Становление индивидуальности

Становление индивидуальности становится возможным благодаря следующим приобретениям ребенка:

· самостоятельное действование в мире дает опыт столкновения с другими, противопоставления себя их желаниям, их воле, их намерениям, что презентует ребенку наличие и собственных желаний и намерений;

· интерактивное подтверждение идентичности дает необходимые (культурные) средства для описания собственных действий (операций, движений), и, что наиболее важно в данном контексте, для сравнения своих действий с действиями других людей, вычленения сходств и различий;

· телесная составляющая образа Я обеспечивает материал для сравнения себя с другими, умение находить индивидуальные отличия, ассоциирование найденных различий с именами людей.

Таким образом, индивидуальность – это интегральный конструкт обыденного и индивидуального сознания, который объединяет в себе описание внешности и действий человека, имеющего социально закрепленное (признанное) имя, с указанием особенностей, позволяющих отличить его от других людей, и по возможности однозначно возложить на него ответственность за его поведение. Именно это «однозначно возложить ответственность» и представляет собой важнейшую социальную функцию индивидуальности. Поэтому ключевой характеристикой индивидуальности чаще всего признается не столько внешность и поведение, сколько намерения и желания человека (!), его воля. Как раз в этом плане и оказывается осмысленным указание А.Г. Асмолова, что «…индивидуальность отстаивают».

Многих родителей удивляет, что дети ведут себя часто так, будто намеренно делают все вопреки их (родителей) желаниям («будто назло»). Проявляется этот феномен не только в непослушании, упрямстве или требованиях. Часто родители отмечают, например, что какать ребенок просится (или это уже «случается») именно в тот момент, когда они садятся кушать. Другой пример относится к попыткам родителей уединиться (ребенок уже способен самостоятельно играться, обходится без родительской опеки), посвятить себя друг другу, возможно, эротически поиграть – и именно в этот момент (!) ребенок появляется перед родителями со своими «пустяковыми» («дурацкими») просьбами и разговорами. Часты также жалобы, что «попросишь его чего-то не делать» (стучать, кричать, щелкать, включать/выключать, подпрыгивать…), а он прекратит лишь на мгновение, а потом снова начинает то же самое с удвоенной энергией.

Складывается впечатление, что дети получают особенное удовлетворение в противопоставлении себя всем Другим. Движимые неведомой для них силой, они провоцируют окружающих на борьбу с собой. Вероятно, этой силой является накопленный объем противоречивых требований, во власти которых живет он сам. По странному совпадению он как бы проходит через те же этапы, через которое прошло человечество, вырабатывая цивилизованные средства согласования противоречивых устремлений различных людей. И начинает он это прохождение часто с неконструктивной позиции (чтобы было именно так, как Я захотел!), и с использованием неконструктивных средств. Но все же следует признать, что ребенок «изобрел» (скорее, присвоил) важное человеческое достижение: себя можно просто заявить, просто задать как факт, как явление. Эта произвольность (настоящий произвол) характерна для всех человеческих сообществ, которые произвольным образом заявляют о себе как об «отличных от других». В обоснование собственной индивидуальности закладывается любая удобная или приемлемая мифология, за отличительные особенности принимаются любые, порой случайные (а в природном плане явно несущественные) признаки, ключевыми характеристиками объявляются любые действия, позволяющие решить текущие или стратегические жизненные задачи.

Открытие того, что себя можно просто заявить, что в основе индивидуальности лежит произвольность (условность, случайность, субъективность), воодушевляет ребенка, наполняет его энергией, по мощности сопоставимой с нуминозной (священной и непреодолимой) силой архетипа. К. Юнг бы, вероятно, подчеркнул, что речь идет о мощной манифестации в раннем детстве архетипа Самости.

Предличностное состояние

Здесь мы подошли к тому моменту, чтобы понять, в каком состоянии находится ребенок непосредственно перед тем, как он пересечет рубеж первого рождения себя как личности.

Жизненный мир ребенка в его внешней части становится все сложнее и сложнее. Он все в большей степени предъявляет повышенные требования и к внутреннему миру ребенка, поскольку для эффективного решения жизненных задач требуется все более сложное отражение возникающих трудностей. Как было показано выше, основная трудность, с которой имеет дело ребенок, касается его полевого поведения. Оказавшись в условиях мотивационного давления (многоголосицы требований) со стороны элементов своего жизненного мира, ребенок долгое время сохранял способность сравнительно беспечной жизни за счет ожидания/требования помощи со стороны взрослых (старших). Но постепенно ситуация меняется. Примерно к 2-3 годам возникшая субъектность (готовность «догнать и перегнать» окружающих в их владении миром) и индивидуальность (стремление делать все именно по-своему) в своем объединении образуют «гремучую смесь», порождающую поведение, от которого некоторые родители страдают так, что «хоть стреляйся». Но по мере становления индивидуальности со свойственным ей мотивационным произволом, по мере обострения межсубъектной борьбы с окружающими людьми, ребенку становится все труднее пользоваться прежней генеральной стратегией. Причина состоит в том, что помощь со стороны других оказалась включенной в состав нового противоречия: трудно стало рассчитывать на помощь тех, с кем вступил в противоборство. Указанную трудность создают сами взрослые, тем что обусловливают свою помощь послушанием (подчинением) ребенка: будешь слушаться, получишь то, что хочешь.

А это уже не та ситуация, когда окружающие предметы и люди просто «требовали» что-то от ребенка, когда они претендовали на то, чтобы управлять его поведением. Это принципиально новая ситуация, когда ребенок сам хочет и того, и другого: и помощи со стороны окружающих, и права самостоятельно определять свои действия. Очевидно, что ребенок стоит перед «задачей на поступок» (А.Н. Леонтьев), для решения которой необходимо совершить ответственный выбор между исключающими друг друга мотивами. Согласно одному из принятых выше определений личности (динамическому, см. 1.4.1.), она и есть способность совершать выбор между альтернативными мотивами. Следовательно, ребенок встает перед необходимостью стать личностью.

Рождение личности – это последняя (порой отчаянная) попытка ребенка сохранить простоту внутреннего мира под напором все большего усложнения социальной жизни с ее тенденцией предъявлять все более сложные и все более высокие требования к малышу. Сохранить начальную простоту невозможно, как невозможно вернуть жизнь вспять, как невозможно вернуть утраченные младенческие состояния. Но можно создать инструмент, благодаря которому становится возможным оперировать внутренней сложностью мира, управлять ею. Сделать это можно за счет переструктурирования внутренних побуждений, упорядочивания их, приведения в порядок, позволяющий с меньшими субъективными затратами производить значимые выборы. Ребенок идет на предельное упрощение мотивационной динамики, доводя до абсурдного произвола: «я сказал(а)», «я сам(а)». Правда, для этого требуется некое организующее начало, способное выполнить такое упорядочивание. Это означает, что субъекту деятельности требуется направить свою активность на самого себя – не повестке дня стоит появление самоорганизующего импульса.

Находится такой импульс в тот момент, когда ребенок вдруг улавливает потрясающее явление – произвол (!). Это уже не истовость желания чего-то конкретного, а сама возможность желания чего угодно. В основе данного субъективного открытия обнаруживается абстракция (обобщение) довольно высокого уровня: произвольность любого желания. Ребенок открывает в себе волю как способность порождать в пределах своего жизненного мира любое явление одним актом своего желания: как решил, так и будет. Отличие от обыкновенного (докультурного, природного) желания состоит в том, что это желание по другому организовано. Во-первых, оно уже получило свое знаковое выражение в виде некоего высказывания. Во-вторых, в этом своем виде оно может быть предъявлено другим людям в качестве заявления данного лица, обладающего зафиксированным именем, с которым окружающим необходимо будет считаться (соглашаться, возражать, изобразить игнорирование и т.п.). И, в-третьих (главный признак), данное желание осознается как принадлежащее субъекту этого желания, что находит свое выражение в структуре высказывания в виде наличия местоимения первого лица: «Я сказал(а)», «Я сам(а)».

Такой мотивационный произвол частично упрощает внутренний мир за счет «снятия с повестки дня» менее значимых мотивов, отвержения их как неподходящих. Порой такое упрощение напоминает решение Александром Македонским задачи с гордиевым узлом: вместо долгого распутывания узла, с которым до этого еще никто не справился, тот просто рассек его мечом. Предельно простое, но «не по правилам» решение роднит каждого ребенка с великим полководцем – отмести прочь все сомнения (наличие множества мнений) и грубо заявить свое единственно правильное. Как для великого Александра это решение позволило избежать позора неудачи, так и субъективный произвол освобождает ребенка от необходимости иметь дело со сложностью внутреннего мира. Пусть это и всего лишь временная отсрочка, но невозможно переоценить ее значение для будущей жизни данного человека.

Точно так же, видимо, происходило и на заре человечества, когда попытки членов некоего племени договориться могли быть грубо прерваны волей одного из руководителей. При всем недовольстве со стороны других противоборствующих сторон нельзя отрицать и наличие пользы – возникновение определенности и ясности в целях, задачах и/или средствах их решения.