Перевод с английского В. Ладогина 19 страница

К себе самой презрение внушил.

Но вот очнулась; молвит, улыбаясь:

"Безумная! С бесчувственным сражаюсь!"

Так время утомил поток скорбей

Приливами, отливами валов.

То жаждет ночи, то ей день милей;

Дух подгонять события готов.

Страданья замедляют ход часов;

Не знает сна несущий муки бремя;

В бессоннице всегда влачится время.

Но незаметно время протекло

За созерцанием картины той.

Лукрецию от горя отвлекло

Ее сочувствие беде чужой;

Притих порыв души ее больной:

Порою облегчает нас сознанье,

Что и других людей томят страданья.

Но вот, посланьем призван, прискакал

С друзьями Коллатин. В покой жены

Войдя, ее он в трауре застал.

Кругами синими обведены

Глаза, как радугою лик луны;

Та синева — наследье ливней слезных

И предвещанье бурь грядущих грозных.

На скорбь супруги Коллатин смотрел,

До глубины сердечной потрясен:

Глаза красны, а лик прозрачно-бел;

Сил не имел спросить матрону он,

Чем ей недуг душевный причинен.

Стоял безмолвно муж перед супругой:

Так на чужбине сходятся два друга.

Но вот он руку бледную берет

И говорит ей: "Что стряслось с тобой?

Ты вся дрожишь? Что сердце так гнетет?

О, что похитило румянец твой?

Зачем душа омрачена тоской?

Открой, любимая, свои томленья,

Чтоб оказать могли мы облегченье".

Вздохнула трижды бедная жена,

Пред тем как слово вымолвить одно.

Готова, наконец, сказать она

Про бедствие, что ей учинено:

Как честь погибла, счастье сметено.

А Коллатин, друзьями окруженный,

Ждал слов своей супруги удрученной.

Тут песнь предсмертную в гнезде своем

Тоскующая лебедь начала:

"Речей не хватит передать о том,

Как учинилось мне деянье зла.

Во мне печаль слова превозмогла.

Своей тоски и бесконечных жалоб

И в целый год тебе не рассказала б.

"Но вот что я скажу, властитель мой,

Чтоб ты простить мое паденье мог:

В наш дом явился человек чужой;

Он дерзко на постель твою возлег

И несказанный срам на нас навлек.

Он ложа нашего попрал святыню:

Твоя супруга не чиста отныне.

"В слепую полночь, в мертвой тишине,

Прокрался гад поганый в мой покой,

С мечом и с факелом, и молвил мне:

"Проснись, матрона, раздели со мной

Восторг любви, иль поражу бедой

Я весь твой род; расправлюсь беспощадно,

Когда не утолишь мой пламень жадный.

"Коль не исполнишь волю ты мою, —

Грязнейшего из слуг, — он продолжал, —

Я умерщвлю, потом тебя убью

И поклянусь пред всеми, что застал

На ложе вас и смерти злой предал

Прелюбодеев. Так мой меч кровавый

Тебя — стыдом, меня ж покроет славой".

"Тут стала я стенать, рыдать, скорбеть,

Но он к моей груди приставил меч,

Велел мне все покорно претерпеть,

Иначе поклялся мне жизнь пресечь

И несмываемый позор навлечь;

Сказал, что не забудет Рим державный

Жены-распутницы конец бесславный.

"Был мощен враг мой и бессильна я,

А страх меня лишил последних сил;

Язык сковал мне бешеный судья:

О справедливости он позабыл.

Стал, как свидетель, клясться рдяный пыл,

Что соблазнен был мною. Беспощаден

Судья к ворам, коль сам он обокраден.

"О муж мой, оправданьям научи;

Скажи, как мне свой облегчить удел!

Хоть плоть моя осквернена в ночи,

Мой дух, как прежде, непорочно-бел:

Он поругания не претерпел,

Не покорился злу; незагрязненный,

Он пребывает в келье оскверненной".

Супруг, что честь и радость потерял,

Стоит безгласен, бледностью покрыт,

Скрестивши руки; взор печальный вял;

С губ восковых ни звука не слетит,

Хотя в груди отчаянье кипит.

Злосчастный, он достоин сожаленья,

В словах не обретая облегченья.

Как бурно мчащийся под мост поток

Скрывается от глаз в его пролет,

О камни бьется, грозен и жесток,

И вспять бежит и бешено ревет

(В теснинах ярость пенная растет), —

Так бурно рвутся вздохи Коллатина,

И вновь уходит в глубину кручина.

Немая боль супруга новый пыл

Страданьям придала. "О дорогой,

Своею скорбью пуще разбудил

Ты скорбь мою. Растет поток седой

От бурных ливней. Взор печальный твои

И вздохи сердце мне глубоко ранят;

Залить страданья — слез моих достанет.

"Во имя той, что сердцу твоему

Мила, Лукреции твоей, отмсти,

Молю тебя, преступнику тому.

Представь, что зло грозит, и защити.

Хотя меня ничем уж не спасти,

Пусть он умрет, и буду я отмщенной:

Щадя злодеев, оскорбим законы.

"Но прежде чем я назову его, —

Соратникам супруга говорит, —

Прошу вас, други мужа моего,

Клянитесь мне, что будет он убит.

Прекрасное деянье совершит

Разящий кривду. Похвалы достоин

За оскорбленье женщин мстящий воин".

Друзья в ответ на трепетный призыв

Охотно обещают помощь ей:

В них пробудился рыцарский порыв.

Узнать, кто враг, хотят они скорей.

Тяжелая задача перед ней.

"О, расскажите, — молит их уныло, —

Как смыть пятно, что я не заслужила?

"Мне растолкуйте, в чем вина моя:

Ведь только ужас мог меня склонить.

Душою чистая, смогу ли я

Смыть горький срам и честь восстановить?

Как мне себя пред вами обелить?

Очистится ручей от яда скоро;

Но как мне смыть с себя клеймо позора?"

Тут все твердят наперерыв, что грех,

Коснувшись тела, в душу не проник.

Но с грустною улыбкою от всех

Она бескровный отвращает лик,

Где скорбь видна, как на страницах книг.

"Нет, — молвит, — нет! Я падшему созданью

Не дам пример, достойный оправданья!"

Со вздохом горестным тут назвала

Тарквиниево имя. "Он… он… он…"

Сказать ни слова больше не могла;

Язык ей не покорен, дух смятен;

За вздохом вздох, за стоном рвется стон.

Но вот сказала: "Чрез него, злодея,

Вонзаю в грудь я нож рукой своею".

Тут, как в ножны, себе вложила в грудь

Жестокий нож и духу своему

Крылатому открыла вольный путь,

Чтоб он покинул смрадную тюрьму,

Отчизной стали б небеса ему.

И жизнь бессмертная вмиг излетела,

Без сожаленья оставляя тело.

Безмолвен, потрясен, окаменев,

Среди друзей ее супруг стоял.

Старик отец, смерть дочери узрев,

На труп самоубийцы, плача, пал;

А Брут из раны вытащил кинжал,

И хлынула потоком кровь густая,

Себе исход внезапно обретая.

На два ручья горячих разделясь,

Струилась кровь неспешною волной,

Вкруг тела обтекая и виясь;

Лежал, как остров, труп жены младой,

Безжизненный, холодный и немой.

Один ручей был рдян, другой же черен,

Как будто он насильем опозорен.

Вкруг черного, застывшего пятна

Образовался светлый ободок;

Казалось, кровь сама потрясена,

И слезы источил ее поток,

Лукреции оплакивая рок.

В другом ручье кровь оставалась алой:

Насилие, краснея, вспоминала.

"О дочь, о дочь моя! — рыдал старик. —

Тобой разрушенная жизнь была

Моей. Коль в детях жив отцовский лик,

Как буду жить, когда ты умерла?

За тем ли ты дар жизни приняла?

Коль раньше старых гибнут молодые,

Наследниками станем мы, седые.

"О зеркало разбитое, где я

Свой юный облик созерцал не раз!

Но вот оно померкло, и себя

Скелетом в нем увидел я сейчас.

Мой юношеский образ в нем погас.

О, красоту с собою унесла ты,

И не увижу, чем я был когда-то!

"О время, сгинь, останови свой ход,

Коль гибель шлешь до срока дорогим!

Иль смерть гнилая сильного пожрет

И жизнь оставит дряхлым и больным?

Со смертью старых к пчелам молодым

Отходит улей. Так живи, родная,

Чтоб умер я, тебя благословляя!"

Тут Коллатин очнулся; просит он,

Чтобы ему Лукреций место дал.

На хладный труп, что кровью обагрен,

Он пал, лицо к ее груди прижал;

Как мертвый, недвижимо он лежал.

Но стыд ему дыханье возвращает;

Он жизнь свою отмщенью посвящает.

Глубокие терзания души

Ему мешали долго говорить:

Томится скорбь в безмолвии, в тиши.

Стремясь себя словами облегчить,

Заговорил. Однако смысла нить

Запутана, слова звучат превратно,

И речь его темна и непонятна.

"Тарквиний!" — он твердил по временам,

Как бы стараясь имя растерзать.

Крепчает ветр, сопутствуя дождям,

И гонит он поток бурливый вспять.

Но ветер стих, и полил дождь. Так зять

И тесть стремятся превзойти друг друга,

Скорбя над дочерью и над супругой.

Тот и другой своей ее зовут,

Хотя навек она сокрылась в тьму.

"Она моя!" — твердит отец. Но тут

Муж возражает: "Нет, моя! К чему

Меня лишаешь прав? Я никому

Не дам рыдать над раннею кончиной:

Пристала скорбь по ней лишь Коллатину".

Отец рыдал: "Я жизнь доверил ей,

Она ж ее столь рано прервала!" —

"О горе! — Коллатин рыдал. — Моей

Женой была и ныне отняла

Жизнь у меня!" Их пеням нет числа,

"Супруга!", "Дочь!" над мертвою звучало.

И эхо: "Дочь!.. Супруга!" повторяло.

Брут, что из раны острый нож извлек,

Когда борьбу их скорби увидал,

Себя величьем, гордостью облек:

Безумия личину потерял

В ее крови.[37]Он римлян забавлял;

Как жалкий шут юлит перед владыкой,

Сограждан тешил речью вздорной, дикой.

В том поведенье тонкий был расчет.

Но тут отбросил он обычай свой

И разума принес нежданный плод.

Жалея Коллатина всей душой,

Он молвит: "Встань, скорбящий над женой!

Я, титулом безумца награжденный,

Даю совет, из опыта рожденный.

"О Коллатин, возможно ль облегчить

Раненье — раной, стоном — горький стон?

Зачем себе удары наносить,

Когда позор жены не отомщен?

Не будь же малодушьсм покорен!

Твоя жена ошиблась, для отмщенья

Себя, а не врага избрав мишенью.

"Отважный римлянин, в своей груди

Слезами гневный пламень не залей!

Но, преклонив колени, пробуди

Богов мольбой горячею своей,

Да разрешат всю мерзость наших дней

Нам вымести из гордых улиц Рима

И град спасти, насилием сквернимый.

"Клянусь я Капитолием святым

И кровью, здесь безвинно пролитой,

Законами, что ограждают Рим,

И солнцем, что румянит плод земной,

Лукреции невинною душой,

Ножом кровавым, скорбью непомерной, —

Мы отомстим за смерть супруги верной!"

Себя ударив в грудь, облобызал

Нож роковой, скрепляя свой обет;

Других последовать себе призвал.

Дивясь, клянутся все ему вослед;

Колени склонены, а взор воздет.

Вот повторяет клятву Брут, и снова

Они клянутся, отомстить готовы.

Произнесен суровый приговор,

И показать народу решено

Труп той, что не смогла терпеть позор

И смыла кровью гнусное пятно.

Без промедленья это свершено.

И Рим обрек за гнусное деянье

Тарквиния на вечное изгнанье.

Примечания

Поэма эта была в первый раз издана в 1594 г. После этого до 1624 г. она выдержала еще пять изданий. По всему своему характеру она очень близка к первой поэме Шекспира, однако стиль "Обесчещенной Лукреции" обнаруживает черты большей художественной зрелости: мы находим в ней гораздо меньше гипербол и других риторических прикрас, чем в "Венере и Адонисе". Тем не менее, судя по количеству изданий и упоминаний у современников,

"Обесчещенная Лукреция" пользовалась несколько меньшим успехом, чем первая поэма Шекспира.

По всей вероятности, "Обесчещенная Лукреция" была написана в том же 1594 г., когда была напечатана.

Для сюжета этой поэмы Шекспир использовал два источника, свободно комбинируя их между собой: Тита Ливия (кн. I, гл. 58) и Овидия ("Фасты", кн. 1). Обе книги были очень распространены в Англии, и Шекспир мог с ними познакомиться еще на школьной скамье. Вообще же трагическая история Лукреции была необыкновенно популярна, и Шекспир много раз упоминает о ней в своих пьесах.

ПРИМЕЧАНИЯ К ТЕКСТУ ПОЭМЫ

679. Пока в руне своем не задохнется. Руном здесь названа шерстяная белая ночная одежда Лукреции.

Жалоба влюбленной

ЖАЛОБА ВЛЮБЛЕННОЙ

Перевод Т. Л. Щепкиной-Куперник (1949)[38]

С высот холма смотрел я в мирный дол,

Откуда эхо с чьей-то скорбью дальной

В одно сливалось. Я на стон пошел

И вот — увидел девы лик печальный:

Она ломала перстень обручальный,

Рвала письмо на части за письмом

И бурей слез смущала всё крутом.

Простой убор, сплетенный из соломы,

От солнца защищал ее черты;

В них сквозь туман печали и истомы

Виднелся отблеск прежней красоты.

Недавних дней увядшие цветы

Еще не скрыло злого горя бремя;

Работы юности не стерло время.

К глазам своим порою подносила

Она расшитый буквами платок,

И заставляла течь страданья сила

На шелк узорный горьких слез поток.

Читала вновь узоры лживых строк

И изливала горечь чувств мятежных

То в тяжких стонах, то во вздохах нежных.

Порой, как будто небу угрожая,

Ее глаза темнели, как гроза;

Порою, ничего не выражая,

Глядели в землю бедные глаза;

И вдруг опять сверкала в них слеза,

Иль взор они рассеянно кидали —

То здесь, то там раздумчиво блуждали.

Убранство кос, невольный беспорядок —

К себе небрежность выдавали в ней;

Вдоль бледных щек вились одни из прядок;

Другие, сеткой схвачены плотней,

Не вырывались из тюрьмы своей,

Хотя тяжелый узел их небрежно

Едва завязан был рукою нежной.

Она кидала прочь в речные недра

Безделок тьму, янтарь, жемчуг, хрусталь,

И влагу слез примешивала щедро

Ко влаге струй безмерная печаль.

Порой монарху так щедрот не жаль

Для роскоши, что всё иметь желает,

И жаль для нищеты, что умоляет.

Она, вздохнув, кидала вглубь теченья,

Перечитав, записок нежный пыл;

Ломала дорогие украшенья

И их, как в гроб, бросала в вязкий ил.

И письма те, чью тайну воск хранил,

Она достала, писанные кровью,

Обернутые в мягкий шелк с любовью.

Целуя их, в слезах она твердила:

"Кровь нежных клятв! О, ты здесь лжешь сама!

Да; не были б и мрачные чернила

Черней, чем лжи твоей преступной тьма!"

Тут, вне себя, порвав листки письма, —

Их содержанье превратила дева

В ничто своей несдержанностью гнева.

Почтенный человек, что знал когда-то

Иную жизнь, здесь пас свои стада.

В придворной суете он жил богато,

Но кинул свет и проводил года,

Следя, как дней сплывает череда.

Он, к бедной деве полон состраданья,

Хотел узнать, о чем ее рыданья.

Он взял свой посох, сел невдалеке

И стал просить бедняжку — без смущенья,

Коль в силах он помочь ее тоске,

Открыть ему причину огорченья.

Он рад ей дать, чем может, облегченье;

Заране для нее отказа нет:

Ведь доброта — преклонных свойство лет.

Она в ответ: "Отец почтенный мой,

Вы видите несчастное созданье.

Но не от лет я сделалась такой:

Увы, меня состарили страданья!

Могла б я быть цветком очарованья,

Когда б души не отдала, любя

Другого много больше, чем себя!

"Но горе мне! Вняла я лести сладкой,

Красавца соблазнительным речам.

Как был хорош он! Все глаза украдкой

Приковывал восторг к его чертам.

Когда любовь утратила свой храм,

Он, верно, избран был служить ей кровом,

Подняв ее обожествленьем новым.

"О темный шелк кудрей! О красота!

Ласкало их зефира дуновенье,

Когда ж они свевались на уста,

То лаской было их прикосновенье.

Его увидеть было — упоенье,

И на земле здесь воплощалось в нем,

Что может рай в сиянье дать своем.

"Лица едва коснулась возмужалость,

И пробивался Феникса [39]пушок,

Чуть оттеняя бархатную алость

Из-под него сквозивших нежных щек.

Но лик его сильнее этим влек;

Вставал вопрос: что больше сердцу мило —

Так, как теперь, иль как недавно было?

"Он был учтив, как и хорош собою;

Но хоть на вид и мягок и стыдлив,

Немедленно сумел бы стать грозою,

Задень его мужчина, оскорбив, —

Грозой, чей в мае так хорош порыв!

И юность в нем уменье быть суровым

Таила под пленительным покровом.

"Как ездил он! Казалось, гордый конь

Ему повиновался с наслажденьем.

"Вот ход! Вот лёт! Вот сила! Вот огонь!

Преграды все берет без затрудненья!" —

Тут многие пускались в рассужденья:

От ездока ль заимствовал он пыл,

Иль от коня наездник лучше был?

"Но вскорости сходились все решенья:

Не конь — ему, а он, наоборот,

Нисколько не нуждаясь в украшенье,

Всему, к чему коснется, придает

Невольный блеск особенных красот;

Он украшенья затмевал красою,

А недостатки — скрашивал собою.

"Владел он красноречьем вдохновенно:

Заговорит — уж ждет его успех.

Он знал слова, чтоб превратить мгновенно

Улыбку в слезы, слезы в звонкий смех;

Смутить ли, убедить — умел он всех.

В ловушку воли — думы, чувства, страсти

Поймав, умел в своей держать он власти.

"Кумир равно и молодым и старым,

Царил в сердцах у женщин, у мужчин;

Все рабски покорялись дивным чарам.

Он над сердцами властвовал один;

Для всех он был мечтаний властелин:

Ловили мысль, угадывали взгляды,

Его желанькм подчиняться рады.

"Иные думали прогнать тоску,

Портрет его храня в восторге жарком;

Так иногда скитальцу-бедняку

Фантазия роскошным даст подарком

Им виденный богатый замок с парком:

И счастлив им безумец тот полней,

Чем сам богач с подагрою своей.

"Так, не коснувшись до его руки,

Таили многие свои мечтанья,

Считая, что душе его близки…

Меня ж, тогда, свободное созданье, —

Пленило свойств различных сочетанье:

Я цвет души дала ему, сгубя,

Оставив жалкий стебель для себя.

"Но не брала примера с дев несчастных:

О нежности не умолял мой взгляд;

Спасая честь, бежала чар опасных:

Я понимала их волшебный яд,

Я видела сердец пронзенных ряд,

Служивших лишь минутною забавой,

Фальшивой драгоценности оправой!

"Увы, кому к назначенной печали

Чужой пример препятствовал идти?

Где счастья ждешь, кого бы испугали

Опасности, что встретишь на пути?

Где воли крик, совету не спасти;

Где страсть парит, совет нередко боле

Лишь заостряет устремленье воли.

"Но будет неминуемо плохим

Для нашей страсти удовлетвореньем,

Коль нашу кровь насильно укротим,

Склонившись пред разумным убежденьем:

Боясь вреда — расстаться с наслажденьем.

Запретный плод всегда милей для нас,

Хоть разум плачет: "Твой последний час!"

"Я знала о бесчисленных обманах,

О том, что ложь в себе он воплотил,

О нанесенных ложной клятвой ранах,

О том, что ложь он лаской золотил,

Свои цветы в чужих садах растил;

Что в письмах и словах таил соблазны,

Что сердца помыслы в нем были грязны.

"Я знала всё — и защищалась я,

Пока иной он не повел осады:

"Не бойся же, любимая моя, —

Он говорил: — Здесь я молю пощады…

Я сам доселе не просил отрады,

Хоть часто был на пир любви я зван:

Одной тебе — любовь, а не обман.

"Что знаешь ты, всё — бред пустой игры:

Тут не любовь, а жажда наслажденья,

Где оба не верны и не добры,

Где не души, а крови заблужденье.

Нашел позор, кто сам искал паденья:

Чем их упреки, чем их стыд сильней,

Тем меньше в этом всем вины моей.

"Никто, как ты, мне сердца не зажег,

Хоть видел красоту я — лгать не смею;

Итак никто пленить меня не мог:

Я скорбь дарил, но сам не знался с нею.

Я все сердца рядил в свою ливрею,

Но, гордою душой свободен сам,

Повелевал им только, как рабам!

"Вот перлов белизна, рубинов кровь.

Взгляни: их женщины несли мне данью,

Они мечтали мне внушить любовь

И подсказать ответ их ожиданью,

Чтоб, вторя их стыду или страданью,

Мне бледность перлов, алый цвет камней

Открыли тайну сердца их полней.

"Вот локоны: их в талисман сплетая,

В слезах меня принять просили их.

В их шелке нить мерцает золотая

В сопровожденье камней дорогих;

И каждому служа оправой, стих

Повествовал в изысканном сонете

Каким владеют свойством камни эти.

"Вот, видишь ты, колец бесценных звенья:

Вот символ гордой твердости — алмаз;

Вот изумруд, несущий исцеленье

В луче зеленом для померкших глаз;

Сапфир синей небес; опал; топаз;

И каждого таинственно значенье:

В нем острый смысл — улыбка, огорченье.

"Трофеи эти мне даны судьбою

От страстных душ, от пламенных сердец,

Чтоб я их отдал все, с самим собою,

Тебе — мое начало и конец,

А не берег ревниво, как скупец!

Я — их алтарь: тебе, моей богине,

Все эти жертвы приношу я ныне.

"Дай руку несравненную твою,

Чья белизна превыше восхваленья!

Сокровища — тебе передаю:

Их освятили вздохи и моленья.

Возьми же и меня, без разделенья.

Прими дары; внемли моей мольбе:

Хочу, как жрец, служить одной тебе!

"Смотри: вот дар монахини прекрасной.

Цветы затмила красотой она.

Придворных цвет о ней, в надежде страстной,

Мечтал; но, равнодушия полна,

Она к мольбам осталась холодна

И в монастырь ушла, чтоб в келье тесной

Служить иной любви, любви небесной.

"Но доблестно ль покинуть без труда

Немилое? Отдать без сожаленья

То, чем мы не владели никогда,

Бороться там, где нет сопротивления?

Но, позабыв, что хитрость отступленья,

А не борьба спасла ее в бою,

Бедняжка восхваляла честь свою.

"Мы встретились. Она мне покорилась

В единый миг (прости мне похвальбу),

Религия немедленно смирилась:

С любовью не могла вступить в борьбу.

Она хотела победить судьбу,

Хотела изменить свою природу —

И что ж? Рвалась из кельи на свободу!

"Разбитые сердца в мой водоем

Вливали страсть; а я, поток мятежный,

Весь растворюсь в величии твоем,

Вольюсь струей в твой океан безбрежный.

Пусть холод твой заменит страстью нежной

Их пылких чувств бушующий прибой.

Их победитель — побежден тобой!

"Как ни молилась, умерщвляя плоть,

Святая, я смутил ей жизнь, к несчастью.

Узнав меня, не в силах побороть

Себя самой, склонилась перед страстью.

Амур-владыка! Пред твоею властью

Честь, долг, обеты — всё падет в борьбе:

Ты — всё; и всё принадлежит тебе.

"Что значит перед натиском твоим

Примеров полинявших обветшалость?

Перед тобой растает всё, как дым:

Родство, богатство, честь, — какая малость!

Девиз твой: прочь рассудок, страх и жалость!

Зато награду ты в себе несешь

За горечь слез, за скорбь, за труд, за ложь.

"Все те сердца, что сила роковая

Мне отдала, клянут мою судьбу.

За скорбь мою тоскою изнывая,

Со мной тебе шлют вздохи и мольбу.

Имей же жалость к своему рабу,

Склонись ко мне, внемли души страданью

И клятвы все прими ты вечной данью!"

"Сказавши так, он опустил глаза

(До той поры в меня вперял он взгляды;

Не мог сдержаться: за слезой слеза

Вдоль щек струились, как с горы — каскады.

И так, как сквозь стеклянную преграду

Алеет в окнах пламя алых роз,

Румянец щек пылал сквозь влагу слез.

"О, целый ад каких-то чар опасных,

Отец, в одной слезе его был скрыт;

Перед потоком слез из глаз прекрасных, —

Хоть камнем будь, — как сердце устоит?

Какой же лед не будет им разбит?

Двойная власть: и холод и волненье,

Огонь страстей — и тут же охлажденье.

"В своих волнах мой разум утопила

Страсть лживая, склонив меня во прах.

Тут я покров свой белый уронила,

Прогнав рассудок, позабывши страх,

Как он, и я вся изошла в слезах;

Но разница была в слезах смятенья:

В его — мне яд, в моих — ему спасенье!

"С притворством необычного искусства

Уловки хитрости сплетались в нем:

Он то как будто бы лишался чувства,

То весь бледнел, то вспыхивал огнем;

И быстро так менял свой вид при том,

Что верилось невольно тем страданьям,

Румянцу, вздохам, бледности, рыданьям!

"О, сердца нет, что б в гибельную сеть

Он не завлек путем очарованья:

Губил он тех, кем он хотел владеть,

Под маскою любви и состраданья.

Пылая грешной жаждой обладанья,

Пел чистоту, стремился к небесам,

То осуждал, чего желал он сам!

"Но сатану сиянием своим

Скрывал небесный блеск его покрова.

Злой дух прекрасен был, как херувим!

Могла ль невинность ожидать иного?

И вот сдалась я… Но, увы, готова

Я и теперь вопрос себе задать:

Что если б это пережить опять?

"О, влажный блеск предательских очей,

Жар томных щек, и вздох, и лепет каждый!

Вдруг вновь он в жизни явится моей —

Обман, что утолял всю муку жажды?

Вновь вкрадется к обманутой однажды?

Увы! Боюсь, что я не устою

И снова жизнь отдам ему свою!"

ПРИМЕЧАНИЯ

Эта небольшая поэма, датировка которой очень неясна, была в первый раз напечатана в качестве приложения к первому изданию сонетов 1609 г. Хотя многие критики сомневаются в принадлежности ее Шекспиру, вполне возможно, что это — раннее его произведение, опубликование которого по неизвестным нам причинам задержалось. Метрически "Жалоба влюбленной" чрезвычайно близка к "Обесчещенной Лукреции".

ЖАЛОБЫ ВЛЮБЛЕННОЙ

Перевод П. А. Каншина (1893)[40]

I.

Я лежалъ на вершинѣ холма, въ глубокомъ ущельѣ котораго эхомъ повторялись жалобные звуки, несшіеся изъ сосѣдней долины, и слѣдилъ за этимъ дуэтомъ съ напряженнымъ вниманіемъ; слушая этотъ грустный напѣвъ, я вдругъ увидѣлъ стройную дѣвушку; она была совершенно блѣдна, рвала какія-то бумаги, ломала драгоцѣнности; все ея существо было охвачено цѣлой бурей отчаянія.