Еврейский вопрос от февраля до октября 1917 года
В первый же месяц существования Временного Правительства, 21 марта 1917 года, были отменены все ограничительные для евреев законы и распоряжения. Они во всех отношениях были уравнены со всеми остальными гражданами России и перед ними открылись широкие возможности ДЛ» самого активного участия во всех без исключения отраслях общественной и культурной жизни страны и для замятия любых должностей в правительственном аппарате.
Евреи не заставили себя ожидать и по всем каналам устремились к руководящим позициям во всех, недоступных им раньше, секторах общественной и политической жизни России, а также административным постам.
Четыре еврея стали сенаторами: М. Винавер, Г. Блюменфельд, О. Грузенберг и И. Гуревич. Городским головой Петрограда – еврей Г. Шрейдер, а Москвы – еврей О. Минор. В Киеве в 1917 году мы видим заместителем городского головы еврея – Гинсбурга.
На ответственном посту управляющего делами Временного Правительства в 1917 году находился еврей А. Гальперин. Крупные места в министерстве заняли евреи: С. М. Шварц, Д. Ю. Далин (Левин), И. М. Ляховецкий (Майский), Я. С. Новаковский – все социал-демократы – меньшевики-»бундовцы».
Кроме перечисленных выше лиц, немало евреев в «февральский период» революции (до октябрьского переворота) заняли крупные посты в органах местного самоуправления.
Но не сенаторские кресла и высокие положения на государственной службе привлекали евреев, получивших все права. Неустойчивость Временного Правительства, определившаяся с первых дней его существования, и его зависимость от самочинно возникших или оформившихся организаций чисто политических – революционных, предопределяла и ненадежность, и непрочность постов и положений на государственной службе.
Революционные карьеры делались не в министерствах, а на митингах и заседаниях советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, быстро фактически присвоивших себе власть и законодательную, и исполнительную. Туда и устремилось русское еврейство, со свойственной евреям энергией, настойчивостью и уверенностью, что они «все знают и все могут».
В то время, в первые месяцы Временного Правительства, на авансцене политической жизни подвизались, соперничая друг с другом, следующие революционные партии:
Партия «Социалистов-революционеров», от которой вскоре отпочковалось ее левое крыло, назвавшее себя «левыми социалистами-революционерами»;
Партия «Социал-демократов-большевиков» (открытые «пораженцы»);
Партия «Социал-демократов-меньшевиков», стоявшая на «оборонческих» позициях;
«Бунд» – исключительно еврейские меньшевики – марксисты, не допускавшие в свою среду не-евреев, но сами весьма активно принимавшие участие в деятельности общероссийской партии социал-демократов-меньшевиков;
«Анархисты» – последователи учения Кропоткина и Бакунина, требовавшие упразднения всякой власти вообще. Все названные партии считались «революционными» в отличие от немногочисленных запуганных революционными событиями партий «буржуазных», к каковым причислялась и партия «конституционно-демократическая», переменившая свое название на «Партию Народной Свободы».
Среднее положение между партиями «революционными» и «буржуазными» занимала немногочисленная и мало влиятельная партия «народных социалистов». Для одних она была не достаточно «революционна» – другие, исходя из ее названия, причисляли ее к партиям «социалистическим».
Группировки, партии и течения «правые», патриотические, были ошеломлены революцией и пребывали в небытии.
Здесь будет уместно вспомнить, как отнеслось к партиям русское еврейство в целом. На конгрессе всех еврейских организаций, состоявшемся в первые месяцы революции, было вынесено решение на предстоящих выборах (всеобщих, прямых, равных и тайных) не голосовать за партии правее Народных социалистов. Таким образом, организованное русское еврейство отказало в поддержке партии «Народной Свободы», в составе которой, равно как и в центральных партийных органах, было много евреев, образованных и культурных, но не разделявших революционные идеи и не поддерживавших революционные методы во внутренней и внешней политике.
В центральных комитетах всех шести революционных партий, перечисленных выше, евреи составляли подавляющее большинство: от 60 до 80 %; а в «Бунде» не было ни одного не-еврея.
Поименные списки членов центральных комитетов этих Шести партий приведены в части II настоящего труда с обозначением народности каждого отдельного члена.
По причине многочисленных псевдонимов, переходов из одной фракции партии в другую (например, Бронштейн-Троцкий и Нахамкес-Стеклов из меньшевиков превратились в большевиков), а также невозможности провести отчетливую, грань между «бундовцами» и меньшевиками, списки эти не могут претендовать на стопроцентную точность и возможны некоторые ошибки.
Но общую картину племенного состава руководителей революционных партий России 1917 года они дают достаточно убедительно.
Кроме своих Центральных Комитетов, все эти партии имели широкую сеть комитетов губернских, областных, уездных, в армии, в среде рабочих и принимали самое активное участие в политической жизни страны, а нарочито в разных многочисленных «советах депутатов»; рабочих, Солдатских, крестьянских, а особенно в общегосударственном Совете Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов, который с первых же недель революции стал вторым правительством, причем более авторитетным в глазах масс, чем Временное Правительство, имевшее в первые месяцы в своем составе только одного социалиста – Керенского. И евреи в этом, втором, правительстве играли руководящую роль, занимая ключевые позиции.
В первые же недели и месяцы революции все находившиеся в ссылке и в эмиграции революционеры возвратились в Россию и принялись «углублять и расширять» революцию. Среди возвратившихся из эмиграции – подавляющее большинство составляли евреи, что видно из списков, публиковавшихся тогда (весной 1917 года), в русских газетах.
К моменту падения царского режима эмигранты революционеры были сконцентрированы в Соединенных Штатах Америки и в Швейцарии.
В США – в Нью-Йорке, где находились такие известные евреи-революционеры, как Бронштейн-Троцкий, Коген-Володарский, Радомысльский-Урицкий и многие другие. Они успешно вели пропаганду против русского правительства, внимательно следили за ходом войны и готовились к участию в назревавшей в России революции. Еще за год до революции, 14 февраля 1916 года, в Нью-Йорке состоялась закрытая конференция эмигрантов-революционеров, в которой приняло участие 62 человека, из них 50 были «ветераны революции 1905 г.», а остальные вновь принятые члены-сотрудники. Участники конференции были люди интеллигентных профессий или «профессиональные революционеры». Среди делегатов был огромный процент евреев. Материальную поддержку эта группа имела от банкира Якова Шифа, что неоднократно говорилось присутствовавшими на конференции ее участниками.
Через год с небольшим из США отплыли два парохода с эмигрантами, возвращавшимися в Россию после февральского переворота. Подавляющее большинство пассажиров этих пароходов составляли евреи, в свое время бежавшие из России, что не трудно было установить, взглянувши на списки пассажиров. Возвращались все, как «политические эмигранты», хотя между ними было немало просто дезертиров, бежавших из России, чтобы уклониться от воинской повинности. Теперь обстоятельства сделали этих дезертиров «жертвами царизма». И они, как победители ехали в Россию, чтобы принять участие в революции.
По прибытии в Россию они рассеялись по всем ее просторам, начиная с Владивостока и кончая Петроградом, и сразу же приняли самое активное участие в событиях.
В Петрограде осело этих, прибывших из США евреев (как подлинных политических эмигрантов, так и просто дезертиров, примазавшихся к своим единоплеменникам), 265 человек, о чем свидетельствует в 1919 году перед комиссией сената США методистский священник, доктор Джордж А.Симонс, который был много лет настоятелем Методистской церкви в Петрограде. В записях (протоколах показаний), 439 и 469, 65-й сессии Сената США записано следующее: «среди агитаторов были сотни евреев из Даунтауна (нижней части) восточной окраины Нью-Йорка, а в 1818 году правительственный аппарат в Петрограде состоял из 16 настоящих русских и 371 евреев, причем 265 из этого числа прибыли из Нью-Йорка».
Возвращение эмигрантов из второго центра – Швейцарии – произошло так. Проехать в Россию из Швейцарии обычным путем – через Австрию или Германию – не было возможно, т. к. эти государства были в состоянии войны с Россией и все, попадавшие на их территорию русские подданные, немедленно интернировались. Путь через Францию, а затем морем, был опасен благодаря действию германских подводных лодок и военных кораблей, а кроме того и Франция, зная настроения тех, кто хотел ехать в воюющую еще. Россию, не обнаружила никакого желания помочь этим эмигрантам, из которых значительная часть были активные «пораженцы», которые бы несомненно развили свою пропаганду в России, бывшей тогда союзницей Франции в мировой войне.
Выручили немцы. Они повезли через германскую территорию в запломбированных вагонах 224 революционера-эмигранта в Швецию, откуда они через Финляндию направились в Россию. Из пассажиров «пломбированных» вагонов 170 были евреи, почти все «пораженцы».
Встречены они были в Петрограде торжественно, хотя Временное Правительство и было отлично осведомлено, как о их политических установках («пораженческих» во время ведущейся войны), так и о способе их проникновения в Россию. Газеты были полны приветственных статей. Печатались списки прибывших, из которых легко можно было установить племенной состав пассажиров пломбированных вагонов. Перечислять их здесь нет никакой надобности. Это только бы затруднило читателя. Желающие же все проверить могут это сделать просмотревши Петроградские газеты за апрель 1917 года. При этом, возможно, будут удивлены, найдя там имена не только тех, кто вскоре по приезде принял участие в создании власти советов, но и тех, кто десятилетиями в эмиграции был противником «сталинизма», как, например, известный лидер меньшевиков Р.Абрамович.
Сконцентрировавши указанными выше путями все свои активные силы, евреи-революционеры очень быстро заняли ключевые позиции во всех конкурирующих и претендующих на власть партиях тогдашней России. Но в аппарат власти исполнительной – на государственную службу – они не стремились, предпочитая играть роль и влиять на судьбы России, пребывая вне правительства на положении депутатов, делегатов и лидеров в разных советах и. комитетах, каковые, как уже упомянуто выше, в то время представляли собою второе правительство России.
Единственное исключение делалось для милиции, заменившей прежнюю полицию. Туда евреи охотно шли с первых дней революции. Разумеется, не лидеры и руководители, а попроще, не претендующие на водительство дальше своего. квартала или города. Они почувствовали себя если не «властью», то, во всяком случае, органами власти и блюстителями «революционного порядка». С повязкой милиционера на рукаве и с шашкой на боку, а нередко и с револьвером на поясе, они суетились, носились по городам и, по-соломоновски, разбирали мелкие происшествия и столкновения на улице или на базаре, руководствуясь «революционной совестью и революционной же справедливостью». Конечно, на постах, как прежние городовые, они не стояли, а предпочитали заниматься тем, чем раньше занимались околоточные надзиратели и полицейские пристава. С той разницей, что околоточные и пристава раньше «распекали» и «внушали», не без успеха поддерживая порядок, а новые их заместители больше «уговаривали», взывая к «сознательности» граждан. В результате быстрыми шагами шло разложение страны и угасание того патриотического духа, которым была охвачена Россия в начале войны и который всегда спасал ее в минуты опасности для государства.
Призывы продолжать войну до победного конца никакого отклика в массах не находили – все мечтали об окончании войны и возвращении домой.
Воззвать же к патриотизму русского народа было некому. Ни Временному Правительству, состоявшему из людей для которых слово «патриотизм» было синонимом реакционности и «контрреволюции», чего они боялись больше всего, ни тем менее Совету Депутатов, в котором задавали тон люди, которым было чуждо, непонятно и даже враждебно самое Слово «русский патриотизм». Ведь Россия не была их родиной, а только временным местопребыванием и территорией, на которой предоставилась им возможность производить свои интернационалистическо-социалистические эксперименты без какого бы то ни было сопротивления коренного населения, предки которого путем тяжелых жертв создали и отстояли свое государство в прошлом и свое будущее неразрывно связывали с будущим России.
Не встречая никакого отпора, возглавители и руководители, бывших тогда на политической авансцене революционных партий (в подавляющем большинстве – евреи) почувствовали себя хозяевами положения и начали себя вести соответствующим образом, не считаясь ни с кем и ни с чем.
Тон всему в то время (лето 1917 года) задавали Бронштейн-Троцкий и Нахамкес-Стеклов. Заняв руководящие положения в Совете Рабочих и Солдатских Депутатов в Петрограде, эти два марксиста-меньшевика, к тому времени превратившиеся в большевиков, со свойственной их племени энергией, темпераментом и целеустремленностью, занялись разрушением правопорядка и хотя бы минимальной законности, которую хотело, но не могло сохранить Временное Правительство.
За Турецким был ореол бывшего вице-председателя Совета Рабочих Депутатов в 1905 году, который сумел провести решение о вооруженном восстании вопреки желанию председателя Хрусталева-Носаря и «пострадавшего» за свободу («страдал» он, сидя в Нью-Йорке до самой революции).
У Нахамкеса никакого ореола не было и дальше революционных кругов он известен не был. Огромного роста, грузный, бородатый, с громоподобным басом, неопрятный и неряшливый внешне, Нахамкес с первых же дней революции выдвинулся в первые ряды революционных деятелей и проявил исключительную, напористость и нахальство в своей политической деятельности.
Насколько силен был ореол Троцкого и бессильно Временное Правительство красноречиво свидетельствует следующий эпизод. В июле 1917 года, после подавления восстания большевиков, к Троцкому, в числе других главарей восстания, прокурором Петроградской Судебной Палаты Каринским было предъявлено обвинение по статьям 51, 100 и 108 уголовного уложения за организацию вооруженного восстания и измену. Обвинение обоснованное, юридически безупречное, грозившее в военное время смертной казнью.
Главари, к которым было предъявлено это обвинение. бежали и скрылись. Но Троцкий не бежал и не скрывался, а рассылал иронические письма, спрашивая, когда же его арестуют…
В Совдепе он стучал по трибуне и кричал им: «Вы обвиняете большевиков в измене и в восстании?… Сажаете Их в тюрьмы?… Так ведь я же был с ними, я же здесь!… Почему вы меня не арестуете?»… – Члены Совета Депутатов молчали. (Они были противники восстания, большевики Тогда были в меньшинстве.)
Весть о приказе об аресте Троцкого так взволновала Совдеп, что через несколько часов после подписания приказа несколько членов Воинской секции Совета появились в штабе Петроградского Военного Округа и между ними и генерал-квартирмейстером произошел следующий разговор:
«Как? Вы хотели арестовать Троцкого?» – обратились они с вопросом, в котором не было слышно упрека, но чувствовалось какое-то сострадание, с оттенком, будто он не в своем уме.
«Да! Троцкого!… И до сих пор требую!…»
«Троцкого?…»
«Вы очевидно забыли, что было три дня назад, ну, а я хорошо помню ваши бледные лица и трясущиеся подбородки, когда мы вместе отсиживались 4-го июля»…
«Да, но ведь это – Троцкий!… Поймите – Троцкий!» – старались они мне объяснить свое перед ним преклонение и для наглядности поднимали руки к небу. (Цитируется из книги Б. Никитина «Роковые Годы».)
(Представители Воинской Секции Совета были члены социалистических партий Совета, но не большевики. Временное Правительство так и не посмело арестовать Троцкого, чему, судя по многочисленным воспоминаниям участников событий, воспрепятствовал Керенский.)
Приведенный выше эпизод дает ясную картину, что из себя представлял тогда Троцкий, который открыто вел во время войны пропаганду, призывая к неповиновению солдат и матросов, и тем подрывал боеспособность армии,
Стеклов-Нахамкес пошел еще дальше Троцкого, Он призвал к убийству лиц, стоящих за продолжение воины. После июльского восстания к нему, как и к Троцкому было предъявлено обвинение по тем же статьям, но, как и Троцкий, он не был ни судим, ни даже арестован, а выпущен Временным Правительством, когда он на короткое время был задержан военными властями в согласии с решением прокуратуры.
Овший Моисеевич Нахамкес (Стеклов), как русский подданный призывного возраста, был в начале войны задержан немцами, но вскоре выпущен и приехал в Россию. С первых же дней революции вошел в Совет Рабочих и Солдатских Депутатов и приобрел там первенствующее значение. По его инициативе и при его непосредственном участии была уничтожена полиция и вынесено решение о невыводе из Петрограда распропагандированного и деморализованного гарнизона, в котором был немалый процент мобилизованных рабочих.
Когда, в первые дни революции, был создан Совет Рабочих и Солдатских Депутатов, сразу же занявший положение «второго правительства», из него. была выделена пятичленная комиссия для поддержания контакта с Временным Правительством, названная «Контактной Комиссией».
В эту комиссию вошел Нахамкес и сразу же занял в ней руководящую позицию. Задача этой комиссии, по определению самого Нахамкеса, состояла в том, чтобы «путем постоянного организованного давления заставлять Временное Правительство осуществлять те или иные требования Совета».
«Давление» это было перманентным с первых же дней существования Временного Правительства, осуществлялось Нахамкесом грубо, прямолинейно и бесцеремонно – он вел себя, как строгий хозяин – и привело к тому, что Временное Правительство не смело и не могло принять какое-либо ответственное решение без согласия и одобрения «Контактной Комиссии», от имени которой, не встречая сопротивления остальных членов, говорил Нахамкес.
Свою деятельность Нахамкес не ограничивал «Контактной Комиссией», а чуть не ежедневно выступал с речами «Совете и на многочисленных митингах, громя всех тех. кто призывал к продолжению войны, в том числен Временное Правительство и командный состав армии.
Вначале июня 1917 года на заводе Лесснера состоялось объединенное закрытое совещание большевиков и анархистов. Разбирались вопросы О согласовании их совместной Деятельности. Большевики предложили анархистам взять на себя террор против лиц, стоящих за продолжение войны, Они доказывали, что им сейчас неудобно брать на себя столь крайние эксцессы, тогда как у отдельных групп анархистов они прямо входит в программу. Однако анархисты отнеслись к предложению без особого энтузиазма; вопрос рисковал провалиться, если бы положение не спас присутствовавший на собрании Нахамкес. Он так горячей решительно призывали террору, так вдохновил присутствовавших и красноречиво призывал приступить к убийствам немедленно, что после его выступления большевики без труда провели свою резолюцию и тут же составили первый список намеченных жертв, во главе которого поставили Керенского.
Резолюция эта вскоре стала Известной в штабе Петроградского Военного Округа и в Военном Министерстве.
Военным министром тогда был Керенский, а его помощниками: полковники Якубовский, Туманов и Барановский. Помощником главнокомандующего Петроградским Военным округом – по политическим делам – был, призванный из запаса, адвокат Кузьмин, социалист-революционер, слепо выполнявший все директивы Центрального Комитета своей партии – одной из партий, активно участвовавших в Совете р. и с. депутатов.
Когда генерал-квартирмейстер сообщил Кузьмину обо всем происходившем на заводе Лесснера, прибавивши, что есть совершенно достоверные свидетельства нескольких лиц и никаких сомнений в точности сообщения быть не может, Кузьмин ответил: «Не может этого быть!… Как?… Нахамкес перешел к большевикам?… Никогда этого не будет!…» – И никакого хода этому делу дано не было.
Тогда генерал-квартирмейстер отправился в Военное Министерство, где вместе с тремя помощниками Керенского, упомянутыми выше Барановским, Тумановым и Якубовским, обсудил положение, создавшееся после выступления Нахамкеса. Они отнеслись к этому совсем иначе, чем Кузьмин, который просто не поверил, что меньшевик Нахамкес мог изменить своей партии.
Неужели же этого не достаточно, чтобы обвинить Нахамкеса в работе на Германию? Призывать к немедленным убийствам лиц, желающих продолжать войну, не входило в программу ни социал-демократической партии, ни даже ее пораженческого крыла. По какой же инструкции шел Нахамкес? Немецкий Штаб не мог бы придумать лучшего… Что было бы во Франции с тем, кто стал бы призывать к убийству Клемансо, корпусных командиров?…
Так оценили выступление Нахамкеса люди военные, далеко не «черносотенцы» (таковые не могли занимать ответственные должности при Керенском), но не связанные железной дисциплиной социалистических партий, как это имело место с Кузьминым.
После всестороннего обсуждения было решено организовать специальную охрану личности Керенского и принять меры, чтобы на заводах не было возможности производить бесконтрольно ручные гранаты, которые могли бы быть использованы для действий, рекомендованных Нахамкесом. Привлеченный к делу организации предупредительных мер Начальник Главного Артиллерийского Управления ген. Леховин пытался наладить строгий контроль взрывчатых веществ, а производство ручных гранат было реорганизовано так, что капсули для них хранились отдельно н могли закладываться в гранаты только вне столицы… На этом дело и кончилось…
Не только арестовать и предать суду, но даже допросить или хотя бы потребовать объяснений от Нахамкеса просто не посмели. Ни все Временное Правительство, ни военные власти… Хотя о выступлении и рекомендациях Нахамкеса всем было известно… Но вопрос был «щекотливый»… И его решили молча вообще не поднимать…
Много хлопот вызвал и отнял энергий тогда провозвестник террора – Нахамкес. Назначается охрана, составляется комиссия, вырабатываются предупредительный меры… А он до самого июльского восстания гремит с трибуны, продолжая оказывать «организованное давление на Правительство».
После неудавшегося восстания большевиков (июль 1917 г.) был издан приказ об аресте руководителей восстания, в числе которых были и Троцкий, и Нахамкес. (Большинство,
как известно, скрылись и не появлялись до октября). Но Троцкий и Нахамкес не скрывались и не сбежали, а продолжали свою деятельность, игнорируя и закон, и самое существование Временного Правительства, которое обязано было пресечь их деятельность, но… не смело.
Эпизод с попыткой арестовать Троцкого приведен выше. Неудачей кончилась и попытка законной власти пресечь деятельность и Нахамкеса.
9 июля на даче в Мустомяках был обнаружен Нахамкес и по распоряжению штаба Петроградского Военного Округа, несмотря на его протесты, был доставлен в помещение штаба, где все время шумел и протестовал, как это осмелились арестовать его, по его словам «члена Исполнительного Комитета всея России», и требовал, чтобы к нему пришел начальник штаба.
Вошедший начальник штаба застает Нахамкеса сидящим развалившись у стола, спиной к столу., локти на столе. На вопрос начальника штаба: «Вы хотели просить меня о чем-нибудь?» – Нахамкес, не поднимаясь со стула, отвечает: «но я просил Вас придти еще два часа тому назад!»…
В комнате – солдаты и офицеры. Начщтаба стоит, а Нахамкес сидит, развалившись, нога на ногу… Начштаба не выдерживает и подчеркнуто громко говорит: «Если желаете со мной говорить – потрудитесь встать!»… Нахамкес вскакивает, как на пружине… «Почему Вы меня арестовали, невзирая на запрещение Правительства?» – спрашивает он. Начштаба отвечает: «Я знал, что при старом режиме особые исключения делались только министрам и членам Государственного Совета; но ведь при новых условиях, кажется, все равны. Почему я должен делать исключение для Вас?»…
«Как? Значит Вы арестуете и члена Учредительного Собрания?» – спрашивает Нахамкес… «Не понимаю причем здесь Учредительное Собрание?» – отвечает начтщтаба… «Да, но я член Исполнительного Комитета Совета рабочих и солдатских депутатов всей России, член законодательной палаты. По крайней мере мы сами на себя так смотрим»…
Этот интересный диспут был прерван срочным вызовом к телефону начштаба, которому было сообщено, что, по распоряжению Правительства, Нахамкеса задерживать в штабе Округа нельзя.
Одновременно с этим в Штабе появился сам председатель Совдепа – Чхеидзе с двумя членами выручать Нахамкеса, Начштабу не оставалось ничего больше, как отпустить с миром на все четыре стороны Нахамкеса, вина которого была несомненна.
Но это был Нахамкес-Стеклов, который тогда, как и Бронштейн-Троцкий, почувствовал себя хозяином положения и вел себя, как таковой, не считаясь ни с кем и ни с чем.
Но зато с ними больше чем считалось и все Временное Правительство, и даже Совет Рабочих и Солдатских Депутатов, в котором большевики тогда не имели большинства; но, по существу, Совет шел на поводу у этих двух напористых людей, не смея предпринять ничего против их пораженческой пропаганды и в то же время вынося резолюции о продолжении войны до победного конца. Абсурдность такого положения ощущалась многими. Но сказать никто не смел. А за спиной у Нахамкеса и Бронштейна стояли не только Це-Ка их партии, но косвенную поддержку (путем «непротивленчества») они ощущали и в Центральных Комитетах всех «революционных» партий, бывших тогда на политической авансцене и состоявших преимущественно из их единоплеменников, для которых чувство русского патриотизма было чуждо, непонятно и враждебно.
С пораженческой пропагандой «боролись». Но боролись так, чтобы не побороть. С предельной точностью эту «борьбу» изложил один из лидеров меньшевиков – грузин Церетели, сказавши, что «бороться надо так, чтобы дать им возможность почетного отступления»… «Иначе может восторжествовать контрреволюция»…
Так было в Петрограде в короткое время пребывания у власти Временного Правительства. Так же было и во всех городах России.
В Киеве задавал тон и «углублял революцию» Рафес, меньшевик-»бундовец», перешедший впоследствии к большевичкам. На фронте в бесчисленных советах солдатских депутатов антипатриотическую и пораженческую пропаганду вел целый легион маленьких, провинциальных нахамкесов и бронштейнов, не встречая должного противодействия со стороны своих коллег, меньшевиков и эсеров, из которых тогда состояли советы. А если и противодействовали – то по методу Церетели, что было равнозначно попустительству, потворству и помощи и содействию…
Разумеется., далеко не все «углубители» революции и митинговые ораторы, и даже не большинство, а относительное меньшинство были евреи. Количественно преобладали не-евреи, только подражавшие методам евреев Нахамкеса и Бронштейна, наблюдая их демагогический успехи полную безнаказанность за высказывания и действия, недопустимые вообще, а в военное время в особенности.
Характерно, что в бурной политической жизни первых же дней русской революции самое активное участие приняли евреи – члены «Бунда», того самого «Бунда», который еще совсем недавно, в 1903 году, категорически заявлял, что «вообще было бы большим заблуждением думать, что какая бы то ни было социалистическая партия может руководить освободительной борьбой чужой национальности, к которой она сама не принадлежит», а потому самоизолировался в марксистской социал-демократической партии.
Для руководства политической партией какого-либо народа, по мнению «Бунда», надо было выйти из данного народа, быть связанным с ним тысячью нитей, быть проникнутым его идеалами, понимать его психологию. Для партии чужого народа это невозможно! – Так категорически заявляли евреи из «Бунда» в 1903 году…
«А уже во время первой революции, в 1905 году, (многочисленные евреи-революционеры весьма активно вмешивались в дела „чужого народа“ и были не только участниками, но и инициаторами и руководителями революционных выступлений, как например, Ратнер, Шлихтер и Шефтель в Киеве.
И «бундовцы», и не состоящие в «Бунде» – в одинаковой мере и с одинаковой энергией – устремились в революционное движение и сочли для себя возможным и допустимым не только участвовать в политической жизни и партиях общероссийских (для них «чужих»), но и проникать в руководство этих не-еврейских партий, ревниво не допуская в свои, еврейские, партии ни одного не-еврея. Характерно, что даже евреи по происхождению и расе, для которых язык «идиш» был их родным языком и которые были убежденными марксистами, но из каких-либо соображений изменившие религию – для «Бунда» были неприемлемы.
Проникновение в политические организации и партии шло одновременно по двум линиям: они «делегировались» или «кооптировались» и как представители партий и организаций чисто еврейских, и от революционных партий и организаций общероссийских, в каковых, как уже указано выше, если не большинство, то весьма значительную часть центральных комитетов, составляли евреи. Кроме того значительное число евреев проникали в возглавления партий и организаций в порядок «персональном» – их выбирали и за них голосовали, охваченные революционным настроением, широкие массы, чему немало способствовал ореол «угнетений и притеснений» при старом режиме, окружавший евреев и усиленно ими подчеркивавшийся и выпячивавшийся, а также, врожденная евреям, напористость и энергия.
В результате, уже через несколько месяцев после февральской революции мы видим немало не только евреев, но и «бундовцев», занимающих ответственные положения председателей совдепов в областях и на фронте и весьма активно и авторитетно решающих вопросы, как чисто военные, так и вопросы одобрения или неодобрения тех или иных мероприятий Временного Правительства.
Как далеко простиралась тогда власть и возможности евреев, попавших в председатели какого-либо совдепа, и как даже Верховное Командование Русской армии должно было считаться с мнением юнцов-«бундистов», рассказывает нам в своих мемуарах один «бундист» – председатель совдепа:
«Днем 31 августа (по ст. стилю) пришло известие о принятии на себя А. Ф. Керенским обязанностей Верховного Главнокомандующего и о назначении ген. М. В. Алексеева его начальником штаба.
Мы, провинциальные деятели, руководители Рабочего и Солдатского Совета (дело было в Витебске) были совершенно ошеломлены. Насколько мы были информированы, Алексеев принадлежит к группе единомышленников Корнилова. Следовательно, приглашение его означает «соглашательскую» политику, примирение с Корниловым. Но, быть может, лично Алексеев стоит в стороне от политической борьбы и, нуждаясь в «военспеце» и авторитетном генерале при чересчур штатском Керенском, его вынуждены были пригласить?
Все равно, этот шаг Временного Правительства невозможно признать правильным. Он может оказаться роковым. Наш долг высказать свое мнение и оказать давление на правительство и ЦИК Советов.
Вечером на заседании Военного Бюро Рабочего и Солдатского Советов был составлен текст телеграммы, протестующей против назначения Алексеева и против тенденции примирения с корниловщиной. И после этого решения Бюро погрузилось в местную работу. Авиационный парк рвался в бой и решил выделить отряд с пулеметами для направления на Оршу, где, по нашим сведениям, тогда собирался «кулак» для последнего штурма Могилева. Мы обсуждали вопрос, кто из членов Бюро поедет с этим отрядом: каждому хотелось принять непосредственное участие в «деле», но никого нельзя было отпускать…
В это время мы получили известие о предстоящем проезде через Витебск генерала Алексеева и перед Военным Бюро стал новый ряд вопросов о тактике. Положение представлялось нам весьма сложным. Мы только что отправили протест против назначения Алексеева. Но сейчас по приезде Алексеев для нас остается представителем Верховного Главнокомандующего, высшей военной властью в стране. Следовательно, во всех вопросах передвижения войск его решение является окончательным. Но ведь Алексеев едет мириться с Корниловым – это очевидно, а мы считаем политику примирения – ошибкой, преступлением. Между тем Алексеев действует от имени Временного Правительства, которое мы решили поддерживать… Тем более, что Алексеев может аргументировать интересами фронта, оперативными соображениями, которые окутаны единой для нас, непосвященных… Таков ход мыслей, волновавших членов Военного Бюро местных Советов. В результате обмена мнений мы решили:
1. Высказать генералу Алексееву мнение витебских советов о том, что с Корниловым должен быть разговор, как с государственным преступником, что он должен быть арестован;
2. Доложить обо всех проведенных нами мобилизациях и передвижениях войск и поступить согласно его указаниям, как начальника штаба Главнокомандующего.
Затем Военное Бюро уполномочило А. Тарле и меня – как председателей Рабочего и Солдатского Советов – для встречи генерала Алексеева.
В 1 час ночи, стоя у прямого провода на вокзале, мы получили телеграфную ленту, которая вновь внесла резкие перемены. Эта лента содержала приказ Керенского полковнику Короткову в Оршу. В этом приказе Керенский требовал немедленной организации наступления на Могилев и ареста генерала Корнилова и других заговорщиков. Для нас, по прочтении этого приказа, стало ясно, что наша позиция оправдалась, что, заколебавшиеся было «сферы» спохватились и отказались от того плана, который незадолго до того йоручен Алексееву. Нам стало ясно, что миссия Алексеева не только осложняется, но, пожалуй, отпадает за ненадобностью. Как же теперь быть нам, членам Военного Бюро? Конечно, необходимо ознакомить Алексеева с приказом Керенского. Быть может, благодаря этому удастся сорвать план «гнилого компромисса»… С глубоким волнением мы стали ждать приезда генерала Алексеева, предчувствуя, что приказ Керенского должен особенно сильно подкрепить точку зрения Военного Бюро на ликвидацию корниловского мятежа.
В два часа ночи нам сообщили, что прибыл поезд генерала Алексеева. Он спал в салон-вагоне, и мы были введены в соседний вагон к сопровождавшим генерала Вырубову и Филоненко. Вырубов допытывался, в чем дело, но мы, конечно, хотели беседовать с генералом и попросили проводить нас к нему. Нас повели в салон-вагон, где нас встретил, заспанный старый генерал. Алексеев был лет 65-ти, среднего роста, с бритым, изрезанным морщинами лицом и длинными седыми усами, с внимательным и зорким взглядом. Он принял нас стоя и, вероятно, несколько недоумевая по поводу столь позднего визита. Мы изложили некоторые подробности произведенных нами военных операций в районе и точку зрения витебского Совета о недопустимости примирения и необходимости ареста Корнилова. Мы также добавили, что в Орше готовится наступление на Могилев и туда стягиваются войска, Алексеев очень взволновался и сказал:
– Все это, господа, результат глубоких недоразумений, сложный клубок взаимного непонимания. Перед отъездом в Петрограде мы вполне договорились с Александром Федоровичем. Мы выбрали мирный путь для улажения вопроса. Я убежден, что конфликт искусственно раздут, что он сам собой рассосется. То, что вы делаете, – не требуется положением вещей, разлагает нашу армию и подрывает авторитет командного состава. Я принял назначение в полном согласии с Временным Правительством и надеюсь, что мне удастся мирно договориться с генералом Корниловым.