И XVIII, и XIX века были временем, когда лучшие умы России были заняты идеей создания единой национальной культуры, что сняло бы культурный конфликт между дворянством и крестьянством

Ломоносов в 1740-1750-е гг. разработал теорию русского литературного языка, воплотив ее как в своем художественном творчестве, так и в философских трудах. Русский язык перестал быть «макароническим » — смесью русских бытовых слов и иностранных «умных». Карамзин продолжил реформу Ломоносова, расширив ее до организации высокодуховного, окультуренного быта, в котором бы соединились национальное своеобразие русской нации и лучшие черты европейского частного бытия. Сентиментальный идеал «естественности», добросердечия, приязни, интеллигентности опирался на идею, что по природе своей человек равен другому. «И крестьянки любить умеют!» —восклицал Карамзин в «Бедной Лизе». Центром высокодуховной национальной жизни становилась дворянская усадьба, где соединялись природа и цивилизация, встречались знатный и простолюдин. Крепостническое законодательство, конечно, ставило барьеры любви барина и крестьянки. Крепостные театры часто смахивали на барские гаремы. В России появилось такое своеобразное сословие, как крепостная интеллигенция. Но на границе «барской» и крестьянской жизни начинала вырабатываться единая национальная культура. Люди, занимающие промежуточное или неустойчивое социальное положение, называются маргиналами. Перечислю лишь несколько самых известных маргинальных по происхождению деятелей, без которых бы русская культура не имела бы нынешнего облика:

■ выходец из поморских крестьян М. Ломоносов;

■ сын ярославского купца, основатель русского театра Ф. Волков;

■ сын дворянина и пленной турчанки, поэт и воспитатель будущего императора Александра II (Освободителя) В. Жуковский;

■ внебрачный сын помещика, художник О. Кипренский;

■ выкупившийся крепостной, художник В. Тропинин;

■ выкупившийся крепостной, основатель Малого театра М. Щепкин;

■ выкупившийся крепостной, создатель Казанского собора в Петербурге А. Воронихин;

■ выкупившийся крепостной, автор памятников Кутузову и Барклаю де Толли перед этим собором И. Орловский;

■ внебрачный сын дворянина, писатель и мыслитель А. Герцен;

■ родившийся до вступления матери в брак и живший по подложным дворянским документам А. Грибоедов;

■ родившийся до вступления матери в брак с дворянином поэт А. Фет;

■ сын лекаря писатель Ф. Достоевский;

■ сын купца драматург А. Островский;

■ сын прасола поэт А. Кольцов;

■ сын военного поселенца художник И. Репин.

Это те люди, через чье сердце прошла граница, разделяющая привилегированные и непривилегированные сословия. Стремление этих людей к вершинам культуры сочеталось с переживанием необеспеченности достойного человеческого существования в сословном обществе. Можно к ним прибавить выходцев из мелкопоместных, малообеспеченных дворян (поэта Г. Державина, баснописца И. Крылова, писателя Н. Гоголя). Африканское происхождение великого Пушкина было буквально написано на его лице, которое сейчас видится прекрасным, но послужило источником обидной для юного лицеиста клички «обезьяна».

Русская литература XVIII-XIX вв. делает фольклорное искусство важнейшей подсистемой своей художественной системы. Сказки Пушкина, «Бородино» и «Песня про купца Калашникова» Лермонтова, «Конек-Горбунок» Ершова, лирика Кольцова, «Коробейники» Некрасова, повести Лескова — этому пример. Сочетание фольклора и исторического предания воплощается в живописи братьев Васнецовых, Рябушкина, Сурикова, Нестерова, в операх Глинки, Мусоргского, Даргомыжского, Римского-Корсакова, Чайковского. Идет интенсивный сбор народных песен и былин, издается «Словарь живого великорусского языка» Даля. Идея единства духовной и культурной жизни нации пронизывает литературное творчество почти всех выдающихся русских писателей XIX в., завершающегося романами Достоевского и Толстого. Почвенничество Достоевского зиждется на мысли о внесении в богатую национальную культуру лучших достижений европейской цивилизации. Своевременное открытие школ для крестьянских детей и ослабление правительственного налогового гнета могли бы привести к мирному приобщению социальных низов к развитой русской духовной культуре (таков был, например, путь Есенина). Но трагический разлад социальной жизни закреплял крестьянство в его культурной замороженности.

До отмены крепостного права в 1861 г. стабильность жизни в России обеспечивалась жестким контролем за незыблемостью границ, которые были проложены между всесильным государством и бесправным, аморфным обществом, между привилегированными и податными сословиями, между европеизированным типом культуры верхов и архаичным типом культуры социальных низов. Реформы Александра II стали эти границы размывать, ибо все подданные царя получили гражданские права, был создан независимый суд с присяжными заседателями и несменяемыми судьями, резко ослаблены цензурные ограничения. Правительство сделало первые шаги, чтобы начать диалог с обществом. Но здесь-то и сказалась резкость обозначенных ранее границ. Конфликт сторон был слишком глубоким и застарелым. Ослабление режима правления открыло каналы и для выражения справедливого недовольства и для выдвижения крайних и нереалистических требований социальной справедливости.

Наличие бесприютного слоя разночинцев сыграло здесь свою разрушительную роль. Наибольшая часть разночинной интеллигенции была занята позитивной, созидательной работой. Это были врачи, учителя, либеральные чиновники, деятели искусства и науки. Примером тому могут служить художественные выставки, которые устраивало по всей России Товарищество передвижников — общество талантливых и социально ответственных художников, среди которых выходцы из недворянской сферы занимали большое место (Репин, Суриков, братья Васнецовы, Максимов, Шишкин, Левитан, Нестеров) и по-братски сотрудничали со своими коллегами-дворянами. Из разночинной сферы вышли такие выдающиеся деятели русской культуры XIX-XX веков, как Ключевский, Чехов, Шаляпин. Но образовалось и другое направление, состоявшее, может быть, из меньшего количества людей, но направившее свою энергию на последовательное разрушение всех основ существующего русского общества. Наиболее полно тип этот был обрисован в романе Тургенева «Отцы и дети» - в образе Базарова, «нигилиста». В реальной жизни такими отрицателями «всего» стали Чернышевский, Добролюбов, Писарев, Нечаев, народовольцы.

Все свои усилия эта груша направляла на то, чтобы довести недовольство страны до предела. Сперва казалось, что для переворота достаточно будет и прокламаций, ибо страна напоминает пороховую бочку. Затем появилась идея идти в народ, но и здесь радикалы успеха не достигли. Тогда появился замысел индивидуального террора. Реальные акты террористов были немногочисленны, но эхо их выстрелов оказалось громким. Испугавшись выступления террористов, правительство пошло по линии контрреформ. Общество было вновь отодвинуто от участия в государственных делах. В результате радикалы добились своего. Диалог государства и общества вновь был прерван. А сочувствие интеллигенции и либералов опять оказалось на стороне террористов. Нет, их не хвалили за кровавые действия, но жалели за жертвенность и искренность. Россия все больше превращалась в полицейское государство, лишающее население политических прав. А разнузданный терроризм радикалов не получал справедливой оценки со стороны придавленного общества, которое готово было окружить опасных фанатиков ореолом мученичества.

Слишком большой раскол общества, при котором стороны не сумели найти общего языка, привел к укреплению в России двух негативных тенденций, резко обостривших социальный конфликт. Законодательные акты царского правительства послужили базой для образования полицейского государства, пример с которого могли брать диктаторские режимы XX века: выведение чиновничества из-под судебного контроля; ущемление прав подданных секретными циркулярами самых разных ведомств; внесудебные формы репрессий, прямой полицейский контроль. Не менее печальной была и другая тенденция: оправдание террора высокими идеалами. Александр Ульянов был повешен за подготовку покушения на государя. Его младший брат Владимир «пошел другим путем» не потому, что считал действия Александра безнравственными, а потому, что оценивал их как неэффективные. Ульянов-Ленин отрицал индивидуальный террор потому, что верил в террор массовый. Соединение этих двух тенденций — укрепление полицейского государства и расширение террора — и наступило в момент завоевания большевиками власти.