Я заметил, что ее объяснение требует дальнейших уточнений. Она, казалось, изо всех сил пыталась организовать слова в своем уме.

– Я научилась намерению летать, – сказала она, – повторяя все чувства, которые у меня были, когда летала в сновидении. Это было только одно. Нагуаль за свою жизнь научился намерению сотен вещей. Но Сильвио Мануэль пришел к самому источнику. Он коснулся его. Ему не надо было учиться намерению чего бы то ни было. Он составлял с намерением единое целое. Проблема заключалась в том, что у него не осталось больше желаний, потому что намерение не имеет своих собственных желаний. Таким образом, в вопросах волеизъявления он должен был полагаться на Нагуаля. Другими словами, Сильвио Мануэль мог сделать все, чего бы Нагуаль ни пожелал. Нагуаль направлял намерение Сильвио Мануэля. Но поскольку Нагуаль также не имел желаний, большую часть времени они не делали ничего.

ПРАВО- И ЛЕВОСТОРОННЕЕ ОСОЗНАНИЕ

Обсуждение сновидения оказалось очень полезным не только потому, что вывело нас из тупика с нашим совместным сновидением, но и потому, что перевело его концепции на интеллектуальный уровень. Разговор о сновидении занял нас и позволил сделать некоторою паузу, чтобы снять наше возбуждение.

Однажды вечером, когда я был по делам в городе, я позвонил Ла Горде из телефона-автомата. Она сказала, что ходила в супермаркет и там у нее возникло ощущение, будто я прячусь в витрине среди манекенов. Она была уверена, что я специально ее разыгрываю, и так рассердилась, что бросилась через магазин, чтобы поймать меня и задать хорошую взбучку. Затем она сообразила, что в действительности вспоминает нечто такое, что часто делала в моем присутствии, когда сердилась.

Тогда мы оба высказали желание продолжить наше совместное сновидение. Пока мы разговаривали, мы ощутили новый прилив оптимизма. Я немедленно поехал домой.

Я очень легко вошел в первое состояние – состояние спокойного бодрствования. У меня было ощущение телесного удовольствия, покалывающего излучения из солнечного сплетения, которое преобразовалось в мысль, что сейчас мы добьемся прекрасных результатов. Эта мысль превратилась в нервное ожидание. Я обнаружил, что мои мысли идут от точки покалывания в центре груди, однако в тот момент, когда я перевел внимание туда, покалывание прекратилось. Это было похоже на электрический ток, который я мог включать и выключать.

Опять началось покалывание, сильнее прежнего, и внезапно я очутился лицом к лицу с Ла Гордой – точь-в-точь, как если бы я повернул за угол и с нею столкнулся. Я принялся ее рассматривать. Она была настолько реальной, настолько самой собой, что мне хотелось к ней прикоснуться. Предельно чистая, неземная привязанность к ней прорвалась во мне в эту минуту, и я непроизвольно начал всхлипывать.

Ла Горда тотчас, чтобы прекратить мое индульгирование, попыталась сцепить наши руки, но она не могла двинуться. Мы осмотрелись. Вокруг не было никакой застывшей картины и вообще ничего в этом роде. Меня внезапно осенило, и я сказал Ла Горде – мы потому пропустили момент появления сцены сновидения, что смотрели друг на друга.

Только я закончил говорить, как понял, что мы уже в новой ситуации. Звук собственного голоса меня испугал. Это был чужой, резкий и неприятный голос, который принес мне чувство физического отвращения.

Ла Горда ответила, что мы ничего не пропустили, что наше второе внимание захвачено чем-то еще. Она улыбнулась и скривила рот в жесте удивления и недовольства звуками собственного голоса.

Я нашел совершенно очаровательным разговаривать в сновидении, так как мы не сновидели сцену, в которой разговаривали – мы действительно общались. Это требовало совершенно уникальных усилий, вроде тех, которые вначале потребовались мне, когда я в сновидении спускался с лестницы.

Я спросил ее, смешно ли звучит мой голос. Она кивнула и громко рассмеялась. Звук ее смеха был совершенно потрясающим. Я вспомнил, как Хенаро издавал чрезвычайно странные и пугающие звуки. Таким же был смех Ла Горды. Меня поразило осознание того, что мы с Ла Гордой совершенно спонтанно вошли в свои тела сновидения.

Я хотел взять ее за руку, но, несмотря на ряд попыток, не мог пошевельнуться. Поскольку у меня был какой-то опыт в движениях при таком состоянии, я повелел себе придвинуться к Ла Горде. Моим желанием было обнять ее, но вместо этого я придвинулся настолько близко, что наши тела слились в одно. Я сознавал себя как индивидуальное существо, но в то же время я был частью Ла Горды. Это ощущение мне страшно понравилось.

Мы оставались слитыми, пока что-то не разорвало нашу связь. Я ощутил приказ осмотреть местность. Взглянув вокруг, я ясно вспомнил, что уже видел это раньше. Куда ни глянь, нас окружали небольшие круглые холмики, в точности похожие на песчаные дюны. На вид они были из чего-то вроде светло-желтого песчаника или круглых крупинок серы. Небо было того же цвета и выглядело очень низким, давящим. В некоторых местах с неба свисали клочья желтоватого тумана или каких-то испарений.

Я заметил, что дыхание у нас как будто нормальное. Я не мог пощупать свою грудную клетку, но чувствовал, как она мерно вздымается при вдохе. По-видимому, желтые испарения нам не вредили.

Мы начали двигаться – медленно, осторожно, словно прогуливаясь. Но почти сразу я очень устал. Ла Горда тоже. Мы скользили над самой землей и, видимо, подобный способ передвижения был очень утомительным для нашего второго внимания, он требовал необычайной степени концентрации. Мы не подражали намеренно нашей обычной ходьбе, но результат был таков, как будто этим мы и занимались. Движение требовало выбросов энергии, чего-то, вроде периодических микровзрывов. У нас не было никакой определенной цели, поэтому вскоре мы остановились.

Ла Горда заговорила со мной таким слабым голосом, что я едва ее расслышал. Она сказала, что мы бездумно идем в сторону более тяжелых областей и что если мы будем продолжать двигаться в этом направлении, то давление возрастет настолько, что мы можем погибнуть.

Автоматически мы повернулись и пошли назад, но чувство усталости нас не оставляло. Мы оба настолько выдохлись, что не могли удерживаться в вертикальном положении. Мы повалились на землю и непроизвольно приняли позу сновидения.

Я мгновенно проснулся у себя в кабинете, а Ла Горда – у себя в спальне. Первое, о чем я сказал ей после пробуждения, – что уже был в этой местности несколько раз раньше. Я видел ее, по крайней мере, в двух ракурсах: совершенно плоской и покрытой маленькими, похожими на песчаные дюны, холмиками. Пока я говорил, мне пришло в голову, что я даже не уточнил, одно ли и то же мы видели. Остановившись, я сказал, что позволил себе увлечься. Затем приступил к описанию того, что видел, как если бы мы сравнивали свои впечатления от совместной воскресной прогулки.

– Сейчас об этом говорить уже не имеет смысла, – сказала она со вздохом. – Но если тебе это доставит удовольствие, то я расскажу тебе, что мы видели.

Она терпеливо описала все, что мы видели, говорили или делали. Она сказала, что тоже бывала раньше в этой пустынной пересеченной местности и что знает наверняка – эта земля не принадлежит людям, это – пространство между мирами, между миром, который мы знаем, и иным миром.

– Это пространство между параллельными линиями, – продолжала она. – Мы можем приходить туда в сновидении, но для того, чтобы покинуть этот мир и перейти в тот, надо пройти через эту область целиком, всем своим телом.

Я ощутил озноб при мысли, что надо войти в это бесплодное место в своем физическом теле.

– Мы с тобой уже там бывали в наших телах, – добавила она. – Разве ты не помнишь?

Я сказал, что все, что я могу вспомнить – это то, что я уже дважды под руководством дона Хуана видел этот странный ландшафт, но оба раза отбрасывал этот опыт, потому что он следовал за приемом галлюциногенных растений. Следуя своему рассудку, я рассматривал этот опыт как совершенно субъективные видения, а не как достоверные явления. Я не помнил, чтобы когда-нибудь раньше видел эту местность при других обстоятельствах.

– Когда мы попадали туда в своих телах? – спросил я.

– Не знаю, – сказала она. – Смутное воспоминание об этом просто мелькнуло у меня в голове, когда ты сказал, что был там раньше. Я полагаю, твоя очередь помочь мне закончить то, что я начала вспоминать. Я не могу на этом сфокусироваться, но припоминаю, что в это пустынное место нас и женщину-нагуаль брал с собой Сильвио Мануэль, но не знаю, зачем. Мы не были тогда в сновидении.

Я уже не слышал, что она говорила дальше. Мой ум стал настраиваться на что-то, пока еще невыразимое. Я попытался привести мысли в порядок. Они бесцельно разбрелись. На секунду я почувствовал, будто вновь вернул те годы и то время, когда не мог останавливать свой внутренний диалог. Затем туман начал рассеиваться. Мысли пришли в порядок без моего сознательного вмешательства, и в результате всплыли законченные воспоминания о событиях, которые я уже частично припомнил в одной из тех беспорядочных вспышек памяти, которые у меня бывали. Ла Горда была права. Нас уже однажды брали в ту область, которую дон Хуан называл «лимб[7]», очевидно, заимствовав этот термин из религиозной догмы. Я знал, что Ла Горда права и в том, что мы были там не в сновидении.

В тот раз, по просьбе Сильвио Мануэля, дон Хуан собрал вместе женщину-нагуаль, меня и Ла Горду. Он объяснил, что причиной нашего сбора послужило то, что я своими собственными средствами, но неосознанно, вошел в особый уголок осознания, который являлся местом острейшей формы внимания. Я уже ранее входил в это состояние, которое дон Хуан называл «лево-левосторонним», но очень ненадолго и всякий раз с его помощью. Одной из основных черт этого состояния, представлявшей для всех нас, связанных с доном Хуаном, огромнейшую ценность, было то, что в этом состоянии мы могли воспринимать необозримую массу желтоватого тумана, которую дон Хуан называл «стеной тумана».

Всегда, когда я мог ее воспринимать, она находилась справа от меня, распространяясь вперед до горизонта и вверх до бесконечности, разделяя мир надвое.

Стена тумана поворачивалась одновременно с движением головы, поэтому я никогда не имел возможности повернуться к ней лицом.

В тот день, о котором идет речь, дон Хуан и Сильвио Мануэль говорили со мной о стене тумана. Я помню, что потом Сильвио Мануэль схватил Ла Горду за загривок, как котенка, и исчез с ней в массе тумана. У меня была доля секунды, чтобы увидеть их исчезновение, потому что дон Хуан каким-то образом добился того, что я оказался повернутым к стене тумана. Он не хватал меня за шкирку, а толкнул в стену тумана, и следующее, что я увидел, была пустынная равнина. Дон Хуан, Сильвио Мануэль, женщина-нагуаль и Ла Горда также находились там. Меня не интересовало, что они делают; я был парализован неприятнейшим и угрожающим ощущением придавленности, усталости, сводящей с ума затрудненностью дыхания. Я воспринимал, что стою внутри душной желтой пещеры с низким потолком. Физическое ощущение давления стало таким сильным, что я больше не мог дышать. Казалось, все мои физические функции остановились. Я не мог чувствовать ни одной из частей своего тела. Однако я все еще мог двигаться, ходить, поднимать руки, поворачивать голову. Я положил руки на бедра, но ни бедра, ни ладони ничего не чувствовали. Мои руки и ноги зрительно были здесь, но на ощупь отсутствовали.

Движимый безграничным страхом, я схватил женщину-нагуаль за руку, дернул и свалил ее с ног. Но потянула ее не моя мускулатура, это была сила, сконцентрированная не в моих мышцах и не в скелете, а в центре моего тела.

Желая опробовать эту силу еще раз, я схватил Ла Горду. От моего рывка она пошатнулась. Тут я понял, что энергия, с помощью которой я все это делал, исходит из стержневидного протуберанца, действующего как щупальце из центра моего тела.

Все это заняло лишь секунду. В следующий момент я вновь погрузился в состояние физической боли и страха. Я посмотрел на Сильвио Мануэля с молчаливой просьбой о помощи. Он взглянул на меня, и я понял, что пропал. Его глаза были холодны и безразличны. Дон Хуан отвернулся от меня, и я внутренне затрясся от невыразимого физического ужаса. Мне казалось, что кровь в моем теле кипит, но не потому, что я чувствовал жар, а потому, что внутреннее давление приблизилось к точке взрыва.

Дон Хуан приказал мне расслабиться и отдаться смерти. Он сказал, что я останусь здесь, пока не умру, и что у меня есть шанс умереть мирно, если я сделаю сверхусилие и позволю страху завладеть мной; если же я стану с ним бороться, то умру в агонии.

Со мною заговорил Сильвио Мануэль, что случалось крайне редко. Он сказал, что энергия, необходимая для того, чтобы принять мой ужас, находится в центре моего тела, и что единственным способом добиться успеха будет молча согласиться, сдаться, не сдаваясь.

Женщина-нагуаль и Ла Горда были совершенно спокойны. Я был здесь единственным, кто умирал. Сильвио Мануэль сказал, что, судя по тому, как я теряю энергию, до моего конца остаются мгновения, и что я могу считать себя уже мертвым. Дон Хуан сделал женщинам знак следовать за ним, и они повернулись ко мне спиной. Я не видел, что они делали. Я почувствовал мощную вибрацию, идущую сквозь меня, и решил, что это мои смертные судороги. Моя борьба окончена. Меня больше ничего не тревожило. Я отдался необоримому ужасу, убивавшему меня. Мое тело, или образование, которое я считал своим телом, расслабилось, отдав себя смерти. Как только я позволил ужасу войти или, точнее, выйти из меня, я почувствовал и увидел, как разреженный туман, беловатое пятно на фоне сернисто-желтого тумана покидает мое тело.

Дон Хуан вернулся ко мне и с большим любопытством изучал меня. Сильвио Мануэль отошел в сторону и опять схватил Ла Горду за загривок. Я ясно видел, как он швырнул ее, словно огромную тряпичную куклу, в массу тумана. Затем он вошел туда сам и исчез.

Женщина-нагуаль сделала мне знак, приглашая войти в туман. Я двинулся к ней, но прежде, чем я подошел, дон Хуан мощно толкнул меня, и этот толчок пронес меня сквозь толщу тумана. Я не просто потерял равновесие, а пролетел сквозь туман и головой вперед упал на землю в повседневном мире.

Ла Горда вспомнила это событие, когда я рассказал ей о нем. Затем она кое-что уточнила.

– Мы с женщиной-нагуаль не боялись за твою жизнь, – сказала она. – Нагуаль говорил нам, что тебя надо заставить отпустить все, за что ты держишься, но в этом нет ничего нового. Каждого воина-мужчину нужно принуждать страхом.

Сильвио Мануэль уже протаскивал меня сквозь эту стену трижды, чтобы я научилась расслабляться. Он сказал, что если ты увидишь, что я чувствую себя там спокойно, это окажет на тебя влияние. Так и произошло. Ты сдался и расслабился.

– Тебе тоже было трудно научиться расслабляться?

– Нет. Для женщин это легко. В этом наше преимущество. Проблема лишь в том, что нас надо протаскивать через туман. Мы не можем делать этого самостоятельно.

– Почему не можете?

– Надо быть очень тяжелым, чтобы пройти сквозь туман, а женщина легкая, даже слишком, – сказала она.

– А как насчет женщины-нагуаль? Я не видел, чтобы ее тоже кто-нибудь протаскивал.

– Женщина-нагуаль была особенной, – сказала Ла Горда. – Она все могла делать самостоятельно. Она могла взять туда тебя или меня. Она могла даже самостоятельно пройти ту пустынную равнину, что, как говорил Нагуаль, обязательно для всех, кто отправляется в неизвестное.

– Почему она пошла туда со мной?

– Сильвио Мануэль взял нас, чтобы поддержать тебя. Он считал, что тебе нужна защита двух женских и двух мужских сопровождающих – защита от тех сущностей, которые рыскают там. Из этой пустынной равнины приходят союзники и другие твари, еще более свирепые.

– У тебя тоже была защита? – спросил я.

– Я в ней не нуждаюсь. Я – женщина. Я свободна от всего этого. Но мы считали, что ты находишься в ужасном положении. Ты был Нагуаль, но очень глупый Нагуаль. Мы считали, что любой из этих свирепых союзников или, если хочешь, называй их демонами, могут разорвать тебя на части. Так сказал нам Сильвио Мануэль. Он взял нас, чтобы охранять тебя с четырех сторон. Но забавным было то, что ни Нагуаль, ни Сильвио Мануэль не знали, что ты в нас не нуждаешься. Предполагалось, что мы будем некоторое время идти, пока ты не потеряешь свою энергию. Затем Сильвио Мануэль собирался напугать тебя, показав тебе союзников и натравив их на тебя. Он и Нагуаль планировали помогать тебе понемножку. Таково правило. Но что-то нарушилось. В ту же минуту, как ты попал туда, ты взбесился. Ты не сдвинулся ни на дюйм, а уже умирал. Ты был до полусмерти напуган, еще даже не увидев союзников.

Сильвио Мануэль рассказывал мне, что он не знал, что делать, поэтому он сказал тебе на ухо то, что должен был сказать в самую последнюю очередь – сдаться, не сдаваясь. Ты сразу успокоился, сам по себе, и им не понадобилось делать всего того, что они планировали. Нагуалю и Сильвио Мануэлю ничего не оставалось, как забрать нас оттуда.

Я рассказал Ла Горде, что когда я вернулся назад в этот мир, то кто-то был рядом со мной и помог мне подняться. Это все, что я помнил.

– Мы были в доме Сильвио Мануэля, – сказала она. – Сейчас я могу очень многое вспомнить об этом доме. Кто-то говорил мне, не помню, кто, что Сильвио Мануэль нашел его и купил, потому что дом был построен на месте силы. Но кто-то еще говорил, что ему просто понравился этот дом, он купил его, а затем перенес туда место силы. Лично я чувствую, что это Сильвио Мануэль принес силу. Я чувствую, что его безупречность удерживала там место силы, пока он жил там со своей компанией.

Когда им пришло время уходить, сила того места исчезла вместе с ними, и дом стал таким же, каким он был до тех пор, пока Сильвио Мануэль не купил его, – обычным домом.

Пока Ла Горда говорила, мой ум, казалось, еще больше прояснялся, но не настолько, чтобы открыть, что случилось с нами в этом доме и наполняло меня такой печалью. Не зная, почему, я был уверен, что это связано с женщиной-нагуаль. Где она?

Ла Горда не ответила, когда я спросил об этом. Наступило длительное молчание. Она извинилась, сказав, что должна приготовить завтрак; было уже утро. Она оставила меня наедине с самим собой, с очень болезненной тяжестью на сердце. Я позвал ее обратно. Она рассердилась и швырнула кастрюли на пол. Я понял, почему.

В следующей серии совместного сновидения мы еще более углубились в тонкости второго внимания. Это произошло несколько дней спустя. Мы с Ла Гордой, не ожидая этого и не прикладывая к этому усилий, оказались стоящими вместе. Она три-четыре раза пыталась сцепить наши руки, но безрезультатно. Она заговорила со мной, но ее речь была непонятной. Тем не менее, я знал: она говорит, что мы опять находимся в своих телах сновидения. Она предупредила меня о том, что все движения должны делаться из средней части наших тел.

Как и при нашей последней попытке, никакой сцены сновидения не появилось. Однако я, казалось, узнавал местность, которую видел в своих сновидениях почти ежедневно в течение года. Это была долина саблезубого тигра.

Мы прошли несколько метров, и на этот раз наши движения уже не были ни порывистыми, ни взрывообразными. Мы действительно шли, исходя из живота, не напрягая никаких мышц. Трудность состояла только в отсутствии у меня практики. Это походило на первую поездку на велосипеде. Я быстро устал и потерял ритм, стал нерешительным и неуверенным в себе. Мы остановились. Ла Горда тоже потеряла синхронность движений.

Тут мы начали осматривать то, что нас окружало. Все имело неоспоримую реальность, по крайней мере, для глаз. Мы находились в пересеченной местности со странной растительностью. Я не мог определить вид тех странных кустов, которые там росли. Они походили на маленькие деревья, полтора-два метра высотой. На них было немного листьев, плоских и толстых, зеленовато-коричневого цвета, и великолепные, темно-коричневые, с золотистыми полосками цветы. Стебли не были древовидными, они выглядели легкими и податливыми, как тростник, и были покрыты длинными устрашающими иглоподобными шипами. Некоторые старые растения высохли и упали на землю. Казалось, что они пустотелые.

Почва была очень темной и казалась сырой. Я попытался нагнуться, чтобы потрогать ее, но мне не удалось двинуться. Ла Горда знаком показала, чтобы я использовал среднюю часть тела. Когда я это сделал, мне не понадобилось нагибаться, чтобы коснуться земли. У меня было что-то вроде щупальца, которым я мог чувствовать. Однако я не мог разобрать, что именно я чувствую. Не было никаких тактильных ощущений, на основе которых можно было бы воспринимать различия. Земля, которой я коснулся, казалась почвой, но на вид, а не на ощупь. Тут я погрузился в интеллектуальную дилемму. Почему сновидение кажется продуктом моих зрительных способностей? Может быть, потому, что зрение доминирует у нас в повседневной жизни? Вопросы были бессмысленными. Я не был в том состоянии, когда мог бы отвечать на них, и единственным, к чему привели эти размышления, было ослабление моего второго внимания.

Ла Горда прервала мои рассуждения, хорошенько боднув. Я ощутил как бы удар. Дрожь пробежала по всему моему телу. Она показала вперед. Как обычно, саблезубый тигр лежал на каменистом выступе, где я его видел всегда. Мы приблизились, пока не оказались в двух метрах от камня, так что нам приходилось поднимать голову, чтобы смотреть на тигра. Мы остановились. Он поднялся. Его размеры были поразительны, особенно ширина.

Я знал, что Ла Горда хочет пройти со мной вокруг тигра на другую сторону холма. Я хотел сказать ей, что это может быть опасно, но не знал, как ей это передать. Тигр казался сердитым, возбужденным. Он присел на задние лапы, как бы собираясь прыгнуть на нас. Я испугался.

Ла Горда повернулась ко мне, улыбаясь. Я понял, что она говорит, чтобы я не поддавался панике, так как тигр был только образом, подобным призраку. Движением головы она подталкивала меня идти вперед. Однако на неизмеримо более глубоком уровне я знал, что тигр является сущностью, может быть не в таком смысле настоящей, как в нашем обычном мире, но тем не менее – реальной. А поскольку мы с Ла Гордой были в сновидении, мы потеряли свою повседневную реальность. В этот момент мы были с тигром на равных. Наше существование тоже было призрачным.

Мы сделали еще один шаг по настоянию Ла Горды. Тигр прыгнул. Я видел, как в воздухе взметнулось его огромное тело, направляясь прямо на меня. Я потерял ощущение, что я в сновидении, для меня тигр был реальным и через мгновение должен был меня растерзать. Каскад огней, образов самых интенсивных красок, какие я только видел, замелькал вокруг меня. Я проснулся в своем кабинете.

После того, как мы добились значительных успехов в совместном сновидении, у меня появилась уверенность, что мы ухитрились сохранить свою отрешенность, и торопиться больше некуда. Нас заставляли действовать не результаты наших усилий. Скорее, это было какое-то скрытое, невыраженное побуждение, дававшее нам толчок действовать безупречно, без мысли о награде. Наши последующие сеансы были такими же, как и первый, за исключением быстроты и легкости, с которой мы теперь входили во второе состояние сновидения – динамичное бодрствование.

Наше искусство в совместном сновидении дошло до такого уровня, что мы с успехом повторяли его каждую ночь. Без всякого специального намерения с нашей стороны, наше совместное сновидение фокусировалось наугад на трех областях: на песчаных дюнах, на месте обитания саблезубого тигра и, самое важное, на забытых событиях прошлого.

Когда перед нами представали сцены, имевшие отношение к забытым событиям, в которых Ла Горда и я играли важную роль, она без всяких затруднений сцепляла свою руку с моей. Это действие давало мне иррациональное ощущение безопасности. Ла Горда объяснила, что этот акт необходим для того, чтобы рассеять то абсолютное одиночество, которое является результатом второго внимания. Она сказала, что смыкание рук вызывает чувство объективности, и в результате мы можем следить за действиями, происходящими в каждой сцене. Иногда мы были вынуждены вовлекаться в эту деятельность, а иногда бывали полностью объективными и наблюдали за сценой, как в кино.

Когда мы посещали песчаные дюны или место обитания саблезубого тигра, мы не могли сомкнуть руки. В этих случаях наши действия никогда не повторялись, они никогда не были предусмотренными и всегда производили впечатление спонтанных реакций на новую ситуацию.

По мнению Ла Горды, большинство наших совместных сновидений распадались на три категории. Первая, самая большая, состояла из повторного участия в событиях, которые мы уже когда-то пережили. Вторая – когда мы оба наблюдали за действиями, которые я один когда-то совершил, – страна саблезубого тигра относилась к этой категории. Третья – действительное посещение такой области, которая существовала такой же, какой мы видели ее в момент посещения. Ла Горда утверждала, что упомянутые желтые холмы существуют здесь и сейчас и что именно так они выглядят и так расположены для приходящего туда воина.

В одном пункте мне хотелось с ней поспорить. У нас случались загадочные встречи с людьми, которых мы почему-то забыли, но с которыми явно были знакомы. Саблезубый тигр, с другой стороны, был существом из моего сновидения. Я не мог воспринимать его и тех людей как относящихся к одной категории.

Прежде, чем я успел задать свой вопрос, я уже услышал ответ Ла Горды. Казалось, она и впрямь находится у меня в голове, читая как по раскрытой книге.

– Они все одного класса, – сказала она и нервно рассмеялась. – Мы не можем найти объяснения тому, почему мы забыли или как так получилось, что мы вспоминаем сейчас. Мы ничего не можем объяснить. Саблезубый тигр где-то там. Мы никогда не узнаем, где. Но почему мы должны тревожиться из-за каких-то надуманных несоответствий? Сказать, что это – факт, а вот это – сновидение, не имеет ни малейшего смысла для другого «я».

Мы с Ла Гордой использовали совместное сновидение, как средство достижения невообразимого мира скрытых воспоминаний. Оно позволяло извлекать на поверхность события, добраться до которых посредством повседневной памяти было невозможно. Когда мы перебирали такого рода события во время бодрствования, это вызывало еще более детальные воспоминания. Подобным образом мы, так сказать, отрыли массу воспоминаний, погребенных в нас. Потребовалось почти два года невероятных усилий и концентрации, чтобы прийти к минимальному пониманию того, что же с нами произошло.

Дон Хуан говорил нам, что человеческие существа разделены надвое. Правая сторона, которую он называл тоналем, схватывала все, что может постичь[8] интеллект. Левая сторона – нагуаль, – это область, черты которой неописуемы, область, которую невозможно заключить в слова. Левая часть, возможно, постигается[9] (если это можно назвать постижением) всем нашим телом, отсюда и его сопротивление построению концепций.