Xviii век. вводные замечания 25 страница

⁹ Цит. по кн.: Материалы и документы по истории музыки, т. 2, с. 420.

ИНСТРУМЕНТАЛЬНАЯ МУЗЫКА

Пути инструментальных жанров и их основная проблематика в XVIII веке. Значение итальянской школы. От увертюры к ранней симфонии: Ф. Б. Конти, А. Кальдара, Дж. Б. Саммартини. Ин­струментальный концерт. Скрипичная и ансамблевая музыка. Дж. Тартини, его творческий путь, концерты и сонаты. Клавирная музыка и ее представители в Италии. Историческое значение Д. Скар­латти и особенности его творческой эволюции (Италия — Испа­ния). Сочинения для клавира. А. Солер и клавирная соната a Испании. Ф. В. Мича и вклад чешских мастеров в развитие сонаты-симфонии. Мангеймская школа и ее представители во главе с Я. Стамицем. Инструментальная музыка во Франции, Ф. Ж. Госсек, И. Шоберт. Творчество сыновей И. С. Баха и их роль в истории предклассической сонаты.

От начала к концу XVIII века инструментальная музыка европейских стран не только прошла большой путь развития, но в полном смысле слова преобразилась, заняла новое место в жизни общества, завоевала небывалое внимание аудитории и в значительной степени определила ведущую роль музыкального искусства в системе художественного мышления эпохи. В то время как проблемы музыкального театра всесторонне обсуждались эстетиками, нередко даже опережавшими творческую практику, проблемы инструментальной музыки, в частности главнейшая проблема симфонии, не были освещены теоретической мыслью в XVIII веке на том уровне, какого требовало реальное развитие искусства.

Можно сказать даже, что магистральная линия музыкальной эстетики, представленная передовыми мыслителями эпохи, почти миновала проблемы новых инструментальных жанров, новых прин­ципов формообразования, связанных с новым методом музы­кального мышления. Там, где действовало слово, либретто, сце­ническое воплощение, там, где была заявлена программа, то есть образный смысл музыки раскрывался и внемузыкальными средствами, теоретически судить о музыке было легче. Теория подражания природе, как охватывающая все искусства, теория аффектов, специально разработанная музыкальными эстетиками, обычно иллюстрировались примерами из области вокальной, сце­нической или программной музыки. «Соответствие образа пред­мету» — так определил Дидро правдивость («подражательную красоту») искусства, соответствующую истине в философии. В сравнении с чисто идеалистическим пониманием это было важ­ным шагом вперед, ибо утверждало связь искусства с действи­тельностью как критерий красоты и правды. Но с позиций мета­физического материализма принцип «соответствие образа предмету» не включал понятий образного обобщения и широкого раз-

вития образов средствами различных искусств. Для музыкаль­ного же искусства эти понятия имеют исключительно важное значение, и чем самостоятельнее развиваются крупные инстру­ментальные формы, тем очевиднее становится роль обобщенных музыкальных образов и особых методов их развития.

Если Дидро и другие эстетики XVIII века в большой мере «предсказали» оперную реформу Глюка, то переворот в инстру­ментальной музыке, происшедший от начала к концу столетия, никем предсказан не был и далеко не сразу был осознан. Твор­чество явно обгоняло эстетику. Сами процессы, развивавшиеся в инструментальных жанрах ко времени сложения венской клас­сической школы, носили столь сложный, широкоохватный и мно­гообразный характер, что, быть может, лишь на большой исто­рической дистанции их общий смысл, их конечные цели представ­ляются достаточно ясными. Если б наши представления огра­ничились, например, конкретно-историческим уровнем середины века, нас бы поразило сочетание, казалось бы, совершенно про­тиворечивых признаков и тенденций.

Что именно происходило в 1740-е годы в музыкальном ис­кусстве Западной Европы? Создавались последние онеры и зрелые оратории Генделя — и развивалась в Париже ярмарочная ко­медия с музыкой; возникали последние произведения Баха, в том числе второй том «Хорошо темперированного клавира» и «Ис­кусство фуги», — и клавирные сонаты Д. Скарлатти; уже умер Вивальди, в последнюю стадию вступал французский клавесинизм, расцвела опера-буффа, появились симфонии Саммартини, формировалась мангеймская капелла; на парижской оперной сцене еще царил Рамо, а в Дрездене, Галле, Берлине уже творили старшие сыновья Баха; Глюк еще не помышлял о своей реформе, а в Вене уже начинали действовать предшественники Гайдна и Моцарта... Старое в смысле жанров, стиля изложения и принципов формообразования сочеталось с намечавшимся, про­ступавшим и крепнувшим новым. Но и этим еще не все сказано. На примере Баха и Генделя видно, что «старое» переставало быть старым в первой половине XVIII века, вмещало в себя высокозначительное новое содержание и изнутри преображалось в области художественной формы. Как раз этот этап полностью характерен для поступательного движения музыкальной мысли в первой половине XVIII столетия. И одновременно уже в 1730 — 1740-е годы прорастали молодые побеги нового, как будто про­тивопоставлявшие себя «старому»: в опере это были комические жанры, в инструментальной музыке предвестия будущей симфонии и сонаты в творчестве многих европейских мастеров, ранее всего итальянских. Однако в крупном масштабе, в большой перспек­тиве музыкального развития это новое не оказалось ниспро­вергающим в отношении уже достигнутого. Во-первых, в творче­стве самих Баха и Генделя был осуществлен высокий синтез традиционного и нового. Во-вторых, лишь на ранних стадиях развития новых жанров их простая тематика, их элементарно

гомофонный склад, их несложные куплетные или старосонатные схемы противопоставлялись «барочной» трудности, «тяжеловес­ности» полифонических форм. Так мыслил (и соответственно действовал) Ж. Ж. Руссо. Но так уже не мыслил Моцарт. Иными, словами, в огромном, многоохватном музыкальном дви­жении XVIII века следует различать не только отдельные этапы, но и их процессуальную связь, их взаимодействие. Искусство Баха — Генделя стало своеобразным важнейшим «тезисом» на пути музыкального искусства к эпохе Просвещения; признаки нового стиля в их первоначальном воплощении — как бы «анти­тезисом» в этом процессе. Новый же синтез наступил в твор­честве венских классиков, которые непосредственно наследовали своим предшественникам и вместе с тем никогда не ограничи­вались этим: на высшей ступени, у Бетховена, совершенно оче­видно их наследование Генделю — Баху.

Неудивительно, что современники стилевого перелома в сере­дине XVIII века еще не были в состоянии осмыслить весь этот процесс: они не могли различить его перспектив, предвидеть его последствий. Сама злободневность борьбы за простое новое, особенно у запальчивого Руссо, порой мешала ему заглянуть вперед, дальше комической оперы и программного инструментализма, хотя и он мог обмолвиться: «симфония научи­лась говорить без помощи слов», то есть признать права собствен­но музыкального мышления.

Музыкальное искусство XVIII века — не одни только инстру­ментальные жанры, а все искусство в целом — прошло путь от величественных художественных концепций Баха и Генделя, воплощенных в вокально-инструментальных формах, к новым обобщающим творческим концепциям венских классиков, выра­женным и в вокально-инструментальных, и в чисто инструмен­тальных формах. И те и другие концепции — порождение именно XVIII века, его новой духовной атмосферы в канун и эпоху Просвещения, в предреволюционные и революционные годы. У Баха и Генделя их концепции еще связаны (у Генделя — не всегда) с духовными сюжетами, а их образная система в то же время вовсе не ограничена религиозными представлениями. У венских классиков произойдет полное, даже внешнее осво­бождение от этой тематики как главенствующей. Изменится со временем идеал положительного героя — страстотерпца у Баха, действенного героя в дальнейшем (что ощутимо уже у Глюка).

Подобно тому как большие концепции Баха требовали нового истолкования синтетических вокально-инструментальных форм, художественные концепции венских классиков вызвали к жизни симфонизм — симфонический метод мышления, идею сонатно-симфонического цикла, симфонизацию оперы. Соната, как из­вестно, не является только одной из музыкальных форм, равно-Ценной многим иным. Соната обозначает именно определенный принцип музыкального мышления, она предполагает наличие опре-

деленной тематики (значительной, обобщенной и способной к музыкальному развитию), единой системы образов внутри произ­ведения, определенных методов развития тематического материа­ла, способствующих объединению контрастных и противобор­ствующих образов (равно как и выведению контрастов из их единства), определенных приемов изложения в гомофонно-гар­моническом складе, не исключающем, однако, и полифонических элементов. Как и зарождение оперы на рубеже XVI — XVII веков, формирование сонаты было итогом переворота в музыкальном стиле. Но если когда-то для оперы был характерен принципи­альный (хотя и недолгий) отказ от старых достижений полифонии, разрыв с ними, подчеркнутый появлением basso continuo, то для сонаты-симфонии XVIII века показательно претворение поли­фонических методов развертывания музыкальной ткани в новом стиле и отказ от basso continuo в пользу полной пар­титуры.

Путь к симфонизму — основной, магистральный путь музы­кального развития в XVIII веке. Он захватывает различные области и жанры музыкального искусства. Все, казалось бы, ведет музыку к сонате-симфонии, даже многое, как мы видели, изнутри творчества Баха и Генделя. Самые различные нацио­нальные творческие школы участвуют в этом процессе, который приобретает международное значение. Однако для самих нацио­нальных школ их роль в нем неодинакова, и потому они сохраняют свой облик, свою специфику, держатся в естественных для них рамках. Так, итальянские композиторы во многом подготовляют классическую симфонию, но в дальнейшем отнюдь не идут прямо за венскими классиками, не дублируют их, а сохраняют осо­бенности школы. Вполне своеобразен и путь французских масте­ров. Подготовка классической сонаты-симфонии совершается у них в скромных рамках клавесинизма (что видно на примере Рамо), в форме оперной увертюры, отчасти в скрипичной му­зыке, сказывается в поддержке раннесимфонических опытов ино­странных композиторов, широко представленных в парижских концертах. Но на главном пути французской музыки XVIII века симфония не занимает того положения, какое она заняла в австро-немецкой школе. В общем процессе формирования сим­фонического мышления ощутим вклад чешских музыкантов, весь­ма заметны вообще различные славянские влияния, отозвались черты венгерской бытовой музыки, что нисколько не означает нивелирования национальной характерности или единообразия в развитии для каждой из участвующих сторон.

Никогда еще инструментальная музыка не приобретала такого широкого общественного значения, как в XVIII веке. Иной по­степенно становилась ее жизнь в обществе, условия исполнения и восприятия. Наряду со старыми формами музицирования скла­дывались новые. Музыка по-прежнему звучала в домашнем быту, в обстановке салонов и «академий», в дворцовой среде, в сту­денческих «музыкальных коллегиях», в церкви и церковных

концертах. Но сфера художественного действия, например, при­дворных капелл со временем расширялась: они росли и совер­шенствовались но своему составу, становились доступными не только для замкнутой аудитории. Некоторые из придворных капелл (мангеймская) завоевали большую известность. Новые частные капеллы или оркестры пользовались высоким художе­ственным признанием, как, например, оркестр ЛаПуплиньера в Париже при участии Рамо, потом Госсека. Зарождались и новейшие формы концертной жизни, ранее всего в Англии. Еще в 1670-е годы скрипач Дж. Банистер организовал в Лондоне платные публичные концерты в собственном доме. А затем плат­ные концерты, в том числе абонементные, вошли в обычай в ан­глийской столице, хорошо соответствуя новому общественному укладу страны. Мы уже знаем о концертах Генделя, в которых исполнялись, кроме его ораторий, концерты для органа и concerti grossi. В 1765 — 1782 годах в Лондоне происходили абонементные концерты под руководством Иоганна Кристиана Баха. Во Франции так называемые Concerts spirituels основал в 1725 году Ф. А. Филидор; в них звучали многие новые инструментальные произве­дения. С 1743 года известны «Большие концерты» в Лейпциге. Устраивались также платные публичные концерты в Гамбурге, Дрездене, Вене, Неаполе, Праге, Стокгольме и других европей­ских культурных центрах. Так на протяжении XVIII века фор­мируются те условия и та среда, в которых только и возможно развитие крупных инструментальных жанров обобщающего значения.

На первых порах своего развития новые формы симфони­ческой и камерной музыки еще непосредственно связаны с музы­кой бытовой (сюиты, серенады, кассации, дивертисменты, за­стольная музыка), жанровой, театральной. Лишь постепенно из большого круга инструментальных произведений, путем слож­ного отбора, развития одних художественных свойств и отстра­нения других, формируется более серьезная, масштабная сона­та-симфония. Вплоть до зрелых сочинений Гайдна и Моцарта идет эта кристаллизация новых жанров на широкой и многооб­разной музыкальной почве. Памятуя, что основные пути музы­кального развития направляются в XVIII веке к сонате-симфонии, нельзя, однако, рассматривать все, что происходит в музыке этого столетия, только как подготовку венского классического стиля. Исторически это было подготовкой, но для компо­зиторов того времени именно их индивидуальное понимание тематизма, формы целого, особенностей музыкального развития требовалось художественным замыслом и соответствовало твор­ческой концепции.

Уже в начале XVIII века были подготовлены исподволь некоторые элементы будущего сонатно-симфонического цикла. Принцип цикличности, контрасты между частями цикла, тен­денция к выделению опорных точек цикла важны были в ста­ринной сонате, концерте, отчасти в сюите. Ладотональные

соотношения внутри композиционной единицы существенны для экспозиции фуги, для старосонатной схемы. Принцип репризности проявлялся в различных формах, отчетливее всего в арии da capo. Развитие, но преимущественно полифоническое, тема­тического материала характерно для зрелой фуги, отчасти для «разработочных» частей концерта. Гомофонный склад вызревал в различных жанрах, в сюите, сонате, концерте. Но многие из этих перспективных признаков существовали как бы порознь. Лишь постепенно, в увертюре, сольной и ансамблевой сонате, концерте, эти признаки вступают в связь, и данные жанры особо выдвигаются в подготовке сонаты-симфонии классического типа.

Такое выделение на первый план относительно молодых жан­ров было сопряжено и с предпочтением в музыкальной жизни определенных инструментов: скрипки (а не виолы), клавира (а не органа). Скрипка, выдвинувшаяся, как мы знаем, еще раньше, становится одним из важнейших инструментов нового искусства — и соло, и в ансамбле. Со временем выдвигается и фортепиано, как динамический инструмент, заменяющий, от­тесняющий клавесин. Перед другими инструментами явно отсту­пает орган: он менее соответствует новому складывающемуся стилю. Резкие контрасты звучности вне возможностей особо тон­кой нюансировки, невозможность непосредственного регулирова­ния силы звука прикоснованием к клавише, а главное, посте­пенного (не «террасами») усиления звучности, раздувания ее, больших crescendo и diminuendo — все это было вполне есте­ственно для музыки XVI — XVII веков, для полифонических форм Баха и Генделя и совсем не подходило авторам «предклассических» музыкальных произведений XVIII века. Да и Бах, лучший органист своего времени, многие полифонические пьесы пред­почитал писать не для органа, а для клавесина. Новые же поколения музыкантов далеко не всегда удовлетворялись воз­можностями органа. Гретри, очень чуткий к новому вкусу, к требованиям нового стиля, писал: «Игру хотя бы самого искусно­го органиста и на самом лучшем органе я не могу переносить долго. Я старался уяснить себе причину этого неприятного ощу­щения: оно происходит, несомненно, из-за однообразия звука. Сколько ни меняет артист регистров, везде находит он сочные, но лишенные нюансов звучания» ¹.

Формирование сонаты-симфонии естественно связано с раз­витием и определением камерного и оркестрового состава испол­нителей. Постепенно дифференцируются и твердо устанавлива­ются, с одной стороны, камерные ансамбли (квартет в первую очередь), с другой — симфонический оркестр классического типа. Впервые развивающиеся инструментальные жанры крупного масштаба, основанные на специфически музыкальных принципах развития, требуют не только выдвижения тех или иных инстру-

¹ Гретри А. Мемуары, или Очерки о музыке, т. 1. М. — Л., 1939, с. 54.

ментов, но и отбора наиболее совершенных из них, кристалли­зации составов в больших и малых ансамблях, уточнения функ­ций определенных групп инструментов в оркестре — при ликви­дации basso continuo. Эволюционирует, разумеется, и сам стиль исполнения, что хорошо улавливается современниками, не пре­минувшими отметить динамику мангеймцев, их crescendo и dimi­nuendo, высокоэкспрессивную игру Тартини на скрипке и Ф. Э. Баха на клавесине, как и новаторство Д. Скарлатти — композитора-исполнителя.

Развитие инструментальных жанров в XVIII веке тесно свя­зано и с развитием оперы, по преимуществу итальянской. Непо­средственная связь здесь осуществляется через увертюру (как итальянского, так и французского типа), через оперный оркестр с его специфическими возможностями. Но это — лишь частное проявление оперно-инструментальных взаимоотношений. Более общее, принципиальное значение имеет глубинная связь типи­ческих образов, сложившихся в опере, с тематизмом новой ин­струментальной музыки, как она представлена итальянскими композиторами, мангеймской школой и другими ранними явле­ниями. В пору же достижения зрелости сама классическая ин­струментальная музыка оказывает значительное воздействие на музыкальный театр, способствуя симфонизации оперы, что лучше всего прослеживается на многочисленных образцах зрелых опер Моцарта.

Инструментальные произведения итальянских, чешских, не­мецких и французских мастеров, возникшие во второй-третьей четверти XVIII века, в большинстве можно отнести к предклассическим этапам развития крупных инструментальных жанров. Лишь с появлением зрелых произведений Гайдна и затем Мо­царта наступает собственно классический период, ознаменовав­шийся созданием сонатно-симфонического цикла нового типа. Судя по сохранившимся сочинениям и по впечатлениям совре­менников, ранее всего путь к сонате-симфонии наметился в твор­честве итальянских композиторов, авторов оркестровых, скрипич­ных и клавирных произведений. В итальянской оперной (или ораториальной) увертюре предварительно вырисовываются об­щие контуры симфонического цикла, примерные функции частей в нем, связанных по тематике с типами оперных образов. Скри­пичная музыка особенно интересна своей экспрессивностью, гомофонным складом при главенстве широко развитой, вырази­тельной мелодии. В клавирной сонате идет внутренняя сосре­доточенная работа над будущим сонатным allegro, то есть над образным содержанием части цикла, требующим специальной разработки ее формы, даже своего рода экспериментирования от композитора. При этом и скрипичные, и клавирные сочинения создаются чаще всего выдающимися, крупнейшими исполните­лями, пишущими для своего инструмента и смело, новаторски

совершенствующими технику исполнения, как того требуют их творческие замыслы. Джузеппе Тартини как композитор-скрипач и Доменико Скарлатти как композитор-клавесинист наилучшим образом иллюстрируют это положение.

Итальянская увертюра носила название Sinfonia; так же на­зывались отдельные небольшие инструментальные части в пар­титурах опер и ораторий (не только итальянских — у Баха и Генделя) или некоторые вступления к сюитам. Это слово, еще не бывшее тогда вполне точным термином, от оркестровой увер­тюры перешло к собственно симфонии и стало обозначать орке­стровое произведение не только самостоятельного значения, но и определенного жанра, то есть уже сделалось термином. Италь­янская увертюра вместе с оперой и ораторией в 1720 — 1730-е годы распространяется не только по Италии, но и далеко за ее пределами. В частности, с интермедиями Перголези (они же ранние оперы-буффа) его увертюры получили известность как- в Италии, так и в других странах. Итальянские компо­зиторы, работавшие, например, в Вене, своими увертюрами к операм и ораториям несомненно оказали воздействие на местное формирование самостоятельных жанров оркестровой музыки. Подобные примеры, по-видимому, существовали не в одном евро­пейском музыкальном центре. В дальнейшем итальянская опер­ная увертюра продолжала свой путь по Европе. Перголези, Лео, Галуппи, Пиччинни, Йоммелли, Траэтта, Хассе, Паизиелло и многие другие в этом смысле тоже могли оказать влияние на развитие инструментальных форм. Но с середины XVIII века оперная увертюра звучит уже в иной обстановке, когда сложи­лись и складываются творческие школы, культивирующие ран­нюю симфонию вне оперы или оратории, как самостоятельный род концертной музыки. Поэтому особый «этап увертюры» для предклассической симфонии связан лишь с тем временем, ко­торое предшествует первым симфоническим школам. Этот этап не ограничен действием итальянской увертюры. Уже на образ­цах Генделя и Баха можно было убедиться в том, какое ши­рокое распространение получила в произведениях разных жанров и французская увертюра. Но она, входя в вокально-инструмен­тальные и чисто инструментальные произведения (сюиты, на­пример), не так явно отпочковалась в концертный жанр, как итальянская увертюра определенных десятилетий.

Увертюры Перголези, Конти, Кальдары, появившиеся еще до 1740-х годов (как и увертюры ряда их итальянских совре­менников), стоят по существу у порога ранней симфонии. В увертюрах Перголези важнее всего ясный образный смысл каждой из трех ее частей, что позволяет воспринимать ее от­дельно, как самостоятельное произведение. Контрасты между частями цикла и определение функции каждой из них способ­ствуют такому восприятию. Средняя, медленная часть явно ста­новится лирическим центром цикла — то более облегченным, то более содержательным, то более развернутым, то скорее про-

межуточным между крайними быстрыми частями. Она выделя­ется и относительной камерностью оркестрового изложения. Пер­вая быстрая часть и финал, при всей их динамичности, имеют свои заметные отличия. В первой части (Presto или Allegro) заметна тенденция к сопоставлению различного тематического материала. Это еще не темы сонатного allegro, ибо вся часть обычно развивается в старосонатной схеме, но уже эмбрионы таких тем, не сливающихся воедино. В отличие от первой части финал носит более единый характер и устремляется вперед в общем потоке движения порой с явно танцевальной основой. По своему облику такая увертюра хорошо воспринимается и перед спектаклем, и независимо от него. Она не слишком пере­гружена самостоятельным содержанием, чтобы отяжелять вступ­ление к спектаклю-буфф, и достаточно ярка и контрастна по своему облику, чтобы слушать ее вне спектакля, воспринимать как законченный инструментальный цикл.

Итальянские увертюры Франческо Бартоломео Конти (1682 — 1732) имели значение в основном для музыкальной культуры Вены, где композитор провел более двадцати последних лет жизни. По своему облику они довольно близки типу concerto grosso. Функции каждой из трех частей цикла более или менее определились. В первой части еще чувствуются полифонические приемы развертывания мелодии, что хорошо видно на примере увертюры к опере «Торжествующая Паллада» (1720-е годы) с ее несколько «прелюдийным» движением. Внутри первой части тоже есть сопоставление двух тематических элементов, но оно не совпадает с тональным планом экспозиции, то есть новый материал (терцовые вздохи в перекличке голосов оркестра) по­является не в «сонатном» качестве второй темы. В целом первая часть увертюры напоминает и прелюдийное изложение, и фактур­ные контрасты concerto grosso и одновременно содержит сек­венции «разработочного» типа (пример 99). Рассматривая по­добные части цикла как «предклассические», мы имеем в виду перспективу музыкального развития. Для самих же композито­ров той поры, в частности для Франческо Конти, такое начало оперной увертюры было совершенно естественно именно в данном своем виде: сопоставление различных тематических элементов вносило, как в concerto grosso, эффекты своего рода светотени, но о полновесном контрасте образов внутри части композитор еще не помышлял. Медленная часть той же увертюры носит как бы связующий, промежуточный характер (что так часто в концертах Генделя), она совсем невелика (всего 18 тактов), неустойчива, подобно драматическим оперным фрагментам (при­мер 100), и непосредственно подводит к финалу — динамиче­скому, моторному. Образный строй этой увертюры менее ярок, чем увертюр Перголези, что связано не только с исключитель­ностью дарования автора «Служанки-госпожи», но и с тем, что именно работа в области оперы-буффа способствовала обновле­нию музыкальной стилистики и яркости образного мышления.

Антонио Кальдара (ок. 1670 — 1736) с 1716 года до конца жизни тоже работал в Вене, но еще ранее совершенно сложился как композитор и исполнитель (виолончелист), действовавший в Венеции, Мантуе, Барселоне, Риме. Автор огромного количе­ства опер и ораторий, церковной музыки, инструментальных про­изведений, Кальдара еще в своих венецианских и римских ора­ториях с удивительной последовательностью развивал типиче­ские музыкальные образы «оперного» происхождения: его la­mento, его героические арии, его пасторально-идиллические во­кальные номера, даже его буффонные сцены (например, свя­занные с явлением злой силы — Люцифера) в ораториях могут с успехом поспорить с любыми яркими образами итальянской оперы. Сила его воображения (позднее Кальдара писал и опе­ры-буффа) несомненно должна была сказаться и на его увер­тюрах, которые вместе с камерными произведениями предше­ствовали созданию собственно венской школы. Увертюры Кальдары и Конти стали ранними образцами оркестровой музыки для Вены прежде, чем там появились в 1740-е годы симфонии и другие инструментальные произведения Монна и Вагензейля.

Следующий шаг от оперной увертюры к концертной симфонии был сделан Джованни Баттиста Саммартини (1700? — 1775), «коренным» миланским музыкантом, церковным капельмейсте­ром, органистом, дирижером, исполнявшим собственные инстру­ментальные произведения. Слава Саммартини была в его время велика не только в пределах Италии. Его сочинения с 1740-х го­дов уже известны в Голландии, Франции, Англии. В конце 1730-х годов у него занимался молодой Глюк. Среди инстру­ментальных произведений Саммартини есть множество трио-сонат, ряд сольных сонат для разных инструментов, квартеты, квинтеты, concerti grossi, a также около восьмидесяти симфо­ний. Хотя его симфонии в общем еще не далеко ушли от тех «симфоний», которые писались как оперные увертюры, они сразу же обретали иную, самостоятельную жизнь: Саммартини писал их для концертного исполнения и сам ими дирижировал. Ин­тересно, что Чарлз Бёрни, слышавший в Милане музыку Сам­мартини под его собственным управлением уже в 1770 году, отнюдь не нашел ее устарелой. «Очень изобретательны были симфонии, — записал Бёрни после исполнения мессы Саммарти­ни, — полные воодушевления и огня, присущих этому автору. Инструментальные партии в его композициях были написаны хорошо; он не дает ни одному музыканту долго оставаться праздным; в особенности никогда не дремлют у него скрипки. Все же иногда хотелось бы, чтобы он взнуздал своего Пегаса; ибо кажется, что он мчится на закусившем удила коне. Говоря без метафор, его музыка нравилась бы больше, если б в ней было меньше нот и меньше Allegro. Ho его неистовый гений принуждает его в вокальных произведениях мчаться по непре­рывному ряду стремительных частей, которые в конце концов

утомляют как исполнителя, так и слушателей» ². Хотя в то время Саммартини было уже семьдесят лет, Бёрни специально отме­тил: «...его огонь и изобретательность остаются еще в полной силе».

По-видимому, современники воспринимали в музыке Саммар­тини ее яркую эмоциональность, ее динамизм, ее темперамент­ность. Это очень показательно у Бёрни, который слышал много современной музыки, достаточно экспрессивной и динамичной, чтобы не так уж удивляться этим ее качествам у миланского мастера. Надо полагать, что в 1740-е годы она производила еще более сильное впечатление. Саммартини был, по всей ве­роятности, одним из первых композиторов Европы, систематиче­ски писавшим и исполнявшим симфонии вне опер или орато­рий. История закрепила за ним значение первого по времени симфониста как автора концертных симфоний вполне «предклассического» типа, но тем самым еще не создателя симфониче­ского принципа мышления, характерного для классической сим­фонии. У Саммартини, особенно в ранних произведениях, нет отчетливой дифференциации камерного и оркестрового составов. Симфония может быть написана, например, для струнного квар­тета и двух партий валторн, притом почти не имевших само­стоятельного значения в этом ансамбле. По составу цикла сим­фонии Саммартини идентичны с итальянской оперной симфони­ей-увертюрой. Фактура их совсем не отяжелена, чисто гомофонна, хотя автор не мог не владеть полифонией, будучи, помимо всего прочего, церковным органистом. Главное впечатление оставляет большая их подвижность, динамичность, радостная импульсивность. И тип их динамики, и характер их чувстви­тельности (в медленных частях) близок скорее опере-буффа, чем каким-либо другим жанрам музыкального театра. Ранняя итальянская симфония вообще не знает серьезного углубления чувств, особенно напряженного драматизма. Мир ее образов по преимуществу светел. Из трех частей симфонии первая еще не является классическим сонатным allegro, a всего лишь дви­жется в этом направлении. На примере одной из ранних сим­фоний Саммартини видно, что и у него первая часть может содержать черты прелюдии по изложению (ровный бас восьмыми на протяжении всей части), не ограничиваясь в то же время однородным тематическим материалом, но и не концентрируя его в двух равнозначных темах (пример 101). Из современных инструментальных жанров такой тип музыки стоит ближе всего к концертному изложению (в тогдашнем понимании), хотя по­следовательных противопоставлений соло — тутти здесь нет. Функция второй части цикла вполне определилась: Affettuoso написано для одних струнных и, подобно медленным частям, например, скрипичных сонат, отличается лирической патетикой,