Выбранные места из переписки с аспирантом. Вы зря иронизируете по поводу «социалистического меценатства»

Вы зря иронизируете по поводу «социалистического меценатства».

Приведу пример из жизни. В 1968 г. меня вызвали в ЦК КПСС на встречу с зам. зав. отделом культуры этой организации Г.П. Бердниковым. Он прочитал наш отчет о социально-экономическом состоянии театров РСФСР. В нем мы показали, что за 1958–1967 годы количество гастрольных спектаклей увеличилось в 147 раз! На один гастрольный день приходилось пять-шесть представлений. Н.П. Акимов писал, что театр превращается в «эстетическую забегаловку». В ходе беседы Бердников говорит мне (воспроизвожу текст буквально): «Вы правильно показали, что мы хищнически эксплуатируем театр. Но вы понимаете, что у нас нет другого выхода». Я, беспартийный, внутренне остолбенел от такой откровенности и цинизма, но возразил: «Как нет? Мне говорили, что директор автозавода Лихачев готов поддерживать театры из своей прибыли…». Он перебил меня: «Запомните, Г.Г., этого не будет никогда!».

Поразмышляем: разве Лихачев родом не из той же страны, что и наши олигархи, и мы с вами? Разрешили бы ему – дал бы, уверен. Так что надежда есть, но делать надо, как я уже писал, умно и системно. И еще – никогда не говори никогда. Вот и Г.П. Бердников ошибся – еще при советской власти, в 1989 году, некоммерческим организациям было разрешено получать средства от меценатов и спонсоров.

Чемоданов с бриллиантами пока в продаже нет, но я прочитал, что большинство строящихся в мире морских яхт покупают российские олигархи. Романтики, однако, манит их ветер странствий…

Современный культурный процесс: вызов будущего

Вы видите, что уже изменяется мировая

сцена: надо или снять с себя маску, или

каждому играть свою роль.

Эразм Роттердамский

В попытках содержательного объяснения сложных явлений современ­ного культурного процесса исследователь неизбежно обращается к истории. Само собой разумеется, что в ней мы не ищем готовых ответов на злобу дня,— это было бы просто антиисторично! — а пытаемся понять настоящее в более широком контексте — как результат длительного процесса развития со своими конфликтами и противоречиями, своими механизмами их регуляции.

В опоре на историю есть надежда увидеть хоть краешек будущего, и надежда эта не всегда безосновательна.

Примерно 2000 лет назад на перекрестке истории, говоря образно, встретились ветхозаветные пророки и афинская демократия. Конечно, сами участники этой встречи и не догадывались, что от их диалога зависят судьбы будущей Европы и даже мира, но они оказались мудрыми собеседниками, они были готовы к пониманию и, в конечном счете, к взаимообогащению.

Представляется закономерным, что европейская культура исторически вырастала из материнского лона христианского вероучения. Несколько огрубляя, скажем, что экологической нишей европейской культуры на протяжении столетий были монастыри и церкви, а первые университеты в Италии, Франции и Англии появились только в ХII-ХIII веках.

При всей взаимодополняющей разнице культур народов Европы — от вод Атлантики до гор Урала — есть в них мощное объединяющее начало, ее духовный инвариант, то, что Герцен и Достоевский называли «священными камнями Европы». Это ее общая духовная идея, которая в разные периоды истории могла проявляться в большей или меньшей степени, могла подвер­гаться испытанию «на прочность» Реформацией и Контрреформацией, вой­нами, революциями, диктатурами, но ее пульсирующая связь никогда не прерывалась. В этом смысле, например, есть живой страстный диалог неистового протопопа Аввакума (XVII в.) с Толстым, Достоевским и Чеховым в ХIХ в., с М. Булгаковым и А. Платоновым в XX веке.

При всех неизбежных за два тысячелетия трансформациях европейская культура формировала определенный тип личности и, одновременно, ба­зировалась на определенном типе личности. Именно культура устанавливала нормы отношений человека с Богом, с самим собой и другими людьми. Мы подчеркиваем неразрывную связь этого триединства, в котором идея надличного (Бога) укрощала возможный эгоцентризм индивида (Я) и обеспе­чивала социальную связь в социуме (с другими). В пространстве культуры обеспечивается идентификация личности с социумом, принятие и оправдание последнего.

Нет особой нужды обращаться к эмпирическим фактам современного культурного процесса — они общеизвестны. Однако один момент хотелось бы выделить особо.

Культурная реальность последней трети XX века оказалась нежданной и непрогнозируемой для исследователей. Конечно, ученые — не ясновидцы, и даже при масштабных прогностических разработках им не дано знание перспектив культурного процесса. Одна из возможных причин наших неудач мне видится в том, что объяснения происходящим инновациям ищутся, как правило, в самом культурном процессе. Исследователи выявили множество эмпирических связей и закономерностей между различными культурофор­мирующими факторами, хотя более значимым может оказаться влияние ла­тентных, скрытых от нашего непосредственного взора, механизмов иннова­ции. Так, совокупность известных реалий культурного процесса стран евро­пейского ареала дает возможность выдвинуть гипотезу, что наблюдаемые культурные инновации связаны, по-видимому, с изменением типа личности, всего духовного менталитета нашего времени.

Вообще, рассматривая историю культуры в контексте триединства «Бог — индивидуальность — социум», можно увидеть, что преимущественная ориентация на каждый из перечисленных элементов создает свой особый тип личности и культуры[92]. Отсюда, при всей преемственности традиций европейской культуры, мы различаем в ней средневековую (с преимущественной ориентацией на Бога) и ренессансную (с преимущественной ориентацией на человека), а XX век дал множество примеров новой, коллективистской культуры, когда личность отказывалась и от Бога, и от своей индивидуальности в пользу коллективного «мы».

Уже в XIX веке процессы «омассовления» культуры вызывали трагиче­ские пророчества у европейских мыслителей, как, например, «Бог умер» Ф. Ницше, «грядущего Хама» Д. Мережковского, «заката Европы» О. Шпенглера, «человеческого, слишком человеческого» Ортега-и-Гассета и т.д.

Пророчества эти не оправдались, но конец XX века поставил европейскую культуру перед новым, быть может, более сложным испытанием. Мы имеем в виду происходящий на наших глазах процесс глобализации и унификации культур, обусловленный во многом развитием средств массовой коммуникации (СМК).

Тотальность влияния аудиовизуальных СМК и, прежде всего, телевиде­ния на формирование мышления и культуры современного мира уже под­робно проанализирована в работах Маршалла Маклюэна и других социоло­гов. К их выводам можно добавить следующее.

Рассмотрим процесс социально-культурной коммуникации в системе двух координат: а) масштаб коммуникативной системы (аудитории); б) одновременность восприятия или его растянутость во времени.

С этой точки зрения история коммуникативных связей человечества имеет интересную закономерность. На заре рабовладельческого общества хороводы, танцы, аэды и рапсоды обеспечивали потребность в коммуникации общности (село — 100-300 чел.); в зрелом рабовладельческом обществе потребности города-полиса обеспечивал античный театр (до 100 тыс. чел.), причем восприятие было одновременным. При феодализме появляется книгопечатание и пресса, расширившие коммуникативную систему до десятков миллионов человек, а капиталистическое государство увеличивает, благода­ря кинематографу, общность аудитории до сотен миллионов человек. Правда, и книго-газето-журнальная печать, и кинематограф не обладают качеством одномоментности: восприятие здесь растянуто во времени.

Первым каналом коммуникации, соединившим растущий масштаб аудитории с восприятием в «реальном масштабе времени», было радио. Оно могло стать первым планетарным каналом коммуникации, но споткнулось о разделяющий человечество языковой барьер. Этот барьер легко и непринужденно преодолело телевидение. Мир оказался в парадоксальной ситуации: он еще разделен на противостоящие друг другу страны и народы, в то время как появившееся раньше времени техническое средство коммуникации — ТВ реализует свои интернациональные коммуникативные возможности. Результат этого мы осознаем сегодня как процесс глобализации, обусловливающий унификацию и стандартизацию национальных культур[93].

Однако, с точки зрения логики развития коммуникативной системы, то, что сегодня называется «массовой культурой», есть, может быть, первичный эмпирический этап формирования общемирового языка художественной культуры. Если согласиться с таким предложением, то так называемая массовая культура, выступая в роли эсперанто мировой культуры, еще только переживает начальный период своего становления. Наши оценки этого процесса все еще базируются на шкале «высокая — низкая культура», тогда как более корректным представляется выбор других оснований шкалы, например, «мировая — национальная культура».

Воспитанные в лоне своих национальных культур, мы, естественно, ви­дим в этом процессе только его негативные стороны, те издержки и эксцессы, которые неизбежны на начальном этапе. С этой точки зрения вполне закономерен вопрос: случайно или нет, что представители великих европейских культур пока лишь снисходят до обсуждения проблем «массовой культуры»? Так же, как и то, что некоторые страны вовсю используют предоставленные ею возможности для утверждения своих ценностей в качестве общемировых? Мы сами пугаем себя, думая, что «массовая культура» несет конец культуре, но примерно в таком же эсхатологическом духе рассуждал и римский патриций, наблюдая из окна своей виллы за первыми христианами, яростно и непримиримо разбивающими изображения языческих богов — великие статуи Фидия и Праксителя.

Формирование общемировой культуры происходит небезболезненно для человека и человечества. Приобретая, мы всегда что-то теряем, это закон развития. Сегодня жертвами процесса глобализации становятся прежде всего культуры малых народов. Наметившаяся унификация и стандартизация культур вызвала к жизни противоположный процесс сохранения самобытности национальных культур. За последнюю четверть века мир стал полем борьбы указанных процессов; вспомним «теорию негритюда» Л. Сенгора, зеленое знамя ислама мусульман-фундаменталистов, наших доморощенных «неопочвенников».

Мы не берем на себя смелость ни оценивать этот процесс, ни прогнози­ровать его тенденции.

Если согласиться, что общемировые (планетарные) каналы коммуникации — радио и ТВ — появились раньше своего времени, то конфликт между унификацией национальных культур и их сохранением приобретает дополнительную остроту. Дополнительную потому, что, согласно М.М. Бахтину, культура всегда существует на границе между культурой и некультурой. Добавим к этому, что для осознания своей самобытности каждая культура нуждается в другой культуре. Поэтому, кроме национальных, идеологических и социальных причин противостояния процессу унификации культур, есть и такой мощный фактор, как необходимость сохранения разнообразия культур. Придет ли мир к своему человеческому всеединству, к тому, что Пьер Тейяр де Шарден называл «мегасинтезом» и «точкой Омега», и если да, то каким будет это единство и путь к нему — сегодня нам, разумеется, предугадать не дано.

Но такая попытка уже была: согласно концепции Карла Ясперса, «осе­вое время» в истории сформировалось в 800-200 гг. до н.э., и современный мир есть результат этого прорыва. С некоторыми оговорками и понимая всю меру гипотетичности, можно предположить, что современный мир находится в преддверии нового осевого времени, новой тотальной духовности, но это скорее чувствуется, чем осознается.

Если согласиться с предложенными идеями, то перед исследователем встает сложная методологическая проблема интерпретации реалий и тенден­ций культурного процесса. Бытующая иногда надежда, что растущее число эмпирических исследований способно приоткрыть нам хоть краешек истины, безосновательна хотя бы потому, что цифры сами себя не объясняют. Мы вступаем в новый сложный мир нестабильных структур. Каким он бу­дет, мы не знаем. Наша задача — быть готовыми к нему научно и гуманистически. В конце концов, судьба культуры зависит не от оценок и представлений ученых, выбор происходит в реальном процессе бытия культуры.

(Доклад, прочитанный в 1991 г. в Югославии на семинаре «Культура и Европа после 1992 года» и на круглом столе, состоявшемся в Отделе искусства стран Восточной Европы ГНИИ 26 июля 1992 г.)