Лев Владимирович Щерба (1880–1944)

Добавление

К с н о с к е на стр. 93. Нынче летом я имел случай внимательно прочитать книгу М. Н. Петерсона "Русский язык" ([М.-Л.,] 1925) и, к сожалению, должен констатировать, что соображения, высказанные мною в сноске, не могут относиться к этой книге (дело идет, конечно, о частях речи), которая наглядно показывает тот абсолютный тупик, в который заводит классификационная точка зрения. Мне кажется, что сам автор чувствовал это, вводя все-таки в отделе словообразования понятие глагола, и я надеюсь, что, внимательно передумав весь вопрос, М. Н. Петерсон в основном вполне согласится со мной и со свойственным ему систематизирующим талантом дополнит и исправит мое эскизное изложение.Назад

Октябрь 1927 г.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Не могу не вспомнить здесь с благодарностью книгу Овсянико-Куликовского "Синтаксис русского языка" [СПб., 1912], которая лет двадцать тому назад дала первый толчок моим размышлениям над этим предметом. Из новой литературы я более всего обязан книге Пешковского "Русский синтаксис в научном освещении" [М., 1938], которая является сокровищницей тончайших наблюдений над русским языком.
Назад

² Впрочем, едва ли мы потому считаем стол, медведь за существительные, что они склоняются: скорее мы потому их склоняем, что они существительные. я полагаю, что все же функция слова в предложении является всякий раз наиболее решающим моментом для восприятия. Иначе обстоит дело, когда вопрос идет о генезисе той или иной категории, и не только в филогенетическом аспекте, но и в онтогенетическом: тут важна вся совокупность лингвистических данных — морфологических, синтаксических и семантических.
Назад

³ Сам лишь с комическими целями употребляется в смысле существительного в выражениях вроде сам пришел (заимствовано из просторечья); всяк является более или менее фамильярным архаизмом.
Назад

⁴ я не буду ничего говорить о категории грамматического рода, так как ничего не прибавлю к общеизвестному.
Назад

⁵ Что прилагательные могут быть неизменными и считаться все же прилагательными даже в тех языках, где прилагательные изменяются, между прочим, показывает старославянский язык: исплънъ, прhпрость и др., хотя и не склоняются, однако являются прилагательными.
Назад

⁶ Вообще мнение, будто наречия по существу являются неизменяемыми, совершенно неосновательно: французское наречие tout согласуется в роде с прилагательным, к которому относится.
Назад

⁷ я настаиваю на этом слове, придавая ему большое теоретическое значение: исследуя статическую сторону языка, мы но только наблюдаем факты, но и постоянно экспериментируем. В этом преимущество живых языков как научного материала над мертвыми. В этих последних мы имеем лишь больший или меньший, по закопченный ряд наблюдений; в живых мы постоянно можем и д о л ж н ы производить и эксперименты. Поэтому исследование мертвых языков легче, так как ограничено данными текстами; живых — бесконечно труднее, так как его почти что невозможно исчерпать, и может быть плодотворнее, давая возможность так углубить изучение, как это по существу невозможно сделать для мертвых. Оговариваюсь, что все сказанное относится к научной работе над языком. С педагогической же стороны изучение мертвых языков может быть — и обыкновенно бывает — и труднее, и полезнее, так как требует сознательности; изучение же живых языков может протекать, особенно при натуральном методе, бессознательно и быть тогда с образовательной точки зрения абсолютно бесполезным.
Назад

⁸ В. В. Виноградов в одном из своих докладов в Лингвистическом обществе в Ленинграде очень убедительно наметил ряд дальнейших категорий внутри этой в общем малосодержательной категории. Надеюсь, что этот доклад появится в одном из дальнейших выпусков "Русской речи".
Назад

⁹ К этой же категории относятся и слова много, немного, мало, сколько, несколько, которые по недоразумению считаются наречиями: я вижу несколько моих учеников / я ехал с несколькими учениками, в классе много детей / трудно заниматься со многими детьми и т. д.
Назад

¹⁰ На некоторые слова этой категории указал мне Д. В. Бубрих.
Назад

¹¹ Пример: по лицу его видно, что он веселится, глядя на нас; но в он сегодня резвится и веселится как школьник, оттенок будет другой.
Назад

¹² Надо, впрочем, признать, что этот оттенок не всегда бывает вполне отчетлив.
Назад

¹³ Признание категории лица наиболее характерной для глаголов (отсюда определение глаголов как "слов спрягаемых") в общем верно и психологически понятно, так как выводится из значения глагольной категории: "действие", по нашим привычным представлениям, должно иметь своего субъекта. Однако факты показывают, что это не всегда бывает так: моросит, смеркается и т. п. не имеют формы лица, однако являются глаголами, так как дело решается не одним каким-либо признаком, а всей совокупностью морфологических, синтаксических и с е м а н т и ч е с к и х данных.
Назад

¹⁴ Под "формами слова" в языковедении обыкновенно понимают материально разные слова, обозначающие или разные оттенки одного и того же понятия, или одно и то же понятие в разных его функциях. Поэтому, как известно, даже такие слова, как fero, tuli, latum, считаются формами одного слова. С другой стороны, такие слова, как писать и писатель, не являются формами одного слова, так как одно обозначает действие, а другое — человека, обладающего определенными признаками. Даже такие слова, как худой, худоба, не считаются нами за одно и то же слово. Зато такие слова, как худой и худо, мы очень склонны считать формами одного слова, и только одинаковость функций слова типа худо со словами вроде вкось, наизусть и т. д. и отсутствие параллельных этим последним прилагательных создают особую категорию наречий и до некоторой степени отделяют худо от худой. Конечно, как и всегда в языке, есть случаи неясные, колеблющиеся. Так, будет ли столик формой слова стол? Это не так уж ясно, хотя в языковедении обыкновенно говорят об у м е н ь ш и т е л ь н ы х ф о р м а х существительных. Предобрый, конечно, будет формой слова добрый, сделать будет формой слова делать, но добежать едва ли будет формой слова бежать, так как самое действие представляется, как будто различным в этих случаях. Ср. Abweichungsnamen и Ubereinstimmungsnamen у O. Dittrich [в] "Die Probleme der Sprachpsychologie", [Leipzig,] 1913. В истории языков наблюдаются тоже передвижения в системах форм одного слова. Так, образования на -л-, бывшие когда-то именами лица действующего, вошли в систему форм славянского глагола, сделались причастиями, а теперь функционируют как формы прошедшего времени в системе глагола (захудал); эти же причастия в полной форме снова оторвались от системы глагола и стали прилагательными (захудалый). Процесс втягивания отглагольного имени существительного в систему глагола, происходящий на наших глазах, нарисован у меня в книге "Восточнолужицкое наречие", [т. I. Пгр.,] 1915, стр. 137.
Назад

¹⁵ Слово формальный я понимаю здесь в том широком смысле, какой был придан ему на стр. 80, и в этом же смысле я готов объявить себя "формалистом", хотя, по совести, совершенно не вижу надобности говорить об особой "формальной школе в грамматике": современное научное языкознание в общем едино и противополагается старой грамматической традиции. Конечно, существуют отдельные увлечения, некоторые разномыслия по отдельным вопросам, неизбежные при поступательном движении науки; но я не вижу ничего, что могло бы расколоть п е р е д о в ы х д у м а ю щ и х лингвистов на два лагеря: есть вопросы не решенные, по поводу которых высказываются разные гипотезы; есть вопросы, которые допускают разные точки зрения, но нет вопросов, р е ш а е м ы х в разных "школах" по-разному.
Назад

¹⁶ Я предполагаю развить мои взгляды на этот предмет в особой статье, но некоторый намек в этом направлении позволю себе сделать сейчас. Если связка не глагол, то можно сказать, что все языки, имеющие связку, имеют два типа фразы: г л а г о л ь н ы й, по существу о д н о ч л е н н ы й (люблю; это; j'aime), где субъект не противополагается действию, и с в я з о ч н ы й, по существу д в у ч л е н н ы й, где субъект противополагается другому имени (я — солдат; sum — miles; je suis soldat).
Назад

¹⁷ [В обоих случаях] читать без запятой.
Назад

¹⁸ Или собственно считается р а з д е л и т е л ь н ы м союзом, но это едва ли выражается формально (не смешивать или = более или менее то есть).
Назад

¹⁹ Почти каждый из примеров может быть прочтен и с запятой перед союзом — тогда они попадут в группу союзов присоединительных (см. ниже, раздел XIII).
Назад

²⁰ Такое разное толкование может получить и пример Пешковского (Русский синтаксис. . ., стр. 325): червонец был запачкан и в пыли или червонец был запачкан, и в пыли.
Назад

²¹ я употребляю здесь эти слова, так же как и выше, на стр. 95, в самом широком смысле.
Назад

²² Таким образом, подобно тому как существуют служебные слова спрягающиеся — связки, — возможны и служебные слова склоняющиеся.
Назад

Щерба Л. В. Языковая система и речевая деятельность. М.: Наука, 1974. С. 77–10

В.В. Виноградов

Смысловая структура слова

Проблема слова в языкознании еще не может считаться всесторонне освещенной. Не подлежит сомнению, что понимание категории слова и содержание категории слова исторически менялось. Структура слова неоднородна в языках разных систем и на разных стадиях развития языка. Но если даже отвлечься от сложных вопросов истории слова как языковой категории, соотносительной с категорией предложения, в самом описании смысловой структуры слова еще останется много неясного. "До сих пор в области языка всегда довольствовались операциями над единицами, как следует не определенными", - заявлял Ф. де Соссюр, касаясь вопроса о слове [16]. Лингвисты избегают давать определения слова или исчерпывающее описание его структуры, охотно ограничивая свою задачу указанием лишь некоторых внешних (преимущественно фонетических) или внутренних (грамматических или лексико-грамматических) признаков слова. При одностороннем подходе к слову сразу же выступает противоречивая сложность его структуры и общее понятие слова дробится на множество эмпирических разновидностей слов. Являются "слова фонетические", "слова грамматические", "слова лексические".

Фонетические границы слова, отмечаемые в разных языках особыми фонологическими сигналами (например, в русском языке силовым ударением и связанными с ними явлениями произношения, оглушением конечных звонких согласных и отсутствием регрессивной ассимиляции по мягкости на конце), бывают в некоторых языках (например, в немецком) не так резко очерчены, как границы между морфемами (т.е. значимыми частями слов - корневыми или грамматическими элементами речи) [17]. С другой стороны, фонетическая грань между словом и фразой, т.е. тесной группой слов, во многих случаях также представляется неустойчивой, подвижной. Например, во французском языке "слова фактически ничем не выделяются", а в звуковом потоке обособляются "группы слов, выражающие в процессе речи единое смысловое целое", так называемые "динамические, или ритмические, группы" [18].

Если рассматривать структуру слова с грамматической точки зрения, то целостность и единство слова также оказываются в значительной степени иллюзорными.

A. Noreen определял слово так: это "независимая морфема" (un morpheme independant), которую наше языковое чутье воспринимает как целое по звуку и значению, так что она или ощущается неразложимой на более мелкие морфемы (например, здесь, почти, там), или - в случае, если это можно сделать, - она воспринимается независимо от значения этих более мелких, составляющих ее морфем". В этом последнем случае, при понимании и употреблении слова, по мнению Норейна, не думают или не хотят думать о значении его составных частей [19]. Но и это определение чересчур шатко. В высказывании надо было приоткрыть сундук, а не открывать его совсем приставка при- очень заметно выступает как значимая единица речи. Кроме того, под определение Норейна решительно не подходят служебные слова, но легко подводятся целые словосочетания. Проще всего в грамматической плоскости рассматривать слово как предельный минимум предложения (Sweet, Sapir, Щерба). "Слово есть один из мельчайших вполне самодовлеющих кусочков изолированного "смысла", к которому сводится предложение", - формулирует Сепир [20]. Однако не все типы слов с одинаковым удобством укладываются в эту формулу. Ведь "есть очень много слов, которые являются только морфемами, и морфем, которые иногда еще являются словами" [21]. Слово может выражать и единичное понятие, конкретное, абстрактное, и общую идею отношения (как, например, предлоги от или об или союз и), и законченную мысль (например, афоризм Козьмы Пруткова: "Бди!"). Правда, глубокая разница между словами и морфемами как будто обнаруживается в том, что только слово способно более или менее свободно перемещаться в пределах предложения, а морфемы, входящие в состав слова, обычно неподвижны [22] (однако ср., например: лизоблюд и блюдолиз, скалозуб и зубоскал или любомудр и мудролюб; но щелкопер и перощелк - величины разнородные). Способность слова передвигаться и менять места внутри предложения различна в разных языках. Следовательно, и этот критерий самостоятельности и обособленности слова очень зыбок, текуч. В таких языках, как русский, отличие слова от морфемы поддерживается невозможностью вклинить другие слова или словосочетания внутрь одного и того же слова. Но все эти признаки имеют разную ценность в применении к разным категориям слов. Например: никто, но: ни к кому; некого, но: не у кого; потому что, но: я потому не писал, что твой адрес потерял и т.п. (ср.: есть где, но негде; нездоровится, но: не очень здоровится при отсутствии слова здоровится и т.п.).

Такие модальные ("вводные") слова и частицы, как знать (Ай, моська, знать, она сильна, что лает на слона), дескать, мол и т.п., вовсе не способны быть потенциальным минимумом предложения и лишены самостоятельного значения. В этом отношении даже союзы и предлоги счастливее. Например, у Тургенева в повести "Бретер":

- Лучков неловок и груб, - с трудом выговорил Кистер: - но...

- Что: но? Как вам не стыдно говорить но. Он груб и неловок, и зол, и самолюбив... Слышите: и, а не но...

Или у того же Тургенева в "Фаусте":

- Вы говорите, - сказала она наконец: - читать поэтические произведения и полезно, и приятно... Я думаю, надо заранее выбрать в жизни: или полезное, или приятное, и так уже решиться раз навсегда. И я когда-то хотела соединить и то и другое... Это невозможно и ведет к гибели или к пошлости.

Таким образом, и с грамматической (а также лексико-семантической) точки зрения обнаруживается разнообразие типов слов и отсутствие общих устойчивых признаков в них. Не все слова способны быть названиями, не все являются членами предложения.

Даже формы соотношений и отношений между категориями слова и предложения в данной языковой системе очень разнообразны. Они зависят от присущих языку методов образования слов и методов связывания слов в более крупные единства. "Чем синтетичнее язык, иначе говоря, чем явственнее роль каждого слова в предложении указывается его собственными ресурсами, тем меньше надобности обращаться, минуя слово, к предложению в целом" [23]. Но, с другой стороны, в структуре самого слова смысловые элементы соотносятся, сочетаются друг с другом по строго определенным законам и примыкают друг у другу в строго определенной последовательности. А это значит, что слово, состоящее не из одного корневого элемента, а из нескольких морфем, "есть кристаллизация предложения или какого-то отрывка предложения".

На фоне этих противоречий возникает мысль, что в системе языка слово есть только форма отношений между морфемами и предложениями, которые являются основными функциональными единицами речи. Оно есть "нечто определенным образом оформленное, берущее то побольше, то поменьше из концептуального материала всей мысли в целом в зависимости от "духа" данного языка" [24]. Удобство этой формулы состоит в том, что она широка и расплывчата. Под нее подойдут самые далекие грамматические и семантические типы слов: и слова-названия, и формальные, связочные слова, и междометия, и модальные слова. Ей не противоречит и употребление морфем в качестве слов. Например, у Белинского: "Между русскими есть много галломанов, англоманов, германоманов и разных других "манов". В русском переводе (Н.А. Шишмаревой) романа Ч. Диккенса "Наш общий друг": "Насколько ему известно, он вовсе не расположен к централизации да и вообще к какой бы то ни было изации".

Однако формула Сепира удобна, но малосодержательна. Она не уясняет ни предметно-смыслового содержания слова, ни способов выражения и кристаллизации этого содержания в слове. Она лишь направляет и обязывает к уяснению всех элементов смысловой структуры слова. Очевидно, что при все многообразии грамматико-семантических типов слов в их конструктивных элементах много общего. Различны лишь сложность и соотношение разных смысловых оболочек в структуре слов, а также функциональное содержание и связанное с ним грамматическое оформление разных видов слов. Недаром Ф. де Соссюр писал: "Слово, несмотря на трудность определить это понятие, есть единица, неотступно представляющаяся нашему уму, нечто центральное во всем механизме языка" [25].

Не надо лишь придавать преувеличенное значение формальным противоречиям и переходным типам, а следует глубже вникнуть во все элементы смысловой структуры слова. Именно по этому пути шли такие замечательные лингвисты, как В. Гумбольдт, А.А. Потебня, Н.Я. Марр, Л.В. Щерба.

При описании смысловой структуры слова рельефнее выступают различия между основными семантическими типами слов и шире уясняется роль грамматических факторов в разных категориях слов. Пониманию строя слова нередко мешает многозначность термина "значение". Опасности, связанные с недифференцированным употреблением этого понятия, дают себя знать в таком поверхностном и ошибочном, но идущим исстари и очень распространенном определении слова: "Словами являются звуки речи в их значениях" (иначе: "Всякий звук речи, имеющий в языке значение отдельно от других звуков, являющихся словами, есть слово") [26]. Если бы структура слова была только двусторонней, состояла лишь из звука и значения, то в языке для всякого нового оттенка в мыслях и чувствованиях должны были бы существовать или возникать особые, отдельные слова.

В действительности же дело обстоит иначе. "Великим заблуждением, - говорит Ф. де Соссюр, - является взгляд на языковой элемент просто как на соединение некоего звука с неким понятием. Определить его так - значило бы изолировать его от системы, в состав которой он входит; это повело бы к ложной мысли, будто возможно начинать с языковых элементов и из их суммы строить систему, тогда как на самом деле надо, отправляясь от совокупного целого, путем анализа доходить до заключенных в нем элементов" [27]. Но в языковой системе и звуки речи значимы, осмыслены. На это указывал еще В. Гумбольдт. Правда, "лишь в редких случаях, - говорил В. Гумбольдт, - можно распознать определенную связь звуков языка с его духом. Однако даже в наречиях (того же языка) незначительные изменения гласных, мало изменяющие язык в общем, по праву могут быть относимы к состоянию духа народа (Gemutbeschaffenheit) [28]. По мнению В. Гумбольдта, связь звуковой формы с внутренними языковыми законами достигает высшего предела в проникновении их друг другом [29].

Однако только в относительно редких случаях звукоподражаний, звуковых метафор и своеобразных звуковых жестов естественная связь звука и значения очевидна непосредственно [30]. Но опосредованная внутренними отношениями языка как системы разнообразных смысловых элементов, она может быть открыта по разным направлениям. Само понятие фонемы и фонологической системы языка основано на признании громадной роли звуковой стороны в смысловой структуре языка вообще и слова в частности. В этом отношении даже эксперименты футуристов не лишены принципиального значения. Ведь В. Хлебников искал "способа изучать замену значения слов, вытекающую из замены одного звука другим" [31].

Итак, уже звуковая форма слова оказывается источником разнообразных смысловых оттенков.

Еще сложнее и разнообразнее те воплощенные в звуковой комплекс слова элементы мыcли или мышления, которые прикрываются общим именем "значения".

Общеизвестно, что прежде всего слово исполняет номинативную, или дефинитивную, функцию, т.е. является средством четкого обозначения, и тогда оно - простой знак, или средством логического определения, тогда оно - научный термин.

Слова, взятые вне системы языка в целом, лишь в их отношении к вещам и явлениям действительности, служат различными знаками, названиями этих явлений действительности, отраженных в общественном сознании. Рассматриваемые только под этим углом зрения слова, в сущности, еще лишены соотносительных языковых форм и значений. Они сближаются друг с другом фонетически, но не связаны ни грамматически, ни семантически. С точки зрения вещественных отношений связь между стол и столовая, между гость, гостинец и угостить, между дуб и дубина, между жила в прямом номинативном значении и глаголами зажилить, ужилить и т.д. оказывается немотивированной и случайной.

Значение слова далеко не совпадает с содержащимся в нем указанием на предмет, с его функцией названия, с его предметной отнесенностью (gegenstandliche Beziehung) [32].

В той мере, в какой слово содержит в себе указание на предмет, необходимо для понимания языка знать обозначаемые словами предметы, необходимо знать весь круг соответствующей материальной культуры. Одни и те же названия в разные эпохи обозначают разные предметы и разные понятия. С другой стороны, каждая социальная среда характеризуется своеобразиями своих обозначений. Одни и те же предметы по-разному осмысляются людьми разного образования, разного мировоззрения, разных профессиональных навыков. Поэтому одно и то же русское слово как указание на предмет включает в себя разное содержание в речи разных социальных или культурных групп.

Необходимость считаться при изучении истории слов с историей обозначаемых ими вещей общепризнана [33].

Как название, как указание на предмет слово является вещью культурно-исторической. "Там, где есть общность культуры и техники, слово указывает на один и тот же предмет; там, где она нарушается, дробится и значение слова" [34].

Функциональные и социально-бытовые связи вещей отражаются на исторической судьба названий.

"Имя свидетельствует, что общественный разум уже пытался назначить этому предмету определенное место в единстве более общего целого", - сказал Лотце.

Однако легко заметить, что далеко не все типы слов выполняют номинативную, или дефинитивную, функцию. Ее лишены все служебные слова, в смысловой структуре которых преобладают чисто грамматические значения и отношения. Номинативная функция чужда также междометиям и так называемым "вводным" словам. Кроме того, местоименные слова, хотя и могут быть названиями, но чаще всего являются эквивалентами названий. Таким образом, уже при анализе вещественных отношений слова резко выступают различия между разными структурно-семантическими типами слов.

Переход от номинативной функции словесного знака к семантическим формам самого слова обычно связывается с коммуникативной функцией речи.

В процессе речевой коммуникации вещественное отношение и значение слова могут расходиться. Особенно ощутительно это расхождение тогда, когда слово не называет предмета или явления, а образно его характеризует (например: живые мощи, колпак - в применении к человеку; баба - по отношению к мужчине, шляпа - в переносном значении и т.п.).

В этом плане слово выступает как система форм и значений, соотносительная с другими смысловыми единицами языка.

Слово, рассматриваемое в контексте языка, т.е. взятое во всей совокупности своих форм и значений, часто называют лексемой [35].

Вне зависимости от его данного употребления слово присутствует в сознании со всеми своими значениями, со скрытыми и возможными, готовыми по первому поводу всплыть на поверхность. Но, конечно, то или иное значение слова реализуется и определяется контекстом его употребления. В сущности, сколько обособленных контекстов употребления данного слова, столько и его значений, столько и его лексических форм; при этом, однако, слово не перестает быть единым, оно обычно не распадается на отдельные слова-омонимы. Семантической границей слова является омоним. Слово как единая система внутренне связанных значений понимается лишь в контексте всей системы данного языка. Внутреннее единство слова обеспечивается не только единством его фонетического и грамматического состава, но и семантическим единством системы его значений, которое, в свою очередь, определяется общими закономерностями семантической системы языка в целом.

Язык обогащается вместе с развитием идей, и одна и та же внешняя оболочка слова обрастает побегами новых значений и смыслов. Когда затронут один член цепи, откликается и звучит целое. Возникающее понятие оказывается созвучным со всем тем, что связано с отдельными членами цепи до крайних пределов этой связи.

Способы объединения и разъединения значений в структуре слова обусловлены семантической системой языка в целом и отдельных его стилей. Изучение изменений в принципах сочетания словесных значений в "пучки" не может привести к широким обобщениям, к открытию семантических законов - вне связи с общей проблемой истории общественных мировоззрений, с проблемой языка и мышления. При иной точке зрения "само значение слова продолжало бы оставаться темным и непонятным без восприятия его самого в общем комплексе всего миропонимания изучаемой эпохи" [36].

Русскому (как и другому) национальному языку свойственна своеобразная система образования и связи понятий, их группировки, их расслоения и их объединения в "пучки", в комплексные единства. Объем и содержание обозначаемых словами понятий, их классификация и дифференциация, постепенно проясняясь и оформляясь, существенно и многократно видоизменяются по мере развития языка. Они различны на разных этапах его истории.

Характерной особенностью русского языка является тенденция к группировке слов большими кучками вокруг основных центров значений.

Слово как система форм и значений является фокусом соединения и взаимодействия грамматических категорий языка.

Ни один язык не был бы в состоянии выражать каждую конкретную идею самостоятельным словом или корневым элементом. Конкретность опыта беспредельна, ресурсы же самого богатого языка строго ограничены. Язык оказывается вынужденным разносить бесчисленное множество значений по тем или другим рубрикам основных понятий, используя иные конкретные или полуконкретные идеи в качестве посредствующих функциональных связей. Поэтому самый характер объединения лексических и грамматических значений в строе разных типов слов неоднороден. Например, в формальных, связочных словах (как предлоги и союзы) грамматические значения составляют сущность их лексической природы. Структура разных категорий слов отражает разные виды отношений между грамматикой и лексикой данного языка.

В языках такого строя, как русский, нет лексических значений, которые не были бы грамматически оформлены и классифицированы. Понятие бесформенного слова к современному русскому языку неприложимо. В. Гумбольдт писал: "Грамматические отношения могут быть присоединены мысленно (hinzugedacht), если даже они не всегда имеют в языке знаки, и строй языка может быть такого рода, что неясность и недоразумения избегаются при этом, по крайней мере, до известной степени. Поскольку, однако, грамматические отношения имеют определенное выражение, в употреблении такого языка существует грамматика собственно без грамматических форм" [37]. Тому же учил Потебня. Итак, понятие о слове как о системе реальных значений неразрывно связано с понятием грамматических форм и значений слова.

Лексические значения слова подводятся под грамматические категории. Слово представляет собою внутреннее, конструктивное единство лексических и грамматических значений. Определение лексических значений слова уже включает в себя указания на грамматическую характеристику слова. Грамматические формы и значения слова то сталкиваются, то сливаются с его лексическими значениями. Эту тесную связь, это глубокое взаимодействие лексических и грамматических форм и значений подчеркивали в последнее время все крупнейшие лингвисты, особенно настойчиво Шухардт [38], Н.Я. Марр [39], Л.В. Щерба (см. его предсмертную статью "Очередные проблемы языковедения" - "Известия АН СССР", Отд. литературы и языка, 1945, т. 4, вып. 5; Избранные работы по языкознанию и фонетике, т. 1. Л., 1958) и А.И. Белич (О jезичкоj природи и jезичком развитку. Београд, 1941).

Семантические контуры слова, внутренняя связь его значений, его смысловой объем определяются грамматическим строем языка.

Эд. Сепир тонко заметил: "В аналитическом языке первенствующее значение выпадает предложению, слово же представляет меньший интерес. В синтетическом языке... понятия плотнее между собою группируются, слова обставлены богаче, но вместе с тем обнаруживается общая тенденция ограничивать более узкими рамками диапазон конкретного значения отдельного слова". Понятно, что семантический объем слова, и способы объединения значений различны в словах разных грамматических категорий. Так, смысловая структура глагола шире, чем имени существительного, и круг его понятий подвижнее. Еще более эластичны значения качественных прилагательных и наречий. Широта фразовых связей слова также зависит от его грамматической структуры.

Различия в синтаксических свойствах слова, в особенностях его фразового употребления находятся в живой связи с различиями значений слова. Например, в современном языке слово черт не имет качественных значений. Но в простом разговорном стиле русского литературного языка конца XVIII - первой половины XIX в. слово черт с особым предложным управлением обозначало: мастер, знаток, мастак на что-нибудь, в чем-нибудь. Например, у Державина: "[Я] горяч и в правде черт" ("К самому себе"). В водевиле А. Шаховского "Два учителя или asinus asinum fricat":

- Я уверен, что вы исправите его нравственность.

- О, мадам, я черт на нравственность [40].

В водевиле Л. Ленского "Стряпчий под столом" [1834]:

Я сам черт по дарованью,

Страшен в прозе и в стихах [41].

Ср. у П.А. Вяземского в "Старой записной книжке" анекдот о моряке и царице Екатерине:

По рассеянию случилось, что, проходя мимо его, императрица три раза сказала ему:

- Кажется, сегодня холодно.

- Нет, матушка, ваше величество, сегодня довольно тепло, - отвечал он каждый раз. - Уж воля ее величества, - сказал он соседу своему, - а я на правду черт [42].

Само собой разумеется, что семантическое развитие языка находится в зависимости от лексического и морфологического инвентаря его, инвентаря основ-корней, словообразовательных элементов и грамматических категорий.

Пути семантической эволюции слов нередко определяются законами развития морфологических категорий.

Акад. М.М. Покровский еще в ранней своей диссертации "Семасиологические исследования в области древних языков" [43] выставил такой тезис: "Всевозможные морфологические типы nominum actionis (т.е. обозначений действий), по мере своей продуктивности, получают в конце концов все те значения, которые этому классу имен свойственны, т.е. обозначения процесса, результата, орудия и места действия" [44].

Известно, что слово, принадлежащее к кругу частей речи с богатым арсеналом словоизменения, представляет собой сложную систему грамматических форм, выполняющих различные синтаксические функции. Отдельные формы могут отпадать от структуры того или иного слова и превращаться в самостоятельные слова (например, формы существительного становятся наречиями).

Грамматическими законами определяются приемы и принципы связи и соотношения морфем в системе языка, способы их конструктивного объединения в слова. Сдвиг в формах словообразования изменяет всю систему лексики.

Грамматические формы и отношения между элементами языковой системы определяют грань, отделяющую слова, которые представляются произвольными, не мотивированными языковыми знаками, от слов, значения которых более или менее мотивированы. Мотивированность значений слов связана с пониманием их строя, с живым сознанием семантических отношений между словесными элементами языковой системы.

"Не существует языков, где нет ничего мотивированного; но немыслимо себе представить и такой язык, где мотивировано было бы все. Между двумя крайними точками - наименьшей организованностью и наименьшей произвольностью - обретаются всевозможные разновидности" [45]. Различия между мотивированными и немотивированными словами обусловлены не только грамматическими, но и лексико-семантическими связями слов. Тут открывается область новых смысловых отношений в структуре слова, область так называемых "внутренних форм" слова.

"Внутренней формой" многие лингвисты, вслед за В. Гумбольдтом и Штейнталем, называют способ представления значения в слове, "способ соединения мысли со звуком".

Слово как творческий акт речи и мысли, - учит Потебня, - включает в себя, кроме звуков и значения, еще представление (или внутреннюю форму), иначе "знак значения". Например, в слове арбузик, которым ребенок назвал абажур, признак шаровидности, извлеченный из значения слова арбуз, и образует его внутреннюю форму, или представление [46].

Представление - "непременная стихия возникающего слова". Слово с живым представлением - образное, поэтическое слово. "Представление - необходимая (для быстроты мысли и для расширения сознания) - замена соответствующего образа или понятия" [47].

По определению А. Марти, внутренняя форма слова есть "сопредставление", или "созначение", которое образует посредствующее звено между звуками и значениями. Это - образный способ выражения того или иного значения, обусловленный психологическими или культурно-историческими особенностями общественной среды и эпохи [48]. Внутренняя форма слова ни в какой мере не совпадает со значением слова (ср. внутреннюю форму и значение слова тупой в выражении тупое упорство), хотя она и помогает уяснить идеологию и мифологию языка или стиля, связи и соотношения идей, образов и представлений в языке.

Ведь "язык состоит, наряду с уже оформленными элементами, главным образом из методов продолжения работы духа, для которой язык предначертывает путь и форму" [49].

Во "внутренних формах" слова отражается "толкование действительности, ее переработка для новых, более сложных, высших целей жизни" [50]. С этим кругом смысловых элементов слова связаны и сложные словесные композиции поэтического творчества. "Элементарная поэтичность языка, т.е. образность отдельных слов и постоянных сочетаний... ничтожна сравнительно с способностью языка создавать образы из сочетаний слов, все равно, образных или безобразных" [51].

"Внутренние формы" слов исторически изменчивы. Они обусловлены свойственным языку той или иной эпох<