Курукшетра. Путь Абхиманью 28 страница
Брахман, улыбаясь, покачал головой:
— Нельзя останавливать вдохновленного че ловека. Вы сделали выбор, и я признал за вами это право. Но остерегайтесь часто напрягать стру ны кармы. Будьте терпеливее и осторожнее.
Митра кивнул:
— Я знаю, впредь буду осторожен. Я просто никак не могу воплотить в себе терпение Муни. Хочу, но не могу…
Я промолчал, но про себя подумал, что мое терпение отражало не более, чем обычную нерешительность, тогда как Митра с его гордой отвагой сделал во сто крат больше для того, чтобы внушить хастинапурцам уважение к посланцам Пан-давов и обеспечить свободу от соглядатаев хотя бы в стенах нашего временного жилища.
Впрочем, мы почти сразу же забыли о происшедшем, так как старый каменный дом полностью овладел нашим вниманием.
— Весьма красноречивый выбор покоев, при личествующих нашему посольству. — с горечью сказал Митра. — Вроде и дворец, а все больше на заброшенную тюрьму похож. Ворота одни-един– ственные — стеречь легко.
Мы начали обходить комнаты, и наши дурные предчувствия понемногу рассеялись. В этом старом дворце каким-то чудом сохранился аромат ушедшей эпохи. Я провел ладонью по резной деревянной колонне, украшенной причудливым орнаментом из цветов и плодов. Это было произведение великого мастерства и тонкого вкуса. Резьба была теплой, наполненной силой и вдохновением рук, творивших ее может быть пятьдесят, может сто лет назад. И кончики моих пальцев внезапно ощутили, как трепетало сердце мастера, скользящего, нет, не резцом, а всей своей душой по деревянной плоти колонны.
Потом мы вышли в заросший сад. Конечно, старому садовнику было не по силам подстригать деревья и пропалывать дорожки. Но зато в буйной листве жили непотревоженные птицы и веселые маленькие обезьянки, встретившие незваных гостей верещаньем и акробатическими трюками. Среди зарослей мы вдруг наткнулись на каменный бассейн. Его окружали толстые каменные плиты, кое-где опушенные мхом. Многие из них раскололись, иные ушли в землю. Но вода была чистой и прозрачной с глубоким изумрудным оттенком, вобравшим все великолепие заброшенного сада. Митра встал на колени перед зеркальной гладью и долго глядел в глубину, а потом поднял голову и впервые за этот день искренне улыбнулся:
Дивное место, — сказал он, — как любезно со стороны Кауравов предоставить нам такое роскошное жилье и этот живой уголок леса. Ты погляди в воду. Тени деревьев слились в ней, наслоились друг на друга, и вода пахнет травой…
Место действительно замечательное, — сказал старый брахман, почти неслышно подошедший к нам по замшелым плитам дорожки, — но вряд ли стоит благодарить Кауравов. Скорее всего, это их слуги, стремясь досадить нам, искали место, которое менее всего подходило бы под их представления об уюте и красоте. Во дворце нет ни золотых украшений, ни пыльных занавесей, ни громоздкой мебели, ни подобострастных, навязчивых слуг. Разве могли они понять, что здесь каждая потрескавшаяся колонна — дивное произве-
дение искусства. Зелень деревьев, чистая вода для омовений и свет в окнах — для них это все не имеет никакой цены…
Митра кивнул:
— Вот что значит не уметь воплотиться в мысли другого человека. Даже уязвить нас им не удалось.
* * *
На следующее утро мы проснулись в нашем новом жилище все еще свободными посланцами царя Друпады. Умывшись и одевшись с подобающей тщательностью, мы вышли из пустынного дворца в зеленый сад. Стража терпеливо ждала за внешними воротами, разведя прямо на улице небольшой костер и положив на землю свои циновки. При нашем приближении солдаты быстро привели себя в порядок и окружили нас защитным кольцом. Так, сопровождаемые караулом, но при своих мечах, сохраняя достоинство, мы с Митрой двинулись за нашим смиренным брахманом во дворец Дхритараштры.
Мы прошли через кольцо внутренних стен цитадели и попали в лабиринт домов знати. Здесь, вдали от шума городских улиц, цвели сады, окружая небольшие водоемы с белыми лотосами. В тени веранд сидели разодетые сановники и кшатрии, утоляющие жажду медовой водой или вином.
Благоухающей сандаловой водой были политы каменные плиты, что привели нас к дворцу Дхритараштры. Перед огромными резными дверьми наша стража почтительно расступилась, и мы трое шагнули под низкие гулкие своды на мозаичный пол. Зала, в которую мы попали, напоминала густой лес из-за многочисленных колонн из красного песчаника. За ними не было видно окон. Мрак разгоняли масляные светильники, свисавшие с потолка. При каждом порыве ветра свет и тень начинали борьбу за власть в этих мрачных чертогах.
Мы не сразу разглядели, что на небольшом возвышении в центре зала восседает роскошно одетый кшатрий. Надменный взгляд, капризно опущенные губы под черными усами. Повинуясь привычке я попытался воплотиться в него и ощутил каменную твердость,и холодную силу, ворочащу-юся под внешне простой оболочкой воина. Передо мной был не обычный чванливый рубака вроде тех, что сопровождали нас от ворот. Способность на безумство и жертву брезжила сквозь могучие внутренние доспехи силы. Словно гора заслонила роскошь дворцов Дхритараштры, бросив тень на наш путь.
Его взгляд вперился в нас подобно огненной стреле. Руки, толстые, как хобот слона, упирались в окованные бронзой бока. Резким голосом он поинтересовался, откуда берутся самоубийцы, хранящие верность обреченным Пандавам. Наш брахман начал бесстрастно объяснять цель приезда посольства. Повелительным жестом кшатрий остановил его речь и позвонил в серебряный колокольчик, стоявший рядом на изысканном деревянном столике. Послышалось шуршание, и между колонн крысиной побежкой проскользнул придворный. Он был так согнут в поклоне, что, казалось, передвигался на четвереньках. Нас он не удостоил даже взглядом. Все его внимание было поглощено созерцанием свирепого кшатрия.
— Что угодно царственному Духшасане? — задыхаясь от усердия спросил он.
Мы с Митрой обменялись быстрыми разочарованными взглядами. Прием, оказанный нам младшим братом Дурьодханы, не сулил ничего хорошего.
Великий властелин Хастинапура царь Дхри-тараштра занят государственными делами, — громко сказал Духшасана, обращаясь к придворному, — я возлагаю на тебя ответственность за безопасность и отдых посланцев от моих неразумных родственников Пандавов. Проследи, чтобы у них было вдоволь вина и пищи, и чтобы никто из наших придворных не досаждал им попусту. Пусть долгое ожидание не будет им в тягость.
А когда тот, кому мудрость служит единственным оком, соизволит принять нас? — смиренно спросил брахман.
В надлежащее время, — ответил Духшасана, — а пока мой слуга познакомит вас с законами Хастинапура, чтобы вы могли убедиться в мудрости и милосердии его властителей.
Мы с Митрой снова переглянулись, но, видя безмятежную улыбку на устах нашего брахмана, не позволили себе даже мысленного возражения. Еще раз полоснув нас острым взглядом, Духшасана удалился, а сановник повернул к нам свое одутловатое лицо и распрямил хребет. Он залез на циновку, на которой ранее восседал гордый кшатрий, и изрек:
Великий Дхритараштра воплощает здесь божественный замысел. Мы создаем мир дхармы, призванный сделать каждого человека, живущего в этих стенах, счастливым и радостным.
В стенах дворца? Или всего города? — невинно вопросил наш брахман. — Чтобы мы по незнанию не нарушили закон, поведайте нам, на кого изливается благодатная брахма властителей Хастинапура и кто надзирает за законом?
Для каждого из сословий здесь своя дхарма, как было установлено нашими предками, — пояснил сановник, — опорой же закона уже не один год остается старший сын Дхритараштры. Причастный высокой доле, Дурьодхана приумножил нашу казну, вернул в нашу страну покой и благоденствие.
Я вспомнил нищих, сидевших по обочинам дорог, и перестал слушать придворного. Откуда-то из темноты тянуло ледяным сквозняком опасности. Когда мои глаза привыкли к полумраку, я увидел в глубине зала темные фигуры стражников.
— Но почему так много в вашем городе бро шенных домов? — коснулся моего слуха тихий го лос брахмана. — Как долго сможете вы упиваться богатством, если Калиюга затопит остальную зем лю голодом и войной?
Сановник сделал вид, что не расслышал вопроса. Его толстые пальцы торопливо перебирали жемчужные четки. Глаза, отражавшие лишь рябь мыслей , казались двумя маленькими болотцами, в которых копошились лягушки.
Наш мудрый Дхритараштра снисходителен к слабостям других, если они не угрожают трону и вере. Он не карает оступившихся, — свысока объяснил сановник, — наша земля изобильна, лавки торговцев ломятся от товаров. Здесь никого не смутишь речами о Калиюге. Зато все исправно ходят в храмы и соблюдают обряды. Народ, живущий в золотом веке, знает, кому обязан. Здесь почитают Дхритараштру, подчиняются Дурьодхане и гордятся славой Хастинапура.
Но тогда почему здесь столько охранников? Придворный посмотрел на нашего брахмана, как на сумасшедшего, и пожал плечами.
Цари, не умеющие подбирать охрану, долго не живут. Впрочем, — он криво усмехнулся, — они долго не живут, если идут против воли Хастинапура. Как вы могли приехать сюда для переговоров, не зная очевидных истин?
Брахман печально вздохнул и опустил голову:
— Я провел жизнь в благочестивых размыш лениях и молитвах. Мне некогда было изучать про исходящее при царских дворах. Из уважения к моему возрасту скажи мне, как нам скорее уви деть Дхритараштру?
Это невозможно, пока на то не будет его собственной воли, — напыжившись, как лягушка после дождя, сказал придворный.
Но он знает о нашем приезде? — настаивал брахман. Сановник только передернул плечами.
Уж конечно, я не решусь потревожить лучезарного Духшасану подобным ничтожным вопросом.
* * *
Так мы и стали жить в заброшенном дворце, окруженном серой глухой стеной из обожженной глины и другой, невидимой, но такой же непроницаемой стеной отчуждения. Никто из придворных не навещал нас, никто не приглашал на пир. Запрет Дурьодханы угрожающей черной тенью висел над нашим пристанищем. Гулкие и строгие залы дворца были пусты и холодны. Тишину нарушал лишь шепот листьев в саду и крики попугаев, да иногда неразговорчивые испуганные слуги поспешно пересекали мозаичный пол, чтобы сменить масло в светильниках или принести нам пищу.
И днем, и ночью у ворот стояли стражники с холодными глазами. Наш мир сузился до размеров глиняного кольца стен. Вязкое время ожидания стесняло сердце. Казалось, что золотая ткань жизни, полная света брахмы, завернулась, открыв серую, шершавую изнанку. Митра так же, как и я, тонул в пене попусту взбиваемых мыслей, слоняясь по пустым комнатам дворца.
Нашим единственным собеседником оказался садовник, давно приготовившийся к уходу в царство Ямы, и потому не очень боявшийся земных царей. Ночевал он обычно в шалаше из пальмовых листьев в самом дальнем углу заброшенного сада. Встречаясь с нами на замшелых тропинках, этот старик незаметно сводил руки ладонями у груди, открывая в радостной улыбке совершенно беззубый рот.
Садовник еще помнил роскошь выезда царя Панду в окружении доблестных кшатриев, хранивших мир и закон этой земли. Но его рассказам не верили ни молодые повара дворцовых кухонь, ни царские конюхи.
При старых-то царях было иное… Эти новые господа лишь брюхо набивают, — как-то разоткровенничался садовник, уверовавший наконец, что нашел благодарных слушателей, — набежали во дворец Дхритараштры, чтобы увильнуть от работы. Низкие духом не страшатся Дурьодха-ны и его многочисленных братцев, которые в гневе хуже, чем сто ракшасов, да покарает их… Нет-нет… Кауравы великие воины и добрые господа. Кто бы удержал врагов за пределами царства? Все в городе славят их мудрость и силу. Они раздают кшатриям богатые дары, они милостивы к советникам и вельможам… Правда, мне-то что толку, —жизнерадостно закончил садовник.
А нам интересно взглянуть на этих властелинов, — осторожно заметил Митра.
Чужакам здесь опасно, — покачал головой старик, — сейчас не любят у нас чужаков. Хасти-напур теперь стал как военный лагерь, и затеряться в нем иноземцам невозможно… Вам надо измениться, стать как все… Я чего-нибудь придумаю. .. Молодым господам тяжко в заперти без веселого женского смеха… Хе, хе…
Садовник покачал головой, и глаза его затуманились какими-то одному ему доступными воспоминаниями… На этом разговор закончился.
Каково же было мое удивление, когда однажды утром мой друг с торжествующим видом бросил передо мной на циновку шесть пестрых кусков ткани.
— Одежда простых горожан, — заговорщиц ки шепнул Митра, — это обматывается вокруг бе дер, это — вокруг плеч, а этот кусок покороче — на голову.
Улыбаться мы и сами уже перестали. Теперь осталось только потушить блеск в глазах, добавить расхлябанности в походке, и никто не отличит нас от коренных жителей Хастинапура.
Откуда у тебя эти тряпки? — изумленно спросил я. Митра с превосходством пожал плечами:
И всего-то один жалкий медный браслет понадобился, чтобы наш садовник, трепещущий перед Дурьодханой, перевоплотился в изобретательного помощника. Все это куплено в лавке подержанных вещей. Теперь мы сменим одежду и перелезем через заднюю стену сада. Деяния, конечно, недостойные дваждырожденных. Но мы вынуждены подчиниться потоку кармы, который нас неумолимо несет…
Я уже переоделся, и, если ты не кончишь говорить, то уйду в город без тебя.
Эта угроза возымела действие, и мой возбужденный друг поспешил за мною в сад.
Садовник провел нас к задней стене сада, показав среди зарослей одно потайное место, где поваленный ствол дерева превратился в подобие замшелой ступени к свободе. Хитро прищурив глаза, старик разглядывал наши новые одежды и качал головой.
Одеты, как положено. Однако же, что-то в вас нехастинапурское осталось. Вы особенно ни с кем не заговаривайте, не улыбайтесь, не смотрите встречным в глаза. Не принято это.
А на улицах нас не остановят? — спросил Митра. — Разве по городу не ходит стража, чтобы надзирать за порядком?
Садовник покачал головой:
Сейчас охраняют только стены. Кого волнует то, что делается внутри. Богатых охраняет вооруженная стража. А безопасность бедняков… — садовник пожал плечами и смачно выплюнул красную жвачку бетеля. Вытерев губы тыльной стороной ладони, он продолжал, — все кшатрии, кто не на стенах, в трапезных собираются, особенно ночью. Чего им по темным улицам шататься, когда можно у огонька с кувшином вина посидеть? Бывает, что и передерутся между собой. Иногда и простых вайшьев забивают.
Разве Дурьодхана не запрещает поединки между своими воинами? — спросили мы.
Садовник криво усмехнулся, обнажая беззубые десны:
— Да они редко убивают, они больше грабят. Ну, бывает, спьяну кого порешат. Золото они лю бят. Кто его в Хастинапуре не любит? Ну, а если и зарежут пару горожан, так что? Горожан много. Горожане рады, что их в войско служить не берут, так пусть потерпят кшатриев. Они и терпят. Все довольны. Вы поживете у нас и тоже станете до вольны.. . Так что, вечерами не заходите в трапез ные, а так гуляйте. Как же так, молодым красав цам в пустом доме со стариками сидеть. Сам был молодым, понимаю.
И так, получив последнее напутствие, мы с Митрой перемахнули через стену и, легко обманув бдительность стражи, проскользнули в узкую улочку, растворившись в толпе горожан. Нас приняли узкие улочки, ароматная пыльная жара, тучи мух над сточными канавами и вечная густая, напористая толпа горожан. Внешне мы ничем не отличались от хастинапурцев, но, боюсь, чужаков распознать в нас ничего не стоило. Моя попытка уступить дорогу пожилой женщине вызвала настороженно недоверчивый взгляд, к тому же, идущие следом тут же начали толкаться с удвоенной силой. Митре довелось отдавить чью-то босую ногу. От него сначала отшатнулись но когда он не смог воздержаться от извинений, то сразу стали требовать отступного. Пару раз я замечал, как правая рука Митры пыталась непроизвольно нашарить меч, предусмотрительно оставленный дома.
И все-таки, выучка брала свое. Наши глаза почти независимо от волевого усилия отмечали поведение людей, руки перенимали жесты, с языка все легче начинали срываться давно забытые бранные слова. Мы воплощались в Хастинапур. Мы превратились в щепки, отдавшиеся на волю жаркого и жесткого потока, стремящегося по улицам.
Этот поток принес нас к базарной площади, где вольготно и шумно плескало море лжи, жадности и веселья. Посреди яркого и пестрого кипения застыла громада ступенчатого храма. Статуи богов с высоких галерей равнодушно взирали на бурлящую людскую толпу, на блеск золота и алчных глаз. Мы шли вдоль рядов крестьянских телег, на которых огромными связками лежали стебли сахарного тростника, пирамиды кокосовых орехов и сладких плодов манго. Даже нас, повидавших немало земель, удивляло огромное разнообразие плодов, привозимых крестьянами в город. Ананасы, как палицы кшатриев, лежали на циновках, брошенных прямо на уличную пыль. Гроздья бананов — то желтых и сладких, размером не более указательного пальца, то розовых и мясистых, длиною в две ладони, — холмились на возах, запряженных смиренными волами. В огромных корзинах и мешках сияло текучее золото злаков. Для желающих их тут же на месте перетирали в муку каменными ручными мельницами. Здесь же располагались лавки, набитые сокровищами, которые широкой рекой текли в Хастинапур из ближних и дальних царств. Мы приценивались к звонкому оружию и драгоценной чеканной посуде, шуршали пахучими свертками тканей, перебирали искрящиеся драгоценные камни, благовония и целебные бальзамы.
Когда жара стала нестерпимой, а вопли торговцев и горячечная толчея покупателей вымели из нашего сознания остатки спокойствия и любознательности, мы с Митрой направили свои стопы к прохладному сумраку храма. Под его каменными сводами стояли все те же фигуры богов с пустыми отрешенными глазами. Из бронзовых сосудов у их ног неторопливо струились сизые дымки горящих благовоний. Ни звука, ни запаха не долетало сюда с базарной площади. Но в этой тишине мы не слышали шепота богов, не ощущали струй дыхания жизни. Все было объято покоем — мертвым, каменным, холодным. Мы почтили изваяния со всей серьезностью, на которую были способны — как-никак нам предстояло жить в этом городе, и покровительство богов могло оказаться совсем не лишним. Но долго задерживаться здесь не хотелось.
Оставив храм, мы вновь окунулись в кипящий водоворот людской толпы. Если бы за нами и увязались соглядатаи, то они все равно не смогли бы проследить наш путь среди горланящих уличных торговцев, праздных зевак, озабоченных крестьян и вспыльчивых кшатриев. Домой мы вернулись уже в кромешной темноте, разумеется, тем же путем, которым и уходили. Неслышно проскользнули в темную дверь, сбросив сандалии, пересекли коридор, чувствуя, как каменные плиты приятно холодят уставшие за день ноги.
Брахман ждал нас. Мы сели перед простым каменным очагом в небольшой комнатке, которую наставник избрал для себя. В каменной йише стояла статуэтка богини мудрости Сарасвати, освещенная светом масленной лампы. Рядом — простое деревянное ложе под тонкой тканью.
Фигура старика в простом одеянии риши излучала светлый покой и всеприятие. С безмятежным лицом он выслушал наш рассказ об увиденном, грустно улыбнувшись в ответ на сетования по поводу человеческого недоброжелательства, против которого оказались бесполезны доспехи молодых дваждырожденных.
— Этот город не ждет Пандавов, — решительно сообщил Митра наше общее удручающее открытие, — он вообще ничего и никого не ждет. Похоже, пра вы были Арджуна и Бхимасена, не желавшие оста вить Кауравам эти стены, казну, армию. Тринадцать лет Хастинапур жил без Пандавов, и этих лет оказа лось достаточно, чтобы их забыли. Сейчас Хасти напур так же мало похож на город, который я пред ставлял себе по песням чаранов, как эта грязная ули ца — на Высокие поля брахмы. И поздно, безнадеж но поздно наверстывать упущенное.
Брахман успокаивающе поднял руку, прерывая излияния Митры.
— Ты устал и рассудительность дваждырож– денного изменила тебе. Разве так уж отличается Хастинапур от городов панчалов и матсьев? Вез де придворные лезут из кожи вон, чтобы пробить ся поближе к щедрым рукам властелинов. Везде кшатрии защищают тех, кто имеет больше бо гатств и власти. Купцы приносят в жертву ракша– сам наживы быстротечные дни своей жизни. За коны жизни везде одинаковы, и вы должны по стичь их. Как мы сможем добиться приема у Дхри– тараштры или встретиться с патриархами, если не постигнем, какими словами и действиями управ лять их придворными? — после непродолжитель ного молчания он продолжил, — Дворцы Хасти– напура — это не Дварака, пронизанная сиянием брахмы, и не Упаплавья с безискусным бытом пастушеского племени. Хастинапур — древняя столица мира. Здесь люди веками изощряли свои мысли и чувства. Они достигли высот, которые еще предстоит постичь вам. Здесь источник силы Кауравов. Здесь главная угроза будущему всех дваждырожденных. Что это — насмешка богов или первый росток новой эры? Может быть, Ду-рьодхана свершил невозможное: сопряг древнюю мудрость уходящих народов с необузданной силой новой расы? Вы говорите — все плохо, но они живут и им это, похоже, нравится. Вы говорите
— грубые и низкие помыслами, но ведь были же здесь и красота, и величие.
Но как же с ними общаться? — настаивал Митра.
А вы вспомните, какими вы были три года назад.
Я непроизвольно поежился.
Не хочу. Да разве можно влезть обратно в сброшенную скорлупу?
Не в скорлупу, а в невидимые доспехи воли,
— ответил брахман, — рубить мечом куда проще, чем терпеть глумливые речи недоброжелателей. И все же, умением воплотиться в этих людей, сми рением и тонкой игрой сможем мы обратить их силы на наше дело. Ищите способ войти в их жизнь.
Но сколько же можно растрачивать время и силы? — воскликнул Митра. — Мы задыхаемся здесь. Наши усилия тщетны, здесь все чужое и мы чувствуем, что обманываем ожидания Юдхиштхи-ры…
Высшая мудрость — уметь жить здесь и сейчас. — спокойно ответил брахман, — То, что случилось сегодня днем или даже несколько мгновений назад, уже ушло. И не может влиять на настоящее. Будущее может не наступить никогда. Разве смерть не ожидает кшатрия на расстоянии вытянутой левой руки?
Я удивился. Смиренный брахман повторял истины, данные нам Крипой. Неужели и он — воин? Старческие глаза смотрели на меня с внимательным спокойствием. Где-то в черной глубине теплился, мерцал свет. Но что это было: лукавая усмешка или сочувствие? Панцирь брахмы этого седого старца был непроницаем, как сияющие доспехи Карны.
За окном шелестела ночная листва. Тихо струился дым благовоний. Голые гладкие стены были в плавных разводах теплого света очага. Изящный бронзовый котелок, стоявший на огне, выдохнул из-под крышки струю пара. Брахман предложил нам горячий медовый напиток. Ароматный настой он налил в красивые глиняные чаши, смиренно заметив:
— Эта посуда выполнена здесь, в Хастинапу– ре, по вкусу дваждырожденных. Ты чувствуешь, сколько тонких сил вложил мастер в эту простую надежную работу? Есть и орнамент, но он лишь подчеркивает красоту материала и интуитивный поиск формы. Увы, теперь чувство меры и красоты в Хастинапуре утеряно. Везде золото без трепета и вдохновения.
Я невольно залюбовался узором, думая, сколько раз я, возможно, уже пользовался этими чашами, не обращая внимания на их своеобразную красоту. Тут я постиг, что подразумевал брахман, говоря — жить здесь и сейчас. Я ощущал, как над крышей дворца медленно бредут по небу сияющие созвездия. Даже сквозь стены до меня долетел шорох ветра в дальних горах, невнятные мысли слуг, забывшихся тревожным сном. Время будто остановилось. Старый брахман спокойно прихлебывал напиток, не отрывая от меня взгляда:
А ты не пытался превратить ожидание в пог лет? — спросил он. — Что, если боги преследуют не одну цель, забросив нас в безвременье? Да, наша главная цель не достигнута. Но что мы знаем о целях той высшей игры, которую ведут небожители? Может быть, все происходящее здесь нужно чтобы ты, Муни, усвоил какую-нибудь единственную истину, способную перевернуть твою жизнь и жизнь всех, кто окружает тебя. А может быть, для Юд-хиштхиры лучше, если посольство наше закончится ничем. Ведь время позволяет ему собрать кшатриев. Победа в бою даст власть не над пятью деревнями, а всем Хастинапуром.
Неужели возможно и это? — спросил я. Брахман пожал плечами. Выражение его глаз не изменилось.
Мы привыкаем, что плоды на дереве манго созревают каждый год, ибо это явление вновь и вновь повторяется на нашей памяти. Но кто из ныне живущих мог проследить время созревания гор? Не дано нам проследить и пути развития народов.
Даже Юдхиштхире?
— Никому не ведомы дальние планы сына Дхармы. Он умеет видеть последствия поступков во многих поколениях. Но тебе я просто хотел на помнить, что ты никогда не можешь знать, что же все-таки уготовили тебе боги. Каждый момент тво ей жизни должен быть полон смысла. Не жди ни чего от будущего, не взывай к прошлому. Учись довольствоваться сознанием, что дыхание жизни наполняет твое тело, наслаждайся шелестом ли ствы, светом очага, покоем неспешного вечера. Все свершится тогда, когда должно.
Я не ответил. Я наслаждался вкусом медового напитка, шероховатой поверхностью глиняной чаши и мыслью о том, что я еще жив. В конце концов старый брахман был прав. Любой из этих дней мог оказаться для нас последним.
* * *
Мы продолжали наши ежедневные прогулки по Хастинапуру, уже без внутреннего трепета перемахивая через стену сада. Постепенно мы выучили расположение улиц, привыкли к брани и толчее. Но наши попытки осмотреть городские укрепления закончились полным провалом. Когда мы с Митрой словно невзначай приблизились к одной из хмурых сторожевых башен, из бойницы раздался предупреждающий крик часового, и к нам подбежал одетый в доспехи кшатрий с обнаженным мечом в руке.
— Куда вас несет!? — заорал он еще издали. — Забыли о приказе: «Вайшьям держаться подаль ше от стен!»
Он остановился напротив нас, тяжело отдуваясь. Конечно, в бронзовом кованом панцире было нестерпимо жарко под прямыми лучами солнца. Его лицо было усталым и злым. Доказывать и увещевать такого человека не имело никакого смысла. Поэтому, не дожидаясь, пока Митра даст волю собственному раздражению, я низко поклонился кшатрию.
— Прости нас, доблестный воин, — смирен но сказал я, — мы с другом были увлечены бесе дой и просто не заметили, как пришли в недозво ленное место. Но скажи, где бы мы могли поднять ся на стену, чтобы полюбоваться видом, открыва ющимся с этой твердыни?
Некоторое время кшатрий лишь тупо смотрел на меня, словно стараясь определить, нет ли в моих словах насмешки, за которую можно было бы рубануть мечом. Но не найдя, к чему придраться и успокоенный моим учтивым тоном, он процедил сквозь зубы:
— На стены нельзя. Идите за городские воро та и любуйтесь, сколько хотите… Особенно, если у вас есть лишнее серебро для стражи у ворот.
Он криво улыбнулся собственной шутке, смачно плюнул мне под ноги и отправился обратно в башню, спеша убраться с солнцепека.
Чтоб тебе собственного потомства не увидеть. — процедил сквозь зубы Митра. — Посмотри на эти пустые глаза, торчащие скулы, накаты мускулистых плеч. Все они — многократно помноженное отражение самих себя. Разве этим изваяниям можно что-нибудь объяснить за день, за месяц или год? Они и за целую жизнь не постигнут тех истин, которые могли бы сделать их нашими союзниками. Сколько перерождений придется им пережить, сколько раз возвращаться в мускулистые тела и бронзовые панцири, прежде чем в их сердцах забрезжит искра духовности. Ты знаешь, Муни, я едва справился с желанием придушить этого кшатрия.
Брань — это от бессилия, — утешил я Митру, — ее истоки в невежественной попытке колдуна словом или проклятьем повлиять на поток изменений в мире. Но мы-то знаем, что это невозможно. Так стоит ли обращать внимание?
Мы поспешно ушли от стен и продолжили прогулку по городу. По-настоящему, кшатриев мы не опасались. Даже без мечей и панцирей любой из нас мог легко обезоружить двух-трех врагов. Опасность представляли для нас только дваждырожден-ные из свиты Дурьодханы. Их не обманешь лохмотьями горожанина и показным смирением. Но, к счастью для нас, и в Хастинапуре прошли те дни, когда дваждырожденных можно было легко встретить в уличной толпе. Сейчас они старались не покидать без особой нужды своих дворцов и верхней части города. Ну, а мы избегали приближаться к цитадели, слишком хорошо помня тигриный взгляд Духшасаны. Зато все лучше и лучше узнавали нижний город, где земляные и глинобитные дома торговцев и ремесленников грудились у самых стен и казарм солдат.
Оставив попытки пробиться сквозь охрану к сторожевым башням, конюшням и складам оружия, размещенным во внешних стенах, мы просто садились неподалеку от городских ворот в тени какого-нибудь чахлого деревца. Целыми днями, изнывая от жары и глотая пыль, мы считали колесницы, проносившиеся мимо нас, рассматривали вооружение всадников. Митра заверял меня, что по блеску клинка можно определить боевой дух его хозяина. Как правило, я и предоставлял ему возможность предаваться наблюдениям за этими деталями.
Сам же я никак не мог заставить себя сосредоточиться на таких мелочах. Все чаще я бессознательно впадал в созерцательное состояние, представляя город каменной ступкой, наполненной зернами человеческого духа. Жернова кармы неумолимо день за днем перемалывали эти зерна в муку, не различая, где придворный, где кшатрий, где просто вайшья. Я всматривался в лица кшатриев, время от времени маршировавших мимо нас по улице и видел лишь черные дыры там, где должно было быть сияние глаз. Я сосредотачивался, пытаясь проникнуть глубже в эти черные колодцы, пробиться к сердцам, но находил лишь перевернутые алтари, в которых не осталось огня духа, а были лишь сырость, тлен и страх.