Европейская лингвистика XVI–XVII вв
Грамматика Пор-Рояля
После Томаса Эрфуртского в течение примерно двух столетий теоретический подход к языку не получил значительного развития. Однако именно в это время шло постепенное становление нового взгляда на языки, который в конечном итоге выделил европейскую лингвистическую традицию из всех остальных. Появилась идея о множественности языков и о возможности их сопоставления.
Разумеется, о том, что языков много, знали всегда, бывали и единичные попытки сопоставления языков. Однако, как выше уже отмечалось, каждая из лингвистических традиций явно или неявно основывалась на наблюдениях над каким-то одним языком, которым всегда был язык соответствующей культурной традиции. Можно было переориентироваться с одного языка на другой, как было в Древнем Риме и в Японии, можно было, особенно на раннем этапе развития традиции, переносить на язык своей культуры категории другого, ранее уже описанного языка, но всегда становление традиции или даже ее варианта сопровождалось замыканием в изучении одного языка. В средневековой Европе греческий и латинский варианты традиции почти не соприкасались друг с другом. В Западной Европе даже в XIII–XIV вв., когда на ряде языков уже существовала развитая письменность, единственным достойным объектом изучения все еще считалась латынь. Отдельные исключения вроде исландских фонетических трактатов были редки.
Положение стало меняться в одних странах с XV в., в других с XVI в. К этому времени в ряде государств завершился период феодальной раздробленности, шло становление централизованных государств. На многих языках активно развивалась письменность, появлялись как деловые, так и художественные тексты, в том числе произведения таких выдающихся авторов, как Данте, Ф. Петрарка, Дж. Чосер. Чем дальше, тем больше распространялись представления о том, что латынь не является единственным языком культуры.
Национальная и языковая ситуация в позднесредневековой Европе имела две особенности, которые повлияли на развитие дальнейших представлений о языке. Во-первых, Западная Европа не составляла единого государства, а представляла собой множество государств, где в большинстве случаев говорили на разных языках. При этом среди этих государств не было ни одного, которое бы могло претендовать на господство (как в прошлом Римская империя и недолго существовавшая империя Карла Великого). Уже поэтому ни один язык не мог восприниматься как столь же универсальный, как латынь. Французский язык для немца или немецкий для француза были иностранными языками, а не языками господствующего государства или более высокой культуры. Даже в Англии, где в XI–XV вв. языком знати был французский, затем все же окончательно победил английский язык, включивший в себя много французских заимствований.
Во-вторых, все основные языки Западной Европы были генетически родственны, принадлежа к двум группам индоевропейской семьи — романской и германской, и типологически достаточно близки, обладая, в частности, сходными системами частей речи и грамматических категорий. Отсюда достаточно естественно возникала мысль о принципиальном сходстве языков, обладающих лишь частными отличиями друг от друга. Вместо идеи о латыни как о единственном языке культуры возникала идея о нескольких примерно равных по значению и похожих друг на друга языках: французском, испанском, итальянском, немецком, английском и др.
Кроме этого главного фактора было еще два дополнительных. Хотя и в средние века понаслышке знали о существовании, помимо латыни, еще двух великих языков: древнегреческого и древнееврейского, но реально владели этими языками очень немногие, а выражаясь по-современному, в базу данных для западноевропейской науки о языке они почти не входили. Теперь же в эпоху гуманизма два этих языка начали активно изучаться, а их особенности — учитываться, причем довольно большие типологические отличия древнееврейского языка от европейских расширяли представления ученых о том, какими бывают языки. Другим фактором были так называемые великие географические открытия и усиление торговых связей со странами Востока. Европейцам пришлось сталкиваться с языками других народов, о существовании которых они не подозревали. Нужно было общаться с носителями этих языков, и встала задача их обращения в христианство. И уже в XVI в. появляются первые миссионерские грамматики «экзотических» языков, в том числе индейских. В то время однако европейская научная мысль еще не была готова к адекватному пониманию особенностей строя таких языков. Миссионерские грамматики и тогда, и позже, вплоть до XX в. описывали эти языки исключительно в европейских категориях, а теоретические грамматики вроде грамматики Пор-Рояля не учитывали или почти не учитывали материал таких языков.
Гораздо большее значение для развития европейской традиции и преобразования ее в науку о языке сыграли первые грамматики новых западных языков. Грамматики испанского и итальянского языков появились с XV в., французского, английского и немецкого — с XVI в. Поначалу некоторые из них писались на латыни, но постепенно в таких грамматиках описываемые языки одновременно становились и языками, на которых они написаны. Эти грамматики имели учебную направленность. Стояла задача формирования и закрепления нормы этих языков, особенно важная после изобретения в XV в. книгопечатания. В грамматиках одновременно формулировались правила языка и содержался учебный материал, позволяющий выучить эти правила. В это же время получила активное развитие лексикография, ранее составлявшая отсталую часть европейской традиции. Если раньше преобладали глоссы, то теперь в связи с задачей создания норм новых языков создаются достаточно полные нормативные словари. В связи с подготовкой такого словаря для французского языка в 1634 г. была создана Французская академия, существующая до настоящего времени; она стала центром нормализации языка в стране.
Ранее единая западноевропейская традиция стала разделяться на национальные ветви. Поначалу, примерно до конца XVII в., исследования языков наиболее активно развивались в романских странах. В XVI в. после некоторого перерыва вновь начинает развиваться теория языка. Выдающийся французский ученый Пьер де л а Раме (Рамус) (1515–1672, убит в Варфоломеевскую ночь) завершил создание понятийного аппарата и терминологии синтаксиса, начатое модистами; именно ему принадлежит дожившая до наших дней система членов предложения. Теоретическую грамматику, написанную еще на латыни, но уже учитывающую материал различных языков, создал Ф. Санчес (Санкциус) (1550–1610) в Испании в конце XVI в. У него уже содержатся многие идеи, потом отразившиеся в грамматике Пор-Рояля.
В XVII в. еще более активно ведутся поиски универсальных свойств языка, тем более что расширение межгосударственных связей и трудности, связанные с процессом перевода, оживляли идеи о создании «всемирного языка», общего для всех, а чтобы создать его, надо было выявить свойства, которыми обладают реальные языки. На развитие универсальных грамматик влиял и интеллектуальный климат эпохи, в частности, популярность рационалистической философии Рене Декарта (Картезия) (1596–1650), хотя известное благодаря Н. Хомскому наименование «картезианские грамматики» в отношении грамматики Пор-Рояля и подобных ей не вполне точно, поскольку многие «картезианские» идеи присутствовали у Ф. Санчеса и др. еще до Р. Декарта.
Языкознание XVII в. в основном шло в области теории двумя путями: дедуктивным (построение искусственных языков, о котором речь будет идти ниже) и индуктивным, связанным с попыткой выявить общие свойства реально существующих языков. Не первым, но самым известным и популярным образцом индуктивного подхода стала так называемая грамматика Пор-Рояля, впервые изданная в 1660 г. без указания имен ее авторов Антуана Арно (1612–1694) и Клода Лансло (1615–1695). Эта грамматика неоднократно переиздавалась и переводилась на разные языки. В нашей стране несколько дет назад почти одновременно вышли два ее издания: Грамматика общая и рациональная Пор-Рояля. М., 1990; Грамматика Пор-Рояля. Л., 1991 (ниже цитаты приводятся по московскому изданию).
Грамматика вошла в историю науки под не принадлежащим ее авторам названием («Грамматика общая и рациональная» — начало ее очень длинного подлинного названия). Женский монастырь Пор-Рояль в те годы был центром передовой мысли, с ним был связан кружок ученых, в который входили и авторы грамматики. Книга была результатом содружества двух специалистов разных профессий. А. Арно был логиком и философом, соавтором известной книги по логике, а К. Лансло — одним из первых во Франции профессиональных лингвистов, преподавателем языков и автором грамматик; в частности, он первым во Франции преподавал латинский язык как иностранный, с объяснениями на французском языке. Такое сочетание дало возможность объединить высокую для того времени теоретичность с достаточно хорошим знанием материала нескольких языков.
Авторы грамматики считали недостаточным чисто описательный подход к языку и стремились создать объяснительную грамматику. В ней говорится, что стимулом к ее написанию послужил «путь поиска разумных объяснений многих явлений, либо общих для всех языков, либо присущих лишь некоторым из них». В целом в книге объяснительный подход преобладает и над описательным, и над нормативным. Однако ряд разделов, посвященных французскому языку, содержит и нормативные правила. К 1660 г. нормы французского языка были в общих чертах сформированы, но многие детали еще оставались неотшлифованными. Поэтому в грамматике не раз говорится о том, какие обороты надо «рекомендовать к употреблению». Однако значение «Грамматики Пор-Рояля» прежде всего не в предписаниях, а в объяснениях ранее уже описанных явлений языка.
Авторы грамматики исходили из существования общей логической основы языков, от которой конкретные языки отклоняются в той или иной степени. Сама по себе такая идея была в XVII в. не новой и восходила к модистам. Эта идея для А. Арно и К. Лансло была столь обычной, что не требовала особых доказательств. Например, в грамматике говорится о «естественном порядке слов» без доказательств существования такого порядка и даже без его описания (хотя достаточно ясно, что «естественным» для них, как и для модистов, был порядок «подлежащее — сказуемое — дополнение»).
От модистов авторы «Грамматики Пор-Рояля» отличались не столько самой идеей основы языков, сколько пониманием того, что собой эта основа представляет. У модистов, выражаясь современным языком, соответствие между поверхностными и глубинными структурами оказывалось взаимно однозначным или по крайней мере очень близким к нему. Они старались каждому явлению, зафиксированному в грамматике Присциана, приписать философский смысл. В данной грамматике этого уже нет прежде всего из-за расширения эмпирической базы. Если модисты исходили из одной латыни, то здесь почти в каждой главе рассматриваются два языка: латынь и французский, достаточно часто упоминаются также испанский, итальянский, древнегреческий и древнееврейский, а изредка речь идет и о «северных», то есть германских, и о «восточных» языках; что имеется в виду в последнем случае, не вполне ясно. С современной точки зрения количество языков невелико, но по сравнению с предшествующим временем это был крупный шаг вперед.
Ориентация на латинский эталон была еще не вполне преодолена в грамматике, что особенно заметно в разделе о падежах и предлогах. Хотя и сказано, что «из всех языков только греческий и латынь имеют падежи имен в полном смысле этого слова», но за эталон принимается латинская падежная система, именно она признается «логической». В древнегреческом языке, где по сравнению с латынью на один падеж меньше, предлагается считать, что отсутствующий аблатив «есть и у греческих имен, хотя он всегда совпадает с дативом». Для французского же языка выражение тех или иных «глубинных» падежей видится в употреблении предлогов или опущении артикля. Более сложный случай составляют для А. Арно и К. Лансло прилагательные. В латинских грамматиках было принято считать существительные и прилагательные одной частью речи — именем, но для французского и других новых языков Европы данные два класса необходимо было различать. В грамматике принят компромиссный подход: выделяется одна часть речи — имя — с двумя подклассами. Такая трактовка проецируется и на семантику: у слов выделяются «ясные» значения, разъединяющие существительные и прилагательные, и «смутные» значения, общие для них: слова красный и краснота имеют общее «смутное» значение и разные «ясные». Введение «ясных» значений указывает на отход от латинского эталона, введение «смутных» — на частичное его сохранение (впрочем, есть и другая трактовка, согласно которой выделение двух видов значений имеет глубокий философский смысл).
Однако в ряде других пунктов авторы грамматики решительно отходят от латинского эталона в пользу французского. Особенно это видно в связи с артиклем: «В латыни совсем не было артиклей. Именно отсутствие артикля и заставило утверждать… что эта частица была бесполезной, хотя, думается, она была бы весьма полезной для того, чтобы сделать речь более ясной и избежать многочисленных двусмысленностей». И далее: «Обиход не всегда согласуется с разумом. Поэтому в греческом языке артикль часто употребляется с именами собственными, даже с именами людей… У итальянцев же такое употребление стало обычным… Мы не ставим никогда артикля перед именами собственными, обозначающими дюдей». Итак, оказывается, что у «нас», французов, в данном случае «обиход согласуется с разумом», а у других народов нет. Из французского языка исходят авторы и говоря о именах с предлогом, соответствующих «необязательным» наречиям в латыни, и в некоторых других случаях.
Эталонные, соответствующие «разуму» структуры в большинстве случаев конструируются на основе либо латыни, либо французского языка. Но в принципе в этой роли могут выступать любые языки вплоть до «восточных», как это говорится там, где признается рациональность совпадения формы третьего лица с основой глагола. Авторы, по-видимому, исходят из некоторых априорных и прямо не формулируемых представлениях о «логичности» и «рациональности», но берут в каждом случае некоторые реальные структуры одного из известных им языков (иногда, как с прилагательными, из контаминации структур двух языков).
Однако есть случаи, когда А. Арно и К. Лансло отвлекаются от особенностей конкретных языков и подходят к семантическому анализу. Здесь наиболее важными оказываются разделы, посвященные сравнительно периферийным вопросам: относительным местоимениям, наречиям, эллипсису и т. д. Одно из самых известных мест книги — тот фрагмент раздела об относительных местоимениях, где анализируется фраза Dieu invisible a créé le monde visible «Невидимый бог создал видимый мир».
По его поводу А. Арно и К. Лансло пишут: «В моем сознании проходят три суждения, заключенные в этом предложении. Ибо я утверждаю: 1) что Бог невидим; 2) что он создал мир, 3) что мир видим. Из этих трех предложений второе является основным и главным, в то время как первое и третье являются придаточными… входящими в главное как его составные части; при этом первое предложение составляет часть субъекта, а последнее — часть атрибута этого предложения. Итак, подобные придаточные предложения присутствуют лишь в нашем сознании, но не выражены словами, как в предложенном примере. Но часто мы выражаем эти предложения в речи. Для этого и используется относительное местоимение».
Если отвлечься от архаичных для нашей эпохи терминов вроде «суждение», такое высказывание кажется очень современным. Авторы «Грамматики Пор-Рояля» здесь четко различают формальную и семантическую структуру, которые фактически не различали модисты, но не всегда четко разграничивали и многие лингвисты XIX и XX вв. Отталкиваясь от объяснения поверхностных явлений французского языка (в данном разделе грамматики речь идет только об одном языке), они переходят к описанию их семантики, не имеющей прямых формальных соответствий. Еще в XVII в. они пришли к тем же выводам, что многие современные лингвисты. Однако, как уже говорилось, чаще в грамматике «логическая», а фактически семантическая структура соответствует некоторой поверхностной структуре того или иного языка.
В некоторых других местах книги говорится о синонимии языковых выражений, из которых одно признается более соответствующим логике (хотя не всегда ясно, идет ли речь о полном соответствии), а другое может употребляться вместо него ради «желания людей сократить речь» или «для изящества речи». Чаще в этих случаях за эталон принимаются явления французского языка. В подобных случаях Н. Хомский находил аналог трансформационных правил, что явная модернизация, но некоторое сходство здесь бесспорно есть. Впрочем, о синонимии некоторых исходных и неисходных выражений говорилось задолго до XVII в.: можно указать на явление эллипсиса, рассматривавшееся так еще с античности.
Безусловно, у А. Арно и К. Лансло не было четкого представления о том, откуда берется их «рациональная основа грамматики» всех языков. Но нельзя к авторам XVII в. предъявлять те же требования, что к лингвистам XX в. Сама идея установления общих свойств человеческих языков, основанная на принципиальном их равноправии (пусть реально такие свойства оказываются сильно романизированными), представляла собой важную веху в развитии лингвистических идей.
Судьба «Грамматики Пор-Рояля» была весьма сложной. Поначалу она стала очень популярной и во Франции считалась образцовой до конца XVIII — начала XIX в., известна она была и за пределами Франции. Авторы последующих «логических» и «рациональных» грамматик ей подражали. Однако после становления новой, сравнительно-исторической научной парадигмы именно из-за своей известности она стала восприниматься как образец «умствующего, априористического, ребяческого», по выражению И. А. Бодуэна де Куртенэ, направления в языкознании, втискивающего язык в логические схемы; часто ей приписывали и то, против чего она была направлена: жесткое следование латинскому эталону. Положение не изменилось и в первой половине XX в. Среди ее критиков были многие крупные ученые: И. А. Бодуэн де Куртенэ, Л. Блумфилд, Ч. Хоккетт и др., часто судившие о ней из вторых рук. К этому времени эмпирическая база общего языкознания сильно расширилась, и «Грамматика Пор-Рояля» стала восприниматься как слишком явно смешивающая универсальные свойства языка с особенностями романских языков.
Новый интерес к книге возник в 60-е гг. XX в. Во многом здесь сыграл роль Н. Хомский, объявивший ее авторов своими предшественниками. Его оппоненты справедливо указывают на то, что он сильно модернизировал идеи грамматики и рассматривал ее вне исторического контекста, однако действительно многое в книге, прежде всего идея об общих для всех языков «структурах мысли», оказалось созвучным хомскианской лингвистике (см. соответствующую главу). Однако возрождение интереса к «Грамматике Пор-Рояля» нельзя сводить только к авторитетету Н. Хомского. В середине 60-х гг. ее анализом и комментированием независимо друг от друга занялись сразу несколько специалистов, и Н. Хомский оказался лишь одним из них. «Реабилитация» книги была связана с общими тенденциями мирового развития лингвистики. Один из комментаторов ее, Р. Лакофф, справедливо называет «Грамматику Пор-Рояля» «старой грамматикой, долго имевшей плохую репутацию среди лингвистов, но недавно восстановившей престиж, который она имела в свое время».
Отметим еще одну черту «Грамматики Пор-Рояля», также повлиявшую на ее дальнейшую репутацию. Как и лингвистические сочинения предшествующего времени, она была чисто синхронной. «Рациональная основа» всех языков рассматривается как нечто неизменное, а фактор исторического развития просто не включен в концепцию. Латинский и французский языки рассматриваются в книге как два разных языка, а не как язык-предок и язык-потомок (впрочем, происхождение французского языка от латинского тогда не было столь очевидно, как сейчас).
Другой, дедуктивный подход к языку нашел в XVII в. отражение в попытках конструирования искусственного «идеального» языка, долгое время популярных. Интерес к этим вопросам проявляли многие крупнейшие мыслители этого века: Ф. Бэкон, Р. Декарт, Я. А. Коменский, позже Г. В. Лейбниц. Особенно активно этим занимались в Англии. Много работал в этой области первый председатель Лондонского Королевского общества Дж. Уилкинс (Вилкинс) (1614–1672), а одно из сочинений такого рода принадлежит Исааку Ньютону, который написал его в 1661 г. в возрасте 18 лет; труд И. Ньютона имеется в русском переводе: Семиотика и информатика, вып. 28. М., 1986.
Авторы подобных проектов исходили из двух постулатов. Во-первых, существование множества языков — большое неудобство, которое необходимо преодолеть. Во-вторых, каждой вещи от природы соответствует правильное имя, отражающее ее сущность. Второй постулат, как уже отмечалось, свойствен разным лингвистическим традициям на их ранних этапах. Однако такой подход, отраженный в ранних этимологиях, основывался на принадлежности «правильных имен» некоторому реальному языку: древнегреческому, санскриту и т. д. Так считать во времена И. Ньютона уже было невозможно, хотя у авторов искусственных языков иногда встречается представление о древнееврейском языке как первичном. В XVII в. все еще господствовало представление о том, что библейская легенда о вавилонском смешении языков отражала реальность. Поэтому открыто ставилась задача «девавилонизации» языка. Поиски всемирного языка тесно были связаны с поисками единой связующей мировой гармонии, часто принимавшими, в том числе и у И. Ньютона, мистический характер. Бурные успехи естественных наук рассматривались как средство для достижения весьма архаических целей.
Это происходило и в подходе к языку. Для создания «идеального языка», понимаемого прежде всего как «язык смыслов», необходимо было описать эти смыслы. Интерес к описанию семантики имеется и в «Грамматике Пор-Рояля», но там многое затемнялось конкретными формами известных ее авторам языков. Здесь же в силу самой общей задачи требовалось отвлечься от структурных особенностей реальных языков и достичь глубинного уровня.
И. Ньютон писал: «Диалекты отдельных языков так сильно различаются, что всеобщий Язык не может быть выведен из них столь верно, как из природы самих вещей, которая едина для всех народов и на основе которой весь Язык был создан вначале». В его проекте речь шла о составлении на каждом языке алфавитного списка всех «субстанций», затем каждому элементу списка должен быть поставлен в соответствие элемент универсального языка. Тем самым универсальный язык просто отражал лексическую структуру исходного естественного языка (у И. Ньютона реально говорится об английском языке) с одной лишь разницей: по-английски «субстанции» могут быть выражены и словосочетаниями, в «идеальном языке» — обязательно словами. Однако описываемый языком мир не ограничивается «субстанциями». Помимо простых понятий бывают сложные. В естественных языках производные понятия часто обозначаются с помощью тех или иных словообразовательных моделей. Это было учтено создателями искусственных языков, которые однако старались здесь отвлечься от свойственной естественным языкам нерегулярности. Выделялись те или иные типичные семантические отношения: деятель, местонахождение, отрицание, уменьшительность и т. д., которые в универсальном языке должны были получать универсальное выражение. При этом устанавливались семантические отношения между словами, в том числе и формально непроизводными; выделялись компоненты значения тех или иных слов, которые в «идеальном языке» в целях регулярности должны были обозначаться раздельно. Тем самым уже в XVII в. в той или иной степени занимались тем, что в современной лингвистике получило название компонентного анализа и изучения лексических функций.
В искусственных языках должна была существовать и грамматика, в частности, определенный набор грамматических категорий. При этом за основу, естественно, брали набор категорий известных европейских языков, чаще всего латинского, но с определенными коррективами: исключалась категория рода как нелогичная. Противопоставление же частей речи в ряде проектов, в том числе у И. Ньютона и Дж. Уилкинса, не считалось необходимым: слова у них выступали как имена, а обозначения действий или состояний производились через присоединение регулярных словообразовательных элементов. Тем не менее такие имена могли иметь в случае необходимости показатели времени или наклонения.
В плане выражения конструкторы языков ориентировались скорее на структуру древнееврейского языка с трехбуквенностью корня и «служебными буквами». Сама же система «первоэлементов» (скорее букв, чем звуков) строилась на основе латинского алфавита.
Пытаясь отвлечься от особенностей конкретных языков и ни в коем случае не допуская каких-либо непосредственных заимствований из них в свои языки, конструкторы универсальных языков не могли отвлечься от ограниченного круга известных им языковых систем. Первичные «субстанции» выделялись на основе слов и словосочетаний европейских языков. Основу словообразования составляли реально существующие в этих языках модели. Грамматические категории также взяты из этих языков, но в несколько редуцированном виде.
В то же время создатели универсальных языков на основе анализа явлений опять же романских и германских языков с добавлением древнееврейского подошли к ряду вопросов глубже, чем авторы «Грамматики Пор-Рояля». Прежде всего это относится к семантическому анализу. Современная исследовательница лингвоконструирования XVII в. Л. В. Кнорина справедливо писала: «Искусственные языки — это описания глубинной семантики естественного языка, выполненные на выдающемся уровне».
Однако эта сторона деятельности данной группы ученых не была замечена современниками. Во всех исследованиях подобного рода видели лишь создание «идеальных языков» как таковых. А задача «девавилонизации» языкового мира была слишком явно утопической. Сами проекты «идеальных языков» часто были связаны либо с мистическими поисками мировой гармонии, либо с попытками переустройства общества на утопических основах; недаром одним из создателей универсального языка был знаменитый утопист Томмазо Кампанелла, автор «Города солнца». Когда идея создания мирового языка отошла на второй план (что произошло уже с начала XVIII в.), все упомянутые проекты забыли. В частности, проект И. Ньютона, оставшийся в рукописи, был впервые издан в оригинале лишь в 1957 г. Судьба всех подобного рода исследований оказалась много хуже, чем судьба никогда совсем не исчезавшей из лингвистического обихода «Грамматики Пор-Рояля». Они не оказали влияния на лингвистику XVIII, XIX и первой половины XX в., и лишь в последние десятилетия труды Дж. Уилкинса, И. Ньютона и др. начали привлекать внимание и оказалось, что многое в них актуально.
Сама же идея создания всемирного языка, уйдя на периферию науки о языке, продолжала развиваться и позже. Ей увлекались некоторые языковеды, самым знаменитым из которых был Н. Я. Марр, а со второй половины XIX в. она нашла отражение в создании эсперанто и других вспомогательных языков. Однако их создатели уже не стремились отражать в структурах слов структуры вещей и использовали, хоть и в видоизмененном виде, реальные корни и слова реальных языков.
Литература
Алпатов В. М. «Грамматика Пор-Рояля» и современная лингвистика (К выходу в свет русских изданий) // Вопросы языкознания, 1992, № 2, с. 57–68.
Кнорина Л. В. Природа языка в лингвоконструировании XVII века // Вопросы языкознания, 1995, № 2, с. 110–120.