Курукшетра. Путь Абхиманью 18 страница
Это и было высшее смирение, дающееся тем, кто идет по высшему пути. И при этом Пандавы были свободны от человеческих предрассудков, внутренних границ, которые возводит в нас невежество. Именно поэтому их отстраненность и даже высокомерие в дворцовых залах уживались с равнодушием к внешним знакам почтения, которые им оказывались. Раньше их отношение к нам с Митрой казалось мне уничижительным, но теперь я не мог обнаружить в их благосклонном, чуть снисходительном внимании горького привкуса заносчивости и равнодушия. Они превосходили нас во всем. И отстраненность их, как и милостивое терпение проистекали лишь от понимания ограниченности человеческих сил и привычки в малом видеть знак великого.
Это открытие породило во мне такую бурю чувств что я, пренебрегая запретом, вновь предался медитациям. Мне казалось, что близость Пан-давов каким-то образом приближает меня к высоким полям брахмы. Великая сила была здесь рядом, пусть в умаленном облике, невидимая для других, но все более понятная мне. Разве я мог не попытаться воспользоваться ею?
Увы, тогда я еще не знал, что близость не означает тождественность. Часами я просиживал в полной отрешенности, пытаясь успокоить бурный поток чувств, подобно искателю жемчуга, бросаясь в водоворот собственного сознания. Но даже когда мне удавалось опуститься поглубже, я находил там лишь отражение самого себя. Еще чаще я просто скользил по поверхности собственных мыслей, видел сияющую в их глубине золотую пульсирующую ауру сердца, темные тени, переливающиеся глубже, много глубже светлых бликов отражения внешнего мира. Но проникнуть туда я был не в силах. Каждая попытка опуститься за доступные пределы приносила жестокую боль, удушье. Как у ныряльщика под спудом воды, у меня разрывало грудь от недостатка воздуха. И барабанный бой в ушах становился громким, невыносимо вещественным, дробил зеркальную поверхность, вырывая из глубины транса, обессиленного и задыхающегося. Пришлось оставить безнадежные попытки, тем более, что жизнь при дворе требовала от меня напряжения всех физических и душевных сил, а их после борьбы с самим собой оставалось все меньше. Я начал рьяно участвовать в коротких походах вдоль границ и военных смотрах, самозабвенно постигал науку управления боевой колесницей и с радостью брался за чистку дворцовых конюшен.
* * *
Однажды ночью ко мне в жилище пришел Ар-джуна. В одежде простого придворного он стал как-то ближе и проще, но, все равно, в нем чувствовалась повелительная сила, как жар погасшего костра под покровом золы. Говорят, что дочь Вираты царевна Уттаара была без ума от своего учителя танцев, а ее брат царевич Уттара, не скрывал своего пренебрежительного отношения к его науке, да и к нему самому. Арджуна терпеливо сносил все.
— Муни, — сказал мне властелин, — я чув ствую беду. Ты видел, как Кичака смотрит на Дра– упади? Ты знаешь, чем это грозит?
Я кивнул. Объяснять, в чем дело, не было необходимости. Гордый предводитель колесничих воинов — сутов потерял голову от желания обладать прекрасной «служанкой» Судешны.
Я должен знать, что он готовится предпринять, — сказал Арджуна. — Мы здесь тайно, и единственная наша защита — благосклонность царя Вираты. Мы не можем допустить вражды с его военачальниками, но мы должны защищать Драупади. Прав был Юдхиштхира, когда пытался отослать ее к отцу. Теперь из-за нее пойдут раздоры. Необходимо узнать, что затевает Кичака.
А если поговорить с Судешной, — предложил я, — ведь Кичака ее брат.
Но тогда придется открыть Судешне, кто мы такие. А сможет ли женщина хранить нашу тайну? Слишком быстро новости достигнут Хас-тинапура.
Я могу попытаться убить Кичаку, — неожиданно для самого себя сказал я, вспомнив спокойное лицо царицы в сумерках.
Нет, это не выход, — ответил Арджуна (спасибо, не усомнился в искренности моего порыва). — Это-то мы всегда успеем. Но вдруг удастся как-то отвлечь Кичаку от нашей супруги. Может быть, надо посулить ему золота? Может быть, прислать из Двараки сто прекрасных девушек. Кришна мог бы для нас сделать такой подарок, не раскрывая его истинной причины. Надо знать мысли Кича-ки. Для этого сегодня ночью ты должен проникнуть в его покои. Наши друзья сообщили, что он пригласил свою сестру Судешну для совета. Ты должен услышать, о чем они будут говорить.
— А как я попаду во дворец Кичаки? — не без внутреннего трепета спросил я, жалея, что та кое поручение почему-то миновало Митру.
Арджуна пожал плечами:
— Если бы я знал, я бы дал тебе совет. Но мое ремесло — открытая битва. Потому выбор и пал на тебя, что в отличие от моих братьев и Митры, ты умеешь держаться в тени, не привлекая к себе внимания, и, в то же время, каким-то смиренным упорством располагать к себе людей, воплощать ся в них и понимать их действия и мысли. Подку пи слуг, договорись со стражей. Никому из нас это не удастся. Мы не понимаем их, они не доверяют нам. Верхние пути брахмы бесполезны, значит, открыты пути земные.Будь я хоть немного посмелее, то отказался бы, но разве мог я спорить с Арджуной?
По счастью, проникнуть во дворец Кичаки оказалось намного проще, чем мне показалось вначале. Несмотря на обилие охраны, там царила неразбериха, более подходящая для боевого лагеря в чистом поле, чем для дворца придворного. Купив за один серебряный браслет расположение привратника, я проник за каменную ограду в огромный двор, где все еще пировали воины Кичаки. Полумрак таился за колоннами дворца, огонь костров был не в состоянии разогнать ночную тьму, смешанную с дымом, запахом вина и мяса, пьяными криками и песнями. Ничего не стоило раствориться среди этой горячечной неразберихи и пройти во внутренние покои. Там была тишина, а запах дыма и пота сменился ароматом благовоний. Но под сводами дворца сумрак был намного гуще, и я не очень боялся, что меня обнаружат. Оставалось узнать, где состоится встреча Кичаки с сестрой. Я сел на холодный мозаичный пол, скрестив ноги, и застыл в ожидании появления Судешны. Услышав шаги и бряцание оружия, затаился в тени колонны. И вот мимо меня прошла женская фигура, закутанная в дорогие ткани, в свете факела охраны блеснули золотые украшения. Бесшумно я последовал за темными силуэтами по коридорам.
Ходить босиком по каменному полу было куда проще, чем подкрадываться к чутким оленям в джунглях. Мое обострившееся в темноте зрение улавливало каждый поворот, в голове звучали отрывки чужих мыслей, которые хоть и сливались в размытое многоголосье, все же достаточно определенно указывали направление пути.
Я ясно почувствовал вдруг, где находится Ки-чака и куда спешит Судешна. Это было словно мельканье далекого костра несдерживаемых страстей. Несколько шагов, пара поворотов и я застыл в темноте в десяти шагах от покоев Кичаки.
За богатыми тяжелыми драпировками виднелись прозрачные серебристые занавеси с привязанными к ним медными колокольчиками. Они чуть колыхались на ветру, рассеивали теплый свет масляных светильников. Золотистые блики лежали на мозаичных плитках, играли на доспехах двух стражников, загораживающих вход. Дальше пути не было, но громкий голос Кичаки звучал в пустынных коридорах как зов боевой трубы.
— Я никогда не видел таких женщин. Она, словно апсара Тилотамма, соткана из сияющих драгоценностей. (Да, сомнений не было, речь шла о Дра-упади.) Ее смуглая кожа источает аромат и сияние, как костер из сандалового дерева, — надрывно говорил Кичака Судешне. — Бедра и груди теснятся, как плоды манго на узкой ветке, а запястья узкие и гибкие, как побеги молодого бамбука. Статью она напоминает мне кашмирских кобылиц. При виде ее я чувствую, как цветочные стрелы бога Камы рвут мое сердце… Если бы не эти пятеро мужланов, которых пригрел Вирата… Почему они охраняют ее, как будто она их общая супруга?
Судешна, очевидно, что-то сказала в ответ, но она, как и подобает женщине, не повышала голоса, и я не расслышал слов. Зато голос Кичаки вновь загремел в каменных сводах дворца.
— У брахманов не бывает таких могучих рук и такого гордого взгляда. И я могу различить сле ды от тетивы лука на руках воина… Но раз царю угодно, чтобы у нас было больше на одного пова ра и учителя танцев, пусть живут, но не лезут в мои дела. Сестрица, сделай так, чтобы я смог встретиться с твоей служанкой, иначе я расстанусь с жизнью.
Судешна опять ответила, и Кичака радостно рассмеялся:
— А от тебя ничего и не требуется. Просто при шли ее ко мне за вином для твоего дома. Это уже мое дело уговорить служанку вкусить со мной на слаждение. Не бойся, я умею обращаться с женщи нами. В конце концов, для нее это большая честь!
Передавая этот разговор Арджуне, я, естественно, опустил некоторые выражения, чтобы не возжигать его гнева и не стать причиной немедленной расправы над Кичакой. Но все равно Ард-жуна пришел в бешенство и послал меня за другими братьями. Когда все Пандавы собрались в покоях Арджуны, меня вновь поставили у входа предупредить о появлении посторонних. Об этом распорядился Юдхиштхира. Арджуна и Бхимасена в тот момент мало о чем могли помышлять, кроме как о немедленной мести. Но старший брат уговорил их тогда ничего не предпринимать. Все это время он тайно встречал и отправлял посланцев к своим сторонникам за пределы страны матсьев, и у него на счету был каждый момент до начала решительной борьбы за престол. Страсть предводителя сутов и попранная гордость Драупади были для него раздражающими помехами на пути к главной цели. Он предложил выждать в надежде, что время охладит пыл Кичаки.
— Конечно, — сказал он, — если бы Кичака был вайшьей, можно было бы предложить ему де нег. Но кшатрий не станет торговать женщиной, как коровой. Находясь в плену страстей, он не при слушается к разговорам о пользе и долге. Но вы — дваждырожденные — должны обуздать свои чувства.
Четверо Пандавов послушно склонили головы перед старшим.
* * *
Через несколько дней Судешна все-таки нашла какой-то предлог послать Драупади во дворец к своему брату. Мне досих пор трудно понять, почему жена Пандавов, предупрежденная об опасности, все-таки не ослушалась приказа царицы. Неужели она надеялась, что сможет уговорами укротить страсть Кичаки и отвести угрозу от своих мужей? Впрочем, может быть, она и отказывалась, а Судешна настояла, так как в глубине души искала предлог, чтобы держать свою прекрасную служанку подальше от дворца, где она могла бы смутить сердце самого царя Вираты.
Что произошло дальше, я узнал уже после разразившихся трагических событий из разговоров самих Пандавов и пересудов дворцовых слуг. Придя во дворец Кичаки, Драупади слишком поздно поняла, что Кичака не способен выслушать ее увещевания. Увидев перед собой красавицу, похожую на испуганную лань, Кичака попытался добиться ее расположения богатыми подарками. Он предлагал Драупади серьги из чистого золота, красивые морские раковины и шелковые ткани. Разумеется, апсара осталась безучастной.
Тогда он повлек ее на золотое ложе, уговаривая прилечь отдохнуть и выпить вина. Драупади оттолкнула Кичаку и попыталась выбежать из дворца. Тогда раздраженный могучий полководец, забыв о гордости и достоинстве, бросился на нее с обезьяньей ловкостью и, запустив пятерню в ее густые волосы, повалил на холодный мозаичный пол. Эта сцена многими годами позже была описана в песнях чаранов, которые утверждают, что Драупади спас невидимый ракшас. Посланный небожителями, он якобы мощным ударом свалил Кичаку без чувств. На самом деле, это доведенная до отчаяния Драупади применила запретное оружие дваждырожденных, свалив полководца направленным лучом брахмы.
Очевидно, он совсем потерял голову. Драупади предупредила, что за насилие над ней он поплатится жизнью. Кичака заявил, что кшатрий не должен страшиться смерти. Он не был обучен ощущать дыхание беды из будущего. Он слепо шел навстречу собственной карме.
Вырвавшись от Кичаки, Драупади добежала до дворца Вираты. Увидев Юдхиштихиру и Бхимасе-ну, играющих в кости на прохладной террасе в обществе нескольких знатных матсьев, она разрыдалась и рассказала о том, как на нее напал Кичака.
Все возмущенно загалдели, но было видно, что никто из матсьев не рискнет призвать могучего полководца к ответу. На слезы Драупади, как всегда, первым откликнулось сердце Бхимасены. Вскочив с циновки, он заявил, что задушит Кичаку голыми руками. Но Юдхиштхира заставил его сесть и обратился к Драупади с успокоительной, равно как и назидательной речью, восхваляющей долготерпение и преданность жен. Думаю, что он опасался, как бы Драупади, распаленная гневом, не выдала их матсьям.
— Ты ходишь взад и вперед, как актриса, — грозно сказал Юдхиштхира, — и мешаешь благородным мужчинам, играющим в кости в царском собрании. Удались в свои покои, наступит час, и слуги богов сделают то, что тебе приятно.
— Слуги богов пока предпочитают играть в кости, — со слезами сказала Драупади и убежала на женскую половину дворца. Там она облилась прохладной водой, настоянной на сандале, стре мясь смыть со смуглой кожи память о прикосно вении рук Кичаки, и надела свежую одежду. За этими заботами мысли ее немного успокоились, но гнев не утих, а стал лишь острее и тверже, как закаленный в холодной воде клинок. У нее едва хватило терпения дождаться ночи, когда во двор це воцарилась тишина, лишь иногда нарушаемая звоном оружия сменяющейся стражи.
Тогда Драупади пробралась на кухню, где мирно похрапывал во сне могучий Бхимасена. Она села на его ложе и ласками заставила оторваться от благодатного сна. Когда Бхимасена открыл глаза, Кришна расплакалась, зная, как неотразимо действуют ее слезы на могучего и страстного воина. Она сказала Бхимасене, что ей труднее, чем всем им, переносить изгнание. Ей, воспитанной в роскоши, унизительно прислуживать Судешне, и, главное, здесь, во дворце, она лишилась заботы всех пятерых своих мужей. Никто не защищает её от капризов госпожи и сплетен служанок. А у нее самой нет ни мужества, ни сил, чтобы отстаивать свое достоинство, как это делают мужчины.
— Удел женщины — подчиняться супругу, но я осталась вдовой при живых супругах! Вы — как потухшие костры, — причитала Кришна Драупа ди. И могучерукий воин, беспощадный в сраже ниях, вдруг расплакался, как младенец, и, обняв Драупади, начал гладить ее черные волосы и не жно шептать обещания разбить голову Кичаки, как глиняный кувшин. А Драупади, припав к обнажен ной груди Бхимасены, сквозь слезы объясняла ему свой план мести.
На утро Кичака пришел во дворец царя с глазами, красными от бессонницы, и разумом, затуманенным страстью. Воин, привыкший рисковать жизнью ради победы, он был готов пренебречь осуждением придворных и самого царя во имя утоления любовной жажды.
Драупади, встретив его, украдкой шепнула, что он может прийти на свидание ночью в один из залов дворца, где днем плясали юные танцовщицы, а после захода солнца царила безлюдная тишина.
И той же ночью, когда Кичака явился в этот зал в своих лучших одеждах, умащенный ароматными мазями, без оружия и телохранителей, там, вытянувшись на ложе, его встретил Бхимасена. Могучий Пандава счел унизительным брать с собой меч или кинжал и бросился на Кичаку с голыми руками. Они схватились, как слоны, разгоряченные течкой.
Пахучий венок слетел с головы Кичаки, аромат благовоний смешался с запахом пота. Сначала Кичака, опытный в битвах, смог остановить первый натиск Бхимасены, и так ударил противника в живот коленом, что у того потемнело в глазах. Но Бхимасена, откатившись в сторону, поднялся, как змея под ударом палки, и с резким хлопком прижал ладони рук к грудной клетке Кичаки. Поток брахмы поразил чакру сердца неистового предводителя сутов, и он рухнул на пол. Бхимасена начал топтать тело ногами. Вбежавшая на шум битвы стража обнаружила в темном зале страшно изувеченный труп, похожий на черепаху, вытащенную из панциря на жаркое солнце.
Весть об ужасной смерти Кичаки мгновенно разнеслась по дворцу, и многие родственники и воины, которых он водил в бой, стеная собрались вокруг его останков.
В ту ночь я проснулся от этих надрывных воплей и увидел, что Митра уже на ногах, спросоня неловко продевает руку в перевязь с мечом. Я поспешно оделся, схватил оружие и бросился из комнаты за ним. В танцевальном зале с похолодевшим сердцем я увидел Драупади, связанную по рукам и ногам, едва прикрытую обрывками одежды.
Вокруг нее толпились разъяренные суты. Их предводитель бесформенной грудой лежал на мозаичном полу, и даже смотреть на него было страшно. Синий толстый язык вывалился из его рта, оскаленного предсмертной мукой. А глаза вылезли из орбит, как будто он увидел перед собой ракшаса. В воздухе витал запах смерти. Стражники с факелами, уже охрипнув, в очередной раз рассказывали с суеверным ужасом о том, как, услышав страшный предсмертный вопль, бросились в зал, а оттуда выбежала простоволосая прислужница и воскликнула, что ее боги покарали сластолюбца.
— Действительно, — шептали в толпе, — только могучие небожители или ракшасы могли так страшно изувечить человека, не прибегая к оружию.
Но кто бы ни совершил убийство, родственники Кичаки требовали возмездия, и все больше голосов призывало сжечь прекрасную прислужницу на погребальном костре господина — «пусть хоть после смерти он обретет то, чего не добился при жизни».
Митра стал незаметно проталкиваться сквозь толпу возбужденных воинов, поближе к Драупади, а мне сделал знак глазами, чтобы я поспешил предупредить Пандавов. На трясущихся от волнения ногах я бросился к Юдхиштхире. Там уже были Бхимасена и Арджуна — без панцирей и оружия (по виду смиренные вайшьи), но глаза у обоих горели нетерпеливым ожиданием битвы.
Юдхиштхира тоже потерял свое обычное спокойствие. Но его гнев был направлен не против матсьев, а на Бхиму. Последний стоял, понурив голову, как провинившийся ребенок, и оправдывался, что это Драупади своей волей толкнула его на убийство. Мое известие, что Драупади связана и готовится к смерти, поразило всех троих. Но первым отозвался Бхимасена.
Взревев, как раненый слон, он бросился вон из комнаты, не обращая внимания на окрики братьев. Я побежит за Бхимасеной. Мы поспели как раз вовремя — разъяренные суты вынесли полуобнаженную Драупади за городские стены, вслед за погребальной процессией. Красная полоса рассвета осветила контуры огромного погребального костра, вокруг которого толпился возбужденный народ. С удвоенной силой голосили жены Кичаки, а сам полководец сидел на пирамиде из дров с остекленевшими глазами и подвязанной челюстью. Гирлянды цветов скрывали страшные раны на его теле. На его коленях лежала широкая боевая сабля. Холодный утренний ветер пластал чадящее пламя факелов.
Все это я успел заметить за те короткие мгновения, пока бежал вслед за Бхимасеной к костру. А потом все изменилось. Женщины возопили не от горя, а от ужаса, мужчины схватились за мечи, факелы закачались в руках испуганных слуг. Это Бхимасена, схватив огромное бревно, бросился на толпу сутов, туда, где туго связанное веревками, перламутром отсвечивало бесчувственное тело Драупади. Он успел раскроить несколько черепов, прежде чем кшатрии поняли, что бесполезно вставать на пути у неистового воителя. Бхима пробился к Драупади, с каким-то животным вскриком разорвал стягивающие ее тело веревки и, убедившись, что она невредима, оставил ее на мое попечение, а сам бросился на тех, кто еще раздумывал — сопротивляться или спасаться бегством.
Замешкавшиеся поплатились жизнями, а толпа перепуганных родственников Кичаки бросилась обратно в крепость. Когда Арджуна с Наку-лой и Сахадевой проложили себе путь сквозь толпу к воротам крепости, они увидели Бхимасену, несущего на руках Драупади, завернутую в какой-то обрывок ткани. Мы с Митрой плелись следом, еще не веря, что самое страшное миновало. Драупади поручили заботам дворцовых служанок, На-кула с Сахадевой встали с обнаженными мечами у ее покоев, Арджуна с Бхимасеной занялись омовениями, а Юдхиштхира поспешил к Вирате давать объяснения. Впрочем, царь матсьев, как оказалось, был совсем не огорчен гибелью своего полководца. Кичака сосредоточил в своих руках слишком большую власть и, будучи братом жены царя, опираясь на могущество войска, вполне мог позариться на престол.
Вирата сделал вид, что не знает, кто устроил побоище у погребального костра. В предрассветном мраке большинство горожан приняли Бхимасену за воплощение ракшаса, а те, кто, возможно, узнали его, не стали рисковать жизнью и возводить обвинения. Погибших от руки Бхимасены кштари-ев омыли, украсили цветами и посадили на носилки вокруг ожидающего сожжения полководца. Таким образом, они все-таки смогли исполнить долг верности, правда, не совсем так, как желали. Не Кришна Драупади, а они сами отправились сопровождать Кичаку в царство Ямы. Семьи погибших получили богатые дары от Вираты.
Сановники и их жены теперь относились к прекрасной «служанке» царицы Судешны с суеверным ужасом и не скупились на знаки почтения.
Впрочем, о смерти Кичаки вскоре забыли, потому что спираль времени стала раскручиваться в те последние дни нашей жизни в Упаплавье с удвоенной быстротой.
* * *
Однажды свежим солнечным утром одинокий путник вошел через северные ворота в столицу царства матсьев и, неспешно миновав тесные городские улочки, шумный просторный базар и тенистую рощу перед цитаделью, приблизился к царскому дворцу.
Хоть был он одет в скромные одежды странствующего риши, шел босиком без вещей и украшений, его появление произвело на Пандавов впечатление упавшей стрелы Индры. Словно повинуясь неслышному зову, оставив свои занятия в конюшне, с радостными возгласами выбежали навстречу Накула и Сахадева. Из верхних дворцовых покоев неторопливой и полной достоинства походкой спустился Юдхиштхира, из кухни быстрой львиной походкой поспешил Бхимасена, одетый в одну белую юбку, с засунутым за пояс ножом, которым он резал овощи. Немного позже к ним присоединился Арджуна, прервавший свои занятия с принцессой Уттаарой.
Почтив риши глубокими поклонами, они отвели– его в тень увитой диким виноградом беседки. Туда пришла Драупади и поднесла ему почетное питье — холодную медовую настойку, а две служанки пришли с медным кувшином и тазом для того, чтобы омыть ноги гостя, уставшего от долгой дороги.
Юдхиштхира призвал своих воинов и велел им встать защитным веером на небольшом расстоянии от беседки, чтобы никто не помешал разговору. Одним из этих стражей в тот день оказался я, поскольку был свободен от караульной службы во дворце.
Я стал свидетелем разговора, но так и не узнал, кто был этот дваждырожденный в одежде странствующего риши. Наверное, судьба свела нас с одним из патриархов. Кто еще мог быть посвящен во все дворцовые дела Хастинапура и планы Дурьодханы?
— Я принес вам тревожные вести! — начал гость. — Сначала события были благоприятны для • вас. Разведчики Кауравов так и не смогли обнаружить, куда вы скрылись. Следуя по колее, оставленной колесницами Пандавов, шпионы добрались до Двараки, но, выяснив, что при дворе Яда-вов вас нет, бросились в Панчалу. В Панчале они видели жрецов, оберегающих священные огни царевичей и прекрасной Кришны Драупади, но и там не получили никаких известий. Еще несколько месяцев, прежде чем вернуться в Хастинапур, разведчики посещали разные страны, и нигде не было известий о вас. Так они и вернулись к Дурьодхане ни с чем. В Хастинапуре уже ходили слухи, что все Пандавы погибли в диком лесу, растерзанные хищниками, или умерли от голода. Духшасана — младший брат Дурьодханы — открыто заявил в царском собрании, что о вас можно забыть.
«Раз о них не слышно больше полугода, значит они, без сомнения, погибли».
«Я в этом не уверен», — сказал осторожный Дурьодхана. Но Духшасана только рассмеялся: «Огонь в горсти не спрячешь. Я знаю Арджуну и Бхимасену, у них никогда не хватит терпения сидеть в укромном месте и ничем не проявить своей доблести. Если б они были живы, то до нас бы дошли слухи об их делах».
«Я не верю, что царевичи, наделенные умом и брахманской силой, могли погибнуть в лесу, — серьезно ответил Дурьодхана. — Я думаю, они где-то затаились. Мы должны опрашивать всех путников, вновь и вновь посылать соглядатаев. Должны же Пандавы допустить какую-нибудь оплошность, которая выдаст их с головой.»
— И вот недавно, — продолжал рассказывать риши, — кто-то из странствующих купцов принес в Хастинапур известие о том, что лучший полководец царя Витары в стране матсьев был растерзан разгневанным ракшасом. Казалось бы, одной легендой больше, но Дурьодхана почувствовал, что это не просто измышления чаранов. Он заставил торговца еще раз рассказать о том, что случилось в Упапалавье в присутствии своих советников. Духшасана не понял тревоги брата: «Еще одно сочинение чаранов, да и что нам за дело до Вираты. Я думал, ты получил новости о Пандавах».
Дурьодхана мрачно улыбнулся: «Неужели ты ничего не понял? Могучего полководца, испытанного в боях, кто-то изувечил голыми руками, вдавил его голову в плечи и переломал кости. Кто, по-твоему, обладает такой силой?»
«Бхима? Ты думаешь, это и есть оплошность, допущенная Пандавами? — догадался Карна. — Тогда прекрасная служанка, из-за которой убили Кичаку — не кто иная, как Драупади».
Духшасана недоверчиво рассмеялся: «Но как проверить?» На совете Кауравов тогда присутствовал близкий друг Дурьодханы царь тригартов Сушарман. Он веско сказал: «Знамения благоприятны для нас. Царь Вирата потерял своего лучшего полководца, предводителя колесничего войска сутов. Сам царь уже стар, а сын еще не обрел ни силы, ни опыта».
Дурьодхана внимательно взглянул на Сушармана: «И что из этого следует?»
«У царя Вираты несметные стада скота. У него самые лучшие коровы. Если напасть на него сейчас, то можно захватить большую добычу и присоединить его земли к Хастинапуру».
Когда Дурьодхана предложил этот план в царском собрании, то против него гневно выступил Дрона: «Ты хочешь начать войну? Опять бессмысленные убийства?» Дурьодхана отверг эти обвинения: «Дхарма кшатрия — вести войны. Никто не называет их бессмысленным убийством. Вся надежда этой земли на процветание общины дваждырожденных. Хастинапур — оплот Высокой сабхи. Присоединив к нему царство матсьев, мы укрепим братство. Разве это не исполнение цели, о которой мечтает достославный Бхишма и ты сам, Дрона? Теперь, когда погибли Пандавы, и вопрос о престолонаследии не может вызвать раздоров, самое время начать действовать».
«Пандавы не погибли, — сказал Бхишма, — они скоро вернутся». И Видура добавил: «И тогда придется отдать им половину царства».
Многие патриархи поддержали Видуру. Но им возразил Карна: «У нас нет времени ждать. Сколько времени Высокая сабха будет колебаться, выбирая между Пандавами и Кауравами? Где ваши Пандавы? Они не способны царствовать, приумножать богатства. Их карма — пускать стрелы да скитаться по лесам. У Дурьодханы — казна, на его стороне все сановники, он пользуется любовью войска. Только он, прямой наследник Дхритараштры, может укрепить Хастинапур».
Долго шли споры в зале собраний. Бхишма и Дрона пытались убедить Дхритараштру не разрешать молодым царям военного похода. Но Дурьодхана и Карна, поддерживаемые царем тригар-тов, рвались в бой.
«Даже если Пандавы у матсьев, то они ничего не смогут поделать. У Пандавов нет войска. Их колесницы в Двараке. Их кшатрии в Панчале, — убеждал отца Дурьодхана. — А если Вирата подчинится нам, то наше царство усилится».
Бхима напомнил ему предостережения Сокровенных сказаний: «Только проклятый судьбой может рассчитывать совершить посредством войны то дело, которое вполне можно осуществить мирными средствами».
«Невозможно миром поделить один престол на двоих, — закричал Дурьодхана, забыв о самообладании дваждырожденного. — Невозможно поддерживать одновременно и Пандавов и Кауравов, уверяя, что и те и другие одинаково близки вашему сердцу. Да, наставники сострадательны, мудры, но, когда возникает опасность, с вами не следует совещаться. Будущее дваждырожденных зависит от объединения всех под одним началом, а вы проявляете нерешительность, когда пора взяться за мечи. Когда встретимся с Пандавами, тогда и решим, кому какое царство принадлежит. А если все это слухи, и никаких Пандавов при дворе Вираты нет, то быстро одержим победу и приведем домой огромные стада коров».
«А я бы хотел, чтобы под дождь моих стрел наконец попал самоуверенный Арджуна», — сказал Карна.
Так, не слушая предупреждений патриархов, советники и военачальники Дхритараштры убедили царя разрешить Дурьодхане выступить в поход….
Так что скоро против вас выступит совместное войско племен тригартов и куру, — закончил свое сообщение странствующий риши.
Юдхиштхира тяжело вздохнул и закрыл лицо руками:
Все-таки война.
Да, война, — с горечью сказал Арджуна. — Но она началась не сейчас, а в тот день, когда мы по твоему совету распустили войско и отправили колесницы к Ядавам.
Ты виноват, Юдхиштхира, — хмуро обронил Бхимасена. — Мы вообще не должны были подчиняться решению Игральных костей. Если бы не твоя слабость…
Юдхиштира спокойно взглянул в лицо Бхима-сене:
— Все в жизни подчинено закону кармы, — сказал он, — и не дано знать всех последствий наших поступков. Ты, Бхима, думал, что совер шаешь благое дело, защищая жену от сластолюб ца Кичаки, и теперь мои планы нарушены. Теперь некому вести колесницы матсьев в бой, и тригар– ты — давние враги матсьев — осмелели. Скоро они посеют смерть среди невинных крестьян, и эта кровь ляжет на нашу карму. Но можно ли было избежать того, что случилось?
Бхимасена молчал, но красноречиво сжимал в кулаке рукоятку кухонного ножа. На его лице не было раскаяния, а только нетерпеливое ожидание схватки.
— Раз нет ничего случайного, — сказал Ард жуна, — значит, никто из нас не виноват. И может быть, это нападение на матсьев — благо для нас. Хватит уж нам скрываться в безвестности. Пора отплатить Вирате за гостеприимство и скрепить наш союз кровью. Если мы поможем ему сейчас, то он поможет нам потом, а его войска нам очень пригодятся в будущем. Ты, Юдхиштхира, иди к Вирате и предупреди его об опасности, а нам пора готовиться к битве.