Социальная идентификация и социальная дискриминация

Особое место среди социальных предпосылок личности занимает такое важное явление как семантика различий. Фундаментальное изобретение человечества состоит в том, что оно научилось обозначать различия в сообществах людей – произвольным способом находить и кодировать любые характеристики, по которым такое различие может быть выполнено. Филогенетические предпосылки для кодирования имеются богатейшие, поскольку все варианты как внутривидового, так и межвидового взаимодействия между животными основываются на использовании специфических кодов. Например, на основе идентификаторов распознаются свой/чужой, пол особи своего вида, опасный/неопасный, соответствующий наличной потребности или нет и т.п.

Сознание, как и психика, структурно организовано как система категорий, составляющих особенную семантическую реальность – модель жизненного мира человека. Отличие сознания от психики состоит прежде всего в том, что для моделирования используются культурно (искусственно) задаваемые средства – знаки и орудия. Сознание, соответственно, представляет собой специфическую знаково-орудийную реальность, позволяющую не только описывать реальность природную, но и манипулировать последней: исследовать, преобразовывать, порождать и т.п.

Вероятно, культурное (искусственное) социальное различение первоначально складывалось следующим образом. В психике людей несомненно существовала категория, в которую входили все живые существа, по внешним признакам обозначаемые как люди – это обязательное требование распознавать особей своего вида. В контактах с ними возникало взаимодействие разного рода: тревожное игнорирование, осторожное сотрудничество в добывании пищи или в защите от опасностей, противоборство или конкуренция за источники пищи, территории проживания и т.п. Важнейшее новообразование возникло там, где этих других стали как-то называть – местоимение «они» во всех языках появляется раньше других местоимений, даже раньше, чем «мы».

Поскольку жизненно важно было ориентироваться, какого рода взаимодействие ожидается с конкретным племенем, этих других необходимо было различать – потребовались средства обозначения таких различий. Знать, как именно это было сделано, мы не можем, но нам достаточно лишь представить (предположить), чтобы понять закономерность. Возможно, первоначально людям хватало того, чтобы произносить слово, обозначавшее в данном сообществе категорию «они». При этом одновременно могла использоваться некая специфическая интонация – отголосок тех эмоций, которые испытывались во время прежнего взаимодействия с данным племенем. Или же местоимение «они» сопровождалось характерными жестами или действиями – отголосками тех действий, которые когда-то совершались во взаимодействии с обозначаемым племенем. Позже эти интонации и жесты получали самостоятельную знаковую фиксацию и превращались в полноценные слова и развернутые характеристики.

Важен был и встречный процесс – забота о том, чтобы данное («наше») сообщество было узнаваемым, не путалось в восприятии с другими сообществами (чтобы опыт прежних контактов воспроизводился без искажений). Заметим, это ни что иное, как (пусть и примитивная) ответственность – готовность отвечать за свои поступки, правда, пока еще в зачаточной, негативной форме, как нежелание отвечать за чужие действия.

Для идентификации себя использовались как минимум два культурных механизма. Первый заключался в том, чтобы присвоить себе отличительные особенности неких животных или территории своего проживания (тотем). Это позволяло осмысленно (мифологически) задать себе лицо и имя. При таком подходе, в принципе, отличительным признаком может быть что угодно. Но чаще всего угодным становилось то, что хорошо вписывалось в некое объяснение (мифы) и естественно привязывалось к некоторому материальному контексту (особенности рельефа, фауны, флоры и т.п.). А вот логика объяснения могла быть произвольной, выстроенной на любых искусственных допущениях, принимаемых на веру в качестве постулатов. И неважно, каков миф, важно, чтобы он был в наличии.

Второй механизм – увидеть себя глазами других. Поскольку контакты носили двусторонний характер, то постепенно выделялся тот инвариант, который «те», «они», в свою очередь, тоже обозначали как «они». Эта семантическая категория со временем и получила название «мы». А вместе с ней присваивались название и характеристики, которыми нас обозначали соседи. Произвольность и субъективность выделяемых отличительных признаков при этом заметно возрастала, даже опора на материальные носители часто оказывалась искусственной.

В принципе, не удивительно, что знаки, которые люди использовали для обозначения чего бы то ни было, употреблялись также и для обозначения (узнавания, различения) человеческих сообществ. Раз найденный принцип произвольного приписывания некоего знака (семантического указателя) любой вещи или явлению стал применяться и к людям. Удивительно другое – придание особенного значенияразличиям между людьми. Именно это «придание значения» наиболее интересно для нашей задачи, поскольку позволяет подойти к пониманию сущности личности.

Фундаментальным семантическим (знаковым) явлением человечества, начиная с самых ранних этапов его становления, было настойчивое подчеркивание различий между сообществами. Попробуем понять, зачем такое различение было необходимо.

Сплочение перед внешней угрозой. Другие (не такие как мы, не наши), как правило, рассматривались скорее в качестве врагов, чем друзей. Это позволяло выделять и поддерживать границы своего сообщества, сохранять его целостность, эксплуатируя филогенетически древний механизм (почти инстинкт), благодаря которому стая или стадо сбивалось в нечто целое, противостоящее внешней угрозе. Как видим, люди не стали менять эволюционно выверенные законы животных, а продублировали их в новой культурной реальности – точно в соответствии с законами сознания (искусственно созданной знаково-орудийной реальности). Главный культурный эффект, возникавший при этом, – организация и поддержание социальных границ, разбивающих людей на отдельные сообщества. То, что границы могут проводиться по сколь угодно вычурной логике – это лишь когнитивная характеристика такого деления, но обслуживался при этом один и тот же мотив – организация границ, их защита.

Вместе с тем, функционально оправданное разбиение на группы было оплачено в ходе развития человечества множеством трагедий, которые привели к массовым междоусобицам, войнам, порой геноциду.

Противопоставление «свои – чужие» и до сих пор продолжает активно эксплуатироваться, все еще находит свое яркое проявление в современной социальной жизни. Например, политики часто используют угрозу перед внешним вторжением в качестве инструмента для объединения масс вокруг своих идей. Руководители также пользуются внешней угрозой для сплочения своих подчиненных в единый коллектив. Даже игровая имитация противостояния команд (племен) активно используется игротехниками и тренерами для быстрого сплочения людей в коллективах. Следовательно, древние смыслы продолжают широко эксплуатироваться, чаще в неявной (неосознаваемой, имплицитной) форме. К сожалению, порой это делается грубо, в ущерб отдельным членам группы. В профессиональной деятельности психологов использование подобных форм мотивационного управления предполагает довольно тонкое понимание антропогенетических механизмов, с тем чтобы обеспечить продуктивный баланс между процессами огруппления и индивидуализации.

В крайней форме противопоставление групп выливается в нетерпимость (как правило, религиозную) к инакомыслящим (к иноверцам, к неверным), выражающаяся в формуле «кто не с нами, тот против нас». В более мягких формах оно проявляется в соревновании коллективов, в рыночной конкуренции и т.п.

Поддержание групповой идентичности. Одной из важнейших задач, которая решалась с помощью подчеркивания различий между людьми, являлась необходимость поддержания групповой идентичности как условно заданного набора отличительных особенностей своего племени (или иного объединения) от других. Групповая идентификация позволяла удовлетворить одну из базовых потребностей живых существ – принадлежать к сообществу, благодаря которому обеспечивается выживание отдельной особи (индивида). Филогенетически эта потребность реализуется через узнавание членов своего сообщества, обеспечивающее стремление поддерживать и защищать друг друга.

Осознание групповой принадлежности (ее знаковое и ритуальное оформление) возводит эту унаследованную от животных потребность в ранг социального явления, структурирует межсубъектное взаимодействие, позволяет организовывать социальную жизнь по усмотрению руководителей. Появилась возможность изобретать все новые и новые способы организации сообществ. Главный культурный эффект поддержания групповой идентичности состоит в том, чтобы сформировать установку на согласованность, сопряженность как устремлений, так и средств их осуществления.

Средствами поддержания (культивирования) групповой идентичности являлись:

· противопоставление себя другим – поиск в мифах осмысленных отличий своего сообщества от не своих сообществ;

· традиции, которые служили внешними опорами групповой самоидентичности, способствовали воспроизводству представлений о себе;

· санкции за нарушение традиций, правил и предписаний, поддерживающих групповую самоидентичность.

И в настоящее время мы видим, как принадлежность к одной группе оказывается достаточным основанием, чтобы вступиться друг за друга. Наиболее ярко эта проявляется в стремлении сохранить честь мундира, вплоть до нарушения законодательства или моральных норм («ворон ворону глаз не выклюет»). Что касается последних, то порой до сих пор находятся люди, для которых моральные установки различны в зависимости от того, в какой социальной позиции они находятся.

Возложение и фиксация ответственности за совершенные действия. Социальные различия используются также в качестве механизма возложения ответственности на группового, а позже и индивидуального субъекта. Основные средства возложения ответственности – это лицо и имя. А процедура, с помощью которой это происходит, состоит в закреплении связи между субъектом (сначала группой, а затем индивидом) и назначенным ему именем, с одной стороны, и между субъектом и его действиями, с другой. Операциональным (поведенческим) аналогом имени является указательный жест, направленный на объект называния (сообщества или человека, сначала тоже в основном как представителя своего сообщества). Задача по установлению связей между поименованным субъектом и его действиями оформляется в вопросе: «Кто это сделал?» Ответ на него (в речи или в действии) – это и есть момент возложения ответственности. В зависимости от того, какого рода фиксированные связи образуются между именем, поименованным субъектом и его делами, описывается характер этого субъекта – набор характеристик, описывающих его социальное поведение: агрессивный или доброжелательный народ/племя/человек, трудолюбивый или ленивый и т.п.

Визуальным дублером имени выступает лицо племени (народности…), которое было изобретено также как средство фиксации связи между субъектом (группой или человеком) и его поведением. Лицо, как и имя, создается произвольно с опорой на мифологические представления и с учетом решаемых жизненных задач (устрашить, замаскироваться, удивить, дезориентировать…). Возможно, лицо как искусственно созданный рисунок, как средство социальной презентации, было изобретено раньше имени. Оно выполняло свою функцию сначала на доречевом этапе развития человеческих сообществ, а затем стало полноправным дублером имени и на более поздних этапах.

Вместе с тем, между именем и лицом имеются и некоторые различия. Имя преимущественно лишь фиксирует некоего субъекта в семантическом пространстве культуры – помечает его, называет (поименовывает). Лицо же позиционирует (задает позицию) данного субъекта среди других субъектов. Таким образом, лицо помещает имя в конкретный социальный контекст – презентует его.

Со временем имя и лицо (а вместе с ними и одежда в ее социальной роли) стали использоваться для различения всяких (а не только этнических) групп людей, эксплуатируя при этом любой из возможных социальных признаков: род занятий, положение в обществе, способ жизни и т.п. Как будет показано ниже, лицо и одежда лишь очень постепенно, с большим отставанием от имени, становилось индивидуальным достоянием отдельного человека.

Введение различительных признаков (рисунка на лице, одежды и проч.) стало ключевым моментом перехода к культурным взаимоотношениям. Антропологические данные свидетельствуют, что наиболее архаическая форма отношений между людьми состояла в том, чтобы обмениваться дарами между племенами (в слове «отношения» вскрывается его изначальный глагольный корень «носить»). Причем, отношения были буквально меж-личностными, т.е. складывались лишь между теми, у кого были разные лица, т.е. между представителями разных социальных групп. И наоборот, отношений не существовало между теми, чьи лица имели одинаковый рисунок, т.е. между рядовыми членами племени. Позже, когда в племени начали выделяться отдельные роли, получившие свои социальные приметы (признаки), отношения стали складываться и между соплеменниками. В той мере, в которой люди стали раз-личаться, индивидуализация людей возникла и как культурное явление, т.е. получила свое отражение в сознании и культуре.

Теперь мы способны объяснить, почему люди придают такое значение различиям между людьми, стремятся подчеркивать различительные признаки. Дело в том, что каждый новый субъект отношений – это новое волеизъявление. Столкновение намерений – вот та полная противоречий реальность, которая вынуждает отслеживать любые различия, поскольку каждое из них – это индикатор чужой группы, чьи намерения необходимо оценить, сравнив со своими. Поэтому всякое различение – это сигнал о том, что иной (другой) субъект (группа или человек) имеет собственную волю!

В условиях постоянного противоборства устремлений группе или человеку требуется устоять под напором чужих желаний, требуется отстоять свои устремления. Поэтому-то различия так подчеркиваются, что их приходится отстаивать как символ своей субъектности – стремления сделать мир под себя.

Сакрализация[3] имени.

Имя, как и многие другие изобретения на заре человечества, довольно быстро оказалось в числе явлений, подвергнувшихся освящению и засекречиванию. Наделение кого-то именем являлось священным ритуалом, поскольку воспринималось как сверхъестественное событие. Первоначально именами наделялись только исключительные действующие лица – это действительно было особое Имя. В большинстве архаических сообществ имя основного божества (тотема, духа или бога) было запрещено упоминать вслух, чтобы не выдать тайну, указав на того, кто помогает людям в суровой борьбе за выживание. Когда имена стали давать выдающимся членам сообществ, долгое время существовала практика использования двух имен – одно тайное (сакрáльное), а другое социальное (профáнное). Первое отождествлялось с сущностью человека, второе было просто технически удобное для повседневного использования. Кстати, отголоски такой традиции до сих пор можно наблюдать в религиозных организациях (при посвящении в сан священник получает специальное имя) и даже в быту – есть полное (официальное) имя, есть ласкательное (для своих), а часто еще и церковное (по имени соответствующего дате рождения святого), так что порой люди отмечают не только дни рождения, но и именины.

Разумеется, сакрализация была важна для культурного становления человеческих сообществ по многим причинам. Во-первых, она позволяла придать некоему явлению предельный смысл, придать ему глубокое и чрезвычайно важное значение. Таким способом создавалось конкретное «ради чего» (предельно возвышенное «зачем») – надситуативная, вневременная, «вечная» мотивация. Это чисто человеческий (культурно созданный) прием побуждения людей с помощью задания смыслового ориентира, придание ему статуса исключительного требования, безусловного императива. Во-вторых, сакрализация позволяла укрыть свой предельный смысл от любой критики, от вторжения иных мыслей, от разрушения со стороны недругов. Заметим, этот прием призван был обслуживать первоначально филогенетическую тенденцию к поддержанию сообщества, поэтому в своей основе он продолжает нести мощную мотивационную энергетику, направленную на объединение людей. Очевидно, что на этой архаической энергетике основан один из мотивационных механизмов, обеспечивающих удержание людей внутри стремящихся к изоляции сообществ (тоталитарных сект, например).

Таким образом, сакрализация культивировала следующие социальные ценности (смысловые ориентиры, установки):

· таинственность, секретность – установку иметь нечто, укрытое от посторонних глаз и недружественного вмешательства;

· осмысленность – понимание того, ради чего выполняется то или иное действие;

· социальную идентичность – установку иметь по возможности ясную отнесенность субъекта к некой социальной общности.

Указанные ценности со временем составят переменные, обеспечивающие целостность личности как индивидуального субъекта социальных отношений. Поэтому можно даже сказать, что интериоризированная сакральность – это личностный стержень человека.