вопрос подскажет ему, что у вас нет точных сведений о нем, он даст другой ответ, и, хотя вы своими вопросами сперва побудили его отрицать свою судимость, а потом заставили признать ее, это будет поставлено в вину ему, а не вам: не надо было лгать.

Если вы спросите его, сколько раз он судился, он не скажет: ни разу, а скажет: не помню. А если спросите, не было ли за ним каких-нибудь подозрений или что-нибудь в этом роде, он запнется и ответит: нет, а потом прибавит: был один такой случай, — в расчете на то, что вам известен лишь последний из его подвигов.

«Лучшее или, вернее сказать, единственное средство изобличить ложное показание свидетеля,— говорит архиепископ Уэтли,— при добросовестной уверенности в его лжи состоит в том, чтобы не выказать впечатления, произведенного его словами. Думая, что ему верят, он будет говорить легко и гладко и рано или поздно сам запутается в каком-нибудь безвыходном противоречии, разойдется сам с собой, в отдельных частях своего рассказа, или с фактами общеизвестными, или установленными доказательствами из других источников».

Если нет данных о личности свидетеля, следует проверить его показание обстоятельствами, с ним соприкасающимися, незаметно подгоняя его рассказ. Поощряемый видимым успехом своих слов, он скоро перешагнет за границы воображения присяжных или наткнется на факты, которые окажутся сильнее его. В одном процессе, разбиравшемся несколько лет тому назад в Варвике, перед судом выступили несколько свидетелей, которые, следуя крайне искусно задуманному плану, удостоверяли аНЫ подсудимого, обвинявшегося в разбойном нападении на дом. Один из свидетелей показал, что во время совершения разбоя подсудимый находился вместе с ним и четырьмя или пятью другими лицами в расстоянии нескольких миль от места преступления. Вопрос о времени имел, конечно, существенное значение в деле, и потому свидетеля спросили, как мог он дать точное определение времени. Он ответил, что в комнате, в которой они были с подсудимым, висели часы, и они заметили время, когда они вошли и когда выходили. Ему предложили посмотреть на часы, висевшие на стене судебной залы, и сказать, который час. Он долго смотрел на стрелки с беспокойным видом и наконец сказал: «Очень мудреные: по ним никак не разобрать».— «Не можете разобрать время по часам?» — «По этим никак не могу.

Еще замечательнее было то, что тот же вопрос был предложен каждому из свидетелей, и только один из шести сумел сказать время по часам суда. А между тем все они под присягой удостоверяли время с такой же настойчивостью, как и первый, и повторяли то же объяснение о том, почему точно заметили время. Алиби было разбито вдребезги, и подсудимый был осужден.

Я не буду говорить теперь о способе опровержения ссылки на алиби в тех случаях, когда все факты, удостоверяемые свидетелями, соответствуют действительности, за исключением только дня события. Но этот случай может служить примером такого опровержения. Из сказанного видно, что это достигается, в тех случаях, когда вообще представляется осуществимым, посредством перекрестного допроса об обстоятельствах, лежащих вне главных фактов.

Упомянутый выше замечательный свидетель на процессе по обвинению Артура Ортона в даче ложных показаний на суде был некто Люи. Это был очень ловкий человек, и давал он свои объяснения суду с поразительной отчетливостью и кажущейся точностью. Что показание было вымышлено, в этом почти не было сомнения, но представлялось чрезвычайно затруднительным, почти невозможным, доказать вымысел. Рассказ был неправдоподобный, но его нельзя было назвать безусловно невозможным. А между тем, если Люи говорил правду, тот, кого считали Артуром Ортоном, был Рожер Тичборн, или, по крайней мере, вероятность этого была так необычайно велика, что никакой состав присяжных не признал бы его Ортоном. Показание было изложено безупречно. После суда мне пришлось случайно встретиться с одним из присяжных, и я спросил его, какое впечатление произвел на него Люи и мог ли он на минуту поверить ему. Он ответил, что после первоначального допроса Люи рассказ последнего казался настолько неправдоподобным, что нельзя было отнестись к нему с доверием. «Однако,— прибавил он,— после того, как м-р Гокинс бился с ним целый день и не мог справиться с ним, мне стало казаться, что, если такой мастер перекрестного допроса не в силах найти у него уязвимого места, в его рассказе должна быть доля правды, и я стал колебаться. У меня в голове не укладывалось, чтобы это показание, если оно было сплошной ложью от начала до конца, могло устоять перед столь искусным адвокатом».

Вся трудность заключалась в том, что факты, расположенные вне происшествия, заключенного в показании свидетеля, были настолько отдалены от этого события, что всякая связь между ними была устранена. При всем искусстве и находчивости обвинителя он не мог добраться до этих фактов помимо какой-нибудь связующей черты. Единственный очевидец описываемого происшествия был свидетель, стоявший перед судом и старательно отдалявший свой рассказ от всякого другого события в своей жизни и от всяких обстоятельств, допускавших возможность опровержения.

В распоряжении блестящего представителя короны не было данных для перекрестного допроса, а факты, выяснившиеся впоследствии по чистой случайности, казались в то время совершенно невозможными. Факты эти будут указаны ниже; они могут быть занимательны и поучительны для начинающих адвокатов, не знакомых с отчетами о процессах Ортона.

Замечу, кстати, что тот, кто внимательно и вдумчиво ознакомится с этими процессами, не пожалеет о потраченном времени; в них встречаются блистательные примеры адвокатского искусства по всем его отраслям: это кладезь неисчерпаемых сокровищ для тех, кто стремится в первые ряды.

После допроса свидетелей защиты была сделана попытка задержать свидетеля Люи в распоряжении суда; причина этого выяснилась впоследствии. Судьи удалились, но вследствие заявления, сделанного одним из стряпчих государственного казначейства, заседание было возобновлено. М-р Гокинс объяснил, что ему только что было доставлено письмо, предъявляемое им суду, и что в суде находятся двое лиц, могущих опознать Люи. Впрочем, он, м-р Гокинс, никакого ходатайства по этому поводу к суду не имеет.

Просмотрев письмо, милорд верховный судья сказал, что до тех пор, пока не будет заявлено, что это обстоятельство имеет определенное значение для дела, например, что эти лица могут удостоверить, что Люи не мог быть в тех местностях, о которых упоминал в своих показаниях, суд не находит повода к каким-либо распоряжениям со своей стороны. Если в зале суда есть лица, могущие дать существенные сведения о Люи, он здесь, и они могут сами заявить о себе, но суд не считает нужным принимать каких-либо особых мер по отношению к нему.

В следующем заседании защитник подсудимого сослался на то, что со стороны обвинения было сделано заявление о предстоящем вызове двух свидетелей в опровержение показаний Люи.

М-р Гокинс возразил, что заявление было сделано условно, во избежание возможного промедления, на тот случай, если бы оказалось, что в их показаниях имеются данные, изобличающие Люи в уголовном проступке по отношению к настоящему процессу; но, так как он убедился при совещании со стряпчим, что этого не было, он не имеет оснований предъявлять какие-либо требования к суду.

Это обстоятельство вызвало заявление защитника по поводу «скандальной сцены» предыдущего заседания. Защитник утверждал, что неожиданное заявление было подготовлено одним из письмоводителей стряпчего короны с целью произвести противозаконное впечатление на присяжных, что м-р Поллард позволил себе оказать неуважение суду. Было сделано еще несколько заявлений сторонами, и затем лорд верховный судья предложил м-ру Полларду представить суду письменное показание (affidavit) с изложением обстоятельств, вызвавших его распоряжение (о передаче письма обвинителю), и с указанием того, что именно говорили лица, опознавшие Люи, для проверки фактов, на которые ссылалась защита. В акте, представленном суду во исполнение этого требования, были указаны те данные, которые могли быть удостоверены лицами, опознавшими Люи; лица эти были вызваны в суд и допрошены. Они опровергли все его показания от начала до конца, установив, что он содержался в тюрьме в то время, когда, по его показаниям, находился в другом месте. Он был передан суду и осужден за ложное показание под присягой.

Но не всякому дано быть таким мастером лжи, как Люи, и не всякому адвокату приходится иметь дело с искусным лжесвидетелем. Обыкновенный лжец далек от подобного совершенства в своей роли; далеко ему и до такой проницательности. Отпустите ему лесу как можно дальше, и вы увидите, что ложь, нанизанная в его показании, соответственно увеличится. Одна миля превратится у него в три, если вы внушите ему, что хотели бы сократить ее. Вместо темноты будет «светло как днем», луна будет «сиять ослепительным блеском» в то время, как по календарю ее вовсе не полагается. Один свидетель однажды заявил мне, что не знает, бывает ли лунный свет в ясный июльский полдень. Трудно сказать, как далеко может зайти размашистый лгун при некотором поощрении. Вам, может быть, не удастся изобличить все им сказанное, но такое показание представляет ту выгоду, что преувеличение в большинстве случаев и не требует опровержения. Пусть только он усиливает рисунок и сгущает краски во всю ширь своего вдохновения, и, когда он закончит картину, всякому будет ясно, что это не картина, а нелепость; другими словами, никто не поверит ни единому слову. «Не верь лжецу, хотя бы он и говорил правду». Это старое изречение никогда не устареет настолько, чтобы потерять цену.

Но за свидетельской решеткой может оказаться актер, который не так скоро выкажется в истинном свете. Он может быть тайным врагом истца или ответчика, потерпевшего или подсудимого. Возможно, что, не имея неприязни против главных участников процесса, он настроен самым враждебным образом против какого-нибудь лица, заинтересованного в исходе дела. Если хотите, чтобы ваш перекрестный допрос не пропал даром, вам необходимо выяснить особое отношение этого свидетеля к делу. Помните, что это именно то, что он всеми силами будет стараться скрыть, и как раз то самое, что вам надо найти и изобличить. Если вы будете внимательно следить за ним во время первоначального допроса, вам, вероятно, удастся подметить его слабое место; если нет, надо выяснить его при перекрестном допросе. Говоря об этом, я предложил бы вам одно указание: если вы хотите узнать, что за человек стоит перед вами, следите за движениями его рта; все другие черты лица подчиняются до некоторой степени воли; но рот всегда выдает зоркому наблюдателю душевное волнение допрашиваемого. Все страсти человеческие отражаются в движениях губ и кругом их; и если вы будете задавать свидетелю неожиданные и немного резкие вопросы по тем обстоятельствам, которые всего сильнее влияют на его душевное настроение и служат источником лжи в его показании, вы заметите невольные движения рта, которые немедленно выдадут его тайну. Даже борода не может вполне закрыть от постороннего глаза этот удивительный показатель душевного состояния человека.

В своем романе «История двух городов» Диккенс говорит: «Всякая резкая перемена выражения лица у главного актера в сильной театральной сцене в ту минуту, когда на него устремлены глаза зрителей, бессознательно отражается на их собственных чертах».

Если вам удастся направить внимание свидетеля на те факты дела, которые, по вашим догадкам, должны были вызвать в нем сильное недовольство против истца, ответчика или иного заинтересованного в процессе лица, вы по внешнему виду допрашиваемого можете судить о том, насколько справедливо ваше предположение, и, что еще несравненно важнее, после двух-трех вопросов с вашей стороны присяжные также поймут свидетеля; в конце концов вы таким образом выведете его на чистую воду.

Здесь можно сделать еще одно замечание. Если вам удалось изобличить свидетеля, не губите своего успеха — не старайтесь выставить его недобросовестность в чересчур ярком виде. Нет ни малейшей нужды давать ему возможность пройти вторично по уже знакомому пути. Вы получили нужный ответ — берегите его: переходите немедленно к вопросу о других обстоятельствах дела. Если вы будете добиваться того, чтобы свидетель повторил сказанное для вящего впечатления присяжных, он может ввести известное ограничение в свой ответ; весьма вероятно, что он и вовсе изменит его смысл каким-нибудь лживым пояснением своих первых слов. Не открывайте ему случая отделаться от того, что он уже удостоверил под присягой. Это — задача противника, а не ваша.

ЗУБАСТЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

Если перед судом появляется свидетель с решительно закинутой головой и с видом «обстрелянного воробья», выражающим приблизительно такое обращение к вам: «Ну-с, г-н поверенный, я к вашим услугам; пожалуйста, не стесняйтесь»,— вы можете быть уверены, что имеете дело с зубастым и искуснейшим существом. Он твердо решил «резать» ответы смело и точно: да или нет, и больше ни слова; при каждом ответе он дергает головой в вашу сторону, как бы желая сказать: «Раз. Угодно еще?» Впрочем, хотя я и употребил местоимение мужского рода, свидетель этот часто бывает женщиной. Она явилась в суд, чтобы не ударить лицом в грязь перед приятельницами. Накануне, за вечерним чаем, она уже объяснила им, как это делается, и чувствует в себе силу справиться с любым «адвокатским париком». «Дайте срок. Я ему покажу парик!» — вот зловещие слова, написанные на ее лице. И нет сомнения, что все это так и должно быть во всяком другом месте,— только не в судебном зале. Вам надо разбить эту страшную особу, юный друг. Это допрос не на живот, а на смерть, и надо победить во что бы то ни стало.

Не успели вы привстать с места с выражением величайшей, как подобает в таких случаях, кротости на лице, как она уже встряхнула головой. Если бы она собиралась вступить в рукопашный бой с дамским чемпионом любого загородного проспекта, в ее фигуре не было бы более грозной решимости. Кажется, что ее подбородок только что прогуливался по физиономии вашего противника, а теперь сделал остановку у вас на носу: «Выходи, что ли?» Сколько раз любовался я, как один из старых наших адвокатов обращался к такой свидетельнице с любезнейшей улыбкой на устах. Я наблюдал его перекрестный допрос, выражавшийся то улыбкой, то легким покачиванием головы с веселым огоньком в глазах,— он напоминал мне полицейского, обращающего свет потайного фонаря на вора, застигнутого где-нибудь в темном углу; при этом — ни единого слова. Я, конечно, говорю это не в виде примера для начинающих адвокатов. Эти приемы были столь же неотразимы, как и неподражаемы.

Но мне часто приходилось наблюдать и то, как такая свидетельница справлялась с менее искусным бойцом; быстрый ответ с некоторой примесью яда превращает молодого человека в краснеющего мальчишку. Возможно, что дерзкий ответ вызвал смех в публике. Лучшее, что можно посоветовать в подобных случаях,— это, прежде всего, решительно сказать себе, что вы не намерены уступать. Что бы ни случилось, в конце концов победителем будете вы. Но необходимо сохранять самое невозмутимое, благодушное спокойствие и, главное, отнюдь не отвечать свидетельнице. Если вы поддались соблазну ответить на дерзость,— разве бы ваши слова могли уничтожить ее на месте,— вы обнаружите свою уязвимость и покажете, что она сильнее вас. Вступать в пререкание со свидетелем значит лишать себя высокого преимущества, связанного с положением стороны в процессе; кроме того, такие пререкания производят дурное впечатление на присяжных. Вы уже не адвокат, а простой смертный, вступивший в спор с человеком, с которым, по всем вероятиям, вам не справиться. Пререкание со свидетелем не есть допрос; время выводов еще не пришло. Что можно сделать из показания, вы увидите впоследствии; в настоящую минуту задача заключается в том, чтобы навлечь вашими вопросами как можно более благоприятных для вас указаний или опровергнуть как можно больше из того, что было сказано против вас. Рассуждения и выводы будут уместны в речи, а не во время допроса свидетельницы; это даст вам и то преимущество, что она уже не будет иметь возможности изменить свое показание или объяснить его в желательном для нее смысле.

При допросе такой свидетельницы следует старательно воздерживаться от каких-либо резких возражений или попыток «сократить» ее. Следует, напротив того, всячески стараться поддерживать ее самоуверенность и поощрять пышный избыток ее боевой готовности, благодаря которому она несомненно и скоро повредит тем, кому хочет служить. Небольшое поощрение будет в этом случае полезнее всего, что можно было бы сделать, чтобы укротить неудержимое словоизвержение этой фурии. У вас еще будет случай подчеркнуть присяжным характер ее показания, и тогда самое сопоставление вашего невозмутимого спокойствия с ее неистовой стремительностью покажет им полную ненадежность ее объяснений. Недоверие их к отдельным отрывкам ее показания поглотит, уничтожит и то впечатление, которое успели произвести другие его части.

Не следует также забывать, что контраст всегда производит сильное впечатление на слушателей. Он вызывает чувство, похожее на удивление, а последнее всегда служит на пользу тому, кто сумел его вызвать.

Возможно, однако, что вам весьма желательно установить то или иное обстоятельство устами именно этой неподатливой свидетельницы, ибо, хотя ее показание не имеет никакой или почти никакой ценности по отношению к стороне, ее вызвавшей, с другой стороны, все, что нам удастся извлечь из нее в вашу пользу, будет тем более убедительно для присяжных, чем сильнее сказалось ее враждебное отношение к вам. Из этого явствует как опасность вызова такой свидетельницы, так и необходимость воспользоваться всеми выгодами, сопряженными с ее появлением на суде. Перед вами дикий зверь, готовый растерзать вас при первой возможности. Идите в обход. Можете быть уверены, что она никогда не даст вам такого ответа, который считает для вас выгодным. Эту свидетельницу можно иногда довести до такого состояния, что она будет отказываться отвечать даже на вопросы, которые кажутся ей благоприятными для ее собственной стороны, из страха, чтобы противники как-нибудь не обратили ее ответ в свою пользу. Необходимо поэтому зорко следить за благоприятным моментом, и, если вы предоставите ей случай особенно удачно «срезать» вас и вызвать смех на наш счет,— опьяненная успехом, она в вашей власти. Она и упоении от своего торжества; вот когда пришло время для решительного вопроса. Но не спрашивайте ее так, как будто придаете своим словам большое значение,— а скорее так, как будто хотите сгладить свою неудачу и доказать, что смех был неосновательным. Она не в силах следить за своими словами в эту минуту, и, если вопрос предложен в удачной форме, ответ сорвется у нее с бойкого языка прежде, чем она успеет сообразить его возможные последствия. Но, как только получите его, спешите отвлечь ее внимание в другую сторону каким угодно вопросом по самому пустому обстоятельству. Этим указанием я обязан одному уважаемому другу, который считает, что адвокату надлежит изучать адвокатское искусство, и многократно наблюдал этот прием в перекрестном допросе у одного из величайших современных знатоков этого дела. Личные наблюдения мои также подтверждают это указание. Ваша выгода заключается в преждевременном торжестве свидетельницы. Мой приятель сравнил это с выпадом при фехтовании. Прежде чем вы успеете вернуть себе равновесие, противник нанесет вам верный удар.

Вы видели, что ваш противник строго держал ретивую красавицу в поводу; когда допрос будет за вами, отдайте повод, «пустите ее»: «Вы, кажется, сказали моему почтенному другу, что...»

1 В нашем суде стороны бывают очень склонны повторять без нужды вопросы противника. Вообще говоря, этого, конечно, следует избегать; но надо помнить и право, предоставленное каждому законом в ст. 720 Устава уголовного судопроизводства: «Каждая сторона может предложить свидетелю вторичные вопросы в разъяснение ответов, данных на вопросы противной стороны».

НЕПОДАТЛИВЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

Неподатливый свидетель представляет прямую противоположность того, о котором я сейчас говорил. Ему легче покачать отрицательно головой, чем просто сказать: нет. Этим он как будто хочет сказать: «Меня не поймаешь. Вот — он, г-да присяжные, а вот вам — я. Я себя подвести не дам». Точно перед ним все время страх, как бы не попасть в лжесвидетели, и он знает, что единственное средство уйти целым заключается в том, чтобы вместо ответов на вопросы кивать или качать головой. Ему кажется, что каждое его слово должно повредить делу, что бы он ни сказал. «Молчишь — не грешишь» — так научили его старые люди.

Как с ним быть? Коль скоро он ничего против вас не показал, вы, разумеется, оставите его в покое,— если только не рассчитываете извлечь из него что-нибудь в свою пользу. Если будете его допрашивать, остерегайтесь внушить ему подозрение, что собираетесь «поддеть его». Большинство свидетелей именно этого и ждут от вас. Свидетель, который в эту минуту стоит перед нами, смотрит на адвоката приблизительно так, как маленький мальчик смотрит на большого, который ласково предложил ему «показать Лондон»; опыт, заключающийся в том, чтобы держать малыша за ноги головой вниз до тех пор, пока изумленный путешественник не завопит, что действительно «увидал Лондон». С таким свидетелем необходима некоторая доля вкрадчивости. Берегитесь только задавать ему чересчур решительные вопросы. Довольствуйтесь маленькими ответами на маленькие вопросы, и вы скоро убедитесь, что ответы нанизаны у него где-то внутри, как бусы на нитке; тяните потихоньку, чтобы не .порвать нитку, и все бусы выйдут легко, не причинив пациенту ни малейшего неудобства. У него даже не будет ни малейшего представления о существе его показания до тех пор, пока он не услышит маленький синтез его в вашей речи.

Этот свидетель не лжет, но он всегда настроен враждебно к вам; вы для него опасный человек, нечто вроде шпиона: он смотрит на вас так, как на скачках посмотрел бы на незнакомца сомнительного вида, старающегося втянуть его в разговор. Понемногу он станет смелее, особенно если вы сумеете доказать ему, что вы вовсе не такой страшный человек, как ему показалось. И лучшее средство укрепить в нем это благоприятное представление заключается в том, чтобы он привык отвечать. Пусть он убедится, что вы задаете только самые простые вопросы, на которые возможны только вполне очевидные ответы, так что кажется едва ли не глупостью и спрашивать и отвечать. «Понятно»,— говорит он на один вопрос; «Разумеется»,— на другой; «В этом нет сомнения»,— на третий и т. д. Тут вы невзначай вставляете вопрос о том, что совсем не «разумеется» и далеко не «понятно», и получаете нужный ответ. Смотрите на него, как на доставленный в суд обломок человеческой породы, из которого при находчивости и умении можно извлечь хотя бы малую крупицу пригодного для вас материала — такую крупицу, какой, пожалуй, вам нигде в другом месте не найти.

Иной раз (и часто) этот свидетель — старик; спор идет о праве прохода. Допустим, что он «старейший старожил». Каковы истинные пружины человеческих поступков? Для него — «уважение к справедливости», вскормленное в нем с детских лет, унаследованное от его отца: «право есть право, и беззаконие никогда не будет правом». Самодовольство, самомнение, воспитанные всеобщим признанием его «поразительной памяти», спокон веку восхищающей всех, кто его знает: никто из местных людей не знает столько о прошлых делах, как он. Эгоизм, который он считает прямотой и честной непреклонностью; «независимый характер» — он никому не кланяется и всегда расплачивается чистопробной монетой,— все это слабые места в его кольчуге; если вы не умеете направить стрелу в одно из них, лучше вам повесить лук на стену: из вас никогда не выйдет хороший стрелок. Он ответит на всякий вопрос, если только вы будете обращаться к его удивительной памяти, или если в вопросе сквозит восхищение перед его независимым характером, или сияет та самая «прямота и неподкупная честность», которые, как он искренно верит, нашли в нем свое законченное воплощение, а пожалуй, даже впервые явились миру.

Таковы те приемы, при помощи которых можно смягчить и приручить «неподатливого» свидетеля, подобно тому, как с известным умением можно заставить и более умную Божью тварь, слона, стоять на голове.

НЕРЕШИТЕЛЬНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

Нерешительный свидетель может быть очень осторожным и добросовестным человеком или величайшим лгуном. Это надо уяснить себе еще до перекрестного допроса. В большинстве случаев нерешительный свидетель бывает озабочен не тем, чтобы ответить возможно точнее на вопрос, а тем, чтобы сообразить, какое значение для дела может иметь его ответ. Такого свидетеля отнюдь не должно торопить; дайте ему хорошенько взвесить то, что он собирается сказать; пусть он сам решит, на которую чашку весов попадут его слова, и вы можете с большой вероятностью рассчитывать, что он сам положит их на вашу сторону. Если так и случится, отнюдь не троньте их. Я говорю это потому, что часто видел, как молодые адвокаты старательно снимают их со своей чашки и перекладывают в другую. Имейте также в виду, что, чем дольше он будет думать, тем затруднительнее будет ему казаться ответ; а если только он недобросовестный свидетель, то такое затруднение его лучшая награда. Если он станет рассчитывать и взвешивать каждый свой ответ, он неминуемо собьется с толку в оценке их возможного влияния на исход дела. И в этой медленности нет ни малейшей опасности; или он много хитрее вас и лучше вас; или рано или поздно вам удастся завести его в неведомую страну, где ему будут мерещиться и великаны, и лешие, и всякая нечисть. При каждом вашем вопросе он будет бросать взгляды куда-то наискось, и ответ его будет в сторону от вопроса. Он часто будет повторять вопрос, чтобы выиграть время. То он не слыхал, то не слушает; а между тем он все время прикидывает к весам свои гирьки, и, надо думать, не одна из них окажется поддельной.

Но не следует ни в каком случае тянуть перекрестный допрос; если между вопросами будут остановки, вы далеко не уйдете. Допрос теряет силу, если ведется медленно. Этому свидетелю следует задавать вопросы с обыкновенной скоростью или, может быть, немного быстрей, чтобы его колебания были более заметны и неудачные ответы еще глупей.

Надо, однако, иметь в виду, что нерешительность свидетелей происходит иногда от их стремления к совершенной точности показаний; в этих случаях необходимо следить за тем, чтобы осмотрительность в выборе слов не вызвала у присяжных ложного представления о степени достоверности свидетеля. И в адвокатском искусстве случается, что буква мертвит там, где живит дух.

НЕРВНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

Нервный свидетель — один из тех, с которыми всего труднее иметь дело. То он молчит, то отвечает сразу на два или три вопроса; нередко один за другим следуют ответы прямо противоположные: и да, и нет, а за ними: не знаю. «Кажется, да... Кажется, нет...» — обыкновенно отвечают они, напоминая этим и ложных и добросовестных свидетелей. Все они любят такие выражения, но по различным и противоположным основаниям.

Будьте мягки в обращении с этим любопытным образчиком человеческой природы. Его надо подбодрить. Толочь его в ступе было бы бесполезно. Представители сторон часто раздражаются и теряют терпение в этих случаях: «Объясните пожалуйста, что вы хотите этим сказать?» — «Вы говорите: и да, и нет; вас понять нельзя».— «Благоволите объяснить г-дам присяжным заседателям, как следует понимать ваши слова». Это совсем не годится, и присяжные обыкновенно с неудовольствием слушают эти жиденькие колкости. Не все адвокаты знают это, и иные из них только вредят своим клиентам подобными замечаниями. Притом сказанная колкость и косвенное заискивание спрашивающего перед присяжными не могут возвратить свидетелю твердость и самообладание. С этим свидетелем, как и со всяким другим, необходимо помнить, что самое незначительное обстоятельство, извлеченное в вашу пользу из его слов, стоит всех усилий, вами на него употребленных. Будьте ласковы с этим свидетелем, как с пугливой лошадью; «погладьте» и ободрите его, дайте освоиться с незнакомым страшилищем, воплощенным в вашей ученой особе. О нервном свидетеле, как и о всяком другом, можно сказать: или надо допрашивать его (перекрестным допросом), или не надо; если надо, не приводите его в такое состояние, что и самые благоприятные ответы его потеряют всякую цену в глазах присяжных; а вы несомненно кончите этим, если будете запугивать его своей несдержанностью и нетерпением. Старайтесь успокоить его нервное возбуждение, если рассчитываете получить от него что-нибудь в свою пользу; если нет, оставьте его в покое.

Его душевное состояние можно уподобить чувствам мухи, неожиданно убедившейся, что она попала в усадебную черту паука. Положение критическое, и бедное создание было бы радо отделаться одним усердным извинением. Душевное состояние свидетеля при допросе составляет неотделимую часть существа его показания; присяжные заседатели всегда входят в затруднительное положение такого нервного свидетеля и при оценке его показания принимают в расчет его волнение. Надо быть осторожным, чтобы резким тоном или обращением не задеть их сочувствия.