В японце мы находим мало понятное для нас сочетание артистичности

Натуры с отсутствием чувства личности. У нас артистическая натура неразрывно

Связана с сознанием своей индивидуальности, своей личной особенности и своей

Личной самоценности, но у японцев сознание особенности и мерило ценности

Прилагаются, по-видимому, к индивидуальности не личной, а собирательной,

Каковою

Является нация.

Г. Востоков в, Общественный, домашний

И религиозный быт Японии. СПб.., 1904.

X x x

Иностранный обыватель в своем самодовольстве видит в чайной церемонии

Лишь еще один пример тысячи и одной странности, которые составляют

Непостижимость и ребячливость Востока. Прежде чем смеяться над этим обрядом,

Стоит подумать, как, в сущности, мала чаша человеческих радостей исколь

Мудры те, кто умеет ее заполнить. Чайная церемония для японца -- это

Религия. Это обожествление искусства жить.

Какудзо Окакура, Книга о чае. Токио, 1906

X x x

Рожденные в стране, изобилующей теми элементами природы, которые

Стимулируют поэтическую практику и формирование чувствительной души, а

Именно горами, морями, а также четкой сменой четырех времен года, японцы

Усовершенствовали методы дистиллирования красоты из этих богатств до

Степени, неведомой нам. Обычай любоваться цветущими деревьями, падающим

Снегом или полной луной выдает некоторые главные черты японского вкуса. В

Целом этот вкус скорее строгий, чем необузданный, скорее коллективный, чем

Индивидуальный, и сверх того -- в высшей степени избирательный. Поскольку

Вкус в Японии находится в общественном пользовании, он никогда не носит на

Себе личного клейма. Образцы красоты обретают поэтому силу закона.

Бернард Рудофски, Мир кимоно. Лондон, 1966

X x x

Минувшие века сделали японца человеком, который относится к жизни

Прежде всего как художник, эстет. Он не является человеком принципа.

Основным законом его общественной и личной жизни служит не столько мораль,

религия или политика, сколько нормы прекрасного. "Эстетическое объяснение

Японии" -- вот хороший заголовок для книги, которую следовало бы

Когда-нибудь написать.

Робер Гиллен, Япония. Париж, 1961

ИХ МОРАЛЬ

Всему свое место

"Всему свое место" -- эти слова можно назвать девизом японцев, ключом к

пониманию многих сильных и слабых сторон их национального характера. Девиз

этот воплощает в себе, во-первых, своеобразную теорию относительности

применительно к морали; а во-вторых, утверждает субординацию как незыблемый,

абсолютный закон семейной и общественной жизни.

Японцы избегают судить о поступках и характере человека в целом, а

делят его поведение на изолированные области, в каждой из которых как бы

существуют свои законы, собственный моральный кодекс. Вот излюбленное

сравнение, которое они приводят на этот счет:

-- Нельзя утверждать, что ехать на автомашине по правой стороне улицы

всегда правильно, а по левой -- всегда ошибочно. Дело лишь в правилах

уличного движения, которые в Токио и Москве различны.

Японцам несвойственно обвинять человека в том, что он не прав вообще. В

их суждениях прежде всего четко обозначается область, в которой он совершил

ту или иную погрешность, то есть нарушил предписанные для данной области

правила. Универсальных мерок не существует: поведение, допустимое в одном

случае, не может быть оправдано в другом.

Вместо того чтобы делить поступки на правильные и неправильные, японец

оценивает их как подобающие и неподобающие: "Всему свое место".

Второе значение этого девиза также дает о себе знать на каждом шагу.

Когда несколько японцев собираются у стола, все они точно знают, кто где

должен сесть: кто у ниши с картиной, то есть на самом почетном месте, кто по

левую руку от него, кто еще левее и кто, наконец, у входа. Любая попытка

проявить тут какой-то демократизм вызовет лишь всеобщее смятение -- ведь

тогда никто из присутствующих не будет знать, что ему делать. (Именно это

происходит, когда заезжий иностранец, желая прослыть скромным, упрямо

отказывается от предназначенного ему места.)

Когда японец говорит о неразберихе, он выражает ее словами: "ни

старшего, ни младшего". Без четкой субординации он не мыслит себе гармонии

общественных отношений.

Несмотря на всю свою модернизацию, Япония до сих пор в немалой степени

остается иерархическим обществом. Каждый контакт, в который вступают между

собой люди, тут же указывает на род и степень социальной дистанции между

ними. Не только обращения, но и местоимения: я, ты, он и даже глаголы,

обозначающие простейшие житейские действия, в разных случаях звучат

по-разному.

Японская домохозяйка ежедневно обменивается бесчисленным количеством

церемонных приветствий и пустопорожних фраз о погоде с разносчиками и

мелкими торговцами, которые, как правило, живут тут же, по соседству, в

задних комнатах или на вторых этажах своих лавочек. Но домохозяйка, которая

знакома с этими людьми много лет (нередко -- с детства) и которая общается с

ними буквально каждый день, не знает не только их имен, но даже фамилий.

Овощи ей приносит зеленщик-сан, рыбу -- рыбник-сан. Когда нужно

подстричь куст азалий перед крыльцом, приглашается садовник-сан. Если

сломался телевизор "Мацусита", звонят Мацусита-сан (разумеется, не

президенту крупнейшего электротехнического концерна, а владельцу соседней

лавочки, торгующей изделиями этой фирмы, у которого и был приобретен

телевизор).

Велосипедиста, который развозит по утрам газеты, женщины в переулке

зовут "Асахи-сан", хотя паренек этот известен им с младенческих лет как сын

молочника-сан.

Чем же объяснить, что, несмотря на присущую японцам учтивость, доныне

есть люди, которые вынуждены всю жизнь оставаться безымянными для других?

Это наследие феодальных времен, когда японское общество строго делилось на

четыре сословия: воины, земледельцы, ремесленники, торговцы.

Носить фамилии (а стало быть, и родовые гербы на кимоно) могли тогда

лишь воины. Торговцы же, как самое низкое среди последующих трех сословий,

то есть среди простолюдинов, оказались даже и без имен. К ним было

предписано обращаться по названию их дела.

Домохозяйка называет теперь своего соседа Мэйдзи-сан вместо

молочник-сан не потому, что сословные пережитки наконец утратили силу, а

потому, что знакомому лавочнику пришлось сменить вывеску и пойти в кабалу к

фирме "Мэйдзи", которая монополизировала торговлю молоком.

На протяжении столетий сословные разграничения дополнялись в Японии

подробнейшей регламентацией быта. Одежда, которую человек мог носить, пища,

которую он мог есть, размеры дома, в котором он мог жить, -- все это

определялось его унаследованным от роду положением.

Мы привыкли к тому, что в семейном кругу люди относятся друг к другу

без особых церемоний. В Японии же именно внутри семьи постигаются и

скрупулезно соблюдаются правила почитания старших и вышестоящих.

В этой домашней иерархии каждый имеет четко определенное место и как бы

свой титул. Почести воздаются не только главе семьи, но и всякому, кто стоит

хоть ступенькой выше. Когда сестры обращаются к братьям, они обязаны

употреблять иные, более учтивые выражения, чем те, с которыми братья

обращаются к сестрам.

Еще когда мать по японскому обычаю носит младенца у себя за спиной, она

при каждом поклоне заставляет кланяться и его, давая ему тем самым первые

уроки почитания старших. Чувство субординации укореняется в душе японца не

из нравоучений, а из жизненной практики. Он видит, что мать кланяется отцу,

средний брат -- старшему брату, сестра -- всем братьям независимо от

возраста. Причем это не пустой жест. Это признание своего места и готовность

выполнять вытекающие из этого обязанности.

Привилегии главы семьи при любых обстоятельствах подчеркиваются

каждодневно. Именно его все домашние провожают и встречают у порога. Именно

он первым окунается в нагретую для всей семьи воду фуро -- японской ванны.

Именно его первым угощают за семейным столом.

Мало найдется на земле стран, где детвора была бы окружена большей

любовью, чем в Японии. Но печать субординации лежит даже на родительских

чувствах. Старшего сына заметно выделяют среди остальных детей. К нему

относятся буквально как к наследника престола, хотя престол этот

всего-навсего родительский дом.

С малолетства такой малыш часто бывает самым несносным в доме. Его

приучают воспринимать поблажки как должное, ибо именно на него ляжет потом

не только забота о престарелых родителях, но и ответственность за семью в

целом, за продолжение рода, за отчий дом. По мере того как старший сын

подрастает, он вместе с отцом начинает решать, что хорошо и что плохо для

его младших братьев, сестер.

Японец с детских лет привыкает к тому, что определенные привилегии

влекут за собой определенные обязанности. Он понимает подобающее место как

рамки дозволенного, то есть, с одной стороны, как известные ограничения, а с

другой стороны, как гарантию известных прав.

Примером этой своеобразной диалектики служит положение женщины в семье.

Феодальный домострой прославлял покорность и готовность к самопожертвованию

как идеал женственности. Поныне сильны взгляды, что японка до замужества

должна подчиняться отцу, после свадьбы -- мужу, а став вдовой -- сыну. И тем

не менее она имеет куда больше прав, чем женщины в других азиатских странах.

Причем права эти не результат каких-то современных веяний, а следствие

отведенного женщине "подобающего места".

Именно на плечи женщины возложены заботы о домашнем хозяйстве. Но ей же

полностью доверен и семейный кошелек. О сбережениях на будущее должен думать

глава семьи. Он решает, какую долю заработка потратить на текущие нужды. Но

выделенными для этого деньгами японка вправе распоряжаться по собственному

усмотрению. Именно она вершит дела внутри семьи, и мужчине не полагается

вмешиваться в эту область.

Символом положения хозяйки издавна считается самодзи -- деревянная

лопаточка, которой она раскладывает домочадцам рис. День, когда

состарившаяся свекровь передает самодзи своей невестке, принято было

отмечать торжественной церемонией.

Обычай этот забыт, но суть его сохранилась. От японцев часто слышишь,

что после войны становится все больше семей, где женщины верховодят не

только домашним хозяйством, но и самими мужчинами.

Со стороны это, впрочем, незаметно, да по японским понятиям и не должно

быть заметно. Если пройтись по токийскому переулку в утренний час, у каждой

двери увидишь одну и ту же картину: жена провожает мужа до порога, подает

ему пальто, кланяется ему вслед. Знаки почтения и покорности оказываются

главе семьи независимо от того, главенствует ли он дома фактически.

Это важная черта японского понимания субординации. Начиная от

императоров, вместо которых страной столетиями правили военачальники

(сегуны), и кончая общиной или даже семьей, молчаливо признавалось, что

номинальный глава иерархии отнюдь не всегда обладает фактической властью.

Тем не менее положенные почести должны адресоваться именно ему. Какие бы

силы ни заправляли делами из-за кулис, на сцене для видимости ничего не

меняется.

Сжившись с субординацией еще в собственной семье, человек привыкает

следовать ее принципам и в общественных отношениях. Необходимость постоянно

подчеркивать престиж вышестоящих сковывает в японцах чувство личной

инициативы.

"Не прогуливай, не опаздывай, не усердствуй", -- гласит заповедь,

которую слышит японский служащий, впервые переступая порог фирмы. И пока он

будет оставаться в роли исполнителя, он действительно постарается не делать

ничего, что выходило бы за пределы его прямых обязанностей и

ответственности. Особую склонность избегать самостоятельных решений

проявляют в японском деловом мире люди, только что повышенные в ранге. Это

одинаково присуще и столоначальнику, и вновь назначенному члену совета

директоров.

Японская мораль не стимулирует появление выдающихся личностей. Она,

словно молоток, тут же бьет по гвоздю, шляпка которого слишком торчит из

доски. При всей кажущейся предприимчивости японцы слабо наделены чувством

личной инициативы. И этот недостаток творческого начала во многом

объясняется их врожденным стремлением ни на шаг не переступать границ

подобающего места.

Завет "делай что положено" понимается в двояком смысле. Высовываться из

шеренги, забегать вперед старших недопустимо; браться же за дела,

предназначенные для подчиненных, -- унизительно. Вот характерный пример.

Иностранец, работающий переводчиком в редакции японской газеты, закончил

срочную статью и понес ее в типографию. У входа на лестницу он столкнулся с

японским коллегой, который также направлялся вниз.

-- Раз вы идете в типографию, то не передадите ли заодно этот текст

линотипистам? -- попросил переводчик.

Японец остолбенел, словно ему предложили броситься в лестничный пролет.

Молча взяв текст, он с трудом превозмог себя и зашагал вниз. Лишь когда

японские сослуживцы принялись корить иностранца, он понял, что нанес

оскорбление.

-- Как можно было обращаться с такой просьбой к отцу двух детей? Ему

пришлось нести вашу статью вниз, словно простому курьеру. Это в его-то

возрасте, в его-то положении...

Концепция подобающего места требует: не берись не. за свое дело. Это

лишает людей самостоятельности во множестве практических мелочей, из которых

складывается повседневная жизнь. Почти никогда не увидишь японца, который

мастерил бы что-нибудь дома своими руками.

Сборщик телевизоров не имеет представления о том, как отремонтировать

электрический утюг. Если в конторе радиотехнической фирмы перегорят пробки,

никто из служащих не вздумает заменить их сам.

Когда нужно что-нибудь починить или приладить, по всякому пустяку

принято вызывать мастерового. Причем каждый такой мастеровой глубоко

убежден, что лучше заказчика разбирается в своем деле, и потому философски

относится ко всякого рода пожеланиям и советам, попросту пропуская их мимо

ушей.

Бессмысленно, например, доказывать японскому портному, что костюм

должен сидеть не так, а иначе. Горничная в японской гостинице может чуть

свет зайти в комнату и раздвинуть оконные створки, даже если на улице

холодно и постояльцу вообще хотелось бы поспать еще часок-другой. По ее

мнению, она лучше знает, когда надо вставать.

Знай свое место; веди себя как подобает; делай что тебе положено -- вот

неписаные правила, регулирующие жизнь и поведение японцев.