Но вы, мужчины, одаряете нас всегда собственными
добродетелями -- ах, вы, добродетельные!"
Так смеялась она, невероятная; но никогда не верю я ей и
Смеху ее, когда она дурно говорит о себе самой.
И когда я с глазу на глаз говорил со своей дикой
мудростью, она сказала мне с гневом: "Ты желаешь, ты жаждешь,
ты любишь, потому только ты и хвалишь жизнь!"
Чуть было зло не ответил я ей и не сказал правды ей,
Рассерженной; и нельзя злее ответить, как "сказав правду" своей
Мудрости.
Так обстоит дело между нами тремя. От всего сердца люблю я
Только жизнь -- и поистине, всего больше тогда, когда я
Ненавижу ее!
Но если я люблю мудрость и часто слишком люблю ее, то
Потому, что она очень напоминает мне жизнь!
У ней ее глаза, ее смех и даже ее золотая удочка -- чем же
Я виноват, что они так похожи одна на другую?
И когда однажды жизнь спросила меня: что такое мудрость?
Я с жаром ответил: "О, да! мудрость!
Ее алчут и не насыщаются, смотрят сквозь покровы и ловят
Сетью.
Красива ли она? Почем я знаю! Но и самые старые карпы еще
Идут на приманки ее.
Изменчива она и упряма; часто я видел, как кусала она себе
Губы и путала гребнем свои волосы.
Быть может, она зла и лукава, и во всем она женщина; но
Когда она дурно говорит о себе самой, тогда именно увлекает она
Всего больше".
И когда я сказал это жизни, она зло улыбнулась и закрыла
Глаза. "О ком же говоришь ты? -- спросила она. -- Не обо мне
Ли?
И если даже ты прав, можно ли говорить это мне
прямо в лицо! Но теперь скажи мне о своей мудрости!"
Ах, ты опять раскрыла глаза свои, о жизнь возлюбленная! И
мне показалось, что я опять погружаюсь в непостижимое. --
_____________________________
Так пел Заратустра. Но когда пляска кончилась и девушки
Ушли, он сделался печален.
Quot;Солнце давно уже село, -- сказал он наконец, -- луг стал
Сырым, от лесов веет прохладой.
Что-то неведомое окружает меня и задумчиво смотрит. Как!
Ты жив еще, Заратустра?
Почему? Зачем? Для чего? Куда? Где? Как? Разве не безумие
-- жить еще? --
Ах, друзья мои, это вечер вопрошает во мне. Простите мне
Мою печаль!
Вечер настал: простите мне, что вечер настал!"
Так говорил Заратустра.
Надгробная песнь
Quot;Там остров могил, молчаливый; там также могилы моей
Юности. Туда отнесу я вечно зеленый венок жизни".
Так решив в сердце, ехал я по морю. --
О вы, лики и видения моей юности! О блики любви,
Божественные миги! Как быстро исчезли вы! Я вспоминаю о вас
Сегодня как об умерших для меня.
От вас, мои дорогие мертвецы, нисходит на меня сладкое
Благоухание, облегчающее мое сердце слезами. Поистине, оно
Глубоко трогает и облегчает сердце одинокому пловцу.
И все-таки я самый богатый и самый завидуемый -- я самый
одинокий! Ибо вы были у меня, а я и до сих пор у вас;
Скажите, кому падали такие розовые яблоки с дерева, как мне?
Я все еще наследие и земля любви вашей, цветущий, в память
о вас, пестрыми, дико растущими добродетелями, о вы,
Возлюбленные мои!
Ах, мы были созданы оставаться вблизи друг друга, вы,
Милые, нездешние чудеса; и не как боязливые птицы приблизились
Вы ко мне и к желанию моему -- нет, как доверчивые к
Доверчивому!
Да, вы были созданы для верности, подобно мне, и для
Нежных вечностей; должен ли я теперь называть вас именем вашей
Неверности, вы, божественные блики и миги: иному имени не
Научился я еще.
Поистине, слишком быстро умерли вы для меня, вы, беглецы.
Но не бежали вы от меня, не бежал и я от вас: не виновны мы
Друг перед другом в нашей неверности.
Чтобы меня убить, душили вас, вы, певчие птицы моих
Надежд! Да, в нас, вы, возлюбленные мои, пускала всегда злоба
Свои стрелы -- чтобы попасть в мое сердце!
И она попала! Ибо вы были всегда самыми близкими моему
Сердцу, вы были все, чем я владел и что владело мною, -- и
Потому вы должны были умереть молодыми и слишком рано!
В самое уязвимое, чем я владел, пустили они стрелу: то
Были вы, чья кожа походит на нежный пух, и еще больше на
Улыбку, умирающую от одного взгляда на нее!
Но так скажу я своим врагам: что значит всякое