БЕНВЕНИСТ (Benveniste) Эмиль (р. 1902-1976)

-франц. языковед, культуролог. Посещал курсы Антуана Мейе в Школе высших практич. исследований. С 1927 преподавал там же сравнит, грамматику и всеобщее языкознание. Б. сотрудничал с Ж. Вандриесом, А. Мар-тинэ, Л. Тесньером в Париж. Лингвистич. об-ве, определившем его базовое языковедч. образование. С 1937 проф. в Коллеж де Франс.

Свою исследоват. деятельность Б. развивает в двух осн. направлениях — всеобщее языкознание и сравнит-е изучение индоевроп. языков. При всем своем различии эти сферы пересекаются и позволяют Б. сделать широкий и плодотворный культурологич. и филос. синтез. С языковедч. т. з. его метод — сравнительно-исторический — охватывает помимо фонетики и морфологии также синтаксис и семантику.

В осн. труде “Проблемы всеобщей лингвистики” (1966-74), формально представляющего собой сб. статей по отд. проблемам, Б. проводит различие прежде всего между порядком семиотическим и порядком семантическим. Суть его метода применительно к сфере языка и культуры заключается в следующем: занимаясь семантич. реконструкцией, необходимо проводить чет-

кое различие между “значением” как отнесением слова к предмету (designation) и “смыслом” (значением-сигнификатом). Последние главы этого труда Б. посвящает определению роли значения (сигнификации) и разработке метода семантич. реконструкции. Б. разграничил два разных, но взаимообусловленных этапа языкового семиоза: единицы первичного означивания (слова) должны быть опознаны, идентифицированны с предметами и понятиями, к-рые они обозначают, единицы вторичного означивания (предложения, высказывания) должны быть поняты, соотнесены со смыслами, к-рые они несут. Посредством сравнения и диахронич. анализа нужно выявить “смысл” там, где сначала мы знаем только “значение”. Будучи учеником Соссюра, Б. отвергает тем не менее произвольность соссюровского знака: “Связь между означающим и означаемым не является произвольной; наоборот, эта связь необходима. Так, означающее бык (boef) необходимо совпадает в моем сознании со звуковым означающим “бёф”. Между ними возникает настолько тесный симбиоз, что означаемое “boef” является как бы душой акустич. образа “бёф” (Problemes de Linguistique generale). Гл. тезис Б.: “конфигурация языка” детерминирует все семиотич. системы. В противоположность знаковой теории Соссюра, Б. предложил единую концепцию членения языка в виде схемы уровней лингвистич. анализа, определив естественный язык как знаковое образование особого рода среди всех семиотич. систем — с двукратным означиванием его единиц — в системе средств и в речи. Словесные знаки т.о. наделены двойной семантикой:

первичное означивание, собственно семиологич. принцип знакообразования (конвенциально обусловленные культурно-истор. значения отд. словесных знаков) и в речи — вторичное означивание, принцип семантич. интерпретации речевых единиц (значения, приобретаемые словесными знаками в разнообр. текстах) “Означивание присуще уже первичным элементам (естеств. языка) в изолированном состоянии независимо от тех связей, в к-рые они могут вступать друг с другом” (Проблемы языкознания). Это обстоятельство, выделяющее естеств. язык среди других семиотич. систем, позволяет ему служить “интерпретантом всех других семиотич. систем”, к-рые не обладая метаязыковой способностью естеств. языка, заимствуют, однако, осн. принципы его устройства и функционирования. “Язык дает нам единств, пример системы, к-рая является семиотической одновременно и по своей формальной структуре, и по своему функционированию”, язык оказывается той “универсальной семиотич. матрицей”, по образу и подобию к-рой возможно моделирование любых семиотич. систем. Язык же сущностно связан с определением человека: Невозможно вообразить человека без языка и изобретающего себе язык... В мире существует только человек с языком, человек, говорящий с другим человеком, и язык, т.о., необходимо принадлежит самому определению человека”.

Любая языковая единица становится воспринимаемой лишь тогда, когда она может быть идентифицирована в единице более высокого уровня: фонема в слове, слово в предложении. Предложение, к-рое уже не может быть включено в единство другого типа, является порогом речи. В противовес дистрибутивной лингвистике, исходившей из положения, что любая единица более высокого уровня складывается из единиц нижележащего уровня: фонема — из дифференциальных признаков, морфема — из фонем и т.п., по утверждению Б., функция единиц определяется не только их способностью разлагаться на единицы, между к-рыми имеют место дистрибутивные отношения (когда отношения устанавливаются между элементами одного уровня), но и способностью единиц нижележащего уровня выступать в качестве строит, материала для единиц вышележащего уровня, т.е. интегративные отношения. Синтагматич. последовательность в таком случае создает при ее образовании новое интегративное целое, свойства к-рого несводимы к свойствам его составных частей. Если оно содержит элементы, рассматриваемые как знаки, само оно уже не может считаться знаком или совокупностью знаков. Фонемы, морфемы, лексемы или слова имеют “распределение на соответствующем уровне и применение на более высоком уровне”, в то время как предложение не имеет ни распределения, ни применения. Хотя все уровни обладают собств. набором единиц и собств. правилами их сочетания, что и позволяет описывать их раздельно, ни один из этих уровней не способен самостоятельно порождать значения: любая единица, принадлежащая известному уровню, получает смысл только тогда, когда входит в состав единицы высшего уровня: так, хотя отдельно взятая фонема поддается исчерпывающему описанию, сама по себе она ничего не значит; она получает значение лишь в том случае, если становится составной честью слова, а слово, в свою очередь должно стать компонентом предложения. Дистрибутивные отношения сами по себе еще не способны передать смысл.

Дальнейшее развитие семиологии Б. увидел в “надъязыковом (транслингвистич.) анализе текстов... — в направлении разработки метасемантики, к-рая будет надстраиваться над семантикой высказывания. Это будет семиология поколения” и ее понятия и методы смогут содействовать развитию других ветвей общей семиологии”.

Функция языка в коммуникации рассматривается на материале фрейдовского анализа (“Заметки о роли языка в изучении Фрейда” в рус. пер. включены в кн.: Общая лингвистика. М., 1974). Изучение аналитич. техники привело его к определению и переопределению лингвистич. понятий: речевая деятельность — биография как инструмент символич. жизни бессознательного; и в конечном итоге: язык — социальное явление, социализированная структура. И впоследствии Б. будет исследовать те социальные явления, к-рые социально осознаны в языке. При изучении связи науки о бессознательном с языкознанием, выясняется, что разные уровни языка в разной мере “автоматизированы” и не осознаются говорящими.

В др. труде Б. путем чисто лингвистич. анализа природы местоимений разработал подлинную диалектику отношений “я” и “другого”. Он заметил, что местоимения “я” и “ты” как указатели отношения говорящего субъекта, существенно отличаются от функции высказываний с помощью местоимения “третьего лица”. Местоимение “он” является аббревиатурным заменителем, “не-лицом”, функционирующим вне пары “я/ты” (такого же мнения был и Якобсон). Категория лица настолько тесно связана с категорией числа, что Б., в сущности, считает их одной категорией, различая “собственно лицо” (т.е. единств, число) и “расширенное лицо” (т.е. множеств, число), к-рое как “не-лицо” имеет морфологически выраженное множеств, число. Б. разграничил “план речи”, использующий во франц. языке все времена, кроме аориста и все три грамматич. лица, с одной стороны, и “план истории”, использующий только повествоват. времена и в чистом случае только третье лицо единств, и множеств, числа, с другой стороны. Язык выработал целую систему времен, свойственную повествоват. текстам и ориентированную на аорист — такая система призвана уничтожить то наст. время, в к-ром находится говорящий субъект. Б. замечает, что в повествоват. тексте никто не говорит. Посредством такого анализа местоимений, проведенного налексич. примерах индоевроп. идиоматич. выражений, Б. придал двойному определению языка еще и следующий смысл. С одной стороны, язык — это набор знаков и система их соединений, где единицами являются, скажем, фонемы, семантемы. С др. стороны, язык — это открыто выраженная активность речи, где единицами языка являются предложения. Б. одним из первых придал слову “дискурс”, к-рое во франц. лингвистич. традиции обозначало речь вообще, текст, терминологич. значение, обозначив им “речь, присваиваемую говорящим”. Он противопоставлял дискурс объективному истор. повествованию (recit). Дискурс отличается от объективного повествования не только рядом грамматич. черт (системой времен, местоимений и др.), но также коммуникативными установками. Б. знаменовал сдвиг в лингвистике в 50-х гг. исследованием “языка в действии”.

Словарем индоевроп. институций Б. начинает изучение индоевроп. языков. Словарь, составленный Б. — настольная книга для историка языков и культур. Его метод отличается от метода его предшественников компаративистов тем, что Б. отказывается сформировать репертуар “лексич. наследия”, а берется за изучение самого формирования и организации словаря учреждений. На материале языков индоевроп. ареала от Центр. Азии до Атлантики, от индийских до кельт, языков, он пытается вскрыть генезис их значения за их обозначением и реконструировать т.о. целостности, к-рые последующая эволюция раздробила и разложила. Эту институциональную (учрежденческую) пред-историю Б. реконструирует, заново собирая словарь экономических (“обладать”, “обменивать”, “торговать”, “ссуда”, “заем” и “залог”), властных, правовых и других понятий. Т.о. оказывается возможным определение значения перевода во взаимосвязи с оценкой семантич. расстояния между теми же словами в подлиннике. Путем этимологич. анализа Б. показывает, что подосновой различий является связь каждого из языков с религ. представлениями (связь, напр., понятия денег с жертвой, платой божеству, скажем, ущерб — это пир, устраиваемый в честь богов). “Все древнейшее право было лишь одной из областей, регулируемых практикой и правилами, пронизанными мистикой”. Б. постулирует некоторую ситуацию изнач. дефицита: “Соответствующие обозначения брались... из словаря более древних цивилизаций”, когда более новые учреждения питаются обозначит, мощью уже существующих. Исследованием фиксируется “постоянство формы и смысла какого-то словоупотребления, когда между словами наблюдаются очень незначит. расхождения в значении, к-рые на первый взгляд не дают возможности исследовать генезис смысла. <...> Форма сама по себе не поддается анализу: мы имеем дело с производным, производящая основа которого не сохранилась... Следовательно, перед нами изолированное существительное, к-рое, однако, принадлежит к древнейшему слою лексики: “заработная плата” и “состояние”, где награда предоставляется за нек-рого рода деятельность в религ. сфере”. Так Б. делает вывод, что “представления, связанные с войной, наемной службой, предшествовали представлениям, связанным с трудом и законным вознаграждением за него”. Слово же “доверие” восходит к значению в Ригведе “акт доверия (богу), предполагающий вознаграждение (в виде благодеяния, оказываемого божеством верующему)”. Установление первичного значения слова “давать в долг” (на лат. яз. praestare образовано от наречия praesto esse) показывает, что в нем просвечивает смысл “передать что-либо в распоряжение другого безвозмездно”. “Безвозмездность” в экон. сфере восходит к “благодати” или ниспосланию “благодати” в сфере религиозной. Сама же область религиозности обозначалась “лишь с момента, когда она выделилась в отд. область”, а в древних культурах все пронизано религией, все является знаком, или отражением божеств, сил. Само слово religio означает “сомнение, удерживающее человека, внутр. препятствие к какому-то действию, а не чувство, побуждающее к действию или заставляющее исполнять обряд”. Контрастное к religio слово — это дар прозрения, суеверие (superstitio) — сперва приверженность народным верованиям, а затем пренебрежит. отношение консервативных римлян к этим верованиям. Совр. значение является последним в истории семантики слова. Б. показал себя виртуозом семантич. описания.

С помощью социальных уставов Б. устанавливает лексич. ряды параллельных этимологич. терминов и показывает, что Иран., инд., греч. и италийский языки свидетельствуют об общем наследии иерархизирован-ного об-ва, разделенного на три осн. обществ, функции: священника, воина и земледельца. Другим путем к точно такой же классификации, сыгравшей роль сво-

его рода дополнит, доказательства по отношению к теории Б., пришел историк религий и мифологий Ж. Дюмезиль.

Труды Б. имели разные применения в общей культурологии, представляя собой разл. степени обобщения для филос. знания. Б. привел косвенное доказательство связи др.-греч. (зап.) философии как философии бытия с употреблением связки и предиката “быть” в индоевроп. языках (Б. утверждалась содержат, значимость вспомогат. глаголов — “быть” и “иметь”, уводящая связку от функции простого шифтера), т.к. он привел в качестве примера своеобр. превосходство семантич. ситуации афр. народа эвэ — в этом языке нет глагола, соответствующего индоевроп. глаголу “быть”, но существуют вместо этого пять глаголов, между к-рыми распределяется множество употреблений слова “быть”, номинальное множество, редуцирующее двусмысленность виртуальности каждого из них.

Тем самым Б. ускорил конец языковедч. имманентизма, поставив вопрос о вне-лингвистике. (Изучением соотнесенности с внелингвистич. миром, историей слов в истории об-ва занимался, кроме франц. социолог. школы (Б., А. Мейе, М. Коэн, Ж. Маторе), и П. Лафарг). Различение и последующее соединение семиотич. и семантич. порядков составляло особую заботу Б. Это неограниченное творение (созидание), сама жизнь языка в действии, сторона языка, повернутая к миру, была неизменным пафосом его изысканий. На фоне постулата о творч., демиургич. роли слова (языка) проступает его двойная роль — язык одновременно служит и орудием описания, и орудием творения: “Языковая форма является тем самым не только условием передачи мысли, но прежде всего условием ее реализации” (Общее языкознание). Местоимения являются в данном контексте “средствами перехода от языка к речи”. Носителем смысла является предложение, выраженное в опр. контексте и носящее отсылку. Именно предложение и тем более отношения между предложениями и макроструктурой текста покидают сферу языка, чтобы войти в область речи. Такой поворот имеет аналог в истории мысли — со времен софистов, парадоксальность к-рых пытался преодолеть Платон, зап. философия скорее заботилась о том, чтобы речи отвести по возможности меньшую роль — представив ее простое инструментальное отношение, сводимое к мысли о ее знаках, в то время как структура означающего способна определить порядок смысла.

Интерпретация речи как креативного начала позволила Б. полагать границы отд. своих тезисов. Знаменитое различение означающего и означаемого царит лишь в семиотич. порядке. Знак не может быть определен тем,что он означает, но лишь внешне — посредством разграничения с другими знаками. Означающее бытие сводится к различающему бытию. Соединенный и отличительный не знаменует еще языка, а всего лишь речевую деятельность, существование которой виртуально. И наоборот, для семантич. порядка подлинно существует только речь. Именно в ней рождается структура и событие виртуальности и актуальности. И именно на этом уровне становится вопрос о внелингвистич. отсылке. “Для говорящего язык и реальный мир полностью адекватны, знак целиком покрывает реальность и господствует над нею, более того, он есть эта реальность”.

Б. много сделал, чтобы ввести субъективность в язык, не обращаясь к понятию интерсубъективности. Он полагал, что субъективность влечет за собой интерсубъективность, не отказываясь от гегемонистской иллюзии обладателя и продуцента мысли. Язык позволяет каждому говорящему присваивать себе язык целиком, обозначая себя как Я. Личные местоимения — первая точка опоры для выявления субъективности в языке. Программатически Б. отвел центр, место “речевому отношению к партнеру”. Именно оно обусловливает языковую коммуникацию, имеет собств. временность, собств. формы и измерения. В речи отражается опыт изнач., постоянного, неограниченно обратимого опыта отношений между говорящим и его партнером. Аппарат деиксиса (указат. местоимения, наречия, прилагательные) организуют пространств, и временные отношения вокруг “субъекта”, принятого за ориентир: “это, здесь, теперь” и их многочисл. корреляты “то, вчера, в прошлом году, завтра”, а система синтаксич. функций находится в подчинении у того Я,к-рое выражается. Формальные модальности высказывания указывают на положение говорящего по отношению к dictum (изречение, слово, приказ).

Язык Б. понимает как то “скрепляющее могущество, к-рое превращает в общность собрание индивидов и к-рое создает самое возможность коллективного развития и существования”. Поэтому “язык представляет стабильность в недрах меняющегося общества, ту постоянную, к-рая объединяет все время расходящиеся действия”. Б. подчеркивает парадоксальность языка “одновременно и имманентного по отношению к индивиду, и трансцендентного по отношению к об-ву”.

Соч.: Origines de la formation des noms en indoeuropeen. P., 1935; Noms d'agent et d'action en indoeuropeen. P. 1948; Titres et noms propres en iranien ancien. P., 1966; Problemes de linguistique generale. V. !-2. P., 1966-74; Hittite et indo-europeen. P., 1966-1974. Le vocabulaire des indo-europeens. V. 1-2. P., 1969-70; Индоевропейское именное словообразование. М., 1955;

Очерки по осетинскому языку. М., 1965; Общая лингвистика. М., 1974; Словарь индоевроп. социальных терминов. М., 1995.

И. Лейтане (Латвия)