О гравюре «Адам и Ева» Альбрехта Дюрера

Задание №1

(Э.Гомбрих. История искусства. Глава 17. Распространение нового стиля. Германия и Нидерладны. Первая четверть XVI века)

Дюреру скоро открылось, что живая человеческая красота, подвластная итальянскому искусству, ускользает от метода подробной имитации, даже если художник следует ему с неукоснительностью ван Эйка в его Адаме и Еве (стр. 237, илл. 156).Рафаэль, как мы помним, отвечая на прямой вопрос, ссылался на «некую идею» красоты, вынесенную из многолетних наблюдений античной скульптуры и живых моделей. Для Дюрера все было куда сложнее. Дело не только в том, что он не имел физической возможности для приобретения рафаэлевского опыта, но и в том, что ни в местной традиции, ни интуитивным путем он не мог найти опорной точки для его получения. Поэтому-то он возлагал надежды на рецепты, хотел найти нечто вроде учебного пособия, объясняющего, в чем состоит красота человеческих форм. Вначале ему казалось, что такое руководство содержится в учении античных авторов о пропорциях. Оно излагалось довольно туманно, но Дюрер был не из тех, кто отступает перед трудностями. По его собственному признанию, он вознамерился подвести твердые теоретические основания под неуловимую практику своих далеких предшественников (античные мастера создавали прекрасные произведения, не имея ясно сформулированных правил). Дюреровские эксперименты с пропорциями захватывают дух: он то сильно растягивает, то сжимает по вертикали человеческую фигуру, пытаясь найти единственно верное соотношение. Гравюра на металле Адам и Ева (илл. 223)- один из первых результатов этих исследований, занимавших художника до конца жизни. Здесь он представил свой новообретенный идеал красоты и гармонии, сопроводив его горделивой подписью на латыни: ALBERTUS DURER NORICUS FACIEBAT 1504 (Альбрехт Дюрер из Нюрнберга сделал [эту гравюру] в 1504).
Наш глаз не сразу оценит достижение Дюрера - ведь здесь художник изъяснялся на непривычном ему языке. Идеальные соотношения, найденные с помощью циркуля и линейки, не обладают непреложностью классических образцов. Искусственность проступает и в формах, и в позах, и в симметричном расположении фигур. Однако напряженность эта объясняется именно силой художнической индивидуальности, которая остается верной себе и в служении новым богам. Доверившись ее руководству, мы вступаем в сад Эдема, - в тот блаженный мир, где мышь уютно примостилась рядом с кошкой, где ни лось, ни попугай, ни корова, ни кролик не пугаются звука человеческих шагов и где, заглянув в густые заросли, мы увидим, как у древа познания змей вручает Еве роковой плод, к которому уже тянется рука Адама. Светлые, проясненные тонкой моделировкой тела прародителей выдвигаются к нам, оставляя позади мрак лесных дебрей. Невозможно не восхищаться этой гравюрой, в которой воочию предстали многотрудные усилия по пересадке ростков южных идеалов на северную почву.

В связи с гравюрой Альберхта Дюрера можно вспомнить картину Яна Ван Эйка «Портрет четы Арнольфини», картину «Союз земли и воды» Рубенса и собственно Адама и Еву самого Дюрера, изображенных на разных полотнах. На портрете Ван Эйка так же, как на гравюре Дюрера изображено множество деталей, рядом с ногами Адама и Евы у Дюрера располагается кот, у Ван Эйка- собака, у Дюрера Эдем, у Ван Эйка- семейная идиллия. Чета Арнольфини изображена в домашнем интерьере, а Адам и Ева у Дюрера в природном «интерьере» (и на гравюре, и на картине окружение изобилует деталями). В картине Рубенса «Союз земли и воды» так же важна красота человеческого тела (эпоха Возрождения), люди являются и людьми и богами, в «Союзе воды и земли» важнее соединение совершенно разных стихий (мужчина повернут к зрителю спиной, в отличие от гравюры Дюрера, где Адам и Ева изображены зеркально). Интересно, что на гравюре Дюрера Адам и Ева изображены вместе, в отличие от картины, где они «разведены» по двум полотнам, не обращены (не повернуты) друг к другу, однако и на гравюре они визуально разделены деревом, которое находится между ними и практически посередине гравюры.

Задание №2.

О картине Пармиджанино «Мадонна с длинной шеей»

(Э.Гомбрих. История искусства. Глава 18. Кризис искусства)

Можно вполне понять тех зрителей, которых возмущает в его Мадонне (илл. 234)неуместная в религиозной живописи аффектация. Художник далеко отошел от естественной простоты рафаэлевских Мадонн. В стремлении к изяществу он сильно вытянул пропорции фигуры, придав ей капризный излом. И лебединая шея Марии (картина так и называется - Мадонна с длинной шеей),и ее рука с тонкими гибкими пальцами, и длинноногий ангел слева, и истощенный пророк со свитком - все словно увидено сквозь волнистое стекло. Нет сомнения в намеренности этих искажений. Чтобы подчеркнуть свою склонность к растянутым формам, художник поместил в глубине высокую колонну столь же причудливых пропорций. В композиции он демонстративно отказался от гармонично сбалансированных соотношений: ангелы теснятся в левом углу, а в пустующем пространстве правой части одиноко маячит пророк, произвольно сокращенный в размерах настолько, что его голова едва достигнет колена Мадонны. Стало быть, если это помешательство, в нем есть своя система. Художнику претила ортодоксальность. Он хотел доказать, что классическая гармония - не единственно мыслимое решение, что простотой и естественностью не исчерпываются все проявления красоты, что можно пойти и окольным путем ради того, чтобы возбудить интерес пресыщенных знатоков. Как бы мы ни относились к такому ходу мышления, нельзя не признать его последовательности. превыше всего ценившие новизну и необычность в ущерб «естественности», по существу были первыми «модернистами».

Описание картины Пармиджанино «Мадонна с длинной шеей» Э.Гомбрих начинает с упоминания о том, что многие зрители возмущены живописью Пармиджанино и утверждения, что они имеют на это основание. Автор еще в начале комментария сравнивает «Мадонну с длинной шеей» с рафаэливскими Мадоннами. Важно, что при формальном описании особенностей самого изображения (что и как выглядит на полотне) Э.Гомбрих использует множество оценочных средств. Например, он указывает на причину выбора художником именно такой манеры: «в стремлении к изяществу он сильно вытянул пропорции», «художнику претила ортодоксальность», «чтобы возбудить интерес пресыщенных знатоков». Таким образом автор отказывает Пармиджанино в истинной художественной индивидуальности и собственном взгляде, а картине в самоценности. В значительной степень оценочность проявляется в том, что эпитеты и номинации, характеризующие изображение, содержат эмотивный компонент: аффектация, капризный (излом), истощенный (пророк), причудливые (пропорции), искажения. Перечисленные слова содержат в себе явно отрицательные коннотации, хотя не являются единственными возможными для употребления, выбраны намеренно, для того, чтобы читатель был настроен по отношению к произведению скептически, с осуждением или иронией. Настоящий мастер, вряд ли, может изобразить «причудливые пропорции», эпитет «причудливый» подразумевает некоторую степень случайности работы и отсутствия целостного ее понимания у художника. Э.Гомбрих настаивает на неуместности и неестественности пармиджаниновского изображения Мадонны, поэтому в одном предложении он использует сразу четыре эпитета, указывающих на вытянутость героев картины (длинная (шея), лебединая (шея), тонкие гибкие (пальцы), длинноногий (ангел).

Комментарий Э.Гомбриха к картине Пармиджанино «Мадонна с длинной шеей» специфично своим явным стремлением к влиянию на читателя, утверждения у него некоторой отрицательной установки по отношению к художнику и описанной работе в частности.