ЕЩ‚ ОДНО ГОРЬКОЕ РАЗОЧАРОВАНИЕ И ОТЪЕЗД ИЗ МОСКВЫ 2 страница

И звучавший лейтмотивом этих дней вопрос "Кто тебе свой? Кто чужой?", назойливо возвращающийся ко мне, отв„л мои мысли от девушки...

Через некоторое время я снова вернулся мыслями к ней. Нравилась ли мне Лиза? За все мои двадцать лет я ещ„ ни разу не был влюбл„н. Я так был занят, такое множество у меня было уроков, сочинений, книг, которые я к ним должен был прочесть. Да и брат в своих письмах присылал мне целые программы; перечень музеев и галерей, которые я должен был повидать, - вс„ это заполняло мою голову, я всегда был занят. Знакомств же, кроме старой т„тки, у меня не было никаких. А в е„ доме я встречал только старых важных дам, каждая из которых учила меня внешним манерам, давая целовать свои сморщенные и надушенные руки и не интересуясь вовсе духовной жизнью замухрышки, каким я несомненно был в их представлении. Все их разговоры были о большом свете; на каком балу у графини С. они были и к каким князьям В. пойдут завтра.

Никогда мне не доводилось даже сидеть за одним столом с девушками или танцевать с ними. Лиза была первой девушкой обычной, простой жизни, с которой я просидел около часа за одним столом. Как Наль являла собой какую-то высшую красоту, принадлежала высшей, необычной жизни. И с обеими я не просто общался, как с добрыми знакомыми, а подсмотрел у той и другой маленький уголок их духовной, скрытой от всех, жизни.

"Лиза упрекала т„тку в том, что первому встречному она готова поведать о своих делах. А разве сама она не выдала гораздо больше того, что раскрыла т„тка?" - вертелось в моей голове колесо мыслей.

Т„плое чувство к Лизе и острое желание помочь ей чем-нибудь, принять участие в е„ судьбе шевельнулись во мне.

Должно быть, прошло немало времени, пока я занимался этими психологическими этюдами. За окном была т„мная ночь, в коридоре горела зажж„нная проводником свечка, но в купе было довольно темно.

Я встал, намереваясь выглянуть, как в дверь внезапно постучали, и я увидел И., вводившего в наше купе Лизу, которая, очевидно, не могла сама идти; за ними шла т„тка с пледом в руках.

- Левушка, у Лизы был сильный сердечный припадок. Пока ей приготовят постель, ей надо полежать у нас, сидеть она не может, - сказал И., укладывая девушку на диван.

Я хотел выйти в коридор, но он дал мне хрустальный флакон и велел каждые пять минут подносить к носу Лизы. Я присел на чемодан у е„ изголовья и стал выполнять свою миссию лекарского подмастерья. Т„тке И. указал место у столика, взял у не„ плед, накрыл им девушку и сел у е„ ног.

Несколько минут царило полное молчание. Т„тку я не видел, ибо, занятый своей миссией, сидел к ней спиной. Пользуясь полуобморочным состоянием Лизы, я внимательно е„ разглядывал.

Бесспорно, это была красивая девушка. Но меня крайне поразило, что одна щека е„ была восковой бледности, а другая не только пылала, но багровость е„ переходила в большой синяк, что отч„тливо стало видно теперь, когда И.

достал складной подсвечник, заж„г в н„м свечу и поставил на столик.

- О ч„м теперь вы плачете? - услышал я вдруг голос И. Я оглянулся и увидел, что лицо т„тки вс„ залито слезами; нос, губы, щ„ки - вс„ распухло, и вид е„ был до отвращения безобразен.

- Не о девчонке плачу, а о своей судьбе. Что теперь будет со мной? Она станет всех уверять, что это я е„ толкнула. А на самом деле сама ушиблась...

- отвечала злым голосом т„тка сквозь всхлипывания.

Я взглянул на И. и поразился грозному выражению его лица. Он так пристально смотрел на плачущую, что сразу напомнил мне Али. Никогда бы не поверил, что у неизменно ровного, большей частью светящегося доброжелательством И. может быть такое грозное лицо, такие суровые глаза.

- Вам лучше всего не лгать. Я так же хорошо знаю, как и вы, что это вы е„ ударили, не рассчитав своей силы; и я могу вам показать отпечаток вашей ладони на е„ щеке. Если бы вы ударили чуть выше, - с Лизой было бы кончено, - говорил звенящим голосом И.

Всхлипывания прекратились, и в тишине раздался свистящий от бешенства голос т„тки:

- Возможно, что вы и доктор. Но вряд ли вообще понимаете, что сейчас говорите. Я, слабая женщина, могла так ударить девчонку, чтобы свалить е„ в обморок? Говорю вам, она сама свалилась, и у меня не было силы е„ поднять.

- И поэтому вы исщипали ей всю грудь и руку, - сказал И. - Но поскольку вы отрицаете, что избили е„, - мне придется сделать фотографический снимок на чувствительной пластинке и передать его судебным властям, как только мы прибудем в Севастополь.

Воцарилось недолгое молчание, затем т„тка прошипела: - Сколько возьм„те за сво„ молчание? И. рассмеялся, я тоже не мог удержаться от смеха и закричал: - Да это целый роман!

Вероятно, мой смех особенно раздражил такую сейчас старую и безобразную даму. Когда я на не„ взглянул, - точно змея меня укусила, так злы были е„ глаза.

- Я совестью не торгую и взятки ни за какие услуги не беру. Девушке вы нанесли и моральный и физический вред. За моральный удар вы ответите жизни; он не останется безнаказанным и верн„тся к вам с той стороны, откуда вы его никак не ожидаете. От вашего собственного реб„нка вы получите такую же пощ„чину. А за удар физический вы ответите судебной власти и понес„те заслуженное наказание, - говорил И., доставая из саквояжа футляр с фотографическим аппаратом.

- Пожалейте меня. Не знаю, зачем эта злая девчонка рассказала вам о мо„м сыне. Это мо„ единственное сокровище. Умоляю вас, не губите меня. Я впервые ударила е„ за то, что она выдала меня перед вами. Пожалейте несчастную мать, - бормотала она прерывающимся голосом.

- Почему же вы не пожалели единственного реб„нка своей сестры? Женщины, несчастье которой составляете вы до сих пор, - продолжал И., вс„ так же сурово глядя на не„.

- Вы ещ„ слишком молоды. Вы не знаете бедности. Вы не можете ни понять, ни судить меня, - жалобно говорила женщина. - Но если вы не выдадите меня родителям Лизы, клянусь жизнью своего сына, что пальцем не трону больше девчонку.

- И будете продолжать есть хлеб вашей сестры, жить в е„ доме, разыгрывать в н„м хозяйку? О нет, вы слишком дорого цените благополучие вашего сына и слишком д„шево - три жизни ваших родных. Только тогда я вас не выдам, если вы уедете из дома сестры.

- Куда же я денусь? Вы так говорите, потому что не знали нужды и не понимаете жизни. Чем я буду жить? - раздраж„нно спросила т„тка.

Вторично по лицу И. скользнуло нечто вроде усмешки, едва уловимой, так что я подумал, что, пожалуй, и в первый раз на его лице, как и сейчас, просто играл колеблющийся свет горящей свечи.

- Вы должны работать, - тихо сказал он. - Работать? Оно и видно, что сами-то вы и гроша не заработали, просидели на шее папеньки с маменькой, как и ваш братец, и не понимаете, о ч„м тут болтаете, - злясь и фыркая, говорила т„тка.

- Я повторяю, - чрезвычайно спокойно, но с непоколебимой волей возразил И., - что единственное условие, при котором я согласен покрыть ваш грех и взять на себя таким образом часть вашего преступления, - это условие немедленного отъезда из дома сестры и лично ваш труд. Вы должны сами зарабатывать себе на хлеб и научить тому же вашего сына.

- Я не кухарка и не гувернантка, чтобы зарабатывать себе на хлеб. Я барыня, слышите вы, ба-ры-ня! Была, есть и буду!

- Достаточно сейчас взглянуть на себя в зеркало, чтобы убедиться, что вы не барыня в том смысле, в каком должно понимать привилегии этого понятия - высокую культуру, самодисциплину и самообладание, - ответил И.

- Вы очень дерзки и самонадеянны. Я никуда не уеду и ничуть вас не боюсь, - закричала т„тка.

- Ах, если бы вы понимали, что вам следует бояться только себя, вы сумели бы защитить сына от всех бед и вывели бы его в люди. И не был бы он, вслед за вами, приживальщиком, обещая стать негодным человеком. Вы боитесь, лишиться сестринского крова, отравленного для не„ вами. Но поймите же, я не угрожаю, не запугиваю вас, только разоблачу перед родными. И они не станут более терпеть вас у себя ни минуты, и вы останетесь на улице. Уйд„те добровольно, я обещаю найти вам работу. Вы должны понять, что трудиться обязаны все, а вы - в особенности.

- Да не могу я быть гувернанткой, - снова закричала она. - Никому не может прийти в голову допустить вас к детям. Помимо дурного характера, помимо эгоизма и злобы, которыми вы дышите, как кипящий кот„л, вы не имеете даже начального понятия о такте. А бестактный человек, даже добрый, так же вреден реб„нку, как плохой зараженный воздух. Я имел в виду дать вам письмо к своему другу в Москве. Он вед„т большое литературное дело, и ему нужны переводчики. Платит он очень щедро. Кроме того, он, наверное, сможет выделить вам небольшую квартиру в сво„м доме. Пока вы не съели ни одного куска хлеба, заработанного своими руками и головой, - вы не можете понять счастья жить на земле. Его приносит только честный труд.

Т„тка теперь молчала. Я несколько раз оглядывался на не„, и мне казалось, что слова И. действовали на не„ успокаивающе. Глаза е„ перестали источать ненависть, расстроенное и безобразное от злобы лицо становилось спокойнее: и даже какое-то благородство мелькнуло на н„м, как сквозь серую пелену дождя пробивается бледный луч солнца.

Лиза вс„ ещ„ не приходила в себя. И. встал, наклонился к девушке и откинул прядь волос с е„ лица. Щека вздулась: видны были ссадины, огромный кровоподт„к становился почти ч„рным. И. взял фотографический аппарат. Но в ту минуту, как он хотел его открыть, рука т„тки коснулась его, и она едва слышно сказала: - Я согласна.

Я был поражен. Сколько раз за эти короткие дни я был свидетелем того, как страсти, пьянство, безделье, фанатизм и зависть уродовали людей, разъединяли их и делали врагами. Как люди теряли человеческий облик и становились игрушкой собственного раздражения и бешенства. С горечью думал я, как же мало во мне самом самообладания и самодисциплины; и как я успокаивался от одного только присутствия брата, Флорентийца и моего нового друга И.

Ни одного слова, - как оно ни было горько, - не произн„с И. повышенным тоном. Ни малейшего нам„ка на презрение не прозвучало в его словах, напротив, вс„ в н„м являло самое глубокое доброжелательство. И злобные выкрики в его адрес, так оскорблявшие меня, что мне хотелось вмешаться в разговор и ответить ей тем же тоном, - не задевали спокойного благородства И. и его сострадания к этой женщине.

И. посмотрел на не„. Должно быть, его взгляд затронул что-то лучшее в е„ существе; она закрыла лицо руками и прошептала:

- Простите меня. У меня такой бешеный характер; я сама не понимаю иногда, что говорю и делаю. Но если я даю слово, - я его держу честно. И это, может быть, единственное мо„ достоинство, - сквозь снова полившиеся сл„зы проговорила она.

- Не плачьте. Отнеситесь в высшей степени серь„зно ко всему, что с вами сейчас произошло. Благословляйте судьбу за то, что Лиза не ушиблась об острый угол стола. Если бы ещ„ и это, - вы были бы сейчас убийцей, - а что это значит, вы отлично понимаете, - ответил ей И.

Ужас изобразился на лице т„тки, которая сейчас была так несчастна, что даже мо„ сердце смягчилось; и я старался подыскать ей оправдания, думая о том, как постепенно и незаметно для себя падает человек, если зависть и ревность сплетают сеть вокруг него изо дня в день.

- Не возвращайтесь мыслями к прошлому, - снова заговорил И. - Думайте о сво„м сыне, нет ничего такого, чего бы не победила материнская любовь. Я залечу щ„ку Лизы, и через несколько часов от кровоподт„ка не останется и следа. Но вам придется просидеть возле не„ до утра, меняя компрессы из той жидкости, что я вам дам. Примите эти подкрепляющие капли, - и бессонная ночь пройд„т легко. К утру я приготовлю письмо к моему другу и дам вам денег, чтобы вы с этой минуты могли начать новую, самостоятельную жизнь и уехать с сыном, не одалживаясь более у родных. Когда станете зарабатывать, верн„те эти деньги своему хозяину и он перешл„т их мне; не впадайте в отчаяние, когда к вам будет возвращаться желание кричать: "Я барыня, барыня есть, была и буду", - а уединитесь и вспомните эту ночь. Вспомните, как я говорил вам, что за вс„ то зло, которое вы выливаете из себя, получите стократное воздаяние от собственного сына. Но зато каждое мгновение вашей доброты, выдержки и самообладания будет строить мост к его счастью.

Должно быть, сердце бедной женщины разрывалось от самых разнообразных чувств и силы почти изменяли ей. И. велел мне наполнить стакан водой, влил туда капель, и я подал его т„тке.

Тем временем, опять-таки из саквояжа, что дал мне Флорентиец, И. достал флакон, стакан и попросил принести т„плой воды.

Когда я вернулся в купе, т„тка уже пришла в себя и помогала И. поднять Лизу. Движения е„ были осторожны, даже ласковы; а лицо, осунувшееся и постаревшее, выражало огромное горе и тв„рдую решимость. Но это была совсем не та женщина, которую я видел в ресторане; и не та, которую я видел, выходя из купе. Правда, я не сразу разыскал проводника, который стелил постели; не сразу достал и воду, которую пришлось остудить, но вс„ же отсутствовал я всего минут двадцать, и за это короткое время человека было не узнать.

Но уже столько всякого случилось за эти дни, и так я сам - всех больше - изменялся, что меня вовсе не поразила эта перемена, словно бы это было в порядке вещей.

И. влил в рот Лизе снадобье, вдво„м они е„ снова уложили, и через несколько минут Лиза открыла глаза. Сначала взгляд е„ ничего не выражал.

Потом, узнав И., Лиза просияла радостью. Но увидев т„тку, закричала, точно е„ обожгли.

- Успокойтесь, друг, - обратился к ней И. - Никто вам больше зла не причинит. Сейчас вот приложу примочку, и к утру на вашем лице не останется никаких следов. Не смотрите с таким ужасом на свою т„тку. Не думайте, что высшее благородство заключается в том, чтобы отгораживаться от тех, кого считаем злыми или даже своими врагами. Врага надо победить; но побеждают не пассивным уходом в сторону, а активной борьбой, героическим напряжением чувств и мыслей. Нельзя прожить одар„нному человеку - тому, кто предназначен внести каплю своего творческого труда в труд всего человечества, - безмятежно, без бурь, страданий и борьбы с самим собою и окружающими. Вы входите теперь в жизнь. Если не сумеете сейчас найти в себе благородство и не выдать зло, причин„нное вам т„ткой, - то не внес„те в жизнь собственную того огромного капитала чести и сострадания, которые помогут вам создать себе и близким радостную жизнь. Не судите т„тку так, как это сделал бы судья. Подумайте о скрытых в вас самой страстях. Вспомните, как часто вы горели ненавистью к ней и е„ сынишке, хотя он-то уж никак неповинен ни в вашем горе, ни в ваших отношениях с т„тушкой. Проверьте, сколько раз вы платили т„тке ещ„ большей грубостью, как постоянно искали случая публично е„ осрамить, мысленно "посадить на место". Но ни разу не мелькнуло в вас доброе чувство, хотя к прочим вы добры, и очень добры. Молодость чутка. Представить себе весь сложный ход вещей, всю силу человеческих страстей, расставляющих на каждом шагу капканы, - вы ещ„ не в состоянии. Но понять, что сила человека не в злобе, а в доброте, в том благородстве, которое он с собой нес„т, - вы способны, потому что сердце ваше чисто и широко. Вы играете на скрипке и понимаете, ибо вы талантливы, что звуки, - как и доброта, - очаровывают и единят людей в красоте. Играя людям, чтобы звать их к прекрасному, - вы не ведаете страха. Так же точно возвращайтесь сейчас к себе без страха и сомнений. Когда сердце истинно открыто красоте, оно не знает страха и по„т дивную песнь - песнь торжествующей любви. Вы так юны и чисты, что никакой другой песни петь не может ваше сердце. Не думайте о прошлом, проживайте это сейчас со всею полнотой ваших лучших чувств, - и вы построите вокруг себя прекрасную жизнь. Но ваше "завтра" будет засорено остатками ж„лчи и горечи, которые вы вплет„те в него, если сегодня не найд„те сил раскрыть сердце в полной цельной любви, честно, без компромиссов. Ваша т„тя покинет вас, как только довез„т до дома. Она нашла себе место и будет жить с сыном в Москве. А вы ведь собираетесь переехать в Петербург... Вам уже стало лучше. Левушка довед„т вас до купе и даст вот эту микстуру, от которой вы отлично усн„те и завтра будете хороши, как роза - прибавил он, улыбаясь.

Лиза была очень удивлена. В голове е„, - и это было ясно всем, - происходила сумбурная работа; но слова И. не были брошены впустую.

- Я вас отлично понимаю. Как это ни странно, но мама часто говорит мне вещи, очень похожие на то, что говорите вы сейчас. Так что ваши слова поразили меня больше тем, что совпали с мыслями мамы, хотя и совсем иначе выраженными. Я не могу сказать, что я в восторге от этих идей. Ведь я действительно ненавижу свою т„тку и не верю ни одному е„ слову. Вы и представить себе не можете, как она умеет лгать.

- А вы разве так безупречно правдивы? - тихо спросил И.

- Нет, - ответила Лиза, покраснев до корней волос. - Нет, я далеко не правдива. Но... хотя, зачем вдаваться в дал„кое прошлое? Если вы говорите, - она сделала сильное ударение на "вы", - что она уедет, я вам верю. Это вс„, что нам нужно.

- Нет, - снова сказал И. - Это далеко не вс„, что вам нужно, чтобы быть счастливой. Вы так привыкли иметь подле живой предлог, чтобы жаловаться на свои несчастья, что создали себе привычку - вместо того, чтобы следить за собой, - следить за т„ткой, выискивая в ней причины своих бед. И не замечали, что не только она, а и вы, Лиза, были мучительницей и матери, и отцу, и т„тке... и самой себе.

При последних словах И. Лиза опустила голову.

- Это правда, - сказала она, подняв глаза на И.

И. помог ей встать, подал мне большой стакан с примочкой и маленький с каплями и предложил Лизе, опираясь на мою руку, идти спать, чтобы утро встретить вес„лой и свежей.

Было уже за полночь. С помощью т„тки я дов„л Лизу до места, подал ей капли, которые она тут же выпила, а т„тке - большой стакан с примочкой, пожелал им покойной ночи, раскланялся и вернулся к И.

Я застал его в коридоре, так как проводник стелил нам постели. Я подош„л к нему, и он сказал мне по-английски, чтобы я сейчас же ложился спать, поскольку завтра понадобятся силы, а вид у меня очень утомл„нный. Ему же надо написать два письма, и он ляжет потом.

Уже по короткому опыту я знал, что говорить о последних событиях он не станет, а утомл„н я был ужасно. Не возражая, кивнул согласно головой, залез на верхний диван и едва успел раздеться, как заснул м„ртвым сном.

Проснулся я от стука в дверь и голоса И., отвечавшего проводнику, что мы уже проснулись, благодарим за то, что он нас разбудил, и тотчас вста„м. Но когда я спустился вниз, то увидел, что постель И. была даже не примята и три письма лежали наготове, запечатанные в конверты, а сам он уже переоделся в л„гкий серый костюм.

И. попросил собрать все наши вещи, сказав, что пройд„т к Лизе, которую навещал два раза ночью. Он прибавил, что организм девушки крепок, но нервная система так слаба, что ей необходим бдительный и постоянный уход. И потому он написал матери Лизы, графине Е., письмо с подробными указаниями, как заняться лечением и воспитанием дочери.

С этими словами он вышел, я же так и остался посреди купе с открытым ртом. Много чудес перевидал я за эти дни, но чтобы И. и в самом деле оказался доктором и решился писать письмо совершенно неизвестной ему графине Е. о е„ - тоже ему мало известной - дочери, - этого уж я никак не мог взять в толк. "Где же тут такт?" - мысленно спрашивал я себя, припоминая, что говорил Флорентиец о такте и предельном внимании к людям.

Долго ли, со свойственными мне рассеянностью и способностью мигом забывать вс„ окружающее, стоял я посреди купе, - не знаю. Только внезапно дверь открылась, и я услышал вес„лый голос И.

- Да ты угробишь нас, Левушка. Надо скорее вс„ сложить, мы подъезжаем.

Я сконфузился, принялся быстро складывать вещи, но И. делал вс„ лучше и быстрее, - мне оставалось только подавать вещи. Не успели мы уложить и закрыть чемоданы, как подкатили к перрону.

В коридоре я увидел Лизу и т„тку в нарядных белых платьях и элегантных шляпках. Лиза действительно была свежа, как роза, и в глазах е„ светилась радость. Т„тка же е„ была бледна, на лице е„ разлилась скорбь, на лбу залегла поперечная морщина, тогда как вчера он был совершенно гладок; губы плотно сжаты: но, странно, - сейчас она нравилась мне гораздо больше; от е„ вчерашней плотоядности ничего не осталось. То было лицо стареющей женщины, преображенное страданием.

Я поздоровался с ними издали; у меня не было желания заглядывать ещ„ глубже в драму этих жизней. Севастополь сразу напомнил, что здесь мы сядем на пароход и снова отправимся на Восток; и я погрузился в мысли о брате и его судьбе в эту минуту.

Нарядная публика выходила из нашего вагона, и не менее нарядные люди встречали прибывших на перроне. Вес„лые возгласы, смех, объятия. И снова резанула мысль, что меня встречать некому и некого мне прижать к груди во вс„м мире, хотя в н„м миллионы людей.

И. взял меня под руку, взглянув, как мне показалось, не без укора. Через минуту мы вышли, вслед за носильщиком, на перрон, где ждала нас Лиза рядом со стариком высокого роста с небольшой седой эспаньолкой, очень красивым, гордым и элегантным.

Лиза подвела его к И. и сказала, что в вагоне упала так неловко, что разбила всю левую щ„ку и висок. И вот доктор помог ей какой-то микстурой так хорошо, что и следа от ушиба почти не осталось.

Старик, - дедушка Лизы, - перепуганный внезапной болезнью внучки, высказал признательность. Он спросил, куда мы едем, сказав, что у него есть запасной экипаж и он может довезти нас до Гурзуфа. И. поблагодарил, говоря, что мы останемся в Севастополе.

- В таком случае, разрешите моему кучеру довезти вас до лучшей гостиницы, - сказал он, снимая шляпу.

Я видел, что И. очень этого не хотелось, но делать было нечего, - он тоже снял шляпу, поклонился и принял предложение.

ГЛАВА Х

В СЕВАСТОПОЛЕ

Все вместе мы вышли из здания вокзала. Старик велел нашему носильщику отыскать в целой веренице всевозможных собственных и на„мных экипажей кучера Ибрагима из Гурзуфа.

Через несколько минут подкатила отличная коляска в английской упряжке, с белыми чехлами на сиденьях и кучером в белой же ливрее с синими шнурками, высоком белом цилиндре с синей лентой. При широкой татарской физиономии Ибрагима его английское одеяние выглядело довольно комично. Я подумал, что у того, кто подбирал кучера к английской упряжке, было не много такта.

Вообще, это короткое словечко не покидало меня и при всяком подходящем или неподходящем случае вылетало из какого-то закоулка в мо„м мозгу, дверь в который я не умел, очевидно, запереть как следует.

Пока мы прощались с дамами и усаживались в коляску, старик давал кучеру указания, куда нас отвезти, какого управляющего вызвать, чтобы нас отлично устроили в номере с видом на море, и последнее, что я услышал, было приказание Ибрагиму оставаться весь день в нашем распоряжении, свозить нас в Балаклаву и только назавтра, выполнив ещ„ какие-то поручения, выехать в Гурзуф.

Я посмотрел на Лизу. Она не сводила глаз с И. Она так смотрела на него, точно он был сказочный принц, а она Золушка. Я перев„л глаза на И. и снова подумал, что он красив, как Бог, но Бог суровый.

Т„тка вс„ это время стояла, опустив глаза, и казалась ещ„ бледнее в ярких лучах солнца.

Мне было е„ сердечно жаль; мне казалось, что я, одинокий и бездомный, могу более других понять е„ скорбь и неуверенность в надвигающейся полосе е„ новой самостоятельной жизни. Прощаясь с нею, я крепко пожал и нагнулся поцеловать ей руку, не по велению хорошего тона, но в самом искреннем сердечном порыве.

Она, казалось, почувствовала теплоту моего сердца, ответила на пожатие и взглянула на меня. Я даже похолодел на мгновение, такая бездна отчаяния была в е„ глазах.

"Боже мой, - думал я, усаживаясь рядом с И., который говорил о ч„мто с Лизой, - неужели в жизни так много страданий? И зачем так устроена жизнь? Зачем столько сл„з, нищеты и горя? И как понять, что человек сам множит свои скорби, как говорит И.?

Вокзал был довольно далеко от города. Я впервые видел Крым и этот исторический город. Вс„ в н„м дышало для меня очарованием. Я мысленно расставлял редуты и башни, и пленительные образы Корнилова, Нахимова и Тотлебена вели воображение далее, к первому герою той страшной обороны - русскому солдату.

И. разговаривал с кучером, который оказался уроженцем Севастополя и не так давно похоронил деда, участвовавшего в тяжких боях, выпавших на долю четв„ртого бастиона.

Он вызвался отвести нас на верхний бульвар, чтобы мы увидели, где проходили бои, с обозначением блиндажей и бастионов, а в Балаклаве посмотрим гавань, где затонуло громадное судно, знаменитый "Ч„рный принц" англичан.

Мне больше всего хотелось видеть Нахимовский курган, но я не хотел вмешиваться в разговор. Сердце мо„ так было полно горечью жизни, что обычная моя смешливость и интерес к новым местам отошли на какой-то дал„кий план. А страдания людей опаляли, как беспощадное солнце, поджаривавшее нас.

А этот город, спас„нный такими неописуемыми страданиями и гибелью безвестных серых тысяч, им„н которых никогда не сохраняет история, зная одно только имя народа - Иван Стотысячный!

И где-то рядом высилась в мо„м представлении фигура венценосного императора Николая 1, у которого не хватило ума прислать достаточно войска и провианта в это погибельное место, вместо того чтобы собирать войска на Кавказе, где он поджидал врага. И сколько же их, грабителей, негодяев и знатных дураков, помогавших гибнуть этим безвестным героям, - Иванам Стотысячным, - умиравшим просто и без проклятий.

Мысли мои прервал И., спрашивавший, не согласен ли я прежде всего узнать о билетах на пароход в Константинополь. Вмешавшийся Ибрагим уверил И., что в гостинице, куда он нас привез„т, есть агент пароходной компании, что он доставляет и билеты, и заграничные паспорта, и что у нас никаких хлопот не будет, потому что пока путешественников мало, а вот через месяц будет очень "большая масса", как выразился Ибрагим.

И. согласился ехать прямо в гостиницу, но я видел, что ему как-то не по себе. Несмотря на вс„ его самообладание, лицо его было сурово и нахмурено.

Если бы я не знал другого его облика, как бы я был несчастлив, что связал судьбу с этим человеком! Точно прочитав мои мысли, И. обернулся и ласково мне улыбнулся.

Какой странный инструмент - сердце человека! Одной улыбки и л„гкого пожатия руки было довольно, чтобы мне стало легко, чтоб сердце открылось для тех радостных сил и чувств, которые я закупорил где-то в тени души.

И. велел Ибрагиму заехать на главную почту, чтобы отправить письма. В эту минуту мы проезжали мимо собора, где стоял когда-то гроб убитого при обороне Севастополя Корнилова.

Мы остановились у почты - маленького и грязного домишки. И. отправил письма, получил телеграммы и, увидев расклеенные по стенам плакаты и объявления пароходных компаний, спросил, где можно купить билеты на пароход в Константинополь.

Старый сторож, в не менее старом и засаленном солдатском мундире, должно быть ещ„ врем„н обороны, ибо подобных камзолов нигде теперь не было и в помине, ответил, что агент имеется в приморской гостинице, поскольку там ещ„ есть надежда заполучить пассажиров, а здесь билеты пока никто не спрашивал.

Мы снова сели в коляску и двинулись к гостинице, которая оказалась неподал„ку. Очевидно, хозяина Ибрагима хорошо знали, потому что был немедленно вызван управляющий и нас поселили в лучшем номере.

Через несколько минут явился и пароходный агент. Он сказал, что превосходный новый английский пароход уходит впервые в Смирну и Константинополь завтра в 3 часа дня, А сегодня в ночь отправляется такая грязная и старая итальянская скорлупа, которую новый пароход вс„ равно перегонит; и что на н„м есть совершенно новенькая свободная каюта-люкс.

И. согласился, отдал ему наши паспорта и деньги и условился, что вечером, когда мы будем обедать здесь же, в гостинице, нам принесут билеты. А заграничные паспорта вручат в полном порядке завтра в час дня, так как это не так скоро здесь делается.

И. распорядился, чтобы покормили Ибрагима, а сами, умывшись и переодевшись, мы спустились в тенистый и прохладный зал ресторана завтракать. И. сказал, что есть телеграмма от Ананды, извещающего, что вс„ благополучно, что Флорентиец выехал в Париж, а он, Ананда, будет телеграфировать нам в С и Константинополь на главную почту и чтобы мы написали о себе в Москву, в ту же гостиницу.

Позавтракав, мы сели в коляску Ибрагима и отправились осматривать город, доверившись во вс„м вкусу и знаниям нашего кучера.

Должно быть, он не раз показывал достопримечательности города знакомым старика Е., потому что очень толково пров„з нас по лучшим улицам, показав вс„, что построено за последние годы, сообщив, что обратно повез„т другой дорогой и мы познакомимся со всем городом.

Огромное впечатление произв„л на меня верхний Севастопольский бульвар. Мы дважды обошли с И. места, ставшие бессмертной славой России, пусть многие и считали их бесславными страницами истории.

Никогда прежде не видавший моря, я положительно растворился в восторге, увидев его бушующим с обрывистых берегов у Балаклавы. Я забыл обо вс„м, кроме природы, солнца и моря, и мне казалось, что уж лучше и быть ничего не может.

И., посмеиваясь надо мной, говорил, что я вскоре увижу такие красоты, перед которыми Крым решительно покажется мне убогим. Шутил он и над моими восторгами, пообещав, что первая же морская буря, в какую я попаду, сменит, при моей экспансивности, восторг на проклятия.