Маурер: тревога и теория научения

Начиная от ранних представлений О.-Х. Маурера о трево­ге, основанных на психологической концепции стимул—ре­акция, и до последних разработок проблемы тревоги и этики неослабные усилия этого ученого внесли существенный вклад в теорию тревоги в американской экспериментальной и ака-

описание случая Тома также попадает в эту категорию комплексных исследо­ваний. Мы добавим лишь, что эти исследования имеют чрезвычайно боль­шую ценность для понимания тревоги, поскольку исследователи смогли 1) изучить как субъективные, так и объективные факторы; 2) изучить каждого индивида как целое в естественных жизненных ситуациях; и 3) изучить каж­дого индивида в течение длительного времени.

¹ В качестве примеров приведем работы Маурера и П.-М.Симондса (см. плодотворное обсуждение проблемы метода в предисловии к книге Динамика человеческого приспособления, Нью-Йорк, 1946). Уместно утверждение, что и Маурер, и Симондс доказали свою квалификацию как в области экспери­ментальной, так и академической психологии. Изобретательная эксперимен­тальная работа Маурера будет рассмотрена в следующем разделе; Симондс в течение нескольких лет искусно использовал объективные измерительные психологические методы, позволяющие разложить явление на составные элементы. Таким образом, эти психологи использовали новые эксперимен­тальные подходы не потому, что считали плохими старые методы, а скорее потому, что убедились в неэффективности старых методов исследования тре­воги.

демической психологии. Мы проследим работу Маурера в развитии, так как стадии мышления, проявляющиеся во всей последовательности его исследований, представляют не­сколько важных уровней меняющегося и расширяющегося подхода к тревоге, который свойственен психологии США. Представления Маурера о тревоге в основном базируются на его исследованиях в русле теории научения. Предположение о том, что мостом, который наконец свяжет психоанализ, с од­ной стороны, и экспериментальную и академическую психо­логию — с другой, станет теория научения, получило убеди­тельное подтвержение в работах Маурера.

В своих ранних работах, основанных на схеме стимул—ре­акция, Маурер ясно характеризует проблему тревоги как «пси­хологическую проблему, которая решается на основе пред­ставления о навыках, известных как «симптомы». Иначе гово­ря, организм воспринимает сигнал опасности (стимул), и условная реакция, которая затем следует как результат пред­видения опасности — реакция, характеризующаяся чувством напряжения, телесного дискомфорта, страданием, — это и есть тревога. Любое поведение, которое уменьшает эту трево­гу, является подкрепляющим, и затем, по закону эффекта, та­кое поведение становится «запечатленным», то есть организм ему обучается. Подобные представления имеют два важных аспекта. Во-первых, тревога считается одной из основных движущих сил поведения человека. И, во-вторых, описание процесса, посредством которого приобретаются невротиче­ские симптомы, основано точно на схемах теории научения — симптомы становятся навыками, потому что уменьшают тре­вогу.

Дальнейшими изысканиями Маурера, имевшими отноше­ние к тревоге, были эксперименты с крысами и морскими свинками, подтвердившими приведенную выше гипотезу о том, что уменьшение тревоги является подкреплением и по­ложительно коррелирует с обучением¹. Теперь это положение является общепринятым в теории научения². Его практиче-

¹ Уменьшение тревоги и обучение, J. Exp. Psychol., 1940, 27:5, 497—516.

² Ср. Н.-Е. Миллер, Дж. Доллард, Социальное обучение и подражание, Нью-Хейвен, Коннектикут, 1941; П.-М. Симондс, Динамика приспособления человека, Нью-Йорк, 1946.

ское значение состоит не только в том, что оно ярко показы­вает, насколько фундаментальна роль тревоги в мотивации научения; оно также указывает пути к созданию здоровых и конструктивных методов управления тревогой в процессе научения¹.

Ранние подходы Маурера к проблеме тревоги имеют одно­временно два аспекта, которые относятся к определению тре­воги. Во-первых, не делается особого различия между страхом и тревогой. В первой работе эти термины используются как синонимы; во второй — тревога определяется как ожидание животным электрического удара — состояния, которое лучше назвать страхом, чем тревогой². Во-вторых, угроза, вызываю­щая тревогу, рассматривается как угроза телесного страдания и дискомфорта. В тот период, когда проводились описывае­мые исследования, Маурер пытался определить тревогу с по­мощью физиологических терминов³.

Но в дальнейшем в представлениях Маурера о тревоге произошли радикальные изменения, особенно после того, как он задал себе вопрос: почему люди обучаются дезинтегри­рованному («невротическому», при котором постоянно при­ходится переносить удары) поведению? Экспериментируя с животными, Маурер показал, что крысы проявляют «невро­тическое» и «преступное» поведение, потому что не могут предугадать будущее, отдаленные по времени положительные и отрицательные подкрепления и сопоставить их с непосред­ственными последствиями своего поведения⁴. В ходе своего интересного рассказа об этих открытиях Маурер приходит к выводу о том, что главная особенность целостного поведе­ния — это способность ввести будущее в психологический обиход настоящего. У человека есть способность к интегра-тивному обучению в форме, которая сильно отличается от

¹ Подготовительный набор (ожидаемый) — некоторые методы измерения, Psychol. Monogr., 1940, 233, с. 39, 40.

² Автор этой книги назвал бы реакции животных в данном эксперименте Маурера страхом; и сам Маурер, если бы рассуждал с позиций сегодняшнего времени, назвал бы такие реакции страхом.

³ Ср. О.-Х. Маурер, Теории тревоги у Фрейда: примирение. Неопублико­ванная лекция, прочитанная в Йельском институте человеческих отноше­ний, 1939.

⁴ О.-Х.Маурер, А.-Д.Ульман (Ullman), Время как определяющий фактор в "нтегративном обучении, Psychol. Rev., 1945, 52:2, 61—90.

того, что наблюдается у животных, так как человек способен использовать «временной фактор», сравнивать отдаленные последствия с непосредственными. Это делает поведение че­ловека гибким и свободным (и, как следствие, ответствен­ным)¹. Способность человека преодолеть настоящее и загля­нуть в будущее, чтобы оценить последствия тех или иных со­бытий, зависит от нескольких характерных особенностей, которые «значительно отличают» человека от животных. Одна из них — это способность к рассуждению, к использованию символов. Человек общается с помощью символов и думает, используя «эмоционально заряженные» символы, которые вносит в круг своих представлений и на которые реагирует. Другая особенность — это характерное для человека социаль­ное, историческое развитие. Оценка долговременных послед­ствий своего поведения есть социальный акт в том смысле, что такая оценка предполагает принятие ценностей как для собственных целей, так и для использования в общественной жизни (еще нужно подумать, можно ли и то и другое рассмат­ривать отдельно). Открытия, которые сделал Маурер, в еще большей степени выделяют человека как существо, связанное с историей, существо, «вплетенное в ткань времени»². Маурер говорит, что «тогда способность рассматривать прошлое вме­сте с настоящим и одновременно считать, что и то и другое

¹ Маурер ссылается на наблюдения Гольдштейна, согласно которым наиболее характерной особенностью больных с поражением коры была поте­ря способности «преодолеть конкретный (непосредственный)» опыт и пе­рейти к отвлеченному, иметь дело с тем, что «возможно». Поэтому поведение таких больных не может быть ничем иным, кроме как ригидным, негибким. Кора и ее строение есть то, что существенно отличает человека от животных; рассматриваемая способность, которую теряют люди при поражении коры, может считаться отличительной особенностью человека.

² Автор рассматривает две описанные особенности человека в гл. 5. Мы формулируем так: 1) человек — это млекопитающее, которое живет, исполь­зуя символы, и 2) человек — это млекопитающее, связанное с историей, в том смысле, что человек способен понять свою историю. Поэтому человек не только является продуктом истории (как и животные), но и в зависимости от осознания своей собственной истории может проявлять избирательность по отношению к истории, может приспосабливаться к каким-то ее проявлениям и модифицировать другие ее проявления. В определенных пределах он может творить свою историю и тем или иным образом использовать ее в своем раз­витии, самостоятельно выбирая определенное направление. Кассирер также выделяет эти две отличительные особенности человека: ср. Заметки о приро­де человека, Нью-Хейвен, Коннектикут, 1944.

включены в общую причинно-следственную цепь, в рамках которой осуществляется поведение живых организмов (кото­рые действуют и реагируют), составляет сущность как «разума», так и «личности»¹. Конечно, значение собственного прошло­го человека — того, например, что на его настоящее влияют детские впечатления, — давно было принято в клинической психологии и разделялось практически всеми. Но существует еще один аспект в определении человека как существа, «впле­тенного в ткань времени», относительно новый для клиниче­ской работы: человек оценивает свое поведение, используя символы, которые формировались многие столетия в процес­се развития культуры, поэтому человека можно понять только в общем контексте этого развития. Описанные открытия по­родили у Маурера интерес к истории вообще, и в особенности интерес к этике и религии, поскольку они выражают стремле­ние человека выйти за пределы непосредственного опыта и обратиться к долговременным универсальным ценностям².

В свете такого различения рассмотрим представления о тревоге как о побуждении. Что тревога проявляет себя как по­буждение, «вторичное» побуждение, как подчеркивают пред­ставители теории научения (Миллер и Доллард; Симондс и т.д.), не вызывает сомнения. И ее уменьшение, подобно уменьшению других побуждений, является положительным стимулом и подкрепляет научение. Но, строго говоря, поведе­ние, имеющее своей целью и в основном направленное на то, что­бы ослабить побуждение, которым является тревога, это при­способительное, но не интегративное поведение. Для автора данной книги такое поведение попадает в ту же самую катего­рию, что и обучение невротическим симптомам. Такой вывод можно подкрепить многими примерами из исследований

¹ О.-Х. Маурер, цитируемое произведение.

² Обсуждая интегративное научение, Маурер проводит крайне важное различие между терминами интегративный и приспособительный. Все приоб­ретенное поведение в определенном смысле приспособительно; неврозы яв­ляются приспособлением; защитные механизмы усваиваются, потому что они являются средствами приспособления к трудным ситуациям. «Невротич-ные» крысы Маурера переставали брать пищу, а «преступные» крысы брали ее, несмотря на будущее наказание, и каждая группа «приспосабливалась» к трудной ситуации. Но неврозы и защиты, как и поведение этих крыс, не яв­ляются интегративными; неврозы и защиты препятствуют дальнейшему кон­структивному развитию индивида.

(Миллер и Доллард; Симондс) обучения детей в школе, когда дети стремились избежать наказания и неодобрения. Допус­кая, что обучение в школе в значительной степени является именно таковым, мы утверждаем, что этот вид обучения отли­чается от того, который мотивируется любопытством и несо­мненным удовольствием ребенка в процессе развития собст­венных возможностей. Как говорит Гольдштейн, вся актив­ность, которая является непосредственным продуктом тревоги индивида (когда мотивация — это побуждение к уменьшению тревоги), характеризуется тем, что проявляются такие аспек­ты действия, как его принудительный характер и отсутствие свободы. И «поскольку эта активность не является спонтан­ной, не является проявлением личностной свободы, а являет­ся просто следствием тревоги, она представляет для личности исключительно мнимую ценность». (См. главу 3, выше.) С этим согласна и Хорни, когда утверждает, что понятие «побу­ждение» (тревога или любая другая мотивация, которая явля­ется побуждением) само по себе означает наличие импульсив­ного поведения; по ее определению, побуждение свойственно неврозу, является ли это побуждение умеренно выраженным или сильно выраженным. Поэтому мы термин потребность используем как позитивный, а побуждение — как негативный. Что касается тревоги как побуждения при обучении, следует ясно различать поведение, которое уменьшает тревогу (при­способительное поведение, уменьшающее побуждение) и по­ведение, которое улучшает навыки и повышает способности организма (одерживая победу над причинами тревоги и осво­бождая индивида, который теперь может развиваться дальше и обучаться интегративно.)

Все вышеизложенное имеет большое значение для теории тревоги. Проблема невротической тревоги рассматривается в контексте цепочки культурных и исторических событий, и специально соотносится с отличительными для человека пробле­мами социальной ответственности и этики. (Это совершенно не согласуется с более ранним определением Маурером тре­воги, как реакции на угрозу телесного страдания и диском­форта.) Для Маурера «социальная дилемма (например, амби­валентное отношение детей к своим родителям) — это непре­менное условие появления тревоги¹. Если у животных вообще

¹ Маурер, цитируемое произведение.

есть невротическая тревога, как теперь утверждает Маурер, то это только в искусственной среде (например, при «экспери­ментальном неврозе»), в которой животные становятся до не­которой степени домашними, «цивилизованными». То есть — посредством своего взаимоотношения с экспериментатором животные становятся чем-то большим, чем «просто» живот­ными. Мы уже обсуждали свойственные Мауреру сомнения, будет ли когда-либо существовать экспериментальная психо­логия тревоги. Это не уменьшает значения экспериментов на животных или лабораторных исследований человека, но предполагает, что полностью их результаты будут оценены в будущем. При изучении невротической тревоги мы видим суть проблемы именно в тех особенностях человека, которые отличают его от животных. Если ограничиться изучением тех областей человеческого поведения, которые аналогичны ни­жележащим (животным) уровням поведения или теми эле­ментами, которые могут быть изолированы в лаборатории, или, наконец, если посвятить исследования в основном непо­средственным биологическим и телесным импульсам и по­требностям человека, мы не сможем в должной мере понять, какую важную роль играет тревога в жизни человека.

Теперь перейдем к наиболее поздним представлениям Маурера о тревоге. Он утверждает, что «социальная дилемма» возникает на основе ранних взаимоотношений ребенка со своими родителями. Ребенок не может избежать тревоги, ко­торая возникает на основе взаимоотношений в семье, просто обратившись в бегство (как это делают животные на воле), так как тревожный ребенок, хотя и боится своих родителей, связан с ними и зависим от них¹. Маурер солидарен с Фрей­дом в том, что ребенку свойственен механизм подавления, поскольку он боится реально существующих вещей — обычно наказания или депривации (ребенка перестанут любить). Мау­рер полностью принимает представление Фрейда о механизме появления тревоги: страх реально существующего — подавле­ние этого страха — невротическая тревога — образование симптома как реакции на тревогу. Но механизм — это не то же самое, что смысл. Маурер утверждает, что Фрейд «никогда

¹ Ср. предположение Хорни о том, что базисная невротическая тревога возникает на основе конфликта между зависимостью ребенка от родителей и враждебностью по отношению к ним (раздел 8, ниже).

полностью не понимал, в чем состоит сущность тревоги»¹ из-за его стремления понять тревогу на основе инстинктов и неудачных попыток объяснить механизмы взаимодействия личности и общества. В процессе формирования человече­ской индивидуальности ответственность за общество должна стать (или становится) целью, имеющей положительное, кон­структивное значение. В основном, считает Маурер, конфлик­ты, которые скорее всего вызовут тревогу, являются этиче­скими — это понимал Кьеркегор, но не Фрейд. Источниками конфликтов являются страх перед обществом и вина. Чего бо­ится индивид, так это наказания от общества и того, что важ­ные для него люди, с которыми он общается, не одобрят его поступки и перестанут его любить. Именно такие страхи и связанная с ними вина подавляются, а в подавленном состоя­нии они принимают вид невротической тревоги².

Таким образом, Маурер развивает «теорию, в которой тре­вога связана с «виной», а не с «импульсом»³. Тревога является продуктом «не недостаточного попустительства самому себе и не недостаточной удовлетворенности... а безответственности, вины, незрелости». Она возникает вследствие «отказа от мо­ральных ценностей»⁴, или, используя терминологию Фрейда, тревога вызывается «подавлением суперэго», только противо­положно тому, как об этом говорил Фрейд. Эта точка зрения, конечно, должна оказать очень большое влияние на работу с тревогой в процессе психотерапии. Маурер указывает на то, что попытка многих психотерапевтов ослаблять и «отставлять в процессе анализа» суперэго (и одновременно чувства ответ­ственности и вины индивида) слишком часто ведет более к «глубокой нарциссической регрессии», чем к увеличению

¹ Маурер, цитируемое произведение.

² Маурер утверждает, что его данные в целом свидетельствуют: «Это все­гда какой-то отдельный страх зажигает пламя тревоги, и такой страх не дол­жен быть «инстинктивным», он или вызывается фрустрированным импульсом, или свидетельствует об опасности того, что рассматриваемый импульс будет «господствовать над эго». Проще всего сказать, что любой страх, который вследствие побуждения или стремления к соперничеству, становится подавленным, может выйти из подавленного состояния, став тре­вогой, и существуют указания на то, что страхи, которые, вероятно, разделят такую судьбу, это те страхи, которые возникают вследствие наказания и от­вержения со стороны общества». — Там ж е, с. 73.

³ Цитируемое произведение.

⁴ Там же.

личностной зрелости, социальной адекватности и счастья, че­го следовало бы ожидать от действительно компетентной те­рапии»¹.

Одно из существенных следствий описанного подхода Маурера состоит в том, что тревоге отводится конструктив­ная, позитивная роль в развитии человека. Маурер писал:

«В наши дни существует общая тенденция, как со стороны профессиональных психологов, так и непрофессионалов, вос­принимать тревогу как нечто плохое, деструктивное, «ненор­мальное», с чем следует бороться и, если возможно, уничто­жить... Тревога, как она рассматривается на этих страницах, это не причина дезорганизации личности; скорее это следствие и вы­ражение такого состояния. Элемент дезорганизации возникает вместе с актом диссоциации или подавления, и тревога пред­ставляет собой не только попытку вытесненного возвратиться, но также стремление цельной личности к достижению вновь единства, гармонии, целостности, здоровья». (Там же.)

И дальше:

«Не существует ничего более правильного в свете как моего клинического, так и личного опыта, чем утверждение о том, что тревога должна рассматриваться в психотерапии как, в сущности своей, друг и помощник; тревога в конце концов должна стать обычной виной или моральным страхом, а индивид должен вновь адаптироваться в реально существующем мире и вновь научиться жить с этим страхом².

Комментарий. 1) Анализ Маурера, по мнению автора дан­ной книги, освещает те аспекты проблемы тревоги в нашей культуре, на которые не обратили внимания исследователи в психологии и психоанализе. Хорошей демонстрацией некото­рых аргументов, которые приводит Маурер, является история болезни Элен (глава 7), которая не допускает существования у нее сильного чувства вины по поводу внебрачной беременно­сти, так как такое чувство противоречит ее «разумной» цели быть эмансипированным человеком. Как следствие, сильное чувство тревоги Элен является подавленным и не поддается воздействию терапии. Очевидно, Маурер точен, когда утвер­ждает, что подавление чувства вины и одновременное возник­новение невротической тревоги — это широко распростра-

¹ Там же.

² Там же.

ненное явление в определенных слоях общества в нашей культуре, и оно глубоко пронизывает всю нашу культуру¹.

Доказательность выводов Маурера можно также проверить, сопоставив их с некоторыми интересными наблюдениями из психоаналитической практики автора этой книги, которые необъяснимы с позиции классического психоаналитического учения о тревоге. Автор заметил в отношении некоторых больных, что не похоже, чтобы они подавляли свои сексуаль­ные, агрессивные или «антисоциальные» побуждения (как это понимал Фрейд); вместо этого они подавляют свои потребно­сти и желания иметь ответственные, дружелюбные, милосерд­ные, конструктивные отношения с другими людьми. Когда агрессивные, сексуальные или любые другие эгоцентрические импульсы выявляются в процессе анализа, у этих больных не возникает тревоги. Но когда выявляются иные потребности и желания — иметь ответственные и конструктивные социаль­ные отношения, — возникает сильная тревога, а также типич­ные реакции больных, которые чувствуют, что существует угроза их обычному психологическому статусу. Подобное подавление конструктивных социальных потребностей встре­чается особенно часто, по наблюдениям автора, у прояв­ляющих неповиновение, агрессивных больных². (Если ис-

1 Раньше указывалось (гл. 2), что наша современная культура, начиная с эпохи Возрождения, характеризуется предпочтением рационального начала и стремления подавлять «иррациональную» мотивацию (чувство вины — важный пример последней). Мы поместили слово разумный в предложении, где говорится об Элен, в кавычки, так как ясно, что описанная норма носит псевдорациональный характер.

² Нельзя не согласиться с тем, что существует большое число подобных проявляющих неповиновение агрессивных людей, представляющих описы­ваемый тип, в нашей культуре. Они, вероятно, нечасто посещают кабинет психотерапевта, потому что наша основанная на соперничестве культура (в которой индивид, могущий проявлять агрессивность и эксплуатировать дру­гих людей, не испытывая при этом вины на сознательном уровне, считается человеком, добивающимся «успеха») поддерживает их и «смягчает» перено­симые ими удары в значительно большей степени, чем для представителей противоположного типа. Обычно к психоаналитику идут «слабые», с обще­принятой точки зрения, индивиды, потому что у них есть «невроз», а у ус­пешных агрессивных индивидов его нет. Именно неагрессивные личности подавляют свое «неповиновение», а также свои сексуальные и агрессивные склонности. Возможно, эти рассуждения помогут нам понять, почему в боль­шинстве психоаналитических теорий делается упор на подавлении секса и агрессии как на причинах тревоги. Вероятно, если бы мы смогли исследовать

пользовать представления греков, то это скорее подавление любви как агапэ, а не как эроса¹. Хотя и соответствует истине, что у многих людей существует вина и тревога потому, что они боятся выражать свои собственные индивидуальные спо­собности и стремления, сексуальные или какие-то еще (на что указывал Фрейд), в то же самое время верно, что у многих существует вина и тревога потому, что они стали «автономны­ми», но не стали «ответственными»². Так же является исти­ной, что многие больные отягощены тяжелым грузом ирра­циональной вины и тревоги, которые не являются продуктом их собственной безответственности (по наблюдениям автора, принадлежность к этой категории пограничных психотиков очень бросается в глаза.) Такую иррациональную вину, ко­нечно, следует понять и устранить с помощью любой подхо­дящей для этого терапии. Но существуют и другие больные. Когда чувство вины у них в ходе терапии уменьшается в про­цессе анализа, это заканчивается тем, что способность боль­ного заглянуть внутрь себя (он «сбит с правильного пути») на­рушается, больной теряет ясность видения; и наиболее важ­ная и объективно, ведущая к цели мотивация к изменениям оказывается утраченной. Автору известны случаи анализа, ко­торые закончились неудачей именно потому, что аналитик

больше агрессивных личностей — тех «успешных» людей, которые никогда не попадают в кабинет аналитика, — мы бы пришли к выводу, что представ­ления Маурера о тревоге подходят для описания поведения большего коли­чества людей.

¹ Это подавление того, что Адлер — возможно, несколько поверхност­но, — назвал «социальным интересом». Адлер выделяет очень важное поло­жение, а именно, что потребность человека быть ответственным социальным существом является фундаментальной точно так же, как и фундаментальная потребность выражать свои индивидуалистические, эгоистические стремле­ния. С этим можно не согласиться, выдвинув тот аргумент, что стремление к собственному удовольствию является более первичным, тогда как социаль­ный интерес и желание помогать другим появляются на более поздней ста­дии развития ребенка. С другой стороны, человек взаимодействует с обществом начиная с эмбриональной, внутриматочной стадии развития (как Указывает Салливан), независимо от того, появляется ли осознание социаль­ных связей и понимание их смысла раньше или позже.

² Эти термины помещены в кавычки, поскольку, в конечном счете, ис­тинная автономия невозможна без ответственности. В другом разделе данной книги автор говорит о том, что невозможность выражать индивидуальные способности, как и способность быть социально ответственным, ведет к по­явлению конфликта и невротической тревоги (гл. 6, разд. 2).

присоединился к стремлению больного ослабить и обесце­нить чувство вины. Конечно, было достигнуто временное уст­ранение тревоги, но проблемы, которые лежали в ее основе, остались нерешенными и оказались лишь спрятанными при помощи более сложной системы подавления.

2) У автора этой книги есть важный вопрос к Мауреру по поводу используемых им терминов. Например, «подавление суперэго» кажется противоречивым выражением. Фрейдов­ский термин «суперэго» в такой степени всеми идентифици­руется с негативными и конструктивными аспектами автори­тета, что мы сомневаемся, можно ли его использовать в тео­рии, в которой авторитет не описывается в негативном свете (не говоря уже о сложностях топологического представления терминов «эго», «ид» и «суперэго»). Использование термина «суперэго» как несущего положительный смысл может при­вести к неправильной интерпретации взглядов Маурера, как если бы он просто рекомендовал принять культурные нормы, в соответствии с которыми свобода от тревоги и здоровье лич­ности легче всего достижимы для конформных личностей, следующих «правилам» и никогда не отклоняющихся от куль­турных образцов поведения. Маурер, конечно, не наивен в восприятии недостатков нашей теперешней культуры и не имеет в виду некритичное принятие всех ее аспектов. Мы считаем, что было бы полезно, если бы Маурер более четко различал деструктивные, негативные аспекты нашей культур­ной традиции, с одной стороны, и положительные, конструк­тивные аспекты — с другой¹.

¹ Это ни в коей мере не простая задача, и можно надеяться на ее разре­шение, только применяя методы, при разработке которых использован исто­рический подход. Автор старался при написании главы 5 данной книги начать работать в данном направлении, пытаясь выяснить происхождение в современной культуре общепринятого обожествления индивидуального ус­пеха, основанного на соперничестве. С исторической точки зрения, ясно, что Фрейд разделял существующий в нашей культуре начиная с эпохи Возро­ждения стереотип здорового индивида: он способен достигнуть того, чего хо­чет, в значительной степени вопреки обществу, и доволен этим. Это описание на психологическом уровне соответствует тому, что Тауни (Tuwney), с экономической точки зрения, называл апофеозом эгоизма и «ес­тественного инстинкта» повышения статуса, характерным для индустриаль­ного общества последних столетий. Вот один из примеров того, как идеи. принятые на практике в нашей современной культуре, противоречат долго­временным этическим традициям этой культуры.

3) Совершенно ясно, что Маурер в своих последних рабо­тах четко различает тревогу и страх. Также полезно то, что он энергично взялся за проблему Urangst (что он назвал первич­ной, в противоположность приобретенной, тревогой). Но в то же самое время Маурер пытается ограничить использование термина «тревога» теми случаями, в которых он фиксирует «невротическую тревогу», и идентифицировать любую трево­гу, связанную с внешним миром («настоящую») со страхом. Хотя такой взгляд полезен при обучении (он прост для пони­мания и в нем проводится ясное различение страха и невро­тической тревоги), тут есть логические противоречия, что препятствует исследованию Urangst или того, что мы назвали бы «нормальной» тревогой. Urangst существует в течение всей жизни, например, перед лицом смерти и непредвиденных случайностей, и автор данной книги считает, что непонятно, как Urangst могла быть идентифицирована со страхом и назы­ваться «невротической». Не свидетельствует ли существова­ние Urangst, а также «первичной» тревоги у ребенка, которая проявляется задолго до появления способности к подавлению (а без нее нет невротической тревоги), о необходимости сохра­нить понятие «нормальной» тревоги? («Нормальную» тревогу и Urangst мы рассматриваем в этой книге в главе 6, раздел 1, ниже.)

4. Эволюция представлений о тревоге у Фрейда

Хотя другие мыслители, такие, как Кьеркегор, раньше Фрейда осознали, что понимание тревоги имеет решающее значение для объяснения поведения человека, Фрейд был первым ученым, который осознал фундаментальное значение проблемы¹. Говоря конкретнее, Фрейд исследовал тревогу как

¹ Фрейд принадлежит к тому кругу исследователей природы человека де­вятнадцатого века — включая Кьеркегора, Ницше, Шопенгауэра, — которые вновь открыли значение в жизни человека иррациональных «бессознатель­ных» элементов. (Ср. Томас Манн (Tomas Mann), Фрейд, Гете, Вагнер, Нью-Йорк, 1937.) В русле рационализма большинство западных мыслителей начиная с эпохи Возрождения стремились не замечать эти аспекты личности и тем или иным способом подавлять их, (Ср. глава 2.) Хотя Кьеркегор, Ниц­ше и Фрейд критиковали рационализм девятнадцатого столетия с разных точек зрения, они все были убеждены в том, что при традиционных способах мышления опускаются элементы, жизненно важные для понимания лично-

базовое явление, понимание которого необходимо для анали­за эмоциональных и психологических расстройств; тревога, как замечает он в своем последнем очерке, посвященном этой теме, является «фундаментальным явлением и лежит в основе невроза»¹.

Ученые, стоящие на позициях динамической психологии, несомненно, согласились бы с тем, что Фрейд является вы­дающимся исследователем психологии тревоги. Он не только указал основное направление, но и предложил много эффек­тивных методик исследования. Поэтому его работа является образцовой и очень важной, даже если сейчас многие и счита­ют, что к ряду выводов Фрейда не следует относиться, как к абсолютной истине и они должны быть пересмотрены. Изу­чая воззрения Фрейда, мы приходим к выводу, что его взгля­ды на проблему тревоги эволюционировали в течение всей жиз­ни. Представления Фрейда о тревоге подверглись многим от­носительно второстепенным изменениям, а также одному революционному. Так как тревога — это во всех отношениях фундаментальная проблема, то на вопросы, которые возника­ют при ее исследовании, не получается давать простые отве­ты; и Фрейд, что показательно, признает в своих последних работах, что он пока лишь излагает гипотезы и еще не про­изошло «окончательное прояснение» проблемы². Мы попыта­емся в данном обзоре не только представить основные взгля­ды Фрейда и его бесчисленные наблюдения за тем, как ведет

сти. Так называемые иррациональные источники поведения человека оказы­вались вне сферы научного исследования или сваливались в общую кучу под названием так называемых «инстинктов». Противодействие Фрейда попыт­кам современной ему академической медицины объяснить появление трево­ги исходя из «описания нервных путей, по которым распространяется возбуждение», и его убеждение в том, что методы академической психологии мало или совсем не помогают понять динамику поведения человека, к чему Фрейд стремился, могут быть рассмотрены, по нашему мнению, именно в этом свете. При этом Фрейд считал себя энергичным поборником науки, стремясь, как всеми признано, понять иррациональные элементы поведения на основе более широкого представления о научном методе вообще. То, что Фрейд привнес в свою работу некоторые представления из области традици­онной (физической) науки, которые господствовали в девятнадцатом столе­тии, можно заметить по его теории либидо, о которой речь далее.

¹ Проблема тревоги, перевод X.- А. Бункера (Bunker), Нью-Йорк, 1936, с. 111.

² Новые лекции по введению в психоанализ, Нью-Йорк, 1933, с. 113.

себя тревога, но также очертить основные направления, в ко­торых его представления о тревоге развивались.

Прежде всего, Фрейд проводит уже знакомое нам различе­ние страха и тревоги, упоминавшееся при обсуждении работ Гольдштейна и др. Фрейд считает, что при страхе внимание направляется на объект, в то время как при тревоге — на со­стояние индивида, а «объект при этом игнорируется»¹. Для него более существенно различие между объективной (кото­рую мы назвали бы «нормальной») и невротической тревогой. Первая, «настоящая», тревога — это реакция на внешнюю опасность; Фрейд считает, что она выполняет естественную, рациональную и полезную функцию. Эта объективная тревога является выражением «инстинкта самосохранения». «Ее по­явление, зависящее от объектов и ситуаций, которые ее вызы­вают, очевидно, в значительной степени определяется зна­ниями человека и восприятием могущества, которым облада­ет внешний мир»². Эта «тревожная готовность», как Фрейд называет объективную тревогу, является полезной функцией, так как она защищает индивида от того, чтобы быть застигну­тым врасплох при неожиданной угрозе (вызывающей страх), к которой он не готов. Объективная тревога сама по себе не яв-

¹ Общее введение в психоанализ, с. 343. Кроме этого лаконичного утвер­ждения, Фрейд нигде — ни в главе, посвященной тревоге, книги Общее введе­ние в психоанализ, ни в более поздней работе Проблема тревоги — не стремится осветить проблему страха как такового. Фрейд считает, что так называемые врожденные страхи, список которых приводит Стэнли Холл, такие, как страх темноты, страх воды, грома и т.д., являются в действитель­ности фобиями, которые, по определению, выражают невротическую трево­гу. В.Хили (Healy), А.-Ф. Броннер (Вгоппег) и А.-М. Бауэре (Bowers) в своей книге Структура и значение психоанализа, где они кратко излагают взгляды Фрейда, вводят различие между страхом чего-то реального и невротическим страхом (с. 366), которое параллельно фрейдовскому различению тревоги, относящейся к чему-то реальному, и невротической тревоги. Страх чего-то реального, утверждают авторы, это реакция на объективно существующую опасность, в то время как невротический страх — это «страх импульсивного побуждения». Фрейд, как им представляется, считает, что «три практически универсальных детских страха» — страх одиночества, страх темноты и страх незнакомых людей — возникают вследствие существования «бессознат