Развлечения первой половины XVIII в.

В Петровские времена нравы отличались грубостью. Процветали пьянство, обжорство, низменные развлечения. По всей стране царь собирал заик, карликов, толстяков, великанов и прочих необычных людей. В 1710 г. в Петербурге Петром была устроена потешная свадьба карликов. На ней присутствовало, по словам очевидцев, более 70 карликов, собранных со всех концов России: «Одни были с высокими горбами и маленькими ножками, другие с толстыми брюхами, третьи с искривленными ногами, как у барсучьих собак, иные с огромными широкими головами, криворотые и длинноухие, другие с маленькими глазками, раздутыми щеками и множеством других уморительных образин». Всякий праздник сопровождался пьянством, поощряемым самим царем.

19-го ноября 1710 г. в Петербург прибыло множество карликов и карлиц, которых по приказанию царя собрали со всей России. Их заперли, как скотов, в большую залу. Там они пробыли несколько дней, страдая от голода и холода, так как для них ничего не приготовили; питались они только подаянием. Царь осмотрел карликов и распределил их между князем Меншиковым и другими князьями и боярами. Он приказывал содержать карликов до дня свадьбы карлика и карлицы, которые служили при царском дворе. Эта свадьба была решена самим царем, против желания жениха и невесты. Царь приказал боярам роскошно нарядить доставшихся им карликов. Ибо, следуя своему всегдашнему правилу, царь из своего кармана и на них не пожелал израсходовать ни копейки.

25 ноября. Все карлики и гости собрались у царского дома. Жених шел впереди вместе с царем. Далее следовали попарно 8 карликов – шаферов; потом шла невеста, за невестою шли карлицы и, наконец, чета за четою еще 35 карликов. Во всем я насчитал 62 души. Все они были одеты в прекрасные платья французского покроя, но большая их часть из крестьянского сословия и с мужицкими приемами, вследствие чего шествие это и казалось особенно смешным. Встретил их поставленный в ружье полк, с музыкою и распущенными знаменами. Жениха и невесту обвенчали с соблюдением всех обрядов русского венчания. Во все время, пока длилось венчание, слышался хохот, вследствие чего таинство более напоминало балаганную комедию.

Паустовский Константин Георгиевич(1892–1968) – русский писатель, мастер лирико-романтической прозы, автор произведений о природе, исторических повестей, художественных мемуаров

К. Г. Паустовский родился в Москве в семье железнодорожного статистика. Дома любили театр, много пели, играли на рояле. Учился в Киеве в классической гимназии, где были хорошие учителя русской словесности, истории, психологии. Много читал, писал стихи. После развода родителей должен был сам зарабатывать себе на жизнь и ученье, перебивался репетиторством. В 1912 г. окончил гимназию и поступил на естественно–исторический факультет Киевского университета. Через два года перевелся в Московский на юридический факультет.

Первый рассказ «На воде» был опубликован в киевском журнале «Огни» в 1912 г. Большое влияние на его творчество оказал А. Грин. В 1925 г. вышла первая книга – «Морские наброски». В 1929 г. становится профессиональным писателем. В том же году издан его роман «Блистающие облака». Писатель писал о фигурах героических или неординарных, преданных либо идее искусства, как художники Исаак Левитан или Нико Пиросманашвили, либо идее свободы, как безвестный французский инженер Шарль Лонсевиль, оказавшийся в русском плену во время войны 1812 г. Характеризуются эти персонажи обычно через их отношение к книгам, картинам, к искусству. Во многих произведениях Паустовского реальность украшается выдумкой, фантазией. В 1920–1930-е гг. Паустовский много ездит по стране, занимается журналистикой, публикует очерки и репортажи в центральной прессе. В итоге появляются повести «Кара-Бугаз» (1932) и «Колхида» (1934). Паустовский пишет также рассказы, простые по сюжету, повести о художниках «Орест Кипренский», «Исаак Левитан» (1937), повесть «Мещерская сторона» (1939). Главными в последний период творчества Паустовского стали автобиографическая «Повесть о жизни» (1945–1963) – история поиска автором-героем самого себя, смысла жизни, и «Золотая роза» (1956) – книга о труде писателя, о психологии художественного творчества. История здесь проникнута глубоко личным, выстраданным чувством.

Повести о жизни. Далекие годы. Вода из реки Лимпопо[§§§]

Низенький, с длинной, почти до колен, серой бородой и узкими глазами, Черпунов напоминал колдуна. Недаром и прозвище у него было Черномор. Черпунов всегда притаскивал на уроки всякие редкости. Больше всего он любил приносить бутылки с водой. Он рассказывал, как сам набирал нильскую воду около Каира.

– Смотрите, – он взбалтывал бутылку, – сколько в ней ила. Нильский ил богаче алмазов. На нем расцвела культура Египта…Марковский, объясни классу, что такое культура.

Марковский вставал и говорил, что культура – это выращивание хлебных злаков, изюма и риса.

– Глупо, но похоже на правду! – замечал Черпунов и начинал показывать нам разные бутылки.

На столе в классе стояли залитые сургучом бутылки с желтоватой водой. На каждой бутылке была наклейка. На наклейках кривым старческим почерком было написано: «Вода из Нила», «Вода из реки Лимпопо», «Вода из Средиземного моря».

Бутылок было много. В них была вода из Волги, Рейна, Темзы, озера Мичиган, Мертвого моря и Амазонки. Но сколько мы ни разглядывали эту воду, во всех бутылках она была одинаково желтая и скучная на вид.

Мы приставали к учителю географии Черпунову, чтобы он разрешил нам попробовать воду из Мертвого моря. Нам хотелось узнать, действительно ли она такая соленая. Но пробовать воду Черпунов не позволял. Он очень гордился водой из реки Лимпопо. Ее прислал Черпунову в подарок бывший его ученик.

Чтобы мы лучше запоминали всякие географические вещи, Черпунов придумал наглядный способ. Так, он рисовал на классной доске большую букву А. В правом углу он вписывал в эту букву второе А, поменьше, в него – третье, а в третье – четвертое. Потом он говорил:

– Запомните: это – Азия, в Азии – Аравия, в Аравии – город Аден, а в Адене сидит англичанин.

Мы запоминали это сразу и на всю жизнь.

Старшеклассники рассказывали, что на квартире у Черпунова устроен небольшой географический музей, но старик никого к себе не пускает. Там были будто бы чучела колибри, коллекция бабочек, телескоп и даже самородок золота.

Наслушавшись об этом музее, я начал собирать свой музей. Он был, конечно, небогатый, но расцветал в моем воображении, как царство удивительных вещей. Разнообразные истории были связаны с каждой вещью – будь то пуговица румынского солдата или засушенный жук-богомол.

Однажды я встретил Черпунова в Ботаническом саду. Он сидел на мокрой от дождя скамейке и ковырял тростью землю. Я снял фуражку и поклонился.

– Пойди сюда! – подозвал меня Черпунов и протянул мне толстую руку. – Садись. Рассказывай. Ты, говорят, собрал маленький музей. Что у тебя есть?

Я робко перечислил свои незамысловатые ценности. Черпунов усмехнулся.

– Похвально! – сказал он. – Приходи ко мне в воскресенье утром. Посмотришь мой музей. Допускаю, что коль скоро ты этим увлекаешься, то из тебя выйдет географ или путешественник...

В воскресенье я надел новенький гимназический костюм и пошел к Черпунову. Он жил на Печерске в низеньком флигеле во дворе. Флигель так густо оброс сиренью, что в комнатах было темно...

Я поднялся на крыльцо и увидел вделанную в стену медную чашечку с круглой рукояткой от звонка. Я потянул рукоятку. Внутри флигеля пропел колокольчик.

Открыл мне сам Черпунов. На нем были серая теплая куртка и войлочные туфли.

...Я долго не мог справиться с пуговицами. Я расстегивал их и смотрел на раму от зеркала.

Это была не рама, а венок из стеклянных, бледно окрашенных листьев, цветов и гроздей винограда.

– Венецианское стекло, – сказал Черпунов, помог мне расстегнуть шинель, снял ее и повесил на вешалку, – посмотри поближе. Можешь даже потрогать.

Я осторожно прикоснулся к стеклянной розе. Стекло было матовое, будто присыпанное пудрой. В полоске света, падавшей из соседней комнаты, оно просвечивало красноватым огнем.

– Совсем как рахат-лукум, – заметил я. – Глупо, но похоже на правду, – пробормотал Черпунов.

Я покраснел так, что у меня зажгло в глазах...

– Ну, что же, – сказал Черпунов. – продолжим нашу беседу, молодой человек. Вон там, в углу, стоят черные ящики. Принеси–ка сюда верхний ящик. Только неси осторожно.

Я взял ящик и поставил его на стол перед Черпуновым. Ящик оказался совсем легким.

Черпунов, не торопясь, открыл крышку. Я заглянул через его плечо и невольно вскрикнул. Огромная бабочка больше, чем лист клена, лежала в ящике на темном шелку и переливалась как радуга.

– Не так смотришь! – рассердился Черпунов, – Надо вот так!

Он взял меня за макушку и начал поворачивать мою голову то вправо, то влево. Каждый раз бабочка вспыхивала разными цветами то белым, то золотым, то пурпурным, то синим. Казалось, что крылья ее горели чудесным огнем, но никак не сгорали.

– Редчайшая бабочка с острова Борнео! – с гордостью произнес Черпунов и закрыл крышку ящика.

Потом Черпунов показал мне звездный глобус, старые карты с «розой ветров», чучела колибри с длинными, как маленькие шила, клювами.

Через год я встретил Черпунова на улице. Он едва брел – желтый, опухший, опираясь на толстую трость. Он остановил меня, расспросил меня и сказал:

– Бабочку помнишь? С острова Борнео? Так вот, нет у меня уже этой бабочки.

Я молчал. Черпунов внимательно посмотрел на меня.

– Я подарил ее университету. И ее и всю коллекцию бабочек.

Комментарии