III. Земные места обитания и жилише

ЭПИЗОД 6

Иван – царевич и Баба – Яга

Восточнославянская «биография» популярнейшего сказочного образа пока не воссоздана: в науке о нём существуют разные версии, сложившиеся на основе либо преимущественно русского материала, либо — международных данных.

Реконструкция роли Бабы-Яги в переходных обрядах юношеского совершеннолетия восточных славян — задача нелёгкая, ибо мифологические представления о ней значительно варьируются в сказочной традиции трёх народов (и внутри них). Более того, бывает, что сказочная Баба-Яга ведёт себя по-разному в одном сюжетном типе по отношению к герою (или к героине), либо же её образ «расщепляется» в одной сказке на разные по свойствам ипостаси с единым именем [1].

На противоречивость признаков и функций Бабы-Яги как на фактор, осложняющий поиск истоков её генезиса и семантики, учёные указывали неоднократно. Самый, можно сказать, пессимистический вывод на этот счёт принадлежит В.Я. Проппу: «Её образ слагается из ряда деталей… [которые] сложенные вместе из разных сказок, иногда не соответствуют друг другу, не совмещаются, не сливаются в единый образ» [2]. В большой степени «несовместимость деталей», или отдельных черт образа, обусловила первостепенность проблемы его изначальной качественной природы, которую впервые подняли мифологи ХIХ в. Их немногочисленные трактовки были «не в пользу» Бабы-Яги: её отнесли к сверхъестественным существам, связанным со смертью, враждебными человеку природными стихиями, а также с нечистой силой и её человеческими слугами женского рода [3]. Особенно впечатляет образ Бабы-Яги, воссозданный А.Н. Афанасьевым на основе представлений разных народов Европы о подобных ей женских демонах: огромного роста безобразная старуха-людоедка с длинным крючковатым носом, растрёпанными волосами, железными зубами и грудями.

В советской науке сложились две основные версии о природе Бабы-Яги.

В.Я. Пропп, оперируя русскими сказочными образами Яги и параллелями из мифов народов мира, систематизировал первые в «три разные формы (типа)»: одну положительную и две отрицательные, присвоив им названия по признаку отношения к герою: «дарительница» (союзник), «воительница» (противник) и «похитительница» (мальчиков) [4]. Общий корень типов, полагал учёный, зародился во времена матриархата в пространстве «царства мёртвых» (Яга охраняет вход в него), из чего следует изначально негативная природа Яги, присутствующая даже в типе «дарительницы».

Н.В. Новиков тоже возводил истоки Бабы-Яги к материнской эпохе, но в отличие от В.Я. Проппа считал, что изначально он был положительным, а отрицательным стал в процессе «острой и продолжительной борьбы между матриархатом и патриархатом» [5]. Победой последнего учёный объясняет и тот факт, что в русской сказочной традиции сюжеты с положительной Ягишной (имя, которому Н.В. Новиков отдаёт предпочтение) составляют не более 1/3 текстов. К трём выделенным В.Я. Проппом типам Н.В. Новиков добавил четыре отрицательных, появившихся в ходе негативной эволюции образа: «мстительница», «обладательница (уточним: собственница) чудесных вещей», «злая чаровница» и «коварная доброжелательница»; последняя дифференцирована им ещё на пять разновидностей [6]. Из рассуждений учёного можно заключить, что способностью к «размножению» объясняется отмеченная им необычайная всеядность Ягишны, т.е. её проникновение в другие сказочные жанры, помимо волшебного: в сказки о животных, в новеллистические сказки, в сказки о глупом чёрте [7].

Учитывая точки зрения учёных о многоликости Бабы-Яги, я тем не менее начала разыскание её восточнославянских корней с общих для всех этнических традиций сказочных признаков образа, которые анализировались в свете возрастного символизма и в контексте верований и обрядовой культуры трёх народов.

Общей для сказки русских, украинцев и белорусов является, пользуясь классификацией В.Я. Проппа, роль Яги = «похитительницы детей» в сюжетном типе «Мальчик и ведьма» (СУС 327С, F; рус. текстов — 52, укр. — 23, белор. — 13).

В типе я выделила две его разновидности, или подтипа, на основании ряда различий, из которых самый существенный — образ (фигура) похитительницы. В первом подтипе, зафиксированном у всех восточных славян, похитительница — это ведьма; лишь в единичных русских вариантах вместо неё появляется Баба-Яга [8], которая является единственным персонажем этого рода во втором подтипе, записанном в русскихрегионах и в некоторых местностях северо-восточной Белоруссии.

Фабула сюжета обоих подтипов одинаковая: ведьма / Баба-Яга хитростью похищает мальчика и велит дочери (дочерям, сестре) зажарить его в печи, чтобы съесть, но тот, притворством избегнув ужасной участи, делает «жаркое» из них самих (иногда включая и мать), после чего залезает на дерево, откуда возвращается домой с помощью перелётных птиц. В основе сюжета лежат архаичные верования, имеющие отношение к юношеским посвятительным обрядам, о чём в своё время писал В.Я. Пропп. Он интерпретировал сказочные мотивы «варки / жарения в печи» в кругу подобных обрядов, верований и мифов племён Австралии и Океании, придя к заключению, что их смысл состоит в наделении неофита качествами и способностями, необходимыми для охотника. Для сравнения учёный привёл примеры сжигания мальчика в печи из русских сказок сюжетного типа «Хитрая наука», в результате которого он получает способность превращаться в животных, понимать язык зверей и птиц [9]. Однако эти примеры неудачны, ибо в рассматриваемом нами сюжете жарение производится не мужчиной-учителем в целях «хитро-мудрой науки», а людоедкой — ведьмой / Ягой. Иными словами, версия учёного нуждается в пересмотре, что и предлагается ниже.

Героями обоих подтипов являются мальчики, достижение которыми возраста «посвящения» не подвергается сомнению, и главное доказательство тому — их изоляция в отдалённых от дома природных локусах. Однако сами места и поведение мальчиков различны, а также разнятся и личности.

Восточнославянский подтип. В большинстве случаев возраст героя не указывается, но в некоторых вариантах приводятся либо его подростковые летá, либо свойственный этому возрасту признак физического или умственного развития:

А як Iвашко пiдрic, уже минув йому десятийгод, тодi батько зробив човничок, а мати пiшла з Iвашком до озера, опустила його на воду i обiщалась навiдувать всякий тиждень (неделю);

…Мальчик рос-подрастал, в разум приходил. Отец ему сделал челночек. Терешечка поехал рыбу ловить; а мать ему и молочко и творожок стала носить [10].

Напомню, что по церковным и традиционным крестьянским нормам с 10–12-летнего возраста отсчитывалось начало мужского полового созревания, которое в гражданских терминах называлось «неполным совершеннолетием»: подростки считались зрелыми в физическом отношении, но не обладали ещё полным разумением [11]. О неполном совершеннолетии героя говорят его полуимена, характерные для подростковой возрастной категории: Ивашко / Ивасик, Телесик, Терешечка, Лутонюшка — и прозвища: Балабанчик (от слова «балабан» — балбес, болван, глупый), Кутасик (от слова «кутать»: «малый ребёнок, которого берегут и кутают») [12].

Наступление полового созревания, или пробуждение сексуальных потенций, выражается у героя в его тяге к рыбе (рыболовству). Он рыбачит в озере далеко от дома и, по существу, живёт на воде, подплывая к берегу по призыву матери (иногда отца), время от времени приносящей ему пищу и сменную одежду. Вода, еда и перемена одежды — суть знаки его роста и признаки сакральности пространства, из которого он происходил. Ритуальный характер ситуации отражён в формульных попевках заклинательного характера, которыми сообщаются и изъясняются действующие лица. Вот несколько примеров попевок из разных этнических вариантов сюжета.

Мальчик приказывает челноку отплыть от берега:

— Човник, човник, плыви дальшенько!

Мать призывает сына:

— Ивашечко, Ивашечко, мой сыночек!

Приплынь, приплынь на бережочек;

Я тебе есть и пить принесла.

— Ванечка, сыночак,

Прыплывi на беражочак!

Ты дай мне рыбкi,

А я табе кашкi!

Иванька-сынок,

Серебный челнок,

Залате веселичко,

Едь ко мне, мое сердечко!

— Iвашечку...

Приплынь… до бережка,

Бо я тобi принесла iсти-пити

I сороченьку бiлéнькую.

Мальчик узнаёт голос матери:

— Човник …

Плыви к бережку:

То меня матинька зовет.

Мальчик узнает голос ведьмы:

— Пливи, пливи од бережка,

Бо це прийшла не моя мати.

— Дальше, дальше, мой челночок!

Мальчик обращается к гусям-лебедям за помощью:

— Гуси-лебеди, возьмите меня,

Посадите меня на крылышки,

Донесите меня к отцу, к матери;

Там вас накормят-напоят! [13]

Несовершенный разум подростка сказался в том, что он не сумел отличить естественный голос матери от «сделанного» под него (механического) голоса ведьмы, чем она и воспользовалась.

Русский подтип. Все члены лесной группы — подростки, находящиеся на разных возрастных этапах. Прежде всего это следует из различий их прозвищ. Более старший возраст товарищей героя явствует из их зооморфных прозвищ — Кот, Воробей, Баран, Козёл, Петух и т.п., которые позволяют предположить, что они не только достигли порога зрелости, но и прошли обряд типа посвящения предкам из разряда животных (птичьих) тотемов. Уничижительные прозвища героя — Жихарь / Жихарка [14], Ивашка-Кочевряжко [15], Чуфир(л)ь-Филюшка [16] и подобные — говорят о его малолетстве, незрелости и соответствующих чертах характера: он заносчив, задирист, криклив и нетерпелив, не слушает ничьих советов. Герой явно ещё пользуется покровительством старших «братьев-товарищей», ожидает в лесном доме своего первого переходного обряда.

Из трёх членов группы герой самый младший: он не участвует в лесных работах вне дома, находясь под присмотром «деда», в котором просматриваются стертые следы «учителя» (сторожа / караульщика); его друзья заботятся о нём и беспокоятся о его безопасности. Детская инфантильность героя проявляется в его характере и отражена в его уничижительных прозвищах.

Между тем он тоже достиг ступени полового созревания, что символизируется его жаждой вкусить «запретный плод»: как только старшие «братья-товарищи» уходят из дома, он залезает на яблоню и лакомится яблочками [17].

Мотив жарки и съедения похищенного подростка ведьмой / Ягой в ракурсе переходного символизма означает соитие, представляющее ритуальное испытание на этом возрастном этапе. Косвенным подтверждением тому служит сладострастный приговор людоедки, думающей, что она «катается» на косточках мальчика, т.е. на нём:

— Покататься было, поваляться было на жихарьковых косточках»;

— Покатюся, повалюся, Ивашкина мясца наевшись;

— Брень-брень, Ивана-Балабанчика косточки;

— Щур, косточки от Ивасика-Кутасика!

Избегание героем полового контакта свидетельствует о благополучном прохождении им переходного обряда. Его возрастной «скачок» символизирует ряд последовательных мотивов / образов. Во-первых, дерево, на котором он спасается от обманутой и разъярённой похитительницы. Во-вторых, его путь домой по воздуху либо на спине «чудесного помощника» —защипанного гусёнка, кривого гусака, либо на крыльях из перьев гусей-лебедей. В-третьих, «приземление» в верхних местах отеческого дома — на крыше, чердаке. В-четвёртых, непризнание его родителями (матерью) по голосу, а иногда и по внешнему виду:

Вот он подъезжает к домёшку ко своему… ну и проситца у старушки ночевать… И говорит она, эта бабушка: «Ох ты, дитятко, ты дитятко! Ведь у меня был сын Ванюшка, дак ведь ровно экой жо!» — «Дак вот, мамонька, дак я сáмой и есь!» [18]

Главным различием подтипов, требующим объяснения, являются две разные ипостаси похитительницы, исполняющей функцию «испытующей» в обряде: женщина-ведьма и нечеловеческое существо — Баба-Яга.

Исходя из того, что образ ведьмы характерен для восточнославянского подтипа, а также для сказки с тем же сюжетом в архаических традициях балтов и болгар [19], можно вполне уверенно предполагать, что самый древний тип «похитительницы детей» явлен в виде ведьмы, иногда выступающей под именем собственным Язя, являющимся производным от слова «язи(ы)чница» — синонима одного из распространённых наименований молодой ведьмы в быту еретниця / яри(ы)тница, т.е. женщина, «отступившая от веры отцов (христианства)» [20].

Образ ведьмы имеет украинские истоки: у русских бытует предание, что «колдуны и ведьмы завелись первоначально в Киеве и оттуда уже разбрелись по всей земле» [21]. Украинцы считают, что ведьма обладает более могущественной силой, нежели ведьмак, а у русских и соседних белорусов, напротив, доминирует убеждение, что колдуньи (ведьмы) гораздо слабее колдунов и не особенно страшны для мужчины [22]. У всех восточных славян ведьмы подразделяются на два «вида» по происхождению: природные (родúмые— укр., самородки —рус.), которым сверхъестественная сила ведовства дается от природы, и учёные (рóбленые), получившие её от чертей за продажу души. Прирожденная ведьма имеет отличительные физические признаки: полоску чёрных волос вдоль спины, от затылка до пояса (чорна стежка), и подвижный хвостик. Русские считают, что все украинские ведь-мы — родимые: «Мой отец сказываў, что у’ Киеўской губернии ведьмы природные. Что ни хозяйка, то, гляди, и ведьма: обличье настоящее, а кому видеть удавалось, говорят, что каждая женщина там сфостиком» [23].

Обоим ведьминским родам присущи способность к превращениям, ночные полеты, господство над природой, выражающееся в насылании всяческих стихийных бед и катаклизмов: засухи, бури, града, эпидемий, эпизоотий и пр. При этом прирождённым ведьмам, главенствующим над учёными, приписывается большая доброжелательность по отношению к людям, нежели ведьмам учёным: они исправляют зло, причинённое их «сёстрами», помогают людям в болезнях и т.п. На Украине распространены рассказы стариков о том, как родимые ведьмы проявляют «попечительство» над молодёжью: ведьмы «стращают» парней и дивчин, гуляющих в кануны праздников или выходящих из дома в неурочное время [24].

По смерти ведьмы превращаются в бродячих мертвецов — упырей, нападающих на живых людей, особенно на детей [25]. У всех восточных славян мёртвые ведьмы образуют группу, входящую в разряд нечистых предков, которым посвящались специальные ритуалы для их умилостивления (упокоения). Один из таких ритуалов исполнялся в южнорусских губерниях (Калужской, Курской, Орловской) ещё в конце ХIХ в. и поражал воображение свидетелей своей дикостью и дремучестью.

Обряд совершался замужними женщинами в понедельник после Антипасхи или на седмице Жён-Мироносиц (3-я после Пасхи), но, по воспоминаниям, ранее мог повторяться в период от Вознесения Христова до сёмика. Участницы ритуала приобретали вид ведьм, собравшихся на шабаш: снимали головные уборы, распускали по плечам волосы, надевали поверх одежды вывернутую шубу (или что-либо меховое) и подвязывали к поясу ступы для толчения зерна со съёмными днищами (как бы «садились» в них). Рано поутру они с песнями и воплями «летали» вначале на кладбище, а затем по очереди друг к дружке в гости.

Смысл ритуала реконструируется в первую очередь из его терминологии. Слова, которыми называлась «поездка» на кладбище, — моргос(т)ье (калуж.), маргосье (курск.), маргоски (орлов.) — состоят из двух корневых основ: мор/мар + гос(т)ье. В первой основе, согласно В. Далю, заложены значения, связанные со смертью: мар= «курган», мар/а= «блазнь, привидение, призрак», морить / маривать означает «умерщвлять, лишать жизни, губить» [26]. В сочетании со второй основой — гось(т)ба— термин в целом можно перевести примерно так: «гостьба (праздник) на кургане (могилах)». Название взаимного посещения друг друга — в кумы — позволяет уточнить содержание первой части ритуала: на кургане (кладбище) происходит праздник нечистых предков: кума / кум— один из табуированных терминов ведьм / колдунов. См. в сказке: «Дачушечка мая! Вазьми сяго хлопчика… да, вытапивши печь, укинь… а я пайду да пазаву кумачек сваих; придем да и будем гулять» (чернигов.) [27].

У русских ведьма-женщина эволюционировала в нечистую силу под именем Баба-Яга. Ведьма вообще на значительной территории северной и центральной России русским крестьянам неизвестна: «В нашей местности жители о ведьмах не упоминают» (Костромская — Ветлуж.) [28]; «К счастью, в наших местах ведьм почти совсем нет, а если и есть, то не так опасны. Вот за Курском их много» [29]; «Ведьм в Вологодской губернии положительно нет, хотя слово “ведьма” (“вельма”) и известно, но оно употребляется как бранное в смысле чертовка. Многие, употребляя это слово, не знают, что оно собственно означает» [30].

Связь между персонажами косвенно отразилась в комментарии вятского сказителя к слову «Егибиха»: «Нечúсты - то вот эти самые: в озёрах живут, в лесах живут». Эпитет «нечисты» вполне приложим к образу ведьмы, поскольку она относится к категории людей, находящихся «на службе» у нечистой силы.

Образ реальной женщины имеет, с одной стороны, отношение к миру природных духов, культу предков, а с другой — к юношеским инициальным обрядам, что неоднозначно отразилось в мифологии, верованиях и обрядовой культуре восточных славян.

О том же говорит и календарное приурочение ритуала к периоду, когда души нечистых покойников получали «свободу» передвижения по земле. Особый разряд нечистых покойниц составляли ведьмы, которых и олицетворяли растрёпанные орущие кумы, носившиеся в ступах по могилам и деревне. На семицкой неделе или в троицкую родительскую субботу они заканчивали свои «бесчинства» похоронами ряженого чучела под названием Моргостье, или Кума [31].

Нельзя не отметить некоторые параллели между участницами обряда моргостье и сказочной Ягой-ведьмой: термин кума, растрёпанные волосы, буйное поведение, имитация «полёта» в ступе.

Баба-Яга вошла в демонологию трёх народов, а в русскую — в качестве женского нечистика высшего ранга, что отражено в её составном имени Яга— со всеми её диалектными вариантами Ягая, Ага, Ига, Ега / Еги и т.п. — это русская транскрипция тюркской лексемы «ага» — «старшина, начальник», — по всей видимости, заменившей какой-то славянский термин (полагаю, из эвфемизмов: см. далее). «Ага» употребляется как приставка «к слову, означающему над чем кто начальник» [32]. А начальник Яга / Ага над всеми бабами, что и следует из другой части имени — Бабá [33]. Иными словами, именное сочетание можно перевести как «главная баба». Этот смысл заложен и в народных представлениях о ней: «Яга-Баба всем ведьмами нáбольшая» [34].

Баба, бабáй (татар.) — дед, старик (новосиб., оренб.), бабайка — старуха. «И тут сходятся производства от бабы и от бабая», — пишет Даль [35]. Бабайка (волж.) — весло (там же): слово возможно ассоциировать с пестом Бабы-Яги, которым она правит, иногда отождествляемым с её головой: «голова пестом».

Слово, по всей видимости, тюркского происхождения, заменившее какой-то славянский термин (чуть ли не «подручного» сатаны), что, на мой взгляд, было бы невозможно при условии её исходно прекрасных качеств. Между тем благодаря своему многообразию она слилась с различными природными существами женского рода, главным образом с отрицательными: с кикиморой, лесовихой, полудницей и т.п. В лучшем случае она воспринималась как нейтральная сила (если её не раздражать). Так, по олонецкому сказанию, Ягишны живут в лесных курьих избушках, где «вечно кудель прядут, глазами в поле гусей пасут, а носом в печи поваруют»; по поверьям владимирских крестьян, Баба-Яга живёт с дочерью Маринушкой в лесу, в болоте, в избушке на курьих ножках или «в хатке на веретенной пятке», где прядёт на брусу, ездит на метле, на палке или в ступе [36]. В то же время повсеместно с нею сравнивали злобных, старых и безобразных баб, подозреваемых в колдовстве; её имя стало синонимом всего худшего в женской натуре, а сравнение носило укорительный оттенок: «Настоящая Баба-Яга», «Ни дать, ни взять — Баба-Яга!» [37]

Скорее всего в Бабе-Яге, как существе со столь разнообразными признаками и функциями, изначально были заложены амбивалентные свойства, в том числе и половые, о чём и свидетельствует её неоднозначное поведение, прежде всего по отношению к героям (реже — героиням) разного возраста, качества и достоинства, а также мужская ипостась противника героя: так в отъезде Добрыня сражается с богатырем Бабой-Ягой [38].

В трёх типах В.Я. Проппа, названных им «дарительница» (помощник героя или героини, пришедших к ней в избу), «похитительница» (людоедка, охотящаяся за мальчиками) и «воительница» (противник героя), учёный выделил одну главную общую черту: «страж» царства мёртвых — мифологического пространства обрядов посвящения, куда приходит достигший половой зрелости герой. В Бабе-Яге В.Я. Пропп увидел следы матриархальной стадии в юношеских переходных ри уалах, когда их руководителями были либо женщины (главы рода), либо мужчины, переодетые в них. Поражающую воображение гипертрофичность её женских органов учёный трактовал как признаки материнства, «не соответствующие никаким супружеским функциям», но зато характерные для тотема = матери всех лесных зверей. Ещё одна особенность Яги — костяная нога — является, по мысли учёного, знаком ее антропоморфизации и одновременно «мёртвого состояния» (т.е. причастности к миру иному). «Учительные» функции Бабы-Яги заключались в проверке магического знания, испытании нравственных свойств и физической силы героя.

Н. В. Новиков, не дискутируя с В.Я. Проппом, разделил её образы согласно своим задачам на положительнуюи отрицательную группы; первую группу он счёл древнейшей, а господствующий в ней тип Бабы-Яги = «дарительницы» — классическим. (Он, к слову, типичен для сказок в публикациях ХVIII в. [39]) Не обращая никакого внимания на физиологические «излишества» персонажа, сказковед говорит только об одной уродливой особенности Яги — костяной ноге, происхождение которой он связал с законами мифотворчества, назвал её «рифмованным эпитетом» («яга — нога») [40]. Атрибутируя положительную Ягу как «чудесного помощника» героя, Н. В. Новиков, в отличие от В.Я. Проппа, полагает, что тот попадает в её владения случайно или по чьей-либо «наводке»: доброжелателя (старик, бабушка-задворенка, волк, идолище, мёртвое тело) или, реже, недруга (мачеха, бабка). Роль Бабы-Яги состоит в «облагодетельствовании» героя, которое «исчерпывается дачей добрых советов-наставлений, вручением чудесных предметов или ценных подарков» [41].

В сказке восточных славян Баба-Яга — персонаж с широким полисемантическим спектром, что, на мой взгляд, является результатом эволюции образа, впитавшего признаки, функции и даже образы нечистых духов разного этнокультурного происхождения. Однако в соответствии со своими задачами я намерена прежде всего выяснить характер участия этого существа в инициации героя. И поскольку у Бабы-Яги существуют какие-то взаимоотношения с девушками / женщинами, необходимо начать с выяснения её половой природы.

I. Имя собственное

Русские

Имя. В сочетании со словом «Баба» или без него:

В литературе персонаж появляется в 1827 г. под именем Ягая [42].

Сращение имени со слогом или словом «баба» (в его диалектных вариациях):

Особенно много таких образований на Русском Севере и в Сибири: Егаба / Ягабова, Ягиба (Худяков [43] 84), Егибаба / Егибиха [44], Егибиниха, Егибица, Егибоба, Ягивовна.

Имя в сочетании с другими словами:

Яга-Бурá (Тамбовская губ., Липецкий у.) [45]. Слово «бура», скорее всего, производное от буря / бур(л)ить — бурная/буйная, яростная, бранчливая и т.п. [46]. На Украине оно тоже связывается с «дикой бабой» — ведьмой / Язей: «чорт ярой (вар.: бурой или дикой) баби!»

Колúка-Баба (Вятская губ.) [47]. Колика — в данном случае, по всей видимости, означает «большая / огромная»; см. у В. Даля: коликий/колико — «сколь великий, сколь многий» [48].

Прозвище по имени:

Ягишна[49]. Словарь на с. 552: «Болото — непроходимое место и река, текущая из хохла Ягишны», Ягинишна, Ягиб(в)овна.

Имя-отчество:

Оно наиболее типично для северного, поволжского и сибирского фольклора. Отчество образовано преимущественно из имени:

Яга Яги(ни)шна [50], Ага Гнишна [51].

Исключение: Яицьна-Бабицьна (северн.) и т. п.

Белорусские

Имя:

Баба Юга / Юзя [52](зап. Романова в Оршанском у. Могилевской г. Сюжет «Мальчик и ведьма»).

Прозвище по имени:

Ягипица [53], Игипувна [54]

Украинские

Имя:

Язя / Юзя [55]

Ср. у западных славян: Jedsi baba(польск.),jezi baba(словацк.), jezinka(чешск.).

Ср. у тюрков: Шамус-Баба [56].

К этимологии имени и сочетания Баба-Яга:

Ага(в притурец. и татарск. обл.) — старшина, начальник; придаётся к слову, означающему над чем кто начальник [57].

Вместе с тем этимология сказочного слова «баба», по всей видимости, совмещает мужской и женский род, что можно вывести из народных названий двуполого / обаполого человека (гермафродита) и женовидного мужчины: бабатя, бабуля, баба (бранно) и под. [58]. Места обитания, признаки и атрибуты Бабы-Яги со всей очевидностью свидетельствуют о двойственности её половой природы. Баба Яга, летящая в ступе с пестом и помелом, предстаёт как персонификация космической половой энергии, т.е. образ двуполого существа или соития в случае, когда она сливается со своими атрибутами («голова пестом»). При этом в персонаже заметно преобладание женского — водного начала: полёт более напоминает плавание, ибо Яга правит пестом как веслом (ср. выше: бабайкой?). В качестве хозяйки лесной избы Баба-Яга олицетворяет сексуальноеначало, главным образом бабское, что явствует из описаний её внешнего вида, в котором подчеркиваются безобразно преувеличенные женские «прелести», а самый образ символизирует женскую утробу.

Семантику соития и сексуальности я считаю первичной в символике Бабы-Яги, в процессе эволюции трансформировавшейся в многозначный, а потому функционально «разносторонний» демонический персонаж, изначально обросшей дополнительными, другими значениями или, напротив, потерявшей свои изначальные признаки образа, сливающегося с другими персонажами демонической природы. Произошли они от лексем, морфологически и фонетически близких словам с корнями «ага/яга», образовав широкий спектр личин, признаков и функций персонажа.

Яга— (сиб, оренб.) яргак, ергак — род охабня шерстью наружу, шуба, тулуп халатного покрою [59]. Яга изображалась иногда в зверином виде.

Ягать (волог., перм., сиб.), яжить (яросл., москов.) — кричать, шуметь, бушевать, браниться, ругаться. Яган/Ягайла — буян, грубиян, горлан, ругатель [60]; Яган, поговорка «Что ты яжишь, как Баба-Яга?» [61].

Возможно, прозвище новгородского посадника «Ягиница» произошло именно от слова «ягать» и значило «буян» или под. [62].

Юга — вьюга, фуга, метель; южн. состояние воздуха в знойное лето, в засуху, когда небо красно, солнце тускло, без лучей, и стоит сухой туман, как дым; мгла, марево, сухозной. Югá — олонец. хомут в особом значении: при неблагополучной свадьбе молодую с матерью водят под югу [63].

Все значения могли участвовать в процессе эволюции образа Яги. Например, по белорусскому преданию, она ездит в огненной ступе и погоняет огненной метлой, а во время её полёта, как и полёта ведьм на Лысую Гору, «воют ветры, гнутся деревья, стонет земля» [64]. Оба значения связываются с образом Яги. Природное состояние вихря, марева и удушья — признаки, свойственные нечистой силе или символизирующие её. Севернорусское значение «хомута» ассоциируется с отрицательной семантикой Яги как провокатора девушки «на грех», поскольку под «неблагополучием» свадьбы имеется в виду бесчестье молодой, утрата ею девственности до свадьбы.

Егозить. Это слово, полагаю, тоже сыграло свою роль в диалектных вариантах имени Яги, так как глагол «егозить» употреблялся и в значении «совокупляться».

Имя нарицательное

Русские — ведьма, бабушка-задворенка.

Украинские — змея [65], змеиные признаки есть у северной Егибихи, так как дети у неё — гады [66],баба [67].

II. Возраст

Её двуполая символика не имеет возраста, но в женской разновидности она мимикрирует от молодицы до вековой старухи.

Баба-Яга и женcкое начало

Девочка / девушка:

Баба-Яга — хозяйка лесной избы, учитель и испытатель девушки (сюжетный тип «Мачеха и падчерица»). Ведёт себя по отношению к ней различным образом в зависимости от своей мифологической природы.

Если она — аналогМорозко, лешего, Кобылячей головы (и отчасти медведя), т.е. предок женского рода, то отношение её объективнои зависит от натуры / поведения девушки. Падчерицу, выполняющую (с помощью благодарных существ) все её «наказы» по женской части: спрясть / соткать, сготовить еду (сварить кашу), бельё приготовить, отделить пшеницу от чернухи (хлеб от плевел), мак от земли, умыть Ягу, накормить и спать уложить, она награждает, а дочь мачехи «убивает» = ломает, а косточки, сложенные в короб, отправляет домой) [75] (Переславль-Залесский у., № 104).

Важен мотив мытья в бане— самой Бабы-Яги или её детей (севернорус.).

Если Баба-Яга — «сестра» злой мачехи, то она — враг падчерицы и людоедка: грозится съесть падчерицу, если та не исполнит её «уроков»: девушка бежит от неё с помощью «благодарных» существ [76] (Воронеж. губ., Бобровский у., благодарные существа — работница, берёзка, ворота, кот с собакой [77]; благодарные существа — гумно, овца, корова, конь, олень). Вариант «существа» — куколка, материнское благословение [78].

Баба-Яга — мать и мачеха.

В пудожской сказке она вместе с тремя дочерьми попадает в птичий силок одного вдовца. Начинает строить козни падчерице, оборачивая её оленем [79].

В белорусской сказке «Иван Иванович — царевич» она — мать двух дочерей и мачеха падчерице, которую старается извести [80] (Могилев. губ. Тип «Царя Салтана»).

Баба-Яга = ведьма. «На Севере ведьмы приравниваются к… бабам-ягам, живущим в избушках на курьих ножках, где они, по олонецкому сказанию, вечно кудель прядут и в то же время “глазами в поле гусей пасут, а носом в печи поваруют”» [81].

Общие признаки ведьмы и Бабы-Яги:

«Ноги, упёртые в потолок в момент смерти, и корчи — признак ведьминской породы» [82] (Калуж.-Мещов., Щелкановская вол., д. Ямны, Сосна и с. Вассы).

Женский праздник моргостье вюжнорусских губерниях имел признаки — передвижение в ступе; название: кума / кумушки и др., которые ассоциируются с «пиршеством» ведьмы = Бабы-Яги: она едет в ступе собирать своих кумушек с приглашением «будем гулять» = есть Ивашка («Мальчик и ведьма» [83]).

Невеста / жена

Баба-Яга не исполняет роль сексуального «учителя» девушки, но является своего рода «сводней»: она устраивает похищение невесты или жены героя Кащеем, в котором видится половой испытатель девственниц, как бы имеющий «право первой ночи».

Сводническая функция Бабы-Яги реконструируется, к примеру, из двух западносибирских вариантов сказочного типа «Царевна-лягушка», где героиня имеет какие-то тесные связи с ней [84].

В № 16 царевна, обретённая героем в образе столетней старухи, является внучкой трёх «бабушек», живущих в лесу в «курячьих избах». Все три — Бабы-Яги, указывающие герою путь к похищенной Кащеем жене.

В № 17 царевна по имени Елена Прекрасная заклята в лягушку матерью, которая либо находится в родственных отношениях с Бабой-Ягой — помощницей Кащея, либо сама является ею и сторожит путь к нему. Некий «лесной старичок» даёт герою прутик, ударом которого он превращает Ягу в женщину и та открывает ему дорогу к Елене.

Баба-Яга и мужское начало

По отношению к представителям мужского пола в ней доминирует символика сексуального «учителя» и первого полового партнера.

Баба-Яга появляется в жизни подростка, вступающего в возраст полового созревания. Его признаки, как и ситуация похищения мальчика, имеют этнорегиональные различия. В южнорусской и украинской сказках у сына стариков — Ивашка / Иванка, Терешечки, Лутоньки — просыпаются чувственные инстинкты в виде тяги к рыболовству или просто к воде. Яга = ведьма, дабы не привлекать внимания его родителей и окружающих, является к нему в виде обычной женщины, отличающейся только необычно грубым (толстым) голосом [85]. В северной и поволжской сказках преобладает образ героя-«сироты», живущего с двумя товарищами / братьями в лесу или около него и отличающегося несносными в переходном возрасте чертами характера — он заносчив, задирист, спесив и криклив, что отражено в его прозвищах: Жихарка [86], Ивашка-Кочевряжко [87], Чуфир(л)ь-Филюшка [88]; впрочем, иногда он тоже обнаруживает склонность к «запретному плоду» — лакомится яблочками [89]. К нему Яга приходит в своём безобразном обличье, даже может прилететь в ступе.

Используя обман (голос, перекованный на материнский) или возрастные свойства подростка, Яга уносит его к себе и намеревается его зажарить и съесть, т.е. совершить с ним «грех», в одиночку или вместе с дочерью (дочерьми). Над не-героями Яга одерживает верх, о чём нет специальных сюжетов, но символы имеются. Так, о жертвах её «людоедства» говорится, например, в сказке «Василиса Прекрасная»: «В лесу на поляне стояла избушка, а в избушке жила Баба-Яга: никого она к себе не подпускала и ела людей, как цыплят»; «забор вокруг избы из человечьих костей, на заборе торчат черепа людские, с глазами; вместо верей у ворот — ноги человечьи, вместо запоров — руки, вместо замка — рот с острыми зубами» [90] (место записи неизвестно). О том же свидетельствует формула торжества, которую людоедка произносит после своей победы в поединке с подростком, катаясь по траве или по его косточкам: «Покататься было, поваляться было на жихарьковых косточках», «Пакачуся, павалюся, Иванькинага мяса наевшись» (русские, белорусы) [91]; иногда она гложет: «Сесть бы мне, присесть бы мне, посидеть бы мне да Ивашковых костей поглодать» [92]. Украинская ведьма / Язя предпочитает игру с его косточками — в форме перекидывания ими с дочерьми: «Брень-брень, Ивана-Балабанчика косточки»; «Шур, косточки от Ивасика-Кутасика!» [93]

Нетрудно заметить, что печная инициация героя и манипуляции с его костями аналогичны формам перепекания нездорового младенца и правежу костяка новорождённого бабкой с приговором типа: «Станьте, косточки, по-старому, по-прежнему, как вас Бог основал!»

Однако герой оказывается «на высоте» положения: он перехитряет дочерей Яги, иногда и её самое, расправляясь с ними их же людоедским способом; косточки он забирает с собой, так как они могут принести ему богатство [94] (Про Жихарку. Томская г.). О том, что герой одерживает половую победу над Ягишнами, иногда говорится прямым те