Социальные и институциональные практики: методологические проблемы региональных исследований

Научное изучение социальных и институциональныхпрактик в регионе связано с целым рядом методологических трудностей, которые заключаются в том, что существуют различные представления о то, что такое социальные и институциональныепрактики, обусловленные различными парадигмальными предпочтениями исследователей.

В настоящее время понятие социальной практики широко используется в различных научных дисциплинах. Однако для каждой дисциплины характерен свой, отличный от других способ включения этого понятия в исследовательскую традицию, свой способ концептуализации, который к тому же варьируется в зависимости от методологической позиции исследователей. Так, например, одни исследователи рассматривают социальные практики как частные социальные институты; другие – как способы деятельности, мышление или действия «по привычке»; третьи – считают, что социальные практики являются конкретными формами функционирования социальных институтов. Некоторые исследователи полагают, что практики – это все что мы делаем. В таком широком понимании социальные практики – это различные навыки целесообразной деятельности, раскрывающие способы социального существования, возможные в данной культуре, конституирующие и воспроизводящие идентичности», позволяющие индивиду состояться в определенном социальном качестве. При этом внимание акцентируется на том, что социальные практики как некие виды регулярно повторяющихся действий, разделяемых и значимых для всего сообщества, отображают реальное соотношение сил между материально-экономическим и коммуникативно-символическим началами социума.

Исходя из понимания, что любая сфера социальной практики является определенным видом человеческой деятельности, исследователи обращают внимание на то, что деятельностная организация социальной практики имеет две стороны: 1) объектно-онтологическое устройство социальной практики; 2) субъективное представление о социальной практике. В рамках такого представления о социальных практиках исследователи выделяют три основных компонента, которые характеризуют смысловое их содержание. Во-первых, это трансцендентная и конвенциальная регулярность определенных действий. Во-вторых, это общезначимость регулярно воспроизводимого способа действия определенным сообществом, раскрывающая коммуникативный аспект жизнедеятельности общества, то есть единство общества как пространства коммуникации и, следовательно, производства и воспроизводства практик. В-третьих, это наличие у социальных практик смыслового основания, или «ядра», объясняющего тот способ, которым проявляются и закрепляются социальные практики. В данном случае речь идет о том, что сквозь практики «просвечивается» определенный смысл, отражающий особенности социальной структуры и функционирования общества как сложной системы. В связи с этим в структуре социальной практики можно выделить «внутреннюю» практику, предполагающую духовные и волевые усилия личности, основой которых выступает моральное действие, и «внешнюю» практику как инструментально-предметное отношение человека к миру, или материально-предметную деятельность.

Некоторые исследователи, синтезируя деятельностный и институциональный подходы, рассматривают социальные практики как совокупности конкретных «опривыченных» (рутинных) повторяющихся действий индивидов и социальных групп и организаций в реальном времени и пространстве, обеспечивающих устойчивое функционирование социальных институтов. При этом они отмечают, что любые действия, совершаемые индивидами в обществе, являются социальными. Социальные действия, часто повторяющиеся и становящиеся опривыченными, представляют собой социальные практики, которые, нормативно закрепляясь в обществе, превращаются в социальные институты. В этом плане социальные практики характеризуются устойчивостью, воспроизводством, массовостью, нормативностью, наблюдаемостью, рефлексивностью и объяснимостью.

Большое влияние на современные представления о социальных практиках, сформировавшиеся в рамках деятельностного подхода, переосмысленного в русле теории коммуникации, оказали структуралистско-конструктивистская, структурационистская и этнометодологическая парадигмы их исследования.

Структуралистско-конструктивистская парадигма социальных практик была разработана французским ученым П. Бурдье была направлена на снятие дихотомии объективного и субъективного в их понимании[39]. Согласно П. Бурдье, социальные практики – это все то, что­ социальные агенты делают сами (собственная практика) и с чем они встречается в социальном мире (практики других). При этом П. Бурдье отмечает, что социальные практики имеют двойственную структуру: с одной стороны, они детерминируются социальной средой, с другой – воздействуют на среду, изменяя ее структуру. Это находит выражение в том, что социальные структуры, обусловливают практики и представления агентов, но агенты производят социальные практики и тем самым воспроизводят или преобразуют социальные структуры.

Социальные практики, как считает П. Бурдье, являются, во-первых, реакциями габитуса (системы восприятия и оценивания социальной реальности, носящей неосознанный характер) на социальные вызовы, которые создает общество со сложной социальной структурой, во-вторых, проявлениями определенного типа габитуса, характерного для той или иной социальной группы. В связи с этим П. Бурдье отмечал, что объективные социальные структуры, с одной стороны, интериоризируются агентами в форме «габитусов», с другой – социальные практики являются порождениями габитуса, который как приобретенная система порождающих схем позволяет производить бесконечно большое число социальных практик. При этом он подчеркивал, что социальной практикой можно считать как целесообразные действия по преобразованию социального мира, так и каждодневные, привычные­ поступки, не требующие объяснения и зачастую кажущиеся внешнему наблюдателю лишенными смысла или же нелогичными.

В рамках структурационистской парадигмы, разработанная английским ученым Э. Гидденсом, была направленной на преодоление в трактовке социальных практик оппозиции структуры и действия. В рамках этой парадигмы социальные практики трактуются как общепринятые практики, или рутины, то есть действия, совершаемые привычным образом в ходе повседневной социальной деятельности[40]. При этом понимании рутины Э. Гидденс особую роль отводит «практическому сознанию», включающему неявно выраженные представления акторов о социальных условиях, правилах социального поведения, а также собственной деятельности. В вязи с этим Э. Гидденс отделяет практическое сознание от разума (дискурсивного сознания или рассуждений, совершаемых путем логических умозаключений) и бессознательного практического сознания, огражденного барьерами, основанными на психологической репрессии. Если П. Бурдье с помощью понятия «практика» стремится снять дихотомию субъективного и объективного, то Э. Гидденс использует это понятие для преодоления оппозиции социальной структуры и социального действия. В связи с этим Э. Гидденс­ подчеркивает, что социальная структура не является чем-то внешним по отношению к индивидам: будучи своего рода отпечатками в их памяти и проявляясь в социальной практике, она представляется скорее внутренней, нежели внешней по отношению к их социальной деятельности.

В рамках этнометодологической парадигмы, предложенной американским ученым Г. Гарфинкелем, внимание акцентируется на социальных практиках как практиках повседневности, осуществляемых при помощи рутинных действий. В рамках этой парадигмы социальная практика понимается, с одной стороны, как повседневная деятельность, соединяющая слова и действия, с другой – как искусство решения практических задач в ситуации неопределенности, в ходе которого взаимно согласованные действия участников «снимают» неопределенность и поддерживают существование объективных социальных институтов. В рамках этой парадигмы основными свойствами социальных практик являются объяснимость, наблюдаемость и сообщаемость, а также рефлексивный характер. В связи с этим подчеркивает, что процедуры, к которым индивиды прибегают для того, чтобы сделать ситуации повседневной деятельности объяснимыми, обусловливают социальные действия, посредством которых они создают эти ситуации и управляют ими. Говоря о наблюдаемых и сообщаемых, то есть доступных индивидам ситуативных практиках видения и словесного выражения, Г. Гарфинкель отмечает, что они «состоят из бесконечного, непрерывного, контингентного обучения» и «осуществляются при помощи рутинных действий и вызываются как события в тех же рутинных действиях, которые они описывают; что практики производятся индивидами в тех ситуациях, от знания о которых и от навыков действия в которых (т.е. от компетентности) практики, безусловно, зависят, которые индивиды признают, используют и принимают как данность; и то, что индивиды принимают свою компетентность как данность, само по себе обеспечивает участников знанием об отличительных и специфических характеристиках ситуации и, разумеется, обеспечивает их также ресурсами, проблемами, проектами и пр.» [41].

Кроме того, определенное влияние на современные представления о социальных практиках оказывают концепции фоновых и «раскрывающего характера» практик. В рамках концепции фоновых практик, разработанная австрийским философом Л. Витгенштейном, социальная практика рассматривается как форма жизни или деятельностный контекст, в котором интерпретируются высказывание или поведение, и также условие осмысленности повседневного языка, обладающего перформативной силой, то есть возможностью изменять социальную реальность.

Концепция фоновых практик базируется на идее различения фигуры и фона, заимствованной из гештальтпсихологии (от нем. Gestalt – «целостный образ»), в которой такое различение лежит в основе любого осмысленного зрительного восприятия. Все, что воспринимается каким-либо осмысленным образом, воспринимается как фигура на фоне, причем это соотношение может меняться: то, что виделось как фигура, может вытесняться на задний план, становясь фоном и давая возможность выделиться другой фигуре. Таким образом, фон функционирует как условие, придающее смысловую определенность фигуре. В связи с этим фоновую практику можно понимать как деятельностный контекст, в котором интерпретируется высказывание или поведение. При этом в повседневной жизни смысл высказываний доопределяется тем, что само в языке напрямую не представлено, но что является чем-то скрытным. Иными словами, понимание любого, даже самого элементарного высказывания всегда предполагает неявную отсылку к общедоступному массиву знаний о том, как «работает» определенная культура. В рамках другой культуры высказывание будет понято по-другому или будет бессмысленным. Поэтому одни и те же социальные практики, но происходящие на разном фоне, имеют­ совершенно разное значение.

В концепции «раскрывающего характера» социальных практик немецкого философа М. Хайдеггера обосновывается тесная связь между социальными практиками и глубинными смыслами культуры. Основу этой концепции составляют представлении взаимосвязи социальных практик как проявлений культуры с основаниями, которые заложены в самой культуре, но скрыты от привычного взора. При этом «раскрывающий характер» практик обнаруживается, как способность мышления выявлять скрывающиеся за внешними проявлениями социальной активности, выраженными в социальной практике, глубинные культурные смыслы, определяющие специфику функционирования конкретного общества. Поэтому социальные практики, согласно М. Хайдеггеру, воспроизводят или раскрывают основные способы социального существования и социальных изменений, возможные в данной культуре и в данный момент времени. Социальные изменения М. Хайдеггер, в свою очередь, понимает как изменения фоновых практик, сопровождающиеся появлением соответствующих идентичностей, формальных институтов и идеологий.

В последнее время в региональных исследованиях стало использоваться словосочетание «институциональные практики», смысл которого весьма разнится от контекста, а также понимания того, что такое социальная практика и социальный институт и как они соотносятся между собой. В зарубежной литературе термином «институциональные практики» обычно обозначают типичные, ставшие привычными формы деятельности или организации. В этом плане институциональные практики сочетают в себе социальную и системную интеграцию.

В российской научной традиции одни исследователи рассматривают институциональные практики как взаимодействия между акторами, которые в типичных социальных ситуациях воспроизводят правила поведения, коллективно осмысленные и принятые в определенной социальной группе. При этом подчеркивается, что коллективное осмысление таких правил придает институциональным практикам инструментальный характер. В связи с этим в изучении институциональных практик в региональных сообществах со сложной социокультурной структурой особое значение приобретает выделение гражданских (универсалистских) и примордиалистских (партикуляристские) институциональных практик. В гражданских по природе институциональных практиках «носителем коллективного смысла» является национальное сообщество, в котором эти практики коллективно осмысливаются целерационально и легитимизируются в рамках национально-гражданской идентичности. Члены такого сообщества подчиняются легитимным правилам и нормам поведения или под угрозой санкций со стороны государства, или получая за это определенное вознаграждение. В примордиалистских по природе институциональных практиках «носителями коллективного смысла» являются прежде всего этнические группы, в которых правила и нормы поведения коллективно осмысливаются ценностно-рационально как нечто «изначальное» и традиционное и легитимизируются в рамках этнической идентичности.

Другие российские исследователи трактуют понятие институциональных практик в соотношении с такими понятиями, как «институциональная среда» и «институциональное соглашение». При этом институциональная среда трактуется как институты, или правила и санкции, задающие социальные рамки взаимодействий между акторами. При этом подчеркивается, что правила оказывают влияние не на сами взаимодействия, а на структурирование социальной ситуации, системно формируя институциональную среду. К непосредственному формированию этой среды имеют отношение те участники взаимодействия, которые имеют отношение к нормотворчеству, производству социальных смыслов и ориентиров, а также моральному и идеологическому и обоснованию социального порядка. Основой институционального соглашения является договор между взаимодействующими акторами о дополнительных нормативных ограничениях. Институциональные практики, реализующие институциональные соглашения в определенной институциональной среде являются коллективными действиями, порожденными этой средой.

При решении вопроса о соотношении социальных практик и социальных институтов между собой одни исследователи считают, что институты – это и есть практики; другие включают практики в состав институтов; третьи пролагают, что институты выступают формами проявлений практик; четвертые, наоборот, рассматривают практики как формы проявления или функционирования институтов. Существуют также представления, что социальные институты и социальные практики – это разные социальные реальности: институты – это идеальные конструкции, практики – конкретные социальные действия. Некоторые исследователи рассматривают социальные практики как социальные институты в действии.

Содержание институциональных практик в региональных исследованиях зависит, прежде всего, от того, как трактуется понятие социальных институтов. В настоящее время существуют различные представления о социальных институтах, которые сложились в рамках различных парадигмальных оснований. В рамках организационной парадигмы институты рассматриваются как организации, обеспечивающие социальный порядок и контроль; нормативной – как правила и нормы социального взаимодействия; когнитивной как ментальные образования, лежащие в основе социальных действий; прагматической – как социальные практики; конативной – как модели социального поведения.

Методологическим основанием изучения институциональных практик в региональных исследованиях может быть синтез нормативной и когнитивной парадигм социальных институтов. В рамках нормативной парадигмы социальные институты – это «правила игры», или ограничительные рамки, организующие социальные отношения. Содержательно эти рамки включают в себя правила и нормы, структурирующие отношения между индивидами. Особая интерпретация институтов как правил и норм дается в рамках социально-конструктивистского подхода, в котором они существуют не сами по себе, а только в интеракциях, поскольку воспроизводятся только в практиках социальных взаимодействий. Поэтому институты имеют конституирующее значение, предполагающее осмысление и переосмысление правил и норм в ходе социальных интеракций.

Однако некоторые исследователи считают, что представление о социальных институтах как правилах и нормах нуждается в уточнении. Они полагают, что сами по себе правила и нормы не образуют социальных институтов. Социальным институтом является только реализованная в повседневной практике норма социального поведения, ставшая типичной и устойчивой. Такое представление о социальных институтах позволяет провести различие между нормой и институтом: норма – это правило (требование), институт – это такая норма, которая реализована на практике, стала типичной и постоянно повторяющейся. Институционализированная норма – это норма, реализованная на практике, внедренная и ставшая привычной.

В рамках представлений о социальных институтах как нормах и правилах дискуссионным является вопрос о том, следует ли включать в их структуру не только формальные, но и неформальные нормы и правила. Так, одни исследователи считают, что в понятие института надо включать только формальные нормы и правила, чтобы провести различия между институтами и обычаями. Однако другие исследователи полагают, что сужение содержания понятия института до формальных норм и правил не оправданно, поскольку появляется риск упустить­ из виду многочисленные, присущие любому социуму неформализованные, но «сами собой разумеющиеся» правила, которые определяют социальное поведение акторов. Поэтому в настоящее время многие исследователи, особенно в условиях набирающегося популярность неоинституционального подхода, согласны с тем, что социальные институты состоят из формальных писаных правил и обычно неписаных кодексов социального поведения, которые лежат глубже формальных правил и дополняют их. Таким образом, в рамках нормативной парадигмы социальные институты в настоящее время трактуются как формальные и неформальные правила и нормы социального взаимодействия.

Когнитивная парадигма социальных институтов сложилась в рамках социологического институционализма, ­основу которого составляет социально-конструктивистская версия объяснения социального порядка. Его представители рассматривают институционализацию, прежде всего, как когнитивный процесс, подчеркивая, что институты – это не нормы, а заданные когнитивные схемы. В результате в социологическом институционализме представления о социальных институтах как нормативных структурах уступило место их пониманию как когнитивных образований, образующих конституирующие смыслы, лежащие в основе социальных действий. В рамках социологического институционализма институты трактуются ментальные программы, посредством которых акторы воспринимают и интерпретируют социальную реальность. Поскольку эти программы достаточно глубоко укоренены в сознании акторов и воспринимаются как нечто само собой разумеющееся, постольку они разделяются всеми представителями той или иной социальной группы, что позволяет им в регулярные социальные взаимодействия.

Такая трактовка институтов как когнитивных образований получила уточнение в дискурсивном институционализме, в рамках которого подчеркивается, что артикуляция индивидуальных и коллективных смыслов, их легитимация и делегитимация происходит только в процессе дискурсивной коммуникации. Поэтому институты, включающие правила и ограничения, так или иначе осознаются людьми, и поэтому связаны с повседневной рефлексией. В рамках такого рефлексивно-психологического подхода под институтом как ментальной программой понимаются установки обыденного сознания относительно способа существования в обществе. Эти установки включают паттерны статусно-ролевого поведения и «обыденные идеологии» относительно них – более или менее осмысленные нормы, «идеологически» мотивирующие социальное поведение.

Однако некоторые исследователи считают, что функционирование институтов происходит вне зоны сознательной рефлексии. Наиболее последовательно эта точка зрения выражена в концепции «внерефлексивной институциональной компетенции», в которой институты рассматриваются как стихийно сложившиеся, в конечном счете – лингвистические практики, опирающиеся на укорененную предрасположенность человека к символическому поведению. В рамках этой концепции признается, что язык – это есть институциональная реальность, обладающая известной автономией, поскольку­ между институтами и реальной социальной практикой всегда существует определенный зазор. Поэтому институты, то есть идеальные представления о том, как следует поступать в той или иной социальной ситуации, не являются следствием соглашения между людьми или индивидуального решения авторитетного актора персоны, но представляют собой результат идеализации и проектирования, то есть таких процессов, которые превосходят горизонт актуальной социальной практики.

Таким образом, в рамках когнитивной парадигмы социальные институты трактуются в настоящее время как когнитивные образования, лежащие в основе социальных действий.

Научное изучение институциональных практик в региональных сообществах со сложной социальной структурой как целостного социального явления предполагает разработку многомерного методологический конструкта, направленного на преодоление парадигмальных односторонностей в понимании как социальных практик, так и социальных институтов. Основой такого методологического конструкта является, с одной стороны, синтез структуралистско-конструктивистской, структурационистской и этнометодологической парадигм социальных практик, а также концепций фоновых и «раскрывающего характера» практик, с другой – синтез нормативной и когнитивной парадигм социальных институтов.

В рамках такого синтеза институциональные практики представляют собой репертуары различного рода социальных действий, обусловленных определенными социальными институтами. Однако эти институты оказывают влияния на социальные действия опосредованно, через их коллективное осмысление и интернализацию общественным сознанием.
В результате институты как правила и нормы социального взаимодействия превращаются в когнитивные образования, которые в результате экстернализации становятся основой социальных действий. Поскольку осмысление правил и нормы социального взаимодействия может быть целерациональным или ценностно-рациональным, постольку институциональные практики как наборы осознанных действий могут быть как целерациональными, так и ценностно-рациональными. Кроме того, практики как наборы повторяющихся социальных действий могут носить рутинный, «опривыченный» характер, обусловленный обычаями и традициями, и поэтому­ носящий неосознанный характер. В связи с этим можно выделить, наряду с целерациональными и ценностно-рациональными социальными практиками, практики рутинные и неосознанные.
Социальные практики как репертуары осознанных и неосознанных социальных действий, в свою очередь, оказывают влияние на содержание и функционирование социальных институтов как правил и норм социального взаимодействия, придавая, например, большую значимость одним правила и нормам и уменьшая значение других, или порождая новые формальные и неформальные социальные институты.

В связи с этим методология регионального исследование институциональных практик предполагает, во-первых, в трактовке такого рода практик как репертуаров социальных действий преодоление оппозиций, с одной стороны, объективного и субъективного, с другой – нормативного и деятельностного. Во-вторых, требует рассмотрения социальных институтов, как правил и норм социального взаимодействия, не ставшими, а становящимися, проходящими в процессе социальных интеракций стадии интернализации и превращения в когнитивные образования, становящиеся в результате экстернализации основой тех или иных репертуаров­ социальных действий, которые затем трансформируют институциональную среду, порождая новые социальные институты и, соответственно, новые институциональные практики социального взаимодействия. В-третьих, предполагает понимание того, что не только социальные только институты определяют социальную практику, но и социальная практика трансформирует (или порождает) социальные институты.

Методология изучения социальных взаимодействий в региональных социумах ориентирует исследователей также на выделение таких типов институциональных практик, как принуждение, согласие и солидарность.
Институциональные практики принуждения представляют собой различный репертуар силовых действий со стороны органов государственной власти, основу которых составляет право органов государственной власти на легитимное насилие (от физического до идеологического) с помощью соответствующих правовых институтов. Как отмечают исследователи, социальная система может существовать, только обеспечивая обязательное согласие граждан с большей частью нормативных требований и применяя негативные санкции к тем, кто эти нормы не исполняет. Поэтому легитимное насилие как организованное применение этих санкций-принуждений по отношению к тем группам, которые не принимают установленные ценности и нормы считается нормой взаимодействия органов государственной власти и граждан».

Однако регулировать социальные взаимодействия с помощью институциональных практики принуждения в настоящее время достаточно проблематично, особенно в условиях информационного общества, создающего большие возможности для солидаризации социальных групп и отдельных граждан. Сегодня, в условиях ослабления авторитета государственной власти и способности государственных структур навязывать людям свои решения, все труднее руководить с помощью административного принуждения. В связи с этим институциональные практики принуждения в сфере социальных взаимодействий возможны, но лишь в критических социальных ситуациях, когда требуется принятие политических решений, направленных на быструю мобилизацию не только силовых, но и информационных ресурсов государства. При этом институциональные практики принуждения в сфере социальных взаимодействий должны носить не только легальный, но и легитимный характер, по крайней мере, со стороны большинства национального сообщества.

Институциональные практики согласия в региональном социуме должны опираться не только на легитимацию со стороны большинства национального сообщества, но и на поддержку со стороны различных социальных групп. С методологической точки зрения институциональные практики согласия могут быть интерпретированы в рамках различных теорий гегемонии. В рамках одной из них социальное согласие трактуется как производство политического руководства посредством производства значений, которыми сама политическая власть мобилизует и организует людей на изменение существующих условий. При этом речь идет не просто о политическом руководстве, а о руководстве, прежде всего­, моральном и интеллектуальном, при котором признается важность артикуляции различных социальных интересов в признанных плюралистических рамках, позволяющей каждой социальной группе в значительной степени сохранить свою социальную автономность. В рамках другой теории гегемонии социальное согласие рассматривается в контексте, с одной стороны, политики как способа конструирования социального мира в дискурсивных практиках, с другой – переартикуляции антагонистических дискурсивных практик с целью достижения социального консенсуса.

В современных условиях все труднее становится управлять социальными процессами с помощью административного принуждения и навязывания населению властвующей группой предпочтительных представлений о социальной реальности и «оптимальных» политических решений без учета общественного мнения и базовых публичных ценностей. Кроме того, современные государства испытывают постоянное давление со стороны солидарных социальных групп, и поэтому вынуждены искать новые формы и способы обсуждения публичных тем и социальных переговоров по поводу социальных интересов и ценностей. Такими новыми формами и способами­ выступают институциональные практик солидарности как репертуары таких социальных действий, которые базируются на солидарности как особом типе социальных взаимодействий. Особенность такого типа социальных взаимодействий заключается в том, что они, с одной стороны, согласуются с ожиданиями людей, с другой – обусловлены моральными оценками. В связи с эти солидарность представляет такой тип социального взаимодействия, при котором моральное долженствование переводит ресурс социальной идентичности в плоскость реальной социальной деятельности, выдвигая на первый план надындивидуальные предпочтения. В связи с этим следует отметить, что социальная солидарность основывается, прежде всего, на всеобщей не только дискурсивной, но и деятельностной социальной субъектности, которая делает возможным обсуждение и согласование социальных интересов и ценностей, а также реализовывать институциональные практики солидарности, базирующиеся на этих интересах и ценностях. Когнитивно-нормативным основанием солидарных действий выступают в первую очередь принципы социальной справедливости и социального доверия.

Таким образом, многомерный методологический конструкт регионального исследования базируется на представлениях о том, что институциональные практики – это: 1) социальные действия, обусловленные социальными институтами­ как формальными и неформальными нормами социального взаимодействия; 2) социальные действия, связанные, во-первых, с интериоризацией социальных институтов путем их интерпретации, то есть перевода институтов как норм в институты как когнитивные образования, лежащие в основе социальных интеракций, во-вторых, с реализацией институтов как когнитивных конструктов в социальных действиях, в-третьих, с переинтерпретацией институтов как когнитивных образований в процессе социальных интеракций; 3) социальные действия, связанные с экстериоризацией институтов как когнитивных образований, пораждающей трансформацию старых или формирование новых неформальные и формальных социальных институтов как норм социального взаимодействия.

3.2. Ментальные программы и социальное поведение: