КУЛЬТУРА РУСИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XII – ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIII В.

Развитие феодальных отношений и феодаль­ной собственности на землю в XII — первой половине XIII в. вызвало изменение формы политического устройства, нашедшего свое выражение в феодальной раздробленности, т. е. создании относительно самостоятельных государств-княжеств.

Феодальная раздробленность русских зе­мель была закономерным историческим яв­лением.

Сельское хозяйство и ремесленное произ­водство XII — первой половины XIII в. про­должало развиваться в целом в чертах, на­меченных предшествующим периодом. Па­шенное земледелие получает широкое разви­тие, распространяясь глубже на север. Дере­вянное рало, соха, борона были по-прежнему основными в хозяйстве смерда. Но в то же время несколько больше стал применяться плуг с железным лемехом, хотя он был пре­имущественно принадлежностью богатых хо­зяйств.

Ремесленное производство XII — первой половины XIII в., опираясь на высокие об­разцы ремесла предшествующего периода, получает свое дальнейшее развитие. Кузнечно-слесарное и оружей­ное дело, обработка меди, серебра и золота, литейное дело, ковка и чеканка, тиснение и штамповка, чернь, позолота, ин­крустация, филигрань, эмаль продолжали развиваться во всех княжествах.

Мастера ищут новые образцы, новые приемы работы. Новго­родские мастера оружейного дела в XII—XIII вв., применив новую технологию, стали изготовлять клинки сабель гораздо большей прочности, твердости и гибкости. С XII в. стал при­меняться способ двустороннего литья по двум восковым моде­лям — это было очень важное технологическое открытие. В XII—XIII вв. в литейном производстве стали применяться каменные литейные формы. Повсеместное распространение по­лучают с XII в. водяные мельницы. Совершенствуется техни­ка ювелирного производства.

Вместе с материальной культурой растет и развивается и духовная культура.

Развитие материальной и духовной культуры в период фео­дальной раздробленности опиралось на подъем производитель­ных сил и общее развитие феодальной экономики различных земель и княжеств. Особенно важное значение для развития культуры имел тот значительный рост городов, который ха­рактерен для времени феодальной раздробленности. В период феодальной раздробленности оформились многие местные осо­бенности материальной и духовной культуры, однако при всем этом культура в своей основе оставалась единой, общерусской. Сознание единства Русской земли особенно было заметно в про­изведениях духовной культуры.

ЛЕТОПИСАНИЕ

Развитие летописания с начала феодальной раздробленно­сти определяют новые, местные центры. В создании своих летопи­сей были заинтересованы князья, церковь, города. Они были им нужны как политические документы для обоснования своих прав и притязаний в борьбе с противниками. Появляются семей­ные и родовые княжеские летописи, городские летописные записи в Новгороде, Полоцке, Ростове, Чернигове, Переяслав-ле, в Галицко-Волынской земле и других областях. На местах зарождаются новые идейные основы и художественные при­емы, которые зависят от политических взглядов князей и мест­ных условий. Летописи, как правило, приобретают узкомест­ный характер.

Киевское летописание продолжается в Выдубицком мона­стыре, т. е. там, где в начале XII в. были составлены две ре­дакции «Повести временных лет».

Летописный свод, составленный в Выдубицком монастыре около 1200 г., носит характер «великокняжеского» свода. В основе его лежит описание киевских событий. Эти описания, по­годные записи, делались в монастыре по поручению киевских князей и, вероятно, до конца XII в. не подвергались серьезной обработке. Характерно, что по сравнению с «Повестью вре­менных лет» рассказы этой летописи за XII в. носят более прост­ранный характер, но интересы летописца все больше замыкаются в узкие рамки киевского княжения. Летописцы Выдубицкого монастыря по-прежнему считают Киев центром русских зе­мель и призывают князей к единению, верности старшему кня­зю, сопротивлению половецкому нашествию. Но эти призывы не находят практической поддержки у князей, занятых меж­доусобной борьбой.

Киевская летопись 1200 г. по композиции и манере изло­жения отличается от летописей XI — начали XII в. В ней от­сутствует единый стержень, единая идея. Рассказы, собранные из разных источников, часто даются к тому же и без должной литературной обработки. Создается впечатление, что летопи­сец был озабочен составлением сборника, а не летописи в преж­нем ее понимании.

Но в то же время в своде отчетливо оформляются истори­ческие повести, связанные с воинским сюжетом. Они положили на­чало воинским повестям, создающимся на Руси вплоть до XVI в. Летописец стремился нарисовать выразительную кар­тину боев, заимствуя из прошлого военную терминологию, об­разность, приемы народного героического эпоса. Реалистиче­ские описания событий перемежаются у него «небесными зна­мениями», молитвами.

Летопись, создававшаяся в условиях ожесточенной феодаль­ной борьбы, не могла остаться в стороне от нее. Множество де­талей, сообщаемых летописью, помогают восстановить реаль­ную обстановку борьбы Мономаховичей с Ольговичами за киев­ский престол.

Вторым крупным летописным центром в период феодаль­ной раздробленности становится Галицкая земля.

Галицко-Волынская летопись, возникшая еще в XII в., со­хранилась в составе Ипатьевской летописи. В ней нашла отра­жение сложная и запутанная борьба феодалов в XIII в. Она описывает «бещисленыя рати и великыя труды и частыя вой­ны и многия крамолы и частая востания и многие мятежи». В глазах летописца история родной страны предстает в виде бесчисленных феодальных войн, крамол и бедствий.

Галицко-Волынская земля рано обособилась от Киева, и бо­ярство здесь вступило в ожесточенную борьбу с княжеской властью. Отзвуки этой борьбы мы видим в летописи, где много места отведено крупнейшим политическим деятелям Галицко-Волынской земли — Роману и Даниилу. Первая часть летопи­си с полным основанием может быть названа «Летописцем Даниила Галицкого». Она посвящена прославлению его са­мого и его дел. Летописец, не ограничивая себя рамками из-ложения по годам, ведет очень живой и непрерывный рас­сказ, считая, что «хронографу же нужа есть писати все и вся бывшая, овргда же писати в передняя, овогда же воступати в задняя; чьтый мудрый же разумееть; число же летом зде не писахом».

Летописец внимательно следит за деятельностью Даниила, который был «дерз и храбор, от главы и до ногу его не бе на нем порока», рассказывает о его походах, о любви к нему на­селения.

Резко и с раздражением летопись отзывается о боярах. Они льстивы и лживы, горды и малодушны, коварны и трусливы.

Совершенно ясно, что описания такого характера могли вый­ти только из-под пера человека, близкого к княжескому дому.

В целом Галицко-Волынская летопись отличается активной пропагандой идеи сильной княжеской власти, которая сможет положить конец разорениям и бедам от междоусобиц, сумеет расправиться с боярством. Но в то же время эта мысль тонет в массе мелких подробностей феодальных междоусобиц.

Язык летописи характерен соединением книжной цвети­стой речи с элементами народной поэзии, и этим она сущест­венно отличается от прочих областных летописей.

Раньше других феодальных центров местное летописание складывается в Новгороде. Древнейшая новгородская ле­топись — «Новгородская летопись по Синодальному хара­тейному списку» (Новгородская I летопись) — начинается с рассказа о событиях в Новгороде в 1015 г. По своему харак­теру новгородское летописание с первых дней своего зарож­дения сильно отличается от торжественных, широких истори­ческих и политических обозрений киевского летописания XI — начала XII в. Возникшее при новгородском владычном дворе, оно прежде всего заботится о фиксации происходивших собы­тий. Не прельщаясь высоким поэтическим стилем и широтой обобщения, летописцы точно записывали события, связанные с новгородской жизнью.

Особое значение для новгородского летописания имели со­бытия 1136 г. Восставшие горожане и крестьяне изгнали из Новгорода князя Всеволода Мстиславовича. С этого момента летописание, ранее в какой-то мере связанное с Киевом и кня­жеской властью, целиком переходит в руки белого духовенст­ва и светских феодалов. По приказу архиепископа Нифонта доместик[16] новгородского Антониева монастыря Кирик соста­вил хронологическое пособие к летописанию. В том же году был начат основательный пересмотр всего княжеского лето­писания Новгорода. Пересмотр летописи продолжался не­сколько лет, и в нем участвовал, как считают, поп новгородской церкви Якова — Герман Воята. Его записи за 40—80-е гг. мож­но считать почти личным дневником. Они рассказывают не только о крупных событиях, но и вводят читателя в обстанов­ку повседневной жизни города. Здесь мы читаем сообщения об уличных происшествиях, об урожае, сене, дровах, о раннем громе и затянувшихся дождях, о пожаре и ценах на рынке. Лаконично и в то же время красочно говорится о посаднике Якуне, которого раздели «яко мать родила» и сбросили с Вели­кого моста.

Местный характер придает летописям особый колорит. Жизнь древнего Новгорода с его характерными особенностя­ми, с вечевым управлением, пограничным положением, ре­меслом и торговлей восстанавливается по ним вполне от­четливо.

Лишь в отношении событий начала XIII в. интересы лето­писца выходят за пределы Новгородской земли. Это было свя­зано с политикой новгородского князя Мстислава Удалого в се­веро-восточных княжествах.

Новгородские летописи почти не знают произведений встав­ного характера, повестей. Лишь под 1204 г. летописец вносит в текст повесть о взятии крестоносцами Константинополя (Царь-града). В конце XII — начале XIII в. Новгород был в доволь­но тесных сношениях с Византией по церковным делам. В Константинополь ходили многочисленные паломники. В их числе был знатный новгородец Добрыня Ядрейкович, впослед­ствии новгородский епископ Антоний. Он описал Царьград пе­ред его разгромом, и, вероятно, если не сам был очевидцем за­хвата города крестоносцами, то составил повесть по рассказу очевидца.

Не раз новгородская летопись отмечает проявления классо­вой борьбы. Под 1136 г. она рассказывает о восстании против Всеволода Мстиславовича, а под 1209-м — о расправе новгород­цев со сторонниками посадника Дмитра Мирошкинича.

Изобилует летопись сообщениями о событиях на западной и северо-западной границах, где часты были в XIII в. столкно­вения с немецкими рыцарями и шведами.

В отличие от летописей других районов новгородские ле­тописи писались не в монастырях, а в среде белого духовен­ства, близкого к мирской жизни. Это и объясняет хорошее зна­комство летописца со всеми сторонами жизни города.

Однако новгородские летописцы не сумели преодолеть есте­ственной ограниченности местного патриотизма, подняться до уровня общерусских задач. Этим во многом объясняются их часто неверные оценки событий, имевших место в других час­тях Руси.

Близки по своему характеру к новгородским летописи Пскова. Возникли они гораздо позже, и собственно псковские известия в них начинаются только с XIII в.

Несколько позже по сравнению с югом и северо-западом оформляется летописание в Северо-Восточной Руси. Первым круп­ным возникшим здесь летописным сводом был Владимирский свод 1177 г.[17]. Он составлялся при главном храме Владимир­ского княжества — Успенском соборе по инициативе Андрея Боголюбского. Идея создания этого свода возникла не случай­но. Уже в XII в. местная политическая мысль стремилась утвердить первенство Владимира в Ростово-Суздальском крае.

Во второй половине XII в. между Ростовом и Владимиром развертывается борьба за главенство в Ростово-Суздальской земле. Стремление Андрея Боголюбского перенести столицу кня­жества из старого боярского Ростова во Владимир было рас­ценено ростовским боярством как открытая борьба княжеской власти с их привилегиями и стремлениями к независимости от князя. В 1174 г. Андрей Боголюбский в результате заговора был убит, и ростовское и суздальское боярство вступило с Вла­димиром в борьбу за княжеский престол. Борьба, продолжав­шаяся в течение двух лет, закончилась победой Владимира, где с 1176 г. стал княжить Всеволод Большое Гнездо, Окончательно разбив непокорных бояр, Всеволод стал проводить твердую, властную политику укрепления княжества, усиле­ния Владимира как центра Ростово-Суздальской земли. Под­бор материалов в летописи как раз и был подчинен этой цели. Летописец использует главным образом епископский Летопи­сец Переяславля-Южного и частично Летописец Ростова.

Летописание Переяславля-Южного хорошо знали во Вла­димире. Между Ростово-Суздальской землей и Переяславлем во второй половине XII в. были определенные связи. Овладев Киевом в 1169 г., Андрей Боголюбский посадил в Переяславле Владимира Глебовича, после смерти которого Всеволод Боль­шое Гнездо начал управлять переяславльскими делами как своими. Связи с Переяславлем сохраняются и в дальнейшем.

Изложение южнорусских событий в переяславльском Лето­писце было вполне приемлемо для владимирского князя. В то же время киевские летописи, которыми Андрей Боголюбский мог пользоваться после 1169 г., описывали эти события с пози­ций, явно враждебных владимиро-суздальским князьям.

При составлении свода 1177 г. использовались материалы, отложившиеся в так называемом Летописце Ростова (Ростов­ском летописном сборнике), который возник на основе лето­писных записей в Ростово-Суздальской земле, ведшихся еще в первой половине XII в., и литературных произведений: «Жи­тие Леонтия Ростовского» и «Завещание Георгия Симоновича». Возможно, что Летописец Ростова возник при Юрии Долго­руком. Из него владимирский летописец для свода 1177 г. брал только известия, благоприятные для Владимира, и отбрасы­вал все, что хоть сколько-нибудь противоречило политической направленности его труда.

Свод 1177 г., проводивший идею политического господства Владимира, в последующие годы пополнялся новым материа­лом. События, происходившие после 1177 г., летопись изла­гает довольно точно и подробно, часто в манере церковной про­поведи. Видимо, летописание продолжало находиться в руках духовенства Успенского собора. Оно же в 1193 г. подвергло ле­топись переработке. Установить причины этой переработки не представляется возможным. Отметим только, что летопись по-прежнему выступает сторонницей сильной княжеской власти и сохраняет налет церковности. В свод 1193 г. был введен ряд новых материалов, которые поставлял все тот же Летописец Переяславля-Южного. Летописец внимательно проследил все события 1177—1193 гг. и усилил поучительный характер цер­ковных наставлений.

В целом оба эти свода отражают усилившееся влияние вла­димирских князей, подчеркивают переход руководящей роли в феодальном союзе русских княжеств от Киева к Владимиру, обосновывают авторитет Владимира церковным моментом — принадлежностью Владимиру известной иконы Богоматери, перевезенной в свое время князем Андреем Боголюбским из Киева во Владимир и получившей именование — «Владимир­ская Богоматерь».

Летопись, обильно уснащенная библейскими цитатами, про­поведями, поучениями, в то же время большое внимание уде­ляла мирским делам.

В событиях второй половины XII в. летописец подчеркива­ет пагубность феодальной междоусобной борьбы, сопровождае­мой предательствами и убийствами, нарушениями клятв и вос­станиями. Свои симпатии он отдает Андрею Боголюбскому и Всеволоду Большое Гнездо, не только проводившим политику укрепления княжеской власти, но и активно вмешивавшим­ся в общерусские события. Владимирские князья в описаниях летописца выглядят святыми. Один из лучших рассказов ле­тописи — повесть об убиении Андрея Боголюбского — носит явно житийный характер.

Церковный характер летописания в начале XIII в. пере­стал удовлетворять княжескую власть. Новый Владимирский свод 1212 г. отличается светским характером. Не затрагивая схемы русской истории и идейной направленности предшест­вующих летописных сводов, составитель его прежде всего по­старался убрать многочисленные церковные наслоения не толь­ко назидательного, поучительного, но и фактического харак­тера. Он пропускает сообщения о смертях и назначениях не­которых епископов, об обновлении церквей и т. п. Летописец подверг пересмотру церковную лексику своих предшествен­ников, заменив, правда не всегда удачно, устаревшие понятия и слова.

Владимирское летописание XII — начала XIII в., опре­делив идею первенства Владимира, заложило основы не только северо-восточного летописания. Оно оказало влияние на фор­мирование идеологии русских митрополичьих и великокня­жеских летописцев XV—XVI вв.

Областные летописи XII — начала XIII в., основываясь в основном на летописных традициях Древнерусского государства и используя «Повесть временных лет» для описания событии раннего периода русской истории, сужают повествования рамками местных интересов. По-своему поэтическая и героическая, летопись Галицко-Волынской земли занята главным образом описанием княжеских усобиц. Киевская летопись скорбит о прошлом, замыкается в кругу местных церковных и княжеских интересов. Новгородский летописец уводит нас в мир «боярской республики», весьма далекой от понимания общерусских задач, и лишь Владимирская летопись, при всех присущих ей церковных аскетических мотивах, пронизана иде­ей единой и сильной княжеской власти.

Но все это не умаляет большой ценности областных летопи­сей XII — начала XIII в. При утере некоторых черт, присущих летописанию Древнерусского государства, при определенной суженности взглядов местных летописцев в них в то же время стал проявляться интерес к повседневным событиям. Летопи­сец стал больше обращать внимания на жизнь города, где он жил, людей, его окружавших, их быт и дела. Летописи это­го времени отражают русскую историю и культуру во всем ее многообразии, вырабатывают местные литературные тради­ции и приемы, создают картину развития русских земель.

ЛИТЕРАТУРА

В XII — первой половине XIII в. развитие церковной и граж­данской литературы в значительной степени связано было с узкими интересами местных феодальных центров. Церковная, учительская литература все больше уходит от политических во­просов. В проповедях, поучениях, сказаниях ведущее место занимают далекие от реальной жизни «истины веры и благо­честия». Среди памятников церковной литературы XII в. вы­деляются сочинения Кирилла Туровского и Климента Смо-лятича.

Кирилл Туровский был видным церковным деятелем вто­рой половины XII в. Образованный и опытный проповедник, он снискал себе широкую известность. «Русским Златоустом» называли его впоследствии источники. Из многих написан­ных или произнесенных Кириллом Туровским проповедей до нашего времени дошли лишь некоторые, но и они свидетель­ствуют о глубоком знании им церковной литературы, грече­ского языка, блестящей' форме его выступлений.

В своих проповедях Кирилл следовал канонам византий­ского красноречия, старался в библейских текстах показать «сокровенный» смысл. В вопросо-ответной форме изложения он часто прибегал к сравнениям, аллегориям, противоположе­ниям, вводил некоторые элементы народной речи.

Почти все произведения Кирилла Туровского посвящены церковным темам; лишь одно «Поучение о слепце и хромце» было направлено против Андрея Боголюбского и ростовского епископа Федора. Оно является важным свидетельством актив­ного участия Кирилла в междоусобной феодальной борьбе.

Климент Смолятич был вторым, после Илариона, русским митрополитом. По свидетельству летописи, он «быть книжник и философ так, яко же в Российской земле не бяшеть... и много писания написав, предаде». До нас дошло только одно его послание пресвитеру Фоме, который обвинял Климента в незаконном занятии митрополичьей кафедры. Климент, подоб­но Кириллу Туровскому, был образованным церковником. Он хорошо знал ораторские приемы и был знаком с философией Аристотеля и Платона, произведениями Гомера. Принимая участие в политической борьбе, Климент на первый план вы­двигал личные мотивы, не поднимаясь до обобщений общерус­ского характера.

На рубеже XII—XIII вв. сложился большой компилятив­ный памятник церковной литературы — Киево-Печерский па­терик (т. е. сборник поучений, рассказов, житий святых). Мо­нахи Киево-Печерского монастыря были заинтересованы в со­здании истории обители, игравшей видную роль в политической жизни русских земель. Большинство памятников, вошедших в патерик, сложилось ранее. Основу патерика составляют по­слания суздальского епископа Симона к монаху монастыря Поликарпу и Поликарпа — к игумену Анкиндину. В этих двух посланиях содержатся рассказы о монахах Киево-Печерского монастыря, а также называются исторические события, о ко­торых молчат другие памятники. Правда, эти события окра­шиваются церковными рассуждениями и описаниями всевоз­можных «чудес» (например, о бесах, которые таскают бревна для монастыря, ворочают жернова и молотят пшеницу), но тем не менее они вводят нас в обстановку монастырской жиз­ни с ее духовными и хозяйственными заботами.

Патерик проводит идею главенства Киево-Печерского мона­стыря над другими. Симон в послании своем писал, «что един день в дому божиа матере (в Печерском монастыре) паче тысяща лет». Богатство содержания, выразительный язык, пере­плетение действительности и фантазии сделали патерик рас­пространенным на Руси.

В сложных условиях политической раздробленности рус­ских земель, усилившегося натиска половцев, в период, когда летопись лишь очень общо и неопределенно отражает идею со­вместного отпора врагам Русской земли, появляется изумитель­ный памятник гражданской литературы Древней Руси — «Сло­во о полку Игореве».

Судьба этого памятника печальна, как печальны и собы­тия, о которых он рассказывает. Единственный известный спи­сок «Слова» находился в составе особого сборника — Хроно­графа, принадлежавшего ярославскому Спасскому монасты­рю, а затем в 80-х гг. XVIII в. ставшего собственностью из­вестного собирателя древностей А. И. Мусина-Пушкина[18]. При помощи историков-архивистов Н. Н. Бантыша-Каменского и А. Ф. Малиновского А. И. Мусин-Пушкин подготовил и в 1800 г. издал «Слово». Однако единственному списку «Слова» не суж­дено было сохраниться. В московском пожаре 1812 г. сборник, куда входило «Слово», сгорел вместе с домом Мусина-Пуш­кина. Осталась копия с него, сделанная для Екатерины II, черновики, связанные с работой по подготовке «Слова» к изда­нию, и первое печатное издание.

Уже в начале XIX в. появились скептики, ставившие под сомнение подлинность «Слова». Одни видели в нем произведе­ние позднего времени, другие искали сходства и подражания в средневековой литературе Западной Европы. Однако неоспо­римые исторические факты, тщательный анализ памятника, его языкового, литературного строя доказали, что «Слово» бы­ло создано именно во второй половине XII в.

«Слово о полку Игореве» возникло в тяжелый для Руси пе­риод. С 70-х гг. XII в. начинается сильное давление на южные и юго-восточные границы Руси. Летописец характеризует это время как «рать без перерыва». Русские князья, занятые меж­доусобной борьбой, долгое время не могли организовать актив­ной обороны русских границ. Более того, часто для борьбы со своими политическими противниками князья прибегали к по­мощи половцев. Так, Игорь Святославич в 1180 г. вместе с Кон-чаком, своим будущим врагом, выступал против киевского кня­зя Рюрика Ростиславича.

Но все же грозная опасность, нависшая над Русью, застав­ляет князей задуматься над судьбой русских земель, искать путей для организации отпора половцам и другим кочевникам. Они начинают совместные действия против натиска степи.

«Слово» рассказывает о походе чернигово-северских кня­зей во главе с Игорем Святославичем против половцев в 1185 г. Незадолго до этого похода в 1183 г., киевский князь Свято­слав Всеволодович вместе с другими князьями нанес сильное поражение половцам. Игорь в это время действовал само­стоятельно и победил хана Кобяка.

В 1184 г. русские князья вновь выступили в поход на по­ловцев. Дружина Игоря Святославича не успела к месту боя и не смогла разделить с остальными русскими полками славу победителей.

Игорь решил продолжить борьбу и, «не сдержав юности», с небольшими силами пошел на половцев, «поискать» некогда принадлежавшую его деду далекую Тмутаракань. Но поход окончился тяжелым поражением. Почти вся дружина была перебита или пленена. В плен попал и Игорь с тремя другими князьями. Большим горем для Руси было это поражение. Поход свел на нет все предыдущие успехи, и русские земли вновь оказа­лись перед серьезной опасностью.

«Слово о полку Игореве» возникло сразу же после похода. Оно было написано в 1187—1188 гг. как призыв ко всем рус­ским князьям и русским людям объединиться во имя защиты Руси. Это не обычный летописный призыв, а пламенная аги­тация, обращение к воинской чести, скорбь о бедствиях Рус­ской земли. Это голос передового человека, видевшего страш­ную опасность и предупреждавшего о ней. К. Маркс, оценивая значение «Слова», писал: «Суть поэмы — призыв русских кня­зей к единению как раз перед нашествием собственно монголь­ских полчищ»[19].

Автор «Слова» с большой художественной силой подчи­няет все содержание поэмы ее основной идее. Для него Рус­ская земля — единая, целая; русские князья, все равно Ольго-вичи или Мономаховичи, сильные, могучие, и им любая зада­ча по плечу. Автор не случайно прибегает к такому приему, он хочет показать возможность победы над врагами при усло­вии единения всех князей. Поэтому он рисует поражение Иго­ря не просто как поражение путивльского князя, а как пора­жение всей Русской земли, отозвавшееся болью в сердцах рус­ских людей.

Поэтическая манера автора «Слова» широка и эпична. Он начинает издалека, «от старого Владимира», и доводит собы­тия «до нынешнего Игоря», сопоставляет прошлое с настоящим. Воспоминания его уводят к далеким временам вещего Бояна, Ярослава, Олега, а взор охватывает необъятные русские и со­предельные с ними земли. Он прославляет Всеволода Боль­шое Гнездо, который может «Волгу веслами расплескать, а Дон шеломами вычерпать», галицкого князя Ярослава Осмомысла, подперевшего «горы угорские своими полками железными, заступив путь королю, затворив Дунаю ворота», и других кня­зей. Но он не может не напомнить и о губительной силе кня­жеских усобиц, о времени Олега Гориславича (Святославича), когда «сеялось и вырастало усобицами, погибало добро Дажьбожьего внука, в княжьих крамолах век людской сокращал­ся», когда вместо голосов пахарей «вороны каркали, мертве­чину деля меж собою». Считает он нужным помянуть полоц­кого князя Всеслава, своими смелыми, но авантюрными боевы­ми делами приносившего беды русским землям. Это звучит как бы упреком Игорю. Сила поэтического таланта во всем своем, многообразии проявилась в описании похода.

Мрачные предзнаменования сопровождают начало похода. Солнечное затмение («солнце ему тьмою путь заступало») как бы предвещает неудачу. «Кровавые зори», «черные тучи», вся природа как бы живет ожиданием беды, и на этом фоне идут в глубь половецких степей, навстречу своей гибели полки Игоря. Не раз повторяемое восклицание: «О Русская земля! Уже за холмом скрылась ты!» — как бы усиливает мысль об обре­ченности похода.

Сам бой, продолжавшийся три дня, «Слово» не описывает. Подведя читателя к кануну боя, автор делает отступление в историческое прошлое, дает характеристики князей и возвра­щается к бою уже в конце его, когда ясно определилось пора­жение Игоря. Поражение Игорева войска объясняет он свое­вольством Игоря и Всеволода, решившихся на поход без согла­сия главы русских земель — киевского князя. В следующем затем описании сна Святослава и его «золотого слова» автор развивает свою главную идею о необходимости прекращения своевольства и усобиц, о единении князей для защиты Русской земли. Именно здесь он переходит к характеристике славных князей, противопоставляя им носителей феодальных раздоров. Заключительная часть «Слова», с плачем Ярославны, опи­санием побега Игоря из плена, заканчивается гимном Русской земле, приветствующей возвращение князя. Провозглашая сла­ву князьям, старым и молодым, автор оптимистически завер­шает повесть о трудных днях. Он зовет к активной борьбе, дей­ствию и верит в силу народа, князей, дружины, «что встают за христиан на поганые полки». Само «Слово» — это в полном смысле поэма о всей Русской земле. Автор «Слова» был человеком образованным, с большим поэтическим даром, он хорошо знал прошлое и настоящее Рус­ской земли, уклад княжеской жизни, военное дело. Все это на­водит на мысль о его принадлежности к дружинной среде. Впол­не возможно, что он был участником похода и писал свое «Сло­во» на Черниговщине.

В XII—XIII вв. появилось и другое произведение граждан­ской литературы — «Слово» и «Моление» («Послание») Дани­ила Заточника. Фактически мы имеем дело с двумя разными, хотя и связанными друг с другом памятниками. «Слово» отно­сится к XII в., «Моление» — к XIII в. Обстоятельства, время появления, авторство этих памятников оставляют исследова­телям много загадок. Можно говорить о том, что в обоях про­изведениях авторами были Даниилы, называющие себя Заточ­никами. Оба из заточения обращаются к князю о милости. В «Слове» просьба адресована к новгородскому князю Яросла­ву Владимировичу, в «Молении» — к переяславльскому кня­зю Ярославу Всеволодовичу, сыну Всеволода Большое Гнездо. Полагают, что в первом произведении автор был горожанин, может быть новгородец, мастер-ремесленник, во втором — служилый человек из Ростово-Суздальской земли. Это нало­жило отпечаток на содержание и характер произведения.

«Слово» — единственный памятник Древней Руси, вышед­ший из демократических кругов, с множеством социальных и бытовых описаний, изложенных в форме притч и изречений, поучений и афоризмов.

Даниил видит пропасть, лежащую между богатыми и бед­ными. «Богат возглаголеть — вси молчат и вознесут слова его до облак; а убогий возглаголеть — вси на нь кликнуть. Их же ризы светлы, тех речь честна», — восклицает он.

Автор «Моления», переработав произведение своего пред­шественника, выступает за сильную княжескую власть, вся­чески прославляет князя. Власть князя он образно сравнивает с властью орла над птицами, льва — над зверями, осетра — над рыбами. Наоборот, о боярах он говорит явно в недоброже­лательных тонах, считает, что служба у бояр унижает чело­века. Резко отрицательно отзывается он о монашеской жизни: «Иде же браци и пирове, ту черньци и черницы и беззаконие: ангелский имея на себе образ, а бледной нрав, святительский имея на себе сан, а обычаем похабен». Выступая против бояр, Даниил презрительно относится и к холопам. Он старается под­черкнуть «честь и милость» службы князю, давая тем самым представление о вассальных отношениях.

«Моление», как и «Слово», привлекает внимание читателя художественной стройностью и выразительностью языка. Автор не только хорошо владеет книжным материалом, который обильно цитируется, но и связывает его с живым, бытовым языком.

Заключительные части «Слова» и «Моления» выражают тре­вогу за независимость Руси и в этом отношении перекликают­ся со «Словом о полку Игореве» и летописями.

Развитие письменной культуры XII — первой половины XIII в. свидетельствует о создании многих культурных цент­ров, отражающих местные политические идеи, особенности язы­ка, литературную манеру письма.

АРХИТЕКТУРА. ИСКУССТВО

В оформлявшихся новых феодальных центрах велось уси­ленное каменное строительство. Города как бы соперничали меж­ду собой, стараясь всеми средствами подчеркнуть силу, значе­ние и могущество своих князей, своей земли. При этом архи­тектура XII—XIII вв. отличается от архитектуры предшест­вующего периода меньшей масштабностью зданий, поисками наиболее простых, но в то же время красивых форм, простотой внутренней отделки. Наиболее типичным становится кубиче­ский храм с позакомарным покрытием и массивной главой.

Общие черты в архитектуре сохраняются, но в разных частях Руси возникают местные особенности, которые получают устойчивый характер и опре­деляют архитектурный облик многих городов в дальнейшем. В русских княжествах XII— XIII вв. своим особым характе­ром выделяется архитектура Новгородской и Ростово-Суз­дальской земель.

Превращение Новгорода в вечевую республику и прекраще­ние княжеского строительства вызвали в новгородской архи­тектуре стремление строить не­большие скромные храмы, пред­назначавшиеся для повседнев­ных служб и общественных по­требностей жителей прихода. Нередко церкви были складом товаров, местом хранения иму­щества горожан. В различных концах города на средства жите­лей строились кубические, как правило, четырехстолпные церк­ви. К ним относятся церковь Благовещения в Аркажах близ Новгорода (1179 г.), Петра и Павла на Синичьей горе (1185— 1192 гг.), Параскевы Пятницы на Ярославовом Дворище (1207 г.) и др. Последние княжеские постройки возведены в XII в. вне города, на Городище или около него, и по своему архитектурно­му облику приближаются к городским храмам. Среди памятни­ков этого периода выделяется церковь Спаса-Нередицы, построен­ная в 1198 г.

Церковь стояла напротив Городища на холме у реки, четко выделяясь среди окружающих ее деревянных построек. Неболь­шой по размеру крестово-купольный храм не отличался гео­метрической точностью линий и форм. Толстые стены грубой каменно-кирпичной кладки были кривы, плоскости неровны. Три апсиды, из них боковые низкие, замыкали храм по фаса­ду плоскими лопатками. Хорошо продуманные пропорции хра­ма создавали в то же время впечатление архитектурной за­конченности здания.

Внутренние стены храма не имели лопаток, четыре квадрат­ных столба поддерживали массивный барабан с узкими про­резами окон. В северо-западном и юго-западном углах на воз­вышении помещались небольшие приделы. Простая внутрен­няя композиция создавала простор и позволяла с любого места охватывать взглядом богатейшую фресковую роспись, покрывав­шую почти целиком внутреннюю поверхность стен и барабана.

Несколько иной характер носит церковь Петра и Павла на Синичьей горе. В целом на­поминая другие новгородские постройки, она имеет крестча­тые столбы и внутренние мощ­ные лопатки. Кладка стен рез­ко отличается от общеприня­той. Она сделана без камня, из одного кирпича, посаженного на раствор. Толщина стен, стол­бов и очень массивных внутрен­них лопаток создает впечатле­ние стесненности, дробит храм на отдельные разобщенные час­ти. Впрочем, исследования по­следнего времени установили, что утолщение внутренних ло­паток и выступов крестчатых столбов было сделано позже.

Для основного типа новго­родской архитектуры надолго определяющим стала простота композиции: четырехстолпный кубический храм с одним ку­полом и тремя апсидами, маленькие деревянные хоры.

Множество церквей, построенных в самом городе и на его окраинах, придавали Новгороду красивый, нарядный вид.

Многие каменные церковные сооружения создавались в зем­лях, принадлежавших Новгороду. Особенно обстраиваются Псков и Старая Ладога.

Древнейшим памятником псковской архитектуры является дошедшая до нашего времени церковь Спаса в Мирожском монастыре. Она была построена новгородским архиепископом Нифонтом в середине XII в. Ее композиция отличается от нов­городских церквей отсутствием внутренних столбов. Угловые пониженные части собора с позакомарным покрытием, мощ­ный барабан с шлемовидным куполом гармонировали с кре­постными стенами монастыря. Внутренние стены собора, по­добно многим другим постройкам, были покрыты живописью.

Невысокий, приземистый собор Ивановского монастыря (середина XII в.) — трехглавый. Свободная пластическая об­работка напоминает Спас-Нередицу. Шесть внутренних стол­бов несколько скрадывают удлиненность здания. Массивный центральный барабан с широко поставленными окнами и две тонкие главы имеют шлемовидные купола. Наружные лопат­ки резк