Исторические знания и общественно-политическая мысль

Бурные события и сложные, противоречивые процессы соци­ально-экономического развития, протекавшие на протяжении XVII в., способствовали новому подъему общественно-полити­ческой мысли. Проникнутая, как и прежде, историзмом и часто обращающаяся поэтому к истории для доказательства опреде­ленных политических идей, публицистика первой половины XVII в. в центре своего внимания имела события начала столе­тия.

Уже в ходе событий крестьянской войны и борьбы против польской и шведской интервенции возникло несколько ярких публицистических произведений. Так, в конце 1610 — начале 1611 г. в Москве стала распространяться анонимная «Новая повесть о преславном Российском царстве и великом государстве Московском», проникнутая страстным патриотическим призывом к борьбе с интервентами. Автором «Новой повести» был, по-ви­димому, один из приказных людей, опасавшийся репрессий со стороны оккупировавших Москву интервентов и вынужденный поэтому скрывать свое имя. «Новая повесть» гневно обличала захватнические замыслы польского короля Сигизмунда, называя его «самым лютым супостатом», и его русских пособников. Од­ного из них — московского торгового человека Ф. Андронова — «Новая повесть» наделяет самыми нелестными эпитетами и заяв­ляет, что он «в подножие ног не гож». Резко отрицательно от­носится «Повесть» к боярскому правительству, допустившему интервентов в Москву, и называет бояр-правителей «кривителями», «землеедцами», а Михаила Салтыкова характеризует как «душепагубного волка», «злого разорителя великого госу­дарства», «безумного пей». «Повесть» проникнута глубоким пат­риотическим чувством, она сравнивает Россию с «невестой крас­ной, благородной, богатой и славной», на которую покушается «злый» и сильный «безбожник» — Сигизмунд. Автор «Новой по­вести» обращается с горячим призывом ко «всяких чинов лю­дям» подняться с оружием на врага, указывая на мужественный цример «крепкостоятелного града» Смоленска и не поддавше­гося интервентам патриарха Гермогена. «Что стали? Что опло­шали? Чего ожидаете и врагов своих на себя попущаете и злому кореню и зелию даете в землю вкоренятися?» — спрашивает ав­тор «Повести» и требует, чтобы москвичи не дожидались «го­сударева словесного повеления и ручного писания», а препояса­лись «оружием телесным и духовным» и стали «храборски за православную веру и за все великое государство». В конце «По­вести» содержится прямое указание на ее агитационное назначе­ние: «И кто сие письмо возмет и прочтет, и он бы ево не таил, давал бы, разсмотряючи и ведаючи, своей братье, православным христанам, прочитати вкратце»; вместе с тем автор предупреж­дает, чтобы изменникам «отнюд не сказывали и не давали про­читати». «Новая повесть» явилась, таким образом, прямым при­зывом к восстанию против интервентов. Можно с уверенностью предположить, что она сыграла свою роль в складывании пред­посылок того большого восстания, которое поднялось в Москве в марте 1611 г.

По-другому реагировал на тяжелое положение Русского госу­дарства «Плач о пленении и о конечном разорении превысокого и пресветлейшего Московского государства в пользу и наказа­ние слушающим», возникший в 1612 г. Автор «Плача» глубоко скорбит о разорении государства и видит причину его в дей­ствиях знати, доведшей страну до крестьянской войны и ин­тервенции. Но в «Плаче» нет призыва к активной борьбе — он проникнут мыслью о необходимости «просить милости у все-щедрого бога», зовет своих читателей и слушателей к смирению, покаянию и прочим христианским добродетелям.

Весьма интересным памятником публицистики начала XVII в. является также «Сказание, каких ради грех попусти господь бог наш праведное свое наказание...», возникшее в первой по­ловине 1612 г. В «Сказании», написанном представителем ду­ховенства, осуждается народное восстание против феодалов, но вместе с тем раскрываются и его причины. Автор видит при­чину народного выступления в жестокости господ, доведших на­род до открытого выступления. «Сказание» ярко обличает «грехи» представителей господствующего класса, хотя основная идея его — не одобрение народного выступления, а, наоборот, предот­вращение восстаний и укрепление существующего строя.

Появилось тогда и патриотическое «Писание о преставлении и погребении князя Михаила Васильевича, рекомого Скопина», посвященное прославлению одного из героев освободительной борьбы — князя М. В. Скопина-Шуйского. Это «Писание» вышло, видимо, из дворянских кругов и проникнуто антибоярской тен­денцией.

Из среды господствующего класса вышли и другие публи­цистические произведения. Среди них — «Сказание... о Гришке Отрепьеве и о похождении его», посвященное прославлению Ва­силия Шуйского и обличению самозванца. С тех же позиций написана «Повесть како восхити неправдою на Москве царской престол Борис Годунов», резко враждебная Борису Годунову и крайне идеализирующая боярского царя Василия Ивановича Шуйского.

События начала XVII в. продолжали оставаться в центре внимания русской общественной мысли и в первой половине столетия.

Современник и очевидец этих событий, дьяк Иван Тимофеев в 20-х гг. написал «Временник». С его точки зрения, политиче­ский кризис возник потому, что было допущено выступление народных масс, которых он третирует как «безглавную чадь». Иван Тимофеев осуждал Ивана Грозного за его преследования боярской знати и опричнину, что и привело к подрыву государ­ственной власти. «Истинные цари» должны знать, какому роду какую честь даровать, «худородным же ни», а Иван Грозный и Борис Годунов от этого правила отступили. В изображении Тимо­феева Иван Грозный «к ярости удобь подвижен бысть», жесток и порочен. Тимофеев доказывал далее, что только законная ди­настия может обеспечить благоденствие страны. Отсюда вытекало резко отрицательное отношение к «деспоту», «окаянному», «злохотимому», «лжехраброму» Борису Годунову, достигшему влас­ти, по его мнению, преступным путем, и к Василию Шуйскому, не имевшему законных царских прав. С другой стороны, Иван Тимофеев осуждал «безумное всего мира молчание» — непротив­ление знати Годунову, намекая на необходимость активной борь­бы со стороны феодальной знати против посягательств царской власти на ее положение. Выдержанный в духе религиозной идео­логии и написанный витиеватым, трудным для понимания язы­ком, «Временник» Ивана Тимофеева в осторожной форме выражал недовольство той части старой московской аристократии, которая была вынуждена отойти на второй план с воцарением новой династии Романовых.

В 1620 г. было закончено «Сказание» («История в память предыдущим родам») келаря Троице-Сергиева монастыря Авраамия Палицына. Богатое по фактическому материалу, являюще­еся одним из ценных источников для изучения событий конца XVI — начала XVII в., «Сказание» Авраамия Палицына подчи­нено идее прославления роли церкви в защите национальной независимости страны. В центре внимания автора находится обо­рона Троице-Сергиева монастыря от интервентов. «Сказание» не только возвеличивает роль церкви и ее деятелей в событиях начала XVII в., Авраамий Палицын настойчиво проводит мысль о том, что внутренние «смуты» и вторжение интервентов явились следствием забвения русскими людьми догм православной церкви. С этих же позиций Палицын резко отрицательно относился к антифеодальным выступлениям народных масс. «Сказание» Па­лицына имело целью поднять авторитет церкви и способствовать укреплению ее положения в государстве.

Во второй половине 20-х гг. появился своеобразный полеми­ческий ответ на «Сказание» Авраамия Палицына — так называ­емое «Иное сказание», которое идеализировало царя Василия Шуйского в противовес отрицательной оценке Палицына. «Иное сказание» опиралось на возникшую еще в 1606 г. «Повесть како восхити неправдою... престол Борис Годунов».

С других позиций осветили события начала столетия две псков­ские повести: «О псковском разорении», «О бедах, о скорбях и напастях». Они проникнуты антифеодальными настроениями и отражают настроения псковских посадских людей. Одна из по­вестей прямо обвиняет в народных бедствиях бояр, дьяков, вое­вод, а также крупных купцов. Третья повесть вышла тоже из городских кругов, но отразила интересы богатой купеческой вер­хушки Пскова. В этой повести содержится презрительная, осуж­дающая оценка «невегласов» и «смердов», восставших в 1608— 1612 гг. Характерно, что эти городские по своему происхождению и направленности повести лишены церковно-религиозных рас­суждений и имеют явно светский характер.

В произведениях князя И. А. Хворостинина и в «Повести», приписываемой князю И. М. Катыреву-Ростовскому, также освещены события недавнего прошлого, но с позиций феодальных верхов общества. И. А. Хворостинин пытался в известной мере оправдать сотрудничество части феодальной знати с Лжедмитрием I. Своеобразна интерпретация событий у И. М. Катырева-ростовского, который старается объяснить их психологией дейст­вующих лиц. Официальную политическую идеологию самодержа­вия развивал возникший около 1630 г. «Новый летописец» (дру­гая его редакция называется «Летопись о многих мятежах»). В «Новом летописце», богатом фактическим материалом, излага­лись события от смерти Ивана IV Грозного до возвращения из плена патриарха Филарета Никитича. Главная идея «Нового летописца» — обоснование законности избрания на русский прес­тол династии Романовых.

«Новый летописец» был одной из последних русских лето­писей. Летописная форма изложения исторического материала, как мы видели, уже в XVI в. стала изживать себя. Теперь все более распространялись другие виды сочинений. Прежний синте­зированный тип сочинения, в котором внешней погодной сеткой объединялись разнообразные сюжеты, окончательно уступил место сюжетной повести. Литература стала в XVII в. гораздо более разнообразной и, если можно так выразиться, «специали­зированной». В этом изменении внешних форм публицистиче­ских сочинений проявилось прогрессирующее разрушение системы средневекового мировоззрения, более глубокое проникновение мыслителей XVII в. в различные области знания. В области собственно исторических знаний широкое распространение полу­чили «Хронографы», содержавшие обзор всемирной истории. Со­ставление «Хронографов» подчинялось как обоснованию между­народного положения Российского государства, так и развитию в этой связи традиционного тезиса о значении Москвы как ми­рового центра христианства; «Хронограф» 1617 г. подходил к изображению исторических деятелей с точки зрения борьбы в них «доброго» и «злого» начал, чем и объяснял противоречи­вость поступков Ивана Грозного и Бориса Годунова. Таким при­емом автор «Хронографа» пытался ввести в историческое повест­вование элементы анализа явлений — традиционные формулы в духе провиденциализма уже не удовлетворяли потребности осмыслить сложные и бурйые события недавнего времени.

Иной, чем официальные исторические сочинения, вид имели так называемые Сибирские летописи. В 1636 г. дьяком сибир­ского архиепископа Саввой Есиповым была составлена так на­зываемая «Есиповская летопись» (точное название «Сибирское царство и княжение и о взятии»). Это скорее литературно-повест­вовательное произведение, чем летопись в традиционном понятии. Погодной сетки изложения в сочинении Есипова уже нет. Цент­ральным героем «Есиповской летописи» является Ермак Тимо­феевич, которого автор изобразил как борца за распростране­ние христианства в Сибири. Здесь проводилась знакомая по мно­гим другим произведениям публицистики идея о решающей роли церкви в развитии и процветании Русской земли.

Своеобразными произведениями исторической мысли в XVII в. были повести «О начале Москвы». Цикл этих четырех повестей возник в связи с усилением московского самодержавия в ХУД в.,1 что вызывало потребность в углубленном историческом обосно­вании власти московских государей. В 1652 г. были торжественно «открыты» мощи одного из первых московских князей Даниила Александровича. Одна из повестей о начале Москвы имеет своим героем этого князя. Первая из этих повестей показывала схо­жесть обстоятельств возникновения Москвы с обстоятельствами возникновения Рима и Константинополя. Таким образом, про­должала развиваться давняя идея о «Москве — третьем Риме», противопоставлявшая Москву всему окружающему Россию миру; и приобретавшая все более консервативное содержание. В третьей повести «О начале Москвы» рассказывается, будто власть Рюри­ковичей одновременно установилась и в Киеве, и в Москве. Со­гласно этому рассказу Москва была основана родственником кня­зя Игоря. Эта легенда явилась реакцией на воссоединение Украи­ны с Россией и должна была доказать, что Москва не намного моложе Киева и что с очень давних времен Москва и Киев тесно связаны одной властью.

Как и в других произведениях русской литературы того вре­мени, в повестях «О начале Москвы» заметно влияние фольклор­ных мотивов. Повести отличаются большим патриотическим чув­ством, стремлением прославить и возвысить Москву.

Несмотря на усиленное стремление церковников обосновать тезис о ведущей роли христианства и церкви, в XVII столетии произошли весьма крупные события в идейной жизни русского общества, приведшие в конечном счете не просто к упадку, но к началу кризиса религиозного мировоззрения в России.

В силу самих условий исторической жизни русская церковь к середине XVII в. оказалась перед необходимостью ряда внут­ренних изменений. Между тем одним из краеугольных камней идеологии воинствующих церковников-осифлян был тезис о не­допустимости отступления от старины, о том, что вся сила пра­вославия зиждется на неуклонном сохранении древних устоев христианства.

В сложной обстановке обострения противоречий социально-экономического развития господствующий класс феодалов искал средство усиления своего господства. Мероприятия «Соборного уложения» 1649 г., дальнейшее развитие централизации государственной власти и отчетливо проявившиеся тенденции к аб­солютизму были направлены к достижению этой цели. Понятно, что при той большой роли, какую играла тогда церковь во всех сферах общественной жизни, возникла необходимость также и усиления воздействия церкви на народные массы и приведения церковной организации в соответствие с общим процессом усиле­ния централизации государственной власти. Все это требовало осуществления ряда церковных реформ. Но, помимо внутренних потребностей, реформы в церкви настоятельно выдвигались и сложившимся к середине XVII в. международным положением Российского государства. Воссоединение Украины с Россией выдвигало задачу объединения русской и украинской церкви, но между ними существовали образовавшиеся за несколько веков различия в обрядах и правилах. Унификация норм церковной ясиэни была нужна также для осуществления далеко идущих замыслов в отношении православных народов Балканского полу­острова, находившихся под владычеством султанской Турции. Только приведя нормы церковной жизни в России в соответствие с нормами греческой церкви, можно было рассчитывать на успех церковно-политического влияния на эти народы со стороны Рос­сийского государства. Все это выдвигало потребность внесения ряда изменений в правила церковной жизни.

Но еще со времен Стоглавого собора 1551 г. незыблемая вер­ность «старине» в обрядах и правилах считалась опорой истин­ного православия. Вынужденные теперь все же приняться за ре­формы церкви ее деятели оказались расколотыми на две группы в вопросе о том, каким образом проводить эти реформы. Одна группа считала, что надо проверить и исправить богослужеб­ные книги по греческим образцам. Этих взглядов придержива­лось и правительство. В 1649—1650 гг. для такой работы были приглашены с Украины ученые монахи Епифаний Славинецкий, Арсений Сатановский и Дамаскин Птицкий, которые начали вносить исправления в книги.

В то же время образовался кружок «ревнителей благочестия» во главе с протопопом Благовещенского собора в Москве Степа­ном Вонифатьевым. Среди «ревнителей» были также окольни­чий Ф. М. Ртищев, будущий патриарх Никон, протопоп Иван Неронов, протопоп из Юрьевца Поволжского Аввакум и др. «Рев­нители» считали, что надо навести порядок в церкви, пресле­довать равнодушное отношение населения к церковным службам и обрядам, ввести проповеди. Книги же, по мнению «ревните­лей», надо было исправлять не по греческим, а по древним рус­ским рукописям. «Ревнители» враждебно относились ко всему иноземному и с большой тревогой наблюдали проникновение элементов западной культуры в Россию. Глубоко консервативные по своим взглядам, они были живым воплощением тех реакцион­ных сил феодальной знати, которые противились всякому нов­шеству и опирались прежде всего на тезис о незыблемости цер­ковного вероучения. Воинствующие церковники, они хотели не допустить того, чтобы пошатнулся как-либо авторитет церкви, бывшей оплотом средневековой косности и застоя. Царь Алексей Михайлович в общем поддерживал «ревнителей», но не согла­шался с ними в отношении необходимости исправления книг не по греческим, а по русским образцам, так как это противоречило внешнеполитическим государственным интересам. Патриарх же Иосиф вообще был настроен против всяких реформ, видя в них большую опасность для церкви.

В 1652 г. Иосиф умер и патриархом стал Никон, обладавший сильным, властным характером и огромным честолюбием. Выхо­дец из мордовских крестьян, Никон прошел через все ступени церковной иерархии и поднялся до высшего положения главы всей русской церкви. Став патриархом, Никон изменил своим прежним единомышленникам и начал осуществлять реформы в соответствии с намерениями царской власти.

В 1653 г. последовало распоряжение о том, чтобы заменить при богослужении земные поклоны поясными, а креститься впредь тремя пальцами вместо двух. Затем последовали категорические требования привести все книги в соответствие не с русскими, а с греческими образцами, выбросить иконы, написанные по русским образцам, и т. п. Несогласных Никон подвергал крутым наказаниям вплоть до того, что в 1656 г. защитников старых обрядов официально отлучил от церкви. Эти меры, однако, не помогли: возникло целое течение «старообрядчества».

Так произошел раскол в русской церкви. Вскоре он стал при­обретать не только узко догматическое, но и социальное содер­жание. Прежде всего среди противников нововведений Никона оказалась реакционно настроенная боярская знать, враждебно относившаяся к усилению самодержавия и видевшая в церков­ной реформе средство усиления царской власти. Феодальная знать, кроме того, с нескрываемой враждебностью относилась ко всякому проникновению каких-либо иностранных элементов в Россию, даже в деле исправления церковных книг по греческим, а не по древнерусским образцам. Однако движение раскольников не огра­ничилось вовлечением в его ряды узкого круга церковников и боярской знати. В сознании угнетенных народных масс нераз­рывно сплелось ухудшение их положения, вызванное разори­тельными войнами и эпидемиями, полным оформлением системы крепостного права и усилением крепостнического гнета во всех его видах, с изменением в церковных обрядах. После того как потерпела поражение крестьянская война под руководством С. Т. Разина, в ряды раскольников стало вливаться все больше и больше людей из числа крестьян и посадских. Страстная и яркая проповедь таких вождей раскола, как протопоп Аввакум, провозглашавший близкий «конец света», привлекала немало народу. Испытывая всю тяжесть крепостнического гнета, увидев неудачу всенародного восстания, темные, забитые крепостным строем люди поверили в правоту учения Аввакума и его едино­мышленников. Преследования, которым подвергались вожди рас­кола, еще более усиливали их популярность в народе и привлека­ли к ним массы сподвижников.

Между тем идеология раскола была глубоко консервативной и менее всего соответствовала действительным интересам народ­ных масс. Более того, она отвлекала народ от активной классовой борьбы против своих угнетателей, направляя всю силу стихий­ного антифеодального протеста в мистику, религиозную экзаль­тацию, в сознательный уход от жизни и вообще из жизни. Люди массами бежали в далекие раскольничьи скиты, надеясь найти там избавление от тяжелой жизни. А с 70-х гг. XVII в. начались страшные самосожжения раскольников, продолжавшиеся потом и на протяжении XVIII столетия. Получив значительный размах именно в силу стихийного антифеодального протеста народных масс, раскол ослаблял это антифеодальное движение, и тем более велика была консервативная, реакционная сила раскола, чем более широкие массы вовлекались в него.

Конечно, это не значит, что Никон и его сторонники были носителями прогрессивной идеологии. Позиция официальной ре­формированной церкви была не менее враждебна интересам народ­ных масс и в целом делу исторического и культурного прогресса России в XVII в. Проповедь руководителей раскола лишь в наи­более яркой форме воплотила глубоко консервативную идеоло­гию, логически вытекающую из всей той позиции, которую зани­мала церковь в средние века. Догматический спор между Никоном и Аввакумом шел в сущности об отдельных деталях церковных обрядов и никак не касался самой классовой и идеологической сущности религии и церкви.

Но в условиях XVII в. самый факт глубокого раскола внутри церкви, вовлекшего в религиозную борьбу широкие слои на­селения, был весьма знаменательным. Мы видели, как в пред­шествующие столетия споры по вопросам религиозного вероуче­ния оставляли глубокий след в идейной жизни общества и по­степенно подтачивали нерушимость догматов религии. Теперь же, когда вся церковь оказалась охваченной расколом, автори­тету религии и церкви был нанесен такой удар, какого они ни­когда еще не испытывали. В своеобразной форме раскол отразил начинающийся кризис средневекового мировоззрения, и, конечно, совсем не случайно то, что раскол произошел именно в XVII в., в эту переломную эпоху русской истории.

Для начинающегося упадка влияния религии и церкви немало­важное значение имело и то обстоятельство, что попытка Никона претендовать не только на равенство, но даже на превосходство духовной власти над светской (его тезис о том, что «священство царства преболе есть») окончилась полным поражением Никона, который был отрешен от патриаршества и сослан в дальний монастырь. Все это подготавливало почву для решительной церковной реформы, проведенной Петром I. Ослабление роли церкви и подчинение ее светской власти сыграло, как мы знаем, немалую роль в том замечательном подъеме русской культуры, который начался в XVIII в.

Признаки нового в идейной и культурной жизни русского общества XVII в. проявлялись многообразно. В области обще­ственной мысли начинали развиваться новые воззрения, и если они не касались прямо общих мировоззренческих основ средневе­кового мышления, покоившегося на богословии, то в разработке конкретных проблем общественной жизни они шли далеко вперед.

В центр внимания мыслителей XVII в. все более выдвига­лись вопросы экономической жизни. Рост городов, купечества, развитие товарно-денежных отношений выдвигали новые проблемы, обсуждавшиеся целым рядом общественных деятелей того времени. В самих мероприятиях правительственной политики, осуществлявшихся такими деятелями, как Б. И. Морозов или А. С. Матвеев, отчетливо видно понимание растущей роли денеж­ного обращения в экономике страны.

Одним из наиболее интересных памятников общественно-поли­тической мысли второй половины XVII в. являются сочиненш Юрия Крижанича, хорвата по происхождению, работавшего России над исправлением богослужебных книг. По подозрению в деятельности в пользу католической церкви Крижанич был сослан в 1661 г. в Тобольск, где прожил 15 лет, после чего вернулся в Москву, а затем уехал за границу. В сочинении «Думы политичны» («Политика») Крижанич выступил с широкой программой внутренних преобразований в России как необходи­мого условия ее дальнейшего развития и процветания. Крижанич считал необходимым развивать торговлю и промышлен­ность и изменить порядки государственного устройства. Будучи сторонником мудрого самодержавия, Крижанич осуждал деспоти­ческие методы правления. Планы преобразований в России развивались Крижаничем в неразрывной связи с его горячим интересом к судьбам славянских народов. Выход их из тяжелого положения он видел в объединении их под руководством России, но необходимым условием единства славян Крижанич считал ликвидацию религиозных разногласий путем перехода их, в том числе и России, в католицизм. Славянский патриот Крижанич в то же время был ревностным приверженцем като­лической церкви и ее агентом в России. Его отношение к историческим судьбам славян и понимание им своей миссии в России в действительности не имели общего с захватническими устремлениями папского престола, сама программа прогресса славянских народов под знаменем католической церкви была утопичной. Католицизм всегда был силой, враждебной единству славян, их прогрессу, активность католической церкви на восто­ке Европы имела целью использовать славянские народы для борьбы против Османской империи и для укрепления пошатнувшихся после Реформации позиций католической церкви в Европе. Содержавшая непримиримое внутреннее противоречие между идеей славянского единства во главе с преобразованной Рос­сией и проповедью католицизма программа Юрия Крижанича не отвечала реальным отношениям славянских народов к католи­ческой церкви, против агрессии которой славяне вели многовеко­вую борьбу, и не могла встретить сочувствия в России. Не слу­чайно сочинения Крижанича были довольно скоро забыты, несмотря на ряд важных мыслей о внутренних преобразова­ниях.

Однако потребность в преобразованиях всё более ощущалась во второй половине XVII в. и вызывала к жизни программы их осуществления. Выдающимся мыслителем того времени был Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, который, видимо, был знаком с идеями Крижанича, но обосновывал необходимость преобразований, с совершенно иных, гораздо более отвечавших интересам национального развития России позиций. Сын псковского помещика, Ордин-Нащокин (около 1605—1680 гг.) получил хорошее образование и быстро выдвинулся в государственных делах, получив чин думного дворянина. Ордин-Нащокин выпол­нял важнейшие дипломатические поручения, был воеводой в Пскове, потом стоял во главе Посольского приказа и других учреждений. Основные идеи Ордина-Нащокина воплотились в его трех «памятях», составленных в 1665 г. для земских старост города Пскова, и Новоторговом уставе 1667 г.

Ордин-Нащокин намечал целую программу правительствен­ной политики. Исходя из интересов укрепления феодально-абсолютистского государства, он считал необходимым обеспе­чивать всемерное содействие развитию торговли и купечества, был убежденным сторонником борьбы за овладение Балтий­ским побережьем, даже ценой прекращения борьбы с Польшей за Украину. В этом последнем вопросе он был не прав, не учитывая того важнейшего обстоятельства, что до закрепления Украины в составе Российского государства было невозможно приступать к решению столь большой и сложной внешнеполити­ческой задачи, как борьба за Балтику. Но основное направление его взглядов правильно отражало объективную экономическую потребность выхода на Балтийское море, реализованную Пет­ром I. Ордин-Нащокин считал необходимым оказать большую поддержку и предоставить известную самостоятельность купе­честву, правда под контролем государства. Во время своего воеводства в Пскове Ордин-Нащокин попытался ввести там городское самоуправление и оградить купечество от притеснений со стороны феодальной знати. Он доказывал, что необходимо шире развивать частную инициативу и содействовать частному предпринимательству. Решительно настаивая на необходимости обращения к передовому опыту стран Западной Европы, Ордин-Нащокин в то же время требовал ликвидации привилегии для иностранного купечества в России и освобождения внутрен­него рынка от его конкуренции. Новоторговый устав 1667 г. вводил строгое территориальное ограничение торговли иностран­ных купцов в России. Розничная торговля иностранных купцов вообще запрещалась. Ордин-Нащокин добивался строгой регла­ментации системы таможенных сборов и государственных нало­гов с купечества с целью достижения активного денежного баланса во внешней торговле. Эти черты экономических взгля­дов Ордина-Нащокина сближают его с западноевропейским мер­кантилизмом, столь характерным для эпохи подъема купече­ства. Он считал необходимым устройство кредитных учрежде­ний.

Программа Ордина-Нащокина намечала, таким образом, ком­плекс государственных мероприятий, направленных на содей­ствие нарождающемуся купеческому классу. Как никто другой из мыслителей XVII в., А. Л. Ордин-Нащокин верно увидел опасность потери национальной независимости страны путем подчинения ее иностранному торговому капиталу. Он правильно указал на необходимость развития торговли и промышленности как главного средства, обеспечивающего прогрессивное развитие страны. При всем этом он не был идеологом собственно купече­ства. Его программа исходила в целом из более широко понятых интересов дворянства и феодально-абсолютистского государства. Ордин-Нащокин не касался вопросов, связанных с феодальным землевладением и крепостным правом. Развитие торговли и про­мышленности должно было, по его мысли, укрепить тот строй общественных отношений, который тогда существовал и господ­ствовал, т. е. феодально-крепостнический. Но объективно содержа­ние его программы содействовало зарождающимся буржуазным связям.

Понимание того, что существующий строй без развития торгов­ли и промышленности, без обращения к Западу, без выхода на Балтику уже не может обеспечить независимости страны, было свойственно далеко не всем представителям господствующего класса. Консервативная феодальная знать с нескрываемой враждебностью отнеслась и к проектам и к практической деятель­ности Ордина-Нащокина. В 1671 г. ему пришлось совсем отойти от государственной деятельности, несмотря на личную поддержку со стороны царя Алексея Михайловича.

В общественной мысли XVII в. возвышение купечества отра­зилось не только в проектах Ордина-Нащокина или Юрия Кри-жанича. Возникли такие сочинения, которые имели целью прославление деятельности отдельных купеческих семей, как, например, Строгановская летопись конца 60 — начала 70-х гг. «О взятии Сибирской земли». Здесь, правда, нет каких-либо сформулированных требований или идей купечества, но самый сюжет летописи весьма характерен. Летопись прославляет не деятельность царя или церкви, как это бывало традиционно в русском летописании, а деятельность Строгановых, обосновы­вая их притязания на владения Пермским краем.

Более отчетливо, чем в предшествующее время, мы можем проследить в XVII в. и идеологию народных масс. Ее влияние заметно сказалось, например, в «Псковских повестях». Симпатии этих «повестей» всецело на стороне восставших против насилий знати горожан. «Повести» написаны с большим патриотическим чувством, они разоблачают городских богачей, способных на пре­дательство и отдачу русских земель шведскому королю.

Большой интерес представляют собой те документы, которые вышли из среды восставших крестьян во время крестьянских войн. В «Листах», рассылавшихся от имени Ивана Болотни­кова, содержался призыв «побивати своих бояр... гостей и всех торговых людей» и «животы их грабити». Такой же призыв к уничтожению представителей господствующего класса и разделу их имущества содержался и в «прелестных письмах» Степана

Разина. Документы, вышедшие из среды восставших, и конкрет­ные действия восставших ярко свидетельствуют о том, что кре­стьянским восстаниям был свойствен стихийный протест против крепостнического гнета. Вместе с тем очевидно, что крестьяне не имели тогда сколько-нибудь четкой программы социального переустройства. Крестьянам были свойственны монархические иллюзии, вера в «хорошего царя». Не случайно Иван Болотников призывал целовать крест Димитрию, а Степан Разин распростра­нял слух, что вместе с ним следует сын царя Алексея Михайло­вича и опальный патриарх Никон. В условиях XVII в. народные массы еще не могли выработать четкой политической идеологии, но в их выступлениях с огромной силой проявился протест против существовавших порядков.

ЛИТЕРАТУРА

Как и в предшествующее время, литература XVII в. была тесно связана с общественно-политической мыслью, она непосред­ственно отражала и воплощала в своих произведениях социально-политические устремления различных общественных слоев, живо откликалась на важнейшие явления современности. И вместе с тем русская литература вступила в новый этап своего развития, что сказалось и в содержании и в развитии форм литературного творчества.

Наиболее важным явлением в этой области было распростра­нение демократического, светского начала в литературе и ее по­степенное высвобождение из рамок церковно-нравоучительного направления — «обмирщение».

Это было обусловлено теми изменениями, которые происходи­ли в общественной жизни страны. Распространение грамотности в среде посадских людей и появление значительного слоя образо­ванных приказных людей способствовали проникновению в лите­ратуру демократических элементов. С ростом социальных проти­воречий и связано непосредственно развитие демократического направления в русской литературе XVII в.

Особенно примечательным было появление и распространение демократической сатиры. Непосредственно отражая настроения народных масс, произведения демократической сатиры разобла­чали и высмеивали несправедливость общественных порядков. Весьма характерным является то обстоятельство, что объектом сатиры стала церковь, авторитет которой в середине века был огромен.

Появились различные произведения, остро критиковавшие церковь и церковников. Широкое распространение получило в первой половине XVII в. «Сказание о куре и лисице», в котором изображались лицемерие и стяжательство духовенства. Желая поймать кура, лисица словами «священного писания» обличает «грехи» кура, а поймав его, сбрасывает личийу благочестия и заявляет: «А я теперь сама голодна, хочу я тебя скушать, чтоб мне с тебя здравой быть». «И тако сконча живот кур», — заключает «Сказание». Открытые нападки на церковь содержат­ся в «Службе кабаку», пародирующей ритуал всенощного бого­служения. Вместе с тем «Служба кабаку» представляет собой обличение государственной казны, устроившей в своих целях повсеместное «кабацкое разорение». Еще более ярко возмущение против церковников сказалось в «Калязинской челобитной». В ней сатирически изображаются пьянство и распущенность монахов, высмеиваются монастырские порядки и нравы. В форме челобитной тверскому архиепископу излагаются жалобы при­выкших к распущенной жизни монахов на «лихого» архимандри­та, вздумавшего требовать соблюдения строгого монастырского устава. В уста монахов вложены жалобы на то, что «он же, архимандрит, приказал старцу в полночь подле келей с дубиною ходить, в келейные двери колотить, нашу братью будить; велит нам в церковь ходить, и нас, богомольцев твоих, томить; а мы, богомольцы твои, круг ведра без порток в одних свитках в кельях сидим, не поспеть нам ночью в девять ковшей келейного правила исправить, и взвар с пивом в ведра испорожнить, чтобы сверху до дна сдуть пенку, и мы все то покидаем, да вон из келей выбега­ем... А если бы нам, богомольцам твоим, власти не меняли, и мы бы не пожалели, и колокола бы отвязали, да в Кашин сослали и на вино бы променяли... А как мы того лихого архи­мандрита избудем, а доброго добудем, который бы с нами горазд лежа вино да пиво пить, а в церковь не ходить, а нас бы не томить, и мы начнем прибыль чинить, вино в чарки наливать, да старое пиво допивать, а молодое затирать, а иное станем на дрожди наливать, а в доски и в колотовки не станем бить, а в погреб готови и без звону ходить, ладану да свеч не станем жечь, пиво до вино с лучиною станем