О старых и молодых бабенках 1 страница

Фридрих Ницше. Так говорил Заратустра

---------------------------------------------------------------

Оригинал этого текста расположен на странице

Фридрих Ницше (на "Скрижалях")

http://www.skrijali.ru

"Так говорил Заратустра.
Книга для всех и ни для кого"

---------------------------------------------------------------

Friedrich Nietzsche
"Also Sprach Zarathustra"

Непосредственная предыстория этой книги -- своего рода

ницшевской Библии, падает на начало 80-х годов, а точнее, на

промежуток времени от августа 1881 до января 1883 г., когда, по

позднему признанию Ницше, на него снизошли два "видения":

сначала мысль о "вечном возвращении", а потом и образ самого

Заратустры. Дальнейшая хронология написания книги представляет

собой совершенный образец чисто штурмового вдохновения. Книга

создавалась урывками, но в необыкновенно короткие сроки:

фактически чистое время написания первых трех частей заняло не

больше месяца, по десять дней на каждую, так что окончательный

календарь выглядит следующим образом:

1 -- 10 февраля 1883 г. в Рапалло: 1-я часть; вышла в свет

в июне того же года в лейпцигском издательстве Шмейцнера.

26 июня -- 6 июля 1883 г. в Рапалло: 2-я часть; вышла в

свет в сентябре в том же издательстве.

8 -- 20 января 1884 г. в Сильс-Мария: 3-я часть; вышла в

свет в марте там же.

Последняя, 4-я часть была написана в Ницце в январе --

феврале 1885 г. и вышла в свет в апреле того же года в

издательстве Наумана в количестве 40 экземпляров,

предназначенных только для узкого круга знакомых.

С. Л. Франк вспоминает: "Зимой 1901-2 гг. мне случайно

попала в руки книга Ницше "Так говорил Заратустра". Я был

потрясен -- не учением Ницше, -- а атмосферой глубины духовной

жизни, духовного борения, которой веяло от этой книги".

Произведение публикуется по изданию: Фридрих Ницше,

Сочинения в 2-х томах, том 2, издательство "Мысль", Москва

1990.

Перевод -- Ю.М. Антоновского под редакцией К.А. Свасьяна.

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

ПРЕДИСЛОВИЕ ЗАРАТУСТРЫ

Когда Заратустре исполнилось тридцать лет, покинул он свою

родину и озеро своей родины и пошел в горы. Здесь наслаждался

он своим духом и своим одиночеством и в течение десяти лет не

утомлялся этим. Но наконец изменилось сердце его -- и в одно

утро поднялся он с зарею, стал перед солнцем и так говорил к

нему:

"Великое светило! К чему свелось бы твое счастье, если б

не было у тебя тех, кому ты светишь!

В течение десяти лет подымалось ты к моей пещере: ты

пресытилось бы своим светом и этой дорогою, если б не было

меня, моего орла и моей змеи.

Но мы каждое утро поджидали тебя, принимали от тебя

преизбыток твой и благословляли тебя.

Взгляни! Я пресытился своей мудростью, как пчела,

собравшая слишком много меду; мне нужны руки, простертые ко

мне.

Я хотел бы одарять и наделять до тех пор, пока мудрые

среди людей не стали бы опять радоваться безумству своему, а

бедные -- богатству своему.

Для этого я должен спуститься вниз: как делаешь ты каждый

вечер, окунаясь в море и неся свет свой на другую сторону мира,

ты, богатейшее светило!

Я должен, подобно тебе, закатиться, как называют

это люди, к которым хочу я спуститься.

Так благослови же меня, ты, спокойное око, без зависти

взирающее даже на чрезмерно большое счастье!

Благослови чашу, готовую пролиться, чтобы золотистая влага

текла из нее и несла всюду отблеск твоей отрады!

Взгляни, эта чаша хочет опять стать пустою, и Заратустра

хочет опять стать человеком".

-- Так начался закат Заратустры.

Заратустра спустился один с горы, и никто не повстречался

ему. Но когда вошел он в лес, перед ним неожиданно предстал

старец, покинувший свою священную хижину, чтобы поискать

кореньев в лесу. И так говорил старец Заратустре:

"Мне не чужд этот странник: несколько лет тому назад

проходил он здесь. Заратустрой назывался он; но он изменился.

Тогда нес ты свой прах на гору; неужели теперь хочешь ты

нести свой огонь в долины? Неужели не боишься ты кары

поджигателю?

Да, я узнаю Заратустру. Чист взор его, и на устах его нет

отвращения. Не потому ли и идет он, точно танцует?

Заратустра преобразился, ребенком стал Заратустра,

Заратустра проснулся: чего же хочешь ты среди спящих?

Как на море, жил ты в одиночестве, и море носило тебя.

Увы! ты хочешь выйти на сушу? Ты хочешь снова сам таскать свое

тело?"

Заратустра отвечал: "Я люблю людей".

"Разве не потому, -- сказал святой, -- ушел и я в лес и

пустыню? Разве не потому, что и я слишком любил людей?

Теперь люблю я Бога: людей не люблю я. Человек для меня

слишком несовершенен. Любовь к человеку убила бы меня".

Заратустра отвечал: "Что говорил я о любви! Я несу людям

дар".

"Не давай им ничего, -- сказал святой. -- Лучше сними с

них что-нибудь и неси вместе с ними -- это будет для них всего

лучше, если только это лучше и для тебя!

И если ты хочешь им дать, дай им не больше милостыни и еще

заставь их просить ее у тебя!"

"Нет, -- отвечал Заратустра, -- я не даю милостыни. Для

этого я недостаточно беден".

Святой стал смеяться над Заратустрой и так говорил: "Тогда

постарайся, чтобы они приняли твои сокровища! Они недоверчивы к

отшельникам и не верят, что мы приходим, чтобы дарить.

Наши шаги по улицам звучат для них слишком одиноко. И если

они ночью, в своих кроватях, услышат человека, идущего задолго

до восхода солнца, они спрашивают себя: куда крадется этот вор?

Не ходи же к людям и оставайся в лесу! Иди лучше к зверям!

Почему не хочешь ты быть, как я, -- медведем среди медведей,

птицею среди птиц?"

"А что делает святой в лесу?" -- спросил Заратустра.

Святой отвечал: "Я слагаю песни и пою их; и когда я слагаю

песни, я смеюсь, плачу и бормочу себе в бороду: так славлю я

Бога.

Пением, плачем, смехом и бормотанием славлю я Бога, моего

Бога. Но скажи, что несешь ты нам в дар?"

Услышав эти слова, Заратустра поклонился святому и сказал:

"Что мог бы я дать вам! Позвольте мне скорее уйти, чтобы

чего-нибудь я не взял у вас!" -- Так разошлись они в разные

стороны, старец и человек, и каждый смеялся, как смеются дети.

Но когда Заратустра остался один, говорил он так в сердце

своем: "Возможно ли это! Этот святой старец в своем лесу еще не

слыхал о том, что Бог мертв".

Придя в ближайший город, лежавший за лесом, Заратустра

нашел там множество народа, собравшегося на базарной площади:

ибо ему обещано было зрелище -- плясун на канате. И Заратустра

говорил так к народу:

Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что

должно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его?

Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя; а

вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к

состоянию зверя, чем превзойти человека?

Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или

мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для

сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором.

Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас еще

осталось от червя, Некогда были вы обезьяной, и даже теперь еще

человек больше обезьяны, чем иная из обезьян.

Даже мудрейший среди вас есть только разлад и помесь

растения и призрака. Но разве я велю вам стать призраком или

растением?

Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке!

Сверхчеловек -- смысл земли. Пусть же ваша воля говорит:

да будет сверхчеловек смыслом земли!

Я заклинаю вас, братья мои, оставайтесь верны земле

и не верьте тем, кто говорит вам о надземных надеждах! Они

отравители, все равно, знают ли они это или нет.

Они презирают жизнь, эти умирающие и сами себя отравившие,

от которых устала земля: пусть же исчезнут они!

Прежде хула на Бога была величайшей хулой; но Бог умер, и

вместе с ним умерли и эти хулители. Теперь хулить землю --

самое ужасное преступление, так же как чтить сущность

непостижимого выше, чем смысл земли!

Некогда смотрела душа на тело с презрением: и тогда не

было ничего выше, чем это презрение, -- она хотела видеть тело

тощим, отвратительным и голодным. Так думала она бежать от тела

и от земли.

О, эта душа сама была еще тощей, отвратительной и

голодной; и жестокость была вожделением этой души!

Но и теперь еще, братья мои, скажите мне: что говорит ваше

тело о вашей душе? Разве ваша душа не есть бедность и грязь и

жалкое довольство собою?

Поистине, человек -- это грязный поток. Надо быть морем,

чтобы принять в себя грязный поток и не сделаться нечистым.

Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он -- это море, где

может потонуть ваше великое презрение.

В чем то самое высокое, что можете вы пережить? Это -- час

великого презрения. Час, когда ваше счастье становится для вас

отвратительным, так же как ваш разум и ваша добродетель.

Час, когда вы говорите: "В чем мое счастье! Оно --

бедность и грязь и жалкое довольство собою. Мое счастье должно

бы было оправдывать само существование!"

Час, когда вы говорите: "В чем мой разум! Добивается ли он

знания, как лев своей пищи? Он -- бедность и грязь и жалкое

довольство собою!"

Час, когда вы говорите: "В чем моя добродетель! Она еще не

заставила меня безумствовать. Как устал я от добра моего и от

зла моего! Все это бедность и грязь и жалкое довольство собою!"

Час, когда вы говорите: "В чем моя справедливость! Я не

вижу, чтобы был я пламенем и углем. А справедливый -- это

пламень и уголь!"

Час, когда вы говорите: "В чем моя жалость! Разве жалость

-- не крест, к которому пригвождается каждый, кто любит людей?

Но моя жалость не есть распятие".

Говорили ли вы уже так? Восклицали ли вы уже так? Ах, если

бы я уже слышал вас так восклицающими!

Не ваш грех -- ваше самодовольство вопиет к небу;

ничтожество ваших грехов вопиет к небу!

Но где же та молния, что лизнет вас своим языком? Где то

безумие, что надо бы привить вам?

Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он -- эта молния, он

-- это безумие! --

Пока Заратустра так говорил, кто-то крикнул из толпы: "Мы

слышали уже довольно о канатном плясуне; пусть нам покажут

его!" И весь народ начал смеяться над Заратустрой. А канатный

плясун, подумав, что эти слова относятся к нему, принялся за

свое дело.

Заратустра же глядел на народ и удивлялся. Потом он так

говорил:

Человек -- это канат, натянутый между животным и

сверхчеловеком, -- канат над пропастью.

Опасно прохождение, опасно быть в пути, опасен взор,

обращенный назад, опасны страх и остановка.

В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке

можно любить только то, что он переход и гибель.

Я люблю тех, кто не умеет жить иначе, как чтобы погибнуть,

ибо идут они по мосту.

Я люблю великих ненавистников, ибо они великие почитатели

и стрелы тоски по другому берегу.

Я люблю тех, кто не ищет за звездами основания, чтобы

погибнуть и сделаться жертвою -- а приносит себя в жертву

земле, чтобы земля некогда стала землею сверхчеловека.

Я люблю того, кто живет для познания и кто хочет познавать

для того, чтобы когда-нибудь жил сверхчеловек. Ибо так хочет он

своей гибели.

Я люблю того, кто трудится и изобретает, чтобы построить

жилище для сверхчеловека и приготовить к приходу его землю,

животных и растения: ибо так хочет он своей гибели.

Я люблю того, кто любит свою добродетель: ибо добродетель

есть воля к гибели и стрела тоски.

Я люблю того, кто не бережет для себя ни капли духа, но

хочет всецело быть духом своей добродетели: ибо так, подобно

духу, проходит он по мосту.

Я люблю того, кто из своей добродетели делает свое

тяготение и свою напасть: ибо так хочет он ради своей

добродетели еще жить и не жить более.

Я люблю того, кто не хочет иметь слишком много

добродетелей. Одна добродетель есть больше добродетель, чем

две, ибо она в большей мере есть тот узел, на котором держится

напасть.

Я люблю того, чья душа расточается, кто не хочет

благодарности и не воздает ее: ибо он постоянно дарит и не

хочет беречь себя.

Я люблю того, кто стыдится, когда игральная кость выпадает

ему на счастье, и кто тогда спрашивает: неужели я

игрок-обманщик? -- ибо он хочет гибели.

Я люблю того, кто бросает золотые слова впереди своих дел

и исполняет всегда еще больше, чем обещает: ибо он хочет своей

гибели.

Я люблю того, кто оправдывает людей будущего и искупляет

людей прошлого: ибо он хочет гибели от людей настоящего.

Я люблю того, кто карает своего Бога, так как он любит

своего Бога: ибо он должен погибнуть от гнева своего Бога.

Я люблю того, чья душа глубока даже в ранах и кто может

погибнуть при малейшем испытании: так охотно идет он по мосту.

Я люблю того, чья душа переполнена, так что он забывает

самого себя, и все вещи содержатся в нем: так становятся все

вещи его гибелью.

Я люблю того, кто свободен духом и свободен сердцем: так

голова его есть только утроба сердца его, а сердце его влечет

его к гибели.

Я люблю всех тех, кто являются тяжелыми каплями, падающими

одна за другой из темной тучи, нависшей над человеком: молния

приближается, возвещают они и гибнут, как провозвестники.

Смотрите, я провозвестник молнии и тяжелая капля из тучи;

но эта молния называется сверхчеловек.

Произнесши эти слова, Заратустра снова посмотрел на народ

и умолк. "Вот стоят они, говорил он в сердце своем, -- вот

смеются они: они не понимают меня, мои речи не для этих ушей.

Неужели нужно сперва разодрать им уши, чтобы научились они

слушать глазами? Неужели надо греметь, как литавры и как

проповедники покаяния? Или верят они только заикающемуся?

У них есть нечто, чем гордятся они. Но как называют они

то, что делает их гордыми? Они называют это культурою, она

отличает их от козопасов.

Поэтому не любят они слышать о себе слово "презрение".

Буду же говорить я к их гордости.

Буду же говорить я им о самом презренном существе, а это и

есть последний человек".

И так говорил Заратустра к народу:

Настало время, чтобы человек поставил себе цель свою.

Настало время, чтобы человек посадил росток высшей надежды

своей.

Его почва еще достаточно богата для этого. Но эта почва

будет когда-нибудь бедной и бесплодной, и ни одно высокое

дерево не будет больше расти на ней.

Горе! Приближается время, когда человек не пустит более

стрелы тоски своей выше человека и тетива лука его разучится

дрожать!

Я говорю вам: нужно носить в себе еще хаос, чтобы быть в

состоянии родить танцующую звезду. Я говорю вам: в вас есть еще

хаос.

Горе! Приближается время, когда человек не родит больше

звезды. Горе! Приближается время самого презренного человека,

который уже не может презирать самого себя.

Смотрите! Я показываю вам последнего человека.

"Что такое любовь? Что такое творение? Устремление? Что

такое звезда?" -- так вопрошает последний человек и моргает.

Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний человек,

делающий все маленьким. Его род неистребим, как земляная блоха;

последний человек живет дольше всех.

"Счастье найдено нами", -- говорят последние люди, и

моргают.

Они покинули страны, где было холодно жить: ибо им

необходимо тепло. Также любят они соседа и жмутся к нему: ибо

им необходимо тепло.

Захворать или быть недоверчивым считается у них грехом:

ибо ходят они осмотрительно. Одни безумцы еще спотыкаются о

камни или о людей!

От времени до времени немного яду: это вызывает приятные

сны. А в конце побольше яду, чтобы приятно умереть.

Они еще трудятся, ибо труд -- развлечение. Но они

заботятся, чтобы развлечение не утомляло их.

Не будет более ни бедных, ни богатых: то и другое слишком

хлопотно. И кто захотел бы еще управлять? И кто повиноваться?

То и другое слишком хлопотно.

Нет пастуха, одно лишь стадо! Каждый желает равенства, все

равны: кто чувствует иначе, тот добровольно идет в сумасшедший

дом.

"Прежде весь мир был сумасшедший", -- говорят самые умные

из них, и моргают.

Все умны и знают все, что было; так что можно смеяться без

конца. Они еще ссорятся, но скоро мирятся -- иначе это

расстраивало бы желудок.

У них есть свое удовольствьице для дня и свое

удовольствьице для ночи; но здоровье -- выше всего.

"Счастье найдено нами", -- говорят последние люди, и

моргают.

Здесь окончилась первая речь Заратустры, называемая также

"Предисловием", ибо на этом месте его прервали крик и радость

толпы. "Дай нам этого последнего человека, о Заратустра, -- так

восклицали они, -- сделай нас похожими на этих последних людей!

И мы подарим тебе сверхчеловека!" И все радовались и щелкали

языком. Но Заратустра стал печален и сказал в сердце своем:

"Они не понимают меня: мои речи не для этих ушей.

Очевидно, я слишком долго жил на горе, слишком часто

слушал ручьи и деревья: теперь я говорю им, как козопасам.

Непреклонна душа моя и светла, как горы в час

дополуденный. Но они думают, что холоден я и что говорю я со

смехом ужасные шутки.

И вот они смотрят на меня и смеются, и, смеясь, они еще

ненавидят меня. Лед в смехе их".

Но тут случилось нечто, что сделало уста всех немыми и

взор неподвижным. Ибо тем временем канатный плясун начал свое

дело: он вышел из маленькой двери и пошел по канату,

протянутому между двумя башнями и висевшему над базарной

площадью и народом. Когда он находился посреди своего пути,

маленькая дверь вторично отворилась, и детина, пестро одетый,

как скоморох, выскочил из нее и быстрыми шагами пошел во след

первому. "Вперед, хромоногий, -- кричал он своим страшным

голосом, -- вперед, ленивая скотина, контрабандист, набеленная

рожа! Смотри, чтобы я не пощекотал тебя своею пяткою! Что

делаешь ты здесь между башнями? Ты вышел из башни; туда бы и

следовало запереть тебя, ты загораживаешь дорогу тому, кто

лучше тебя!" -- И с каждым словом он все приближался к нему --

и, когда был уже на расстоянии одного только шага от него,

случилось нечто ужасное, что сделало уста всех немыми и взор

неподвижным: он испустил дьявольский крик и прыгнул через того,

кто загородил ему дорогу. Но этот, увидев, что его соперник

побеждает его, потерял голову и канат; он бросил свой шест и

сам еще быстрее, чем шест, полетел вниз, как какой-то вихрь из

рук и ног. Базарная площадь и народ походили на море, когда

проносится буря: все в смятении бежало в разные стороны,

большею частью там, где должно было упасть тело.

Но Заратустра оставался на месте, и прямо возле него упало

тело, изодранное и разбитое, но еще не мертвое. Немного спустя

к раненому вернулось сознание, и он увидел Заратустру,

стоявшего возле него на коленях. "Что ты тут делаешь? -- сказал

он наконец. -- Я давно знал, что черт подставит мне ногу.

Теперь он тащит меня в преисподнюю; не хочешь ли ты помешать

ему?"

"Клянусь честью, друг, -- отвечал Заратустра, -- не

существует ничего, о чем ты говоришь: нет ни черта, ни

преисподней. Твоя душа умрет еще скорее, чем твое тело: не

бойся же ничего!"

Человек посмотрел на него с недоверием. "Если ты говоришь

правду, -- сказал он, -- то, теряя жизнь, я ничего не теряю. Я

немного больше животного, которого ударами и впроголодь научили

плясать".

"Не совсем так, -- сказал Заратустра, -- ты из опасности

сделал себе ремесло, а за это нельзя презирать. Теперь ты

гибнешь от своего ремесла; за это я хочу похоронить тебя своими

руками".

На эти слова Заратустры умирающий ничего не ответил; он

только пошевелил рукою, как бы ища, в благодарность, руки

Заратустры. --

Тем временем наступил вечер, и базарная площадь скрылась

во мраке; тогда рассеялся и народ, ибо устают даже любопытство

и страх. Но Заратустра продолжал сидеть на земле возле мертвого

и был погружен в свои мысли: так забыл он о времени. Наконец

наступила ночь, и холодный ветер подул на одинокого. Тогда

поднялся Заратустра и сказал в сердце своем:

"Поистине, прекрасный улов был сегодня у Заратустры. Он не

поймал человека, зато труп поймал он.

Жутко человеческое существование и к тому же всегда лишено

смысла: скоморох может стать уделом его.

Я хочу учить людей смыслу их бытия: этот смысл есть

сверхчеловек, молния из темной тучи, называемой человеком.

Но я еще далек от них, и моя мысль не говорит их мыслям.

Для людей я еще середина между безумцем и трупом.

Темна ночь, темны пути Заратустры. Идем, холодный,

недвижный товарищ! Я несу тебя туда, где я похороню тебя своими

руками".

Сказав это в сердце своем, Заратустра взял труп себе на

спину и пустился в путь. Но не успел он пройти и ста шагов, как

человек подкрался к нему и стал шептать ему на ухо -- и

гляди-ка, тот, кто говорил, был скоморох с башни. "Уходи из

этого города, о Заратустра, -- говорил он, -- слишком многие

ненавидят тебя здесь. Ненавидят тебя добрые и праведные, и они

зовут тебя своим врагом и ненавистником; ненавидят тебя

правоверные, и они зовут тебя опасным для толпы. Счастье твое,

что смеялись над тобою: и поистине, ты говорил, как скоморох.

Счастье твое, что ты пристал к мертвой собаке; унизившись так,

ты спас себя на сегодня. Но уходи прочь из этого города -- или

завтра я перепрыгну через тебя, живой через мертвого". И сказав

это, человек исчез; а Заратустра продолжал свой путь по темным

улицам.

У ворот города повстречались ему могильщики; они факелом

посветили ему в лицо, узнали Заратустру и много издевались над

ним: "Заратустра уносит с собой мертвую собаку: браво,

Заратустра обратился в могильщика! Ибо наши руки слишком чисты

для этой поживы. Не хочет ли Заратустра украсть у черта его

кусок? Ну, так и быть! Желаем хорошо поужинать! Если только

черт не более ловкий вор, чем Заратустра! -- Он украдет их

обоих, он сожрет их обоих!" И они смеялись и шушукались между

собой.

Заратустра не сказал на это ни слова и шел своей дорогой.

Он шел два часа по лесам и болотам и очень часто слышал

голодный вой волков; наконец и на него напал голод. Он

остановился перед уединенным домом, в котором горел свет.

"Голод нападает на меня, как разбойник, -- сказал

Заратустра. -- В лесах и болотах нападает на меня голод мой и в

глубокую ночь.

Удивительные капризы у моего голода. Часто наступает он у

меня только после обеда, и сегодня целый день я не чувствовал

его; где же замешкался он?"

И с этими слонами Заратустра постучался в дверь дома.

Появился старик; он нес фонарь и спросил: "Кто идет ко мне и

нарушает мой скверный сон?"

"Живой и мертвый, -- отвечал Заратустра. -- Дайте мне

поесть и попить; днем я забыл об этом. Тот, кто кормит

голодного, насыщает свою собственную душу: так говорит

мудрость".

Старик ушел, но тотчас вернулся и предложил Заратустре

хлеб и вино. "Здесь плохой край для голодающих, сказал он, --

поэтому я и живу здесь. Зверь и человек приходят ко мне,

отшельнику. Но позови же своего товарища поесть и попить, он

устал еще больше, чем ты". Заратустра отвечал: "Мертв мой

товарищ, было бы трудно уговорить его поесть". "Это меня не

касается, -- ворча произнес старик, -- кто стучится в мою

дверь, должен принимать то, что я ему предлагаю. Ешьте и будьте

здоровы!" --

После этого Заратустра шел еще два часа, доверяясь дороге

и свету звезд: ибо он был привычный ночной ходок и любил всему

спящему смотреть в лицо. Но когда стало светать, Заратустра

очутился в глубоком лесу, и дальше уже не было видно дороги.

Тогда он положил мертвого в дупло дерева на высоте своей головы

-- ибо он хотел защитить его от волков -- и сам лег на землю,

на мох. И тотчас уснул он, усталый телом, но с непреклонной

душою.

Долго спал Заратустра, и не только утренняя заря, но и час

дополуденный прошли по лицу его. Но наконец он открыл глаза: с

удивлением посмотрел Заратустра на лес и тишину, с удивлением

заглянул он внутрь самого себя. Потом он быстро поднялся, как

мореплаватель, завидевший внезапно землю, и возликовал: ибо он

увидел новую истину. И так говорил он тогда в сердце своем:

"Свет низошел на меня: мне нужны спутники, и притом живые,

-- не мертвые спутники и не трупы, которых ношу я с собою, куда

я хочу.

Мне нужны живые спутники, которые следуют за мною, потому

что хотят следовать сами за собой -- и туда, куда я хочу.

Свет низошел на меня: не к народу должен говорить

Заратустра, а к спутникам! Заратустра не должен быть пастухом и

собакою стада!

Сманить многих из стада -- для этого пришел я. Негодовать

будет на меня народ и стадо: разбойником хочет называться

Заратустра у пастухов.

У пастухов, говорю я, но они называют себя добрыми и

праведными. У пастухов, говорю я, но они называют себя

правоверными.

Посмотри на добрых и праведных! Кого ненавидят они больше

всего? Того, кто разбивает их скрижали ценностей, разрушителя,

преступника -- но это и есть созидающий.

Посмотри на правоверных! Кого ненавидят они больше всего?

Того, кто разбивает их скрижали ценностей, разрушителя,

преступника -- но это и есть созидающий.

Спутников ищет созидающий, а не трупов, а также не стад и

не верующих. Созидающих так же, как он, ищет созидающий, тех,

кто пишут новые ценности на новых скрижалях.

Спутников ищет созидающий и тех, кто собирал бы жатву

вместе с ним: ибо все созрело у него для жатвы. Но ему

недостает сотни серпов; поэтому он вырывает колосья и негодует.

Спутников ищет созидающий и тех, кто умеет точить свои

серпы. Разрушителями будут называться они и ненавистниками

добрых и злых. Но они соберут жатву и будут праздновать.

Созидающих вместе с ним ищет Заратустра, собирающих жатву

и празднующих вместе с ним ищет Заратустра: что стал бы он

созидать со стадами, пастухами и трупами!