Мотивационное и операциональное обеспечение субъектности
Как только ребенок освоил самостоятельное передвижение в пространстве, он полностью погружается в особенную стихию – стихию мотивационных «домогательств». В соответствии с представлениями К. Левина, младенец, а затем ребенок, оказывается погруженным в мотивационное поле, переживания в котором напоминают сюжетные элементы «Алисы в Зазеркалье» – говорящие пузырьки («выпей меня»), пирожки («съешь меня») и т.п. Разумеется, ребенок не живет в мире галлюцинаций, но испытывает мощное (фактически, непреодолимое) мотивационное влияние со стороны окружающих предметов: «схвати меня» – требует игрушка, «щелкни мной» – предлагает дверь тумбочки, «прыгни в меня» – соблазняет лужа… Примерно так же это происходит и с животными, только чаще всего за пределами культурной среды. Как и у животных, те или иные элементы жизненной среды ребенка получают свою мотивационную метку, т.е. оцениваются с точки зрения потребностной значимости для данного индивида. Элементы, которые такой метки не имеют, мотивационно для него не существуют. При этом правда сохраняется ненаправленная поисковая активность, характерная и для животных. Эволюционно такая способность обеспечивала маневр для реализации индивидуальной и видовой пластичности, а, следовательно, и повышения выживаемости.
В результате поисковой активности (естественной любознательности) ребенок обнаруживает, что ему многое еще недоступно. Он еще неспособен контролировать свою жизнь, целенаправленно регулировать свое поведение, управлять событиями вокруг себя. Такое состояние подчеркивает переживание собственной неполноценности, бессубъектности. В это же самое время образцы субъектности в изобилии оказываются в непосредственной близости от ребенка. Это взрослые люди, которые могут все, что захотят: распоряжаться предметами, управлять людьми, преобразовывать мир. Сравнение себя и взрослых обостряет у ребенка чувство собственной неполноценности, причем не только в инструментальном отношении, на чем настаивал А. Адлер, но и в мотивационном. Это хочется особо подчеркнуть: взрослые, в глазах ребенка, не только могут, но и хотят! Они смеют хотеть, настаивать, добиваться. Взрослые, со своей стороны, с завидным упорством демонстрируют ребенку свою волю, особенно настойчиво утверждая ее на пусть уже и не вполне беспомощном, но все еще до неприличия бесправном и бессильном ребенке.
Резонно в этом свете допустить, что раннее детство характеризуется активностью, направленной на преодоление ощущения собственной неполноценности, бессубъектности. Основной инструмент решения своих жизненных задач, который достался людям от животных, это борьба за то поведение, которое ведет к удовлетворению актуальных потребностей. Бороться ребенку приходится, как к этому ни относиться, со своими же близкими – родителями, другими взрослыми, старшими братьями и сестрами, если такие есть. Сначала ребенок просто повторяет те приемы, которыми пользуются взрослые (старшие) по отношению к ним. Логика проста: они требуют, и я буду требовать! Формы предъявления требований могут быть очень разными: капризы, «истерики», упрямство, уходы, плач, нытье… Когда встречаются требования разных людей, особенно предполагающие взаимоисключающее поведение, неизбежной становится межсубъектная борьба.
Заметим, что состояние межсубъектной борьбы точно соответствует той социальной ситуации, которая явилась предпосылкой для поиска средств, смягчающих негативные эффекты такой борьбы. В частности, как было показано выше, постепенно возникли процедуры совместного принятия решений – социальные прототипы того, что в интериоризированном виде и составляет личность как специфическую психическую реальность.
Таким образом, социальная ситуация развития в раннем детстве характеризуется следующими мотивационными особенностями:
1. Наличие противоречивых устремлений: стремление к приобщению и стремление к обособлению (в активной форме – к экспансии и в пассивной – к уединению). Совместное их сочетание создает мотивационное напряжение и неопределенность в том, каким образом решить сложную проблему сочетания противоречивых тенденций.
2. Основной тон переживаний, который характеризует одно из первых собственно человеческих прозрений ребенка, заключается в чувстве собственной неполноценности. Это чувство обостряется окружающими старшего возраста, много раз в день демонстрирующими свою произвольность, особенно когда применяют ее к самому ребенку. Негативный тон переживаний активизирует поисковую активность, побуждает ребенка искать выход, усиливает вариативность поведения (которая взрослыми воспринимается как непредсказуемость).
3. Ребенок улавливает важную характеристику социальных отношений – стремление каждого из окружающих поступать по-своему. Тот факт, что такое стремление осуществляется другими, подстегивает собственное желание ребенка тоже делать все по-своему. Взрослые своим поведением индуцировали в ребенке потребность в его собственной субъектности. К завершению раннего детства ребенок мотивационно уже становится готовым вступить в борьбу за нее.
Вместе с тем, ребенок обнаруживает, что имеется область, где он уже может быть полновластным хозяином. На эту область ему систематически указывают взрослые, всемерно стремясь установить контроль над нею. Но поскольку речь идет об интимных мышечных актах, управлять которыми потенциально способен лишь сам ребенок, взрослые с помощью внешнего социального воздействия лишь побуждают его к овладению сфинктерами, ответственными за мочеиспускание и дефекацию. Туалетные истории показывают, что те операции, которые со временем уйдут из-под сознательного контроля, вначале поднимаются в структуре деятельности до уровня действий. Несмотря на то, что физиологические процессы во многом так и остаются неподконтрольными, психологические управляющие стимулы активно надстраиваются над ними. Для этого, например, желание ребенка пописать возбуждают льющейся водой, сопровождая соответствующими словами («пись-пись» и т.п.), которые со временем становятся условным (уже культурным) стимулом. Управление дефекацией запускается примерно так же: ребенка фиксируют в культурно принятую позицию «для какания» и побуждают характерным кряхтением, которым часто сопровождается освобождение кишечника.
Как видим, здесь совмещаются и элементы дрессировки, что очень естественно по отношению к психическим процессам естественного происхождения, и приемы культурного опосредствования. Но для нас еще более важно то, что все эти процессы погружены в стихию межличностного общения, наполненного всеми мыслимыми образцами шаблонов социального взаимодействия. Так что дрессура кишечника и мочевого пузыря составляет одну из важнейших задач, решаемых в рамках такого рода взаимодействия. Эта ситуация обладает всеми признаками прототипичности: раньше такого рода задачи не вставали перед ребенком и готовых средств для ее решения он еще не имеет. То, каким образом будет организовано ее решение, во многом предопределяет последующее развитие психики ребенка. Так, в некоторых семьях дрессура кишечника и мочевого пузыря становится настоящей драмой, наполненной травмирующими ребенка моментами. Зато как только ребенок усматривает открывающиеся благодаря управлению сфинктерами возможности, он начинает активно ими пользоваться именно в межличностном общении.
В предельно обобщенном виде новообразование данного возрастного периода было описано Э. Эриксоном как еще одна социальная модальность, нашедшая свое выражение в антитезе отпускания (letting go) и удерживания (holding on). Пара отпускание/удерживание является третьей базовой прототипической схемой. Новообразование состоит в том, что ребенок получает важнейший опыт быть полноправным хозяином своего поведения – прекрасное дополнение к ощущению силы и возможности экспансии, полученные на предыдущем этапе развития. Но если там он постоянно испытывал ограничения и сопротивления со стороны среды и окружающих, то здесь он ограничен лишь законами собственной активности. В той мере, в которой эта схема поведения присваивается, ребенок получает в руки инструмент с новыми возможностями.
У ребенка способно вызвать восторг то обстоятельство, что новый вид воздействия на взрослых не зависит от соотношения физических сил, не требует непосредственного физического контакта со взрослым. Как только ребенок улавливает структуру и смысл социальных ситуаций(!), связанных с доставлением хлопот окружающим, он спешит испытать свое приобретение на деле: то не сделать, когда просят (игнорируя все «пи-пи» и «э-э»), то напачкать некстати. (Как ни по-человечески выглядит такое поведение, все же это еще уровень развития, доступный и многим животным, таким как кошки, собаки, обезьяны – правда, в основном тем, которых человек поселил возле себя, следовательно, показал и образцы своих сценариев). Этот оттенок вредности, желания намеренно доставлять хлопоты родителям, может получить свое межличностное подкрепление и лечь в основу игры, описанной Э. Берном под названием «Шлемиль».
Есть и более конструктивное применение полученному ребенком инструменту. Схема «отпускание/удерживание» составляет необходимое условие будущей произвольности – способности намеренно, целенаправленно и осознанно инициировать то или иное социально значимое действие. Сама произвольность формируется уже на следующем этапе, но строится она из того субъективного «материала», который нарабатывается на данной стадии развития. Пока же будущая произвольность находит свое внешнее проявление в виде упрямства, в котором уже есть заметная доля произвола. «Вся эта стадия, которую немцы назвали стадией упрямства, становится сражением за автономию. … Любая мать знает, сколь сговорчивым может быть ребенок на этой стадии, если он решил, что хочет делать то, что ему вменяют в обязанности. Однако весьма трудно найти правильный рецепт заставить малыша захотеть сделать именно это. Всем матерям знакомо, как нежно ребенок (находящийся на этой стадии развития) прижимается к взрослому и как жестоко он вдруг пытается его оттолкнуть [Эриксон 1996, с. 127].
Таким образом, то новообразование, которое мы выше описали словосочетанием «быть хозяином своего поведения», имеет и свое краткое название – автономия. Особенности развития ребенка на данном этапе, в частности, содержание и формальные характеристики фиксаций (благополучных и не вполне) во многом определяют предпочтения будущей жизни, составляя заметную часть будущей личности.
Если родители терпимо и даже терпеливо отнесутся к сопротивлению ребенка попыткам взрослых приучить его к туалету, а затем и к его упрямству и вредностям, конструктивно будут гасить их, то «из ощущения внутренней доброкачественности (goodness) вырастает автономия и гордость» [Эриксон 1996, с. 131]. Как ни странно это звучит, но даже вовремя «наваленная в унитаз куча» вполне может стать доказательством доблести ребенка – именно той, которую от него ожидают в данное время. Печально, если именно «куча дерьма» в дальнейшем станет для него символом доблести вообще. Чтобы этого не произошло, мудрые родители успевают отметить и другие социальные достижения, которые хоть и имеют в основе одну и ту же прототипическую схему отпускания/удерживания, но получают иное предметное оформление (как не вспомнить фрейдов механизм сублимации). Например, сгрести большую кучу песка, отдать (отпустить) игрушку своему товарищу, сдержаться и не ударить его, согласиться побыть с кем-то без мамы (отпустить ее), собрать рассыпавшиеся конфеты. Хорошо, если родители вовремя и естественно поддержат эти достижения, отметят их как первые доблести. Особенно ценное проявление – быть способным вытерпеть усталость (очень похоже на сдерживание физиологических позывов). «Устойчивость должна защищать малыша против потенциальной анархии его пока еще невоспитанной рассудительности, неспособности удерживать и отпускать с разбором» [Эриксон 1996, с. 131].
И наоборот, у ребенка могут возникнуть трудности, если в семье преобладают деформированные отношения: что-то подчеркнуто высмеивается, делается акцент на неудачах и упущениях, в достижениях выискивается изъян, попытки автономии пресекаются и т.п.; или если сильно смещены интересы: выражена жадность, подозрительность, негативные отзывы о людях, грязные шутки и т.д. В этих случаях вероятно обострение переживания стыда, когда «малыш оказался во власти ощущения, будто он поспешно и глупо выставил себя на показ» (там же) или появление преждевременного сомнения, возникающего в условиях недоверия со стороны окружающих.